Читать книгу Пятый лепесток. Есин и Умила - Алена Селиванова - Страница 4

ЕСИН:

Сестричка любимая! Да, Книга развертывает все новые листочки свои, соцветия… «и листья Древа для исцеления народов» (Откр 22:2)…

А мне недавно приснился сон.

Из редких тех и немногих, что будут поярче яви.

Жутковатый немного правда…

Но чувствую, что каким-то образом тоже он совпадает в паззл…

СОН О РАЗРУШЕНИИ РАЗРУШЕНИЯ

…Горит какая-то башня. Огонь вырывается из всех ее узких окон, которые обвивают ствол ее восходящей спиралью. Потоки огня сливаются словно капли на стекле в дождь – только убегают не вниз, а вверх.

Как огню и положено, разумеется… Бушует над вершиной слепящий огнепад…

Голос внутри сознания: ГРОМНИЧНАЯ СВЕЧА…

Пылающий высокий огонь озаряет жуткое разорение, причиненное очередной революцией. Остовы лошадей и карет белеют посреди пепла… квадраты черных озер отмечают места уничтоженных жилых зданий…

Пепельная поземка кружится у тропинки, по которой мы с тобой идем рука об руку. Какой-то предмет восходит от горизонта на мутное белесое небо, и поначалу я его принимаю тоже за сгусток пепла.

Но нет – это стрекоза мятежников: плывущее очертание увеличивается и слышится характерный рокот. Я выпускаю руку твою посмотреть на перстень, который у меня на указательном пальце.

Его боевой рубин, оправленный в червленое серебро, едва заметно мерцает сокровенным огнем в такт учащающемуся удару моего сердца.

Смерть уже раскинула крылья прямо над нами. От низкого тяжелого гула полупрозрачных и вовсе невидимых сейчас перепонок ломит в ушах. Чудовище разводит и сводит зазубренные жвалы в предвкушении страстной трапезы. Моросит, как мелкий разъедающий дождь, его пищеварительный сок. Медленно наплывает снижающаяся пасть, обрамленная по краям полусферами глянцевых фасетчатых черных глаз.

Поднимаю ей навстречу руку с кольцом. Кричу, хоть меня никому не слышно за ревом незримых крыльев:

– Ты можешь нас убить, но ты не заставишь нас бояться тебя! Слава царю! Смерть мятежникам! Получай!!

Сжимаю кулак. Фиолетовый луч вырывается из боевого рубина. Несколько ячеек левого глаза чудовища расплывается белой слизью.

– Ага! Вот тебе!!

Сжимаю кулак еще. И еще. И еще…

Слепнут очередные фасетки – над самой пастью. Снующие безостановочно жвалы цвета ружейной стали всё близятся…

Чувствую, как истощается камень и как не хочет он показывать этого, кипящий гневом и готовый биться до смерти.

Мысленно клянусь камню: после боя позволю тебе долго-долго лежать на солнце – на красном утреннем солнце, как ты всегда любил это.

Да только мысль утекает затем и дальше: утреннее солнце давно, как не может пробиться сквозь пепел неизбывных пожарищ, отяготивший воздух; да и… что и кому я могу позволить, если бой безнадежен и мне остается лишь горстка предсмертных ударов сердца?

А дальше мысли текут уже вольно столь, как никогда еще не случалось у меня в этой жизни: зачем эта поза героя, если я все равно не могу нанести серьезного повреждения боевой стрекозе мятежников и как-либо защитить нас? я только добавлю бессмысленного страдания существу, которое, строго-то говоря, не особо и виновато.

Жестокие колдуны бунтовщиков мучали жуткую жалкую личинку в чудовищной заукупоренной колбе, в безжалостной механической качалке, чтоб выросла она злой. И чтобы становились в ответ кровожадны мы, уподобясь бунтовщикам…

Но нет! – кричит мое сердце. – Я не пережгу последние мгновения своей жизни таким уродливо-плоским чувством, как НЕНАВИСТЬ. Не собираюсь умирать героем с мечом в руке – встречу Архангела Свободы тем, чем дышал и дышу ВОИСТИНУ.

И, отвернувшись от атакующей твари, роняю с руки раскалившееся кольцо. И обнимаю тебя. И ты склоняешься к моему сердцу спокойно и благодарно, как утомленный путник на постланный для ночлега плащ…

И глажу растрепавшиеся локоны твои, шепча ложь (то есть это мне казалось тогда, что ложь) слагая невнятно нехитрые обещания для того, чтобы сохранить нам счастливыми хоть вот эти последние миги жизни:

– Не бойся… Бог защитит нас… Он слышит молитву наших сердец сейчас… ничто не сможет разлучить нас… дыхание мое… кровь моя… отрадушка моя ненаглядная…

Зазубренные жвалы охватывают с боков и – стискивая – ломают ребра. Один за другим два щелчка-предвестника нестерпимой боли чувствует плоть.

А дух мой счастлив сейчас – я хоть перед жуткой кончиной успел и смог, наконец, произнести добрые слова, на которые почему-то дикарски скупился прежде…

Боль смертная оглушает молотом и размазывает сознание по вселенной…

Но в следующий миг ощущаю…

нет человеческих слов описать посмертное ощущение покойно-блаженнейшей ВСЕСВОБОДЫ… (так вот чего лишаются самоубийцы, предпочитая белейшему великолепию Ангела – черный ход…)

о человек! ты называешь свободою состояние, которое не стояло и близко к тому блаженству, которое тебе уготовал Бог…

это – Океан…

это избавление воплощенного от любых всех и всяческих ограничений – цепей, с которыми он так сросся, что при жизни не замечает…

это…

никаким человеческим словом нельзя поведать

что

такое

СВОБОДА…

Но вдруг я сознаю, что сие величайшее откровение-преставление… только померещилось мне.

Чудовище всего лишь сломало мне пару ребер своими жвалами.

А позвоночник-то цел! И даже как-то могу шевелить руками, хоть и при этом – да, очень больно…

Оглядываюсь. Мятежническая боевая стрекоза опять высоко.

И направляется почему-то к пылающей, неистовствующей огнем свече-башне. Описывает судорожные круги, становясь то ближе к беснующемуся факелу, то отшатываясь.

Но эта дерганая спираль сужаются… Впечатление, как если бы чудовищем управляли, пытаясь его сберечь, – но своенравная тварь противится управлению…

И вот она совсем уже близко ко снопу пламени. Россыпью бенгальских вспышек преображаются лопающиеся слюдяные крылья. Беспомощное теперь чудовище падает в огнедышащую вершину башни. Поток раскаленного воздуха отталкивает нелепое дергающееся тело-стек, но оно цепляясь уцелевшими лапами за раскаленный кирпич ствола медленно ползет вверх.

Карабкающиеся лапы отлетают одна за другой, пожигаемые огнем из окон. И все же жалкий дракон всползает и взгромождается в самый факел, в дикое ослепительное сиянье жестокой смерти.

И вот чудовище распадается кружащимися хлопьями пепла, взносимыми высоко…

И медленно – словно бы удовлетворившееся принесенной жертвой – сникает и успокаивается пламя.

И ты тихонечко берешь меня за руку и я слышу твои слова:

– Теперь будет светить СОЛНЦЕ.

Явление пятого лепестка

УМИЛА:

Милый брат мой! Тебе пришел ответ на мои мысли… Я тоже помню этот момент – нападение" дракона» и чудо спасения от неминуемой смерти. Стрекоза по английски – драконфлай, летающий дракон…

С праздником тебя! Днем Пресвятой Троицы! Радости, света и покоя!

Пишу тебе о том, что внутренне происходило в последнее время.

Твой сон – это ответ на то, что приходило из глубин души… От Матери – Девы…

Перед праздником Вознесения Господня шла по набережной Москвы-реки. Дорожка утопала в зелени.

На другом берегу – старинный храм Иоанна Златоуста…

Сирень расцвела… Тяжёлые сиреневые грозди качаются на ветру, и в просветах между ними – храм и река.

Шла и думала о том, что самая большая редкость и чудо – это безусловная любовь. Полюбить такую, как есть, такого невозможного Божьего ребенка, как я, со всем светом и тьмой – не оценивая, не пытаясь сломать, не переделывая то, что видится неправильным… Просто принять такой, какая есть сейчас…

Это было бы самым большим чудом. Наверное, на такое способен только святой. А святой – очень редкая птица в мире разъятия…

Взгляд остановился на сирени. Да, это было бы такое же чудо и редкость, как пятый лепесток сирени…

Подошла ближе. Полностью расцветшая кисть – прямо передо мной.

И смотрит прямо на меня цветок с пятью лепестками!

Сердце дрогнуло. Господи! Прости меня за маловерие, за то, что слишком надеюсь на себя и мало доверяю Тебе… Что мало оставляю для Тебя места, чтобы Ты действовал…

Верю, что у Тебя все возможно.

И такое невероятное чудо, как просто любовь и приятие – все в Твоих руках…