Читать книгу Исповедь Оранты - Алеся Ледео - Страница 1

«Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны. И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь».

У. Шекспир «Буря»

Глава 1.

Она долго и пристально вглядывалась в освещенные солнечными лучами крыши высотных домов, сидя на широком беленом подоконнике у раскрытого окна. Было утро. По-настоящему теплое весеннее утро. Ее мягкие темные волосы слегка развевал ветер, а в задумчивом взгляде не отражалось ничего, кроме холодного равнодушия.

Утренний дождь вроде бы прекратился. Серебряные капли воды застыли на прозрачном стекле и ярко блестели в горячих лучах раскаленного солнца. Ничего постороннее, казалось, не способно нарушить эту идиллию тишины, но, тем не менее, она была резко прервана звуком открывающегося дверного замка. В гостиной послышался отчетливый стук каблуков и приятное шелестение бумажных пакетов. Как только открылась передняя дверь, комната наполнилась тонким ароматом дорогих духов, а на пороге с пестрыми свертками в обеих руках стояла, улыбаясь, молодая девушка в темно-коричневом вельветовом пальто, которое подчеркивало ее безупречную фигуру.

– Шейна, – с придыханием произнесла только что вошедшая гостья, – я ни минуты не сомневалась, что застану тебя сидящей здесь, у этого окна. Это так на тебя похоже. Смотри, что я тебе принесла.

Она поставила бумажные пакеты в центр довольно высокой лакированной стойки, выполненной из красного дерева, проворно сняла коричневые замшевые туфли и пальто и также молниеносно скрылась в прихожей на несколько минут, захватив мокрый от дождя зонтик. Вернувшись уже без него, Джоанна вновь подошла к стойке, на которой по-прежнему лежали оставленные красочные свертки. С нескрываемым удовольствием она заглянула в блестящий сиреневый пакет и достала оттуда свежие фрукты, морскую замороженную рыбу, кедровые орехи, белое вино и бельгийский шоколад.

– Джоанна, – будто очнувшись от временного оцепенения, проговорила Шейна, – я люблю тебя, и я знаю, что ты меня тоже, но тебе вовсе не обязательно доказывать свою любовь, проявляя заботу о моем питании.

– Так-так, – медленно протянула гостья, закатив глаза, – ты опять за старое. Пойми, Шейна, я всего лишь хочу донести до тебя мысль, что нужно хоть иногда что-нибудь есть, нельзя же все время работать.

– Просто иногда это вылетает у меня из головы, прости, я обещаю, что впредь буду тебя слушаться.

– Хотелось бы верить, но, почему-то я очень сомневаюсь, что ты изменишь свои привычки; по крайней мере, сейчас, когда я здесь, мы будем есть. Ты поможешь мне разобрать оставшиеся пакеты? – ласково спросила Джоанна.

Шейна глубоко вздохнула и спустилась с подоконника. На ней был белый топ с лишенной особого смысла надписью и светло-голубые джинсы, едва прикрывавшие ее обнаженные колени. Оказавшись рядом со стойкой, Шейна заключила Джоанну в объятия и поцеловала, после чего произнесла, ни на секунду не ослабляя силу своего взгляда.

– Боюсь даже думать о том, что бы я делала без тебя.

– Осталась бы без завтрака, – смеясь, выпалила Джоанна, уводя взгляд в сторону.

– Оставь свои шуточки для кого-нибудь другого. Давай накроем на стол, позавтракаем, а заодно ты расскажешь мне о грядущих переменах в твоей жизни.

Слова «грядущих переменах в твоей жизни» Шейна произнесла особенным пророчащим голосом.

Джоанна звонко засмеялась и ответила:

– Если «этим переменам» и суждено произойти, то это никаким образом не отразиться на нашей дружбе, Шейна. Поверь мне. Я знаю, что говорю.

Она вновь засмеялась. Но на этот раз смех ее уже не казался таким веселым.

Когда они приступили к завтраку, настенные часы в гостиной показывали четверть одиннадцатого. Из-за дождя, начавшегося с новой, еще более враждебной силой, Шейна была вынуждена затворить окно; они молча сидели за столом, слушая, как барабанит свою неизменную мелодию дождь, стуча по прозрачному стеклу. Неожиданно глаза Шейны встретились с суетливым и слегка встревоженным взглядом Джоанны.

– Ты чем-то взволнована? – спросила Шейна, внимательно разглядывая смутившуюся почему-то от такого вопроса Джоанну, большой палец которой плавно скользил взад-вперед по трем другим, оставляя мизинец незадействованным в этой лихорадочности.

– Знаешь, Шейна, мое беспокойство вполне естественно, в конце концов, не каждый же день выходят замуж, тем более, впервые.

«Нет, – подумала про себя Шейна, – в ее наполненном каким-то неясным и туманным опасением взгляде, неловких жестах, как будто выведенных из состояния равновесия, неестественной мимике было что-то такое, что невольно заставляло насторожиться. Нет, – еще раз возникло это слово у нее в голове, – здесь что-то не так».

Глава 2.

Шейна жила в небольшой квартире на верхнем этаже обыкновенной многоэтажки, расположенной среди серых вытянутых зданий. Из окна ее квартиры открывался неплохой вид на пустынные крыши соседних домов. Часто ее можно было видеть сидящей на подоконнике, задумавшейся и, казалось, отрешенной от всего мира. Многим бы ее взгляд показался холодным, порой даже бездушным и жестоким, но если бы они узнали ее лучше, возможно, смогли бы применить к описанию ее характера такие слова как искренность, сердечность и доброта. За защитной маской наигранной апатии ко всему окружающему была глубоко скрыта простота и открытость к миру, сочувствие и понимание. Только со своей единственной подругой Джоанной она становилась сама собой, прекращая играть эту необходимую ей роль. Несомненно, Шейну можно было назвать великолепной актрисой равнодушного жанра. Жестокость людей заставила ее сделаться такой: со временем она привыкла прятать свои истинные чувства, понимая, что в жизни каждому приходиться рассчитывать только на себя. Да, люди вынудили ее стать эгоисткой, но не с Джоанной.

Джоанна и Шейна знали друг друга совсем недолго, но и за это непродолжительное время они смогли стать настолько близкими друг другу, насколько это возможно. Удивительно, как жизнь может столкнуть таких разных по характеру людей за тем, чтобы они стали неразлучны. Хотя, быть может, их знакомство в тот снежный февральский день на обочине городской дороги было вовсе не случайностью. Они никогда не забудут свою первую встречу.

Шейна, совсем измучавшись, стояла на краю дороги, тщетно пытаясь поймать такси. Ее ноги промерзли насквозь, пальцы на руках оледенели от холода. Она стояла посреди огромных, белых словно загустевший крем сугробов, еле живая, позволив каблукам своих кожаных сапог наполовину скрыться за все падавшим и падавшим снегом, думая лишь о том, как бы поскорее добраться до дома, поудобнее расположиться в своем мягком кресле, заваленном кучей миниатюрных подушек, уткнуться в недочитанную утром книжку и выпить большую чашку зеленого чая.

Погруженная в свои мысли, Шейна терпеливо ждала момента, когда на дороге появится хоть какая-нибудь машина. Ее темные длинные волосы аккуратно обрамляли бледное, замерзшее от пронизывающего ветра лицо, а светлые глаза при дневном свете казались кристально-зелеными. Сейчас ее даже можно было назвать красивой, если бы не маленький шрам на левой брови, искажавший ее притягательную внешность. Но, к счастью, этот небольшой изъян был умело скрыт под слоем тонко измельченной пудры, поэтому заметить его со значительного расстояния было практически невозможно.

Наконец вдали на заснеженном шоссе показался серебристый автомобиль. Спустя некоторое время Шейна смогла разглядеть, что за рулем машины сидит девушка, ловко справляясь с управлением этой дорогостоящей техники. Чувство полнейшего окоченения заставили ее остановить проезжавший в тот зимний день автомобиль.

Не прошло и минуты, как Шейна, погрузившись в комфортабельный салон «лексуса» с его роскошной и изысканной кожаной отделкой внутри, непринужденно болтала со своей новой знакомой.

Шейну нельзя было назвать разговорчивой, но почему-то именно с этой девушкой по имени Джоанна, она так разоткровенничалась. Всю дорогу они рассказывали друг другу о себе, своей жизни, иногда весело смеялись и хохотали так, как будто знали друг друга уже много лет.

Да, именно с того дня они так привязались друг к другу, стали почти сестрами, но какие они были разные: финансово обеспеченная, не привыкшая к труду, Джоанна, не знавшая ни в чем нужды, и Шейна, зарабатывающая на жизнь написанием романов и рассказов, статей для журналов и рецензий на спектакли и фильмы, у которой совсем не оставалось свободного времени на отдых. Но ведь по каким-то непонятным причинам между ними не было ни вражды, ни ненависти, ни зависти, или так казалось только на первый взгляд?

Глава 3.

Наконец-то наступил этот долгожданный день свадьбы Джоанны и Руперта Кольстад, амбициозного, всегда державшегося в обществе с грандиозной для своих лет уверенностью, очень прагматичного человека, по-видимому, знавшего толк в том, как заработать большие деньги.

Был конец мая, поэтому в огромном, переполненном гостями зале, стояла нестерпимая духота. Множество улыбающихся и радостных лиц оживленно вели между собой беседу. Но среди всех этих людей было одно лицо, которое никого бы не оставило равнодушным. Высокая, с безупречной кожей и изысканными манерами, она сразу выделялась из всех приглашенных на праздник гостей. Смотря на всех свысока, быть может в силу своего роста, она создавала впечатление гордой и высокомерной девушки. Своими тонкими руками, с проступающими на них фиолетовыми венами, она держала бокал белого вина и всем своим видом пыталась показать свое превосходство.

– Сивилла! – крикнула ей Ева Эдели, одна из приглашенных на свадьбу гостей, – твой брат уже ждет тебя. Он там, наверху, – широким жестом руки она показала на винтовую лестницу, ведущую к уютному, цветущему ярко-красной бегонией, балкону.

– Но что ему от меня понадобилось? – резко спросила Сивилла, явно негодуя по поводу предстоящего разговора, – ведь я явилась на его свадьбу, как он меня просил, купила подарок его невесте. Разве этого недостаточно?

– Вот этого я сказать не могу. Кстати, он просил меня передать, чтобы ты поднялась к нему одна.

– Одна? – переспросила Сивилла Кольстад, но никто ее уже не услышал…

Джоанна Линчетт, в недалеком будущем – Кольстад, сидела в хорошо освещенной комнате, придирчиво рассматривая свое предсвадебное отражение в зеркале.

– Нет, – вдруг сказала она, – эти серьги совсем не подходят к моему лицу – они слишком громоздкие. Может эти?.. Нет, не то.

Когда через некоторое время в комнату вошла Шейна, ее взгляду предстала девушка в атласном платье с декоративной ажурной вышивкой, светлые волосы которой достигали плеч. Она улыбалась своему отражению в зеркале и, казалось, была счастлива.

– Ну вот, кажется, собралась, – не без содрогания промолвила Джоанна. – Боже мой, Шейна, ты даже не представляешь, с какой частотой бьется мое сердце. Я до сих пор не могу поверить и принять мысль, что стану женой Руперта. Знаешь, а ведь я даже рада тому, что он богат. По крайней мере, у меня есть уверенность, что он не охотится за моими деньгами. Нет, он любит меня, очень любит.

– Я уверена, что так оно и есть, – сказала Шейна одобряющим голосом. – Но разве тебя не смущает тот факт, что он уже был женат три раза, причем очень непродолжительное время?

– Брось, Шейна, каждый из нас совершает в жизни ошибки, – возразила ей Джоанна.

– Но за некоторые из них приходится очень дорого платить.

– Что ты хочешь этим сказать, Шейна?

– Ничего. Забудь. В конце концов, у тебя сегодня свадьба, а мы уже пять минут как должны быть в дороге. Спускайся быстрее. Я буду ждать тебя внизу.

Шейна еще раз посмотрела в темно-серые глянцевитые глаза Джоанны, отражающие окружающую обстановку комнаты, замерла на долю секунды, перевела дыхание, и поспешно удалилась, больше не оборачиваясь.

Глава 4.

Полуденное солнце слепило глаза. Горячий и сухой воздух, вдыхаемый каждым в этот казавшийся безмятежным день, обжигал не только кожу и губы, но даже легкие, отчего было тяжело дышать. Даже внутри автомобиля нельзя было оставаться в безопасности. Солнце так сильно нагрело его стекла, что тепло теперь исходило и от них.

Шейна, расположившись на заднем сидении «лексуса», с неподдельным интересом наблюдала за машинами, мелькавшими перед ее глазами, прохожими, снующими по раскаленным тротуарам, за облаками, тянущимися им вслед. На ней было бежевое платье из шелкового джерси, сочетающееся с золотыми браслетами, надетыми на запястья, и сабо на высоком каблуке с янтарными пряжками. На мгновенье она закрыла глаза, будто утомившись от продолжительной поездки, а может просто оттого, что ей в глаза бил яркий луч дневного света.

Джоанна в роскошном королевском платье сидела рядом с Шейной, которая, боясь прервать размышления своей подруги, все же подумывала начать разговор. Но ей не удалось нарушить надоевшее молчание, потому что первой заговорила Джоанна.

– Откуда он у тебя?

– О чем ты, Джоанна? Я не совсем тебя понимаю, – с легким раздражением в голосе выговорила Шейна.

– Я говорю о шраме на левой брови. Откуда он у тебя? – еще раз повторила она.

– Знаешь, это не очень приятная история, поэтому мне бы не хотелось портить твое праздничное настроение своим долгим утомительным рассказом.

– Но я настаиваю, Шейна. Я хочу знать о своей лучшей подруге все. Или ты не доверяешь мне? – с дрожью в слегка надорванном голосе спросила Джоанна.

– Нет, что ты! Как можно было так подумать? У меня нет в жизни более близкого и дорогого человека, чем ты, Джоанна. И это так. Ладно, ты мне даже больше, чем сестра, поэтому я готова открыть тебе ту тайну, которую пыталась спрятать от самой себя под слоем пудры.

Шейна несколько раз тяжело вздохнула, как будто вспоминая что-то не очень хорошее, расправила складки на своем шелковом платье, взглянула в темно-серые глаза Джоанны и начала.

«Это произошло два года назад. Тогда я пыталась начать новую жизнь. Подумать только, сколько надежд связываешь с переездом в незнакомый город! Но, как это часто бывает, все идет совсем не так, как планируешь. Выбрав подходящее жилье для себя, я с энтузиазмом принялась за благоустройство новой квартиры: купила японский фарфоровый набор для чая с многоцветной росписью, подставку для дисков из прозрачного стекла, махровый коврик из мягкого хлопка в ванную комнату и … то самое зеркало. Иногда не знаешь, почему покупаешь ту или иную вещь: вроде не особенно и нужна, но что-то заставляет думать по-другому.

В тот памятный вечер я, пройдясь по магазинам и выбрав все, что мне было нужно, собралась идти домой, когда мое утомленное за целый день внимание привлекла лавка с каким-то антиквариатом. Я подумала, что не будет ничего страшного в том, чтобы просто заглянуть туда и, осмотрев мельком прилавки этого странного магазинчика, увидела зеркало. Это было старинное зеркало, но оно почти ничего не стоило. Его цена так удивила меня, что я, для того чтобы развеять свои сомнения или удостовериться в своей правоте, решила расспросить о нем подробнее у продавца всей этой необычной утвари. Но то, что я узнала от него, было не совсем то, что я ожидала узнать. Никакой ошибки не было. Цена, названная продавцом, полностью соответствовала той, которую я видела. Низкую стоимость старинного зеркала он так и не смог мне объяснить, сказав, что не имеет к этому никакого отношения, и если меня что-то не устраивает, нужно обратиться к владельцу магазина. Немного подумав, я решила купить это зеркало.

Весь следующий день я провела в хлопотах, обустраивая свое новое пристанище, когда вдруг под вечер вспомнила о сделанной мной вчера антикварной покупке. Мне показалось, что лучше всего она будет выглядеть на стене в прихожей. Спустя некоторое время я уже смотрела на свое отражение, радуясь удачному приобретению, как вдруг зеркало начало темнеть (хотя, вполне возможно, что это была игра моего воображения) и с грохотом свалилось на пол, разбившись на множество осколков, один из которых стал причиной моего недостатка».

– Да, слишком дорого мне пришлось заплатить за свое небольшое, но стремление к выгоде. Знаешь, Джоанна, есть такая примета, что, разбив зеркало, ты обрекаешь себя на семь лет несчастий. Порой мне кажется, что это так.

– Подожди, Шейна, ведь оно само упало со стены, значит, примета не действует. А если все так, как говоришь ты, то глупо полагаться на суеверия, ведь нет никаких фактов, подтверждающих достоверность данного суждения.

– Мне бы хотелось, чтобы это все было таким, каким говоришь о нем ты, Джоанна, – шептала Шейна, мысли которой были уже где-то очень далеко.

Глава 5

Несколько лепестков внезапно отлетело от рубиновых, как будто окропленных свежей кровью, роз, стоявших в золотых плетеных корзинах перед высоким зданием, арендованным на время прохождения свадебной церемонии. Это произошло от сильного ветра, вызванного бешеной скоростью въезжавшего в ворота серебристого автомобиля.

Не прошло и минуты, как Джоанну в ее ослепительном в своей белизне платье Руперт уже крепко держал за правую руку. Он сжимал ее ладонь очень сильно, но ей это нравилось.

– Как ты доехала сюда, Джо? У нас здесь все утро так жарко. Могу себе представить, что творилось в салоне автомобиля.

– Все не так плачевно, как ты описываешь. В конце концов, в машине есть кондиционер, хотя работает он не важно. А если честно, то я вообще не думала об этой жаре. Все мои мысли были заняты тобой, – немного игриво произнесла Джоанна. – Кстати, а я ведь обещала познакомить тебя со своей подругой, – после этих слов она вопрошающе посмотрела на Шейну, которая в свою очередь чуть подалась вперед и, глядя Руперту прямо в его плутовские зеленоватые глаза, представилась.

До свадебной церемонии оставалось не больше пятнадцати минут. Джоанна и Руперт, воспользовавшись ими, уединились в небольшой беседке, уютно расположившись под сенью зеленых листьев, источавших дурманящий аромат поздней весны.

– Кто та девушка, с которой ты разговаривал, когда я приехала? – как можно менее серьезно попыталась задать вопрос Джоанна.

Но разве по-настоящему влюбленный человек может скрыть ревностные нотки в своем голосе? Скорее всего, нет. Странно, но Руперт их не услышал, или, быть может, сделал вид, что не услышал.

– Девушка? Я могу поклясться, что ты не могла ее видеть.

– Я заметила вас еще до того, как наша машина въехала в ворота. Знаешь, в чем в чем, а в наблюдательности мне не откажешь. Так кто она? – ни на секунду не прекращая, продолжала настаивать на своем Джоанна.

– Кажется, я понял, о ком ты говоришь. Ту девушку зовут Сивилла Кольстад. Она моя родная сестра, – ничуть не смутившись, ответил ей Руперт.

– Но почему ты раньше ничего мне о ней не рассказывал? – не отступала допытываться Джоанна, словно была детективом на специальном задании, вытягивающим из преступника необходимую для его ареста информацию.

– Знаешь, Джо, мы с Сивиллой не так часто видимся, а последние несколько лет мы вообще практически не встречались, потому что жили в разных городах. Надеюсь, ты не против того, что я пригласил свою сестру к нам на свадьбу?

– Нет, что ты, я… я… просто…

– Не нужно ничего говорить. Я сам виноват в этом небольшом недоразумении. Мне нужно было предупредить тебя.

Он на секунду о чем-то задумался, но почти сразу пришел в себя, и, как будто оправдываясь, предложил Джоанне выпить шампанского. Оно стояло вблизи скамьи, занятой счастливой невестой и женихом, уже налитое в высокие хрустальные бокалы.

Джоанна, немного отпив из бокала, предложенного ей Рупертом, вдруг вскрикнула.

– Да оно же теплое!

– Ну, конечно, Джо, оно теплое, ведь пока мы здесь с тобой разговаривали, солнце успело его нагреть. А ты знаешь, так даже лучше: шампанское, вобравшее в себя силу и тепло дневного света, напиток, разбавленный горячим золотом, – не торопясь, произнес он.

– Ладно, Руперт, – сказала Джоанна, допивая содержимое бокала с усилием, сравнимым с поглощением остывшего кофе, – нам пора. Все, наверное, уже ждут нас.

Они, не спеша, покинули беседку, растворившись в зеленых ветвях плакучей ивы. Через несколько минут после их ухода на опустевшую скамью закапали скудные капли дождевой воды. Не прошло и четверти часа, как деревянная скамейка из сухой светло-коричневой превратилась в мокрую темно-бурую. Но ни бокалов, ни недопитого Рупертом и Джоанной шампанского здесь теперь не было.

Глава 6

Майскому дождю, с силой ударявшему по молодым листьям, были совершенно безразличны как чувства людей, наполняющие их, так и мысли, владеющие ими. Каждый сделанный вздох, каждое произнесенное вслух слово, любое движение с необратимой силой доказывали только одно: раз ты способен дышать, говорить, чувствовать, значит, ты сможешь жить. Жить осознанно и глубоко… до тех пор, пока кто-то не посчитает тебя лишним. И если этот кто-то решит свершить свое правосудие, возомнив себя Богом, то наказанием за такое злодеяние станет непреодолимое отвращение к самому себе. Но, отнимая чужую жизнь, этот кто-то даже не предполагал, что его собственная уже начала медленно, капля за каплей, угасать.

«Как же чудесен этот дождь!» – думала про себя Шейна, всматриваясь в микроскопические капельки жидкости на мокром окне. Ей в ту минуту больше всего на свете хотелось пробежать босиком по сырой траве, не думая ни о чем, не смеясь и не плача. Просто убежать отсюда, из душного величественного зала, вырваться на долгожданную свободу, остаться, наконец, одной, избавиться от надоедливого внимания всех этих разодетых и льстящих друг другу людей. Но что-то останавливало ее. И она знала что. Отсутствие в ее характере смелости и неоправданного риска мешали осуществить задуманное. Именно поэтому спасительные мысли оставались просто мечтой. Шейна не могла преступить сомнительную грань между желанием и действительностью, может быть, поэтому свои бесчисленные измышления она воплощала другим способом – записывала их на бумаге. Такие нехитрые манипуляции помогали ей с пользой применять приходившие ей в голову сюжеты. Но кто знает, может быть когда-нибудь, она смогла бы переступить эту сдерживающую и пугающую ее грань? Но какой бы стала окружающая действительность, если бы странные мысли Шейны нашли воплощение в реальности… в той самой реальности, которую нельзя изменить, переписав неудачно написанные строки?

«Где же она?» – тихо проносились эти слова в голове Шейны. «Где?» – они эхом отражались вновь.

Джоанны нигде не было. После завершения свадебной церемонии и всей кутерьмы с документами, подтверждающими законный брак Руперта Кольстада и Джоанны Линчетт – новоявленной Кольстад, последняя будто растворилась среди шумной толпы, ни на секунду не умолкавшей и гудевшей так, словно до этого дня ей было запрещено говорить, а теперь она с удвоенной силой пыталась наверстать упущенное.

Внезапно череда событий начала немного проясняться. Шейна вспомнила какие-то смутные объяснения Джоанны о том, что у нее закружилась голова и ей нужно несколько минут отдохнуть.

«Ничего серьезного», – сказала она тогда. – «Мне просто нужен покой. Я скоро спущусь».

Но, посмотрев на часы, Шейна убедилась, что с того момента прошло гораздо больше «нескольких минут».

«Ну, конечно, Джоанна все еще наверху! Да она, наверное, всего-навсего, заснула», – думала Шейна, поднимаясь вверх по лестнице. Но чем ближе она подходила к нужной двери, тем чаще колотилось сердце в ее груди, тем сильнее дрожали влажные руки. Странное ощущение неизвестности, смешанное со страхом, расплескалось внутри, словно молоко, разлитое на кухне. Оно затопило сознание, вырвавшись вперед, не уступая место другим чувствам, захватило разум цепкой хваткой и не отпускало его. Но вот Шейна уже дотронулась до металлической ручки, открыла, как показалось ей тогда, необыкновенно тяжелую дверь, и увидела ее, Джоанну в прекрасном свадебном платье, тело которой безжизненно лежало на гладком, сверкающем от солнечных лучей, бьющих в окна, паркете. Невольно слезы потекли из мутных глаз оторопевшей Шейны. Она не могла вымолвить ни звука, не то, что крикнуть, настолько плотно были сжаты ее губы. Не медля больше ни секунды, Шейна рывком бросилась к подруге, достала из сумочки небольшое зеркальце и поднесла его к ее рту. Через мгновенье она с ужасом отбросила его в сторону. Кто-то с силой ударил Шейну по голове чем-то тяжелым, и она без сознания упала к ногам застывшей навсегда Джоанны, успев негромко вскрикнуть. Да, без сомнения, Джоанна Кольстад была мертва. Зеркало рассказало Шейне об этом. И не только. Оно показало ей глаза убийцы, смотрящие на нее леденящим и жестоким взглядом, который она никогда уже не смогла забыть.

Как только Сивилла Кольстад, поднимаясь по лестнице, услышала слабый крик, доносившийся из распахнутой двери, она, не мешкая, ворвалась в комнату, на полу которой в неестественном положении лежали две девушки. Больше там никого не было. Долго не раздумывая, Сивилла с визгом бросилась вниз, умоляя, чтобы кто-нибудь как можно скорее, не медля, вызвал полицию.

Через некоторое время стражи порядка уже прибыли на место свершившегося весенним днем злодеяния. В первую очередь они дали распоряжение никого не выпускать из здания, пока не закончится опрос свидетелей. А затем вместе с только что приехавшим судебным экспертом сразу удалились, скрывшись из виду на лестничном пролете.

Волнение в зале с каждой уходящей в вечность секундой все нарастало. Люди в недоумении озирались по сторонам, пытаясь безрезультатно понять, что, в конце концов, здесь произошло. Сивилла Кольстад, сидевшая в окружении своего брата, Евы Эдели, которая, как ей было известно, работала секретарем у Руперта, и миловидной, слегка нервозной Мелании Матинесс, вечно накручивающей свои волосы на длинные пальцы, была очень напряжена. На ее лбу через тонкую кожу отчетливо проступала вздувшаяся венка светло-фиолетового цвета.

– Я, я не знаю, кто мог такое сотворить, – с ощутимым надрывом в голосе безуспешно пыталась объяснить свои полыхающие, подобно пламени, не находящему выхода, чувства Сивилла. – Я видела…видела своими глазами два распростертых на паркете тела так близко… Не могу поверить в то, что твоя невеста, вернее я хотела сказать, теперь уже твоя жена, Руперт, мертва… О боже! Неужели ее убили? Но кому понадобилось это совершать?

– Прошу тебя, не нужно паниковать, Сивилла, – пытался охладить ее переливающиеся через край эмоции Руперт. Вполне возможно, что все обстоит вовсе не так, как тебе представляется.

– Не так? О чем ты? Нет, нет, если бы ты видел ее застывшие веки, сжатые от боли темно-синие губы, ее лицо, искаженное в предсмертной агонии, ты бы так не говорил.

– Мне кажется, – вмешался в разговор слегка хрипловатый голос Евы Эдели, – что пока мы не узнаем от полиции все обстоятельства случившегося, не стоит раньше времени хоронить Джоанну.

– Я знаю, что она мертва. Я видела ее безжизненное тело, распластанное там, на полу. Другие доказательства мне не нужны. Кроме всего прочего, у меня есть смелая догадка, кто продумал и совершил это, несомненно, выгодное убийство.

– Сивилла, – громко проговорил Руперт ее имя, – твои догадки никого не интересуют. Оставь свои домыслы у себя в голове.

– Хм, ты глубоко заблуждаешься, – чуть ли не кричала Сивилла Кольстад, – мои, как ты называешь, домыслы, будут интересны полиции.

– Так кто же, по вашему мнению, является, хм, убийцей? – вновь вмешался голос Евы.

Сивилла, видимо решив, что она вовсе не обязана отвечать на задаваемые ей вопросы, закурила, затем встала, бросив на каждого взгляд, переполненный презрением, и ушла. Но вдогонку успела выкрикнуть:

– Вы все скоро это узнаете! Да, и не сомневайтесь в …

Последние слова невозможно было разобрать из-за гулкого шума, который ни на минуту не покидал взволнованный зал. Но как переменилось после этого лицо Руперта. От красноватых пятен на щеках, появившихся вследствие духоты, не осталось и следа. Оцепеневшие стеклянные глаза смотрели теперь вслед удалявшейся фигуре Сивиллы с хмурого, отчего-то побледневшего лица.

Глава 7.

На следующий день инспектор Нордберг и его молодой помощник, подающий большие надежды на будущее, Виктор Лебель, сидя в душном служебном помещении на втором этаже городского здания полиции, были весьма озадачены возникшей перед ними непростой проблемой, требующей правильного и однозначного решения.

По угрюмому выражению лица главного инспектора полиции можно было безошибочно определить, насколько они продвинулись к разгадке этого таинственного преступления, совершенного среди бела дня при опасности быть замеченным кем-нибудь из гостей, приглашенных на свадьбу. Точно заведенный, он расхаживал взад-вперед по кабинету, привыкшему видеть своего владельца в таком состоянии. По всему было видно, что это дело его очень озадачило. Несколько горизонтальных морщин избороздили и без того не молодое лицо. Пройдя вот так по кабинету не меньше пятнадцати раз, он остановился у плотно закрытого окна, и, смотря вдаль проезжавшим внизу машинам, еще сильнее сдвинул густые брови.

– Дело пахнет керосином, – сурово констатировал он, – теоретически ее мог убить каждый, кто в тот момент находился в зале. Но вопрос в том, кому это понадобилось? У кого был мотив совершить это жуткое злодеяние? На первый взгляд все кажется до неприличия простым, – рассуждал сам с собой инспектор, – совершенно естественно, что убийцей мог быть муж Джоанны Линчетт, Руперт Кольстад, а, учитывая огромное денежное благосостояние невесты, это выглядит вполне правдоподобно. Но вся загвоздка в том, что Руперт далеко не бедствует, влача свое существование, и сам без каких бы то ни было сдерживающих причин смог бы обеспечить жизнь и себе, и своей богатой невесте. Нет, у него не было мотива ее убивать, а если и был, то, во всяком случае, не этот.

– А каково ваше мнение, Виктор? – обратился он к высокому молодому человеку, сидевшему в раздумьях за небольшим письменным столом и исписавшему к тому времени не один лист бумаги.

В ответ на слова инспектора Виктор Лебель поднял уставшие веки и посмотрел на него своим обычным мутно-пристальным взглядом, особенность которого заключалась в том, что по нему нельзя было понять, куда устремлен взор юноши: то ли на самого Нордберга, то ли сквозь него, а может и на фикус, всегда стоявший на его столе. Сухо кашлянув, Виктор начал высказывать свои предположения спокойным размеренным голосом, в котором никак нельзя было уловить и нотки волнения или беспокойства.

– Я не склонен делать выводы, не проанализировав всех деталей произошедшего. И, исходя из имеющихся у меня сведений, я убежден, что возможность совершить убийство имели три человека. Но пока мы не опросили всех свидетелей этого преступления, мне бы хотелось оставить их имена в тайне.

– Как вам будет угодно, Лебель, – не без досады в голосе высказал инспектор Нордберг.

– Ну что ж, – продолжал он после небольшой паузы, – приступим к допросу свидетелей. Не возражаете? – обратился он к своему помощнику.

– Нет, – сказал тот, – но давайте начнем с вызова подруги убитой. Ее, кажется, зовут Шеннен Демер, – медленнее, чем обычно произнес Лебель, рассматривая материалы заведенного полицией дела.

– Здорово же ей досталось от убийцы, – чуть смеясь, отвечал Нордберг, – закрытая черепно-мозговая травма, характеризуемая длительной потерей сознания. Слава богу, отсутствует амнезия и всякая неврологическая симптоматика, а то нелегко пришлось бы следствию без ее показаний, ну да ладно.

– Сержант Бовин, – немного подождав, позвал инспектор человека средних лет, стоявшего чуть поодаль от него, – пригласите сюда Шеннен Демер.

Глава 8.

Не прошло и минуты, а перед инспектором и его помощником, лишь слегка выдавая свое волнение, появилась молодая девушка, пытавшаяся своими изящными пальцами убрать за ухо выпадавшую без надобности на то прядь темно-коричневых волос.

– Садитесь, пожалуйста, – прохрипел инспектор, в упор глядя на только что зашедшую гостью.

Девушка шагнула вперед и села на предложенное ей место.

– Вас зовут Шеннен Демер? Я правильно сказал? – беспристрастным голосом задал вопрос Виктор Лебель, рассматривая листы какого-то дела, лежавшего у него на столе.

– Да, именно так меня зовут, – кивая, отвечала ему Шейна, пораженная безмятежной мелодией голоса Лебеля.

Для нее существовало мало людей, живущих с ней в одно время и в одном месте, к которым бы она испытывала неукоснительную благосклонность, непременное расположение уже с первого взгляда. Но размеренные манеры Лебеля, его выверенный точностью и красотой слога стиль речи, и вызывающий к себе доверие внешний облик заставляли Шейну чувствовать к незнакомцу неодолимое притяжение. И она медленно увязала в своих ощущениях.

– Итак, – заговорил, выступая вперед, инспектор Нордберг, – вы, Шеннен Демер, оказались невольной свидетельницей преступления, совершенного по непонятным мотивам. Я очень надеюсь услышать от вас правдивый пересказ событий, произошедших в тот злополучный день, желательно в хронологическом порядке. Кстати, надеюсь, что вы уже оправились от шока, пережитого в день убийства, и без труда сможете восстановить всю картину событий, – переводя дыхание, закончил он.

– Мне не легко будет это сделать, – скорбно смотря на Лебеля, начала Шейна, – но я постараюсь ничего не пропустить.

– Кем приходилась вам Джоанна Кольстад? – немедля начал допрос Виктор Лебель.

– Она… Она была, простите, – извиняясь, Шейна быстрым движением ладони смахнула со щеки наступившие слезы, – единственным близким мне человеком, моей лучшей подругой, которой я полностью доверяла, больше, чем сестрой. То, что произошло, до сих пор не укладывается в моей голове. Это как будто наваждение, сон, нереальность, другой мир, сотканный из противоречий разных судеб и насквозь пропитанный неоправданной жестокостью к…

– Простите, что перебиваю, – привстал Лебель, – но кто вы по профессии, Шеннен?

– Я – писатель, в основном пишу рассказы для журналов, рецензии на фильмы и спектакли, сценарии для телепередач, но, вскоре, я на это надеюсь, выйдет моя настоящая книга, мой роман. Литературный агент, да и я сама, ждем, когда наступит этот день, ведь писать художественные произведения – это единственное во всем огромном мире, чем мне нравится заниматься. Я нигде не задерживалась надолго, – продолжала Шейна, – потому что часто переезжала. А здесь я планировала остаться навсегда, здесь я встретила Джоанну, здесь ее потеряла…

На минуту молчание повисло в кабинете и только учащенное воспоминаниями дыхание Шейны выдавало присутствие людей.

– Извините, можно немного воды? – тихо, вполголоса сказала Шейна.

Лебель тотчас исполнил просьбу девушки и, взяв стакан, опустился перед ней на колено.

Шейна поднесла стеклянный предмет к губам, медленно вливая его содержимое в себя. Лебель пристально на нее смотрел, словно пытаясь проникнуть в разум девушки, так захватившей его ум.

– Вам уже лучше? – спросил он, – Мы будем продолжать? Если хотите, то можно провести допрос немного позднее, как вы на это смотрите?

– Не стоит откладывать. Потом будет то же самое. Я готова к вашим вопросам. Приступайте…

Не теряя ни секунды драгоценного времени, инспектор Нордберг погрузился в мир свидетельских показаний, внимательно слушая все сказанное, отмечая про себя наиболее важные на его опытный взгляд детали и улавливая своим непревзойденным детективным слухом фальшь или ложь в голосе.

Часы стремительно бежали вперед. Стрелки циферблата исполняли свой танец, ускоряя с каждым шагом свой темп, хотя по логике вещей это было невозможным. Наконец ровно в четверть десятого они остановились. Сумерки за окном сгустились до цвета черничной начинки. Рабочий день Лебеля и Нордберга подошел к концу, свидетели были допрошены, но это мало чем помогало продвинуться в расследовании убийства.

Глава 9.

Шейна медленно ступала по мокрому асфальту. Ее мысли были доступны только ей. Для всех она была просто девушкой, идущей куда-то по своим, ведомым только ей, делам. Дождь уже почти закончился, но задумчивость на лице Шейны никуда не делась, если даже не усилилась.

На минуту она остановилась и обернулась. Улица была пуста, вокруг никого не было. «Странное ощущение», – подумала Шейна, – «такое чувство, что больше в этом мире никого кроме меня нет».

Но чувство одиночества резко ушло, как только она завернула за поворот. Толпа незнакомых людей стремительно двигалась вперед, к ней навстречу, несколько машин с шумом, исходящим от работающих двигателей, пронеслись в спешке мимо. Чувство одиночества обманчиво, стоит только заглянуть за поворот, и все может измениться.

Почему-то от этого неожиданного прилива внешних обстоятельств Шейне сразу стало легче, как будто ее боль растворилась в этом людском потоке, растеклась в этой хаотичной массе, словно маслу, крепко закупоренному в бутылке, наконец-то позволили разлиться.

Возможно, счастье уже существует в нашей жизни, и, чтобы его заметить, нужно просто повернуть голову в другую сторону. Иногда что-то мешает сделать это. Временами мы видим определенные знаки, позволяющие устремиться к счастью. Хотя, чувство полного блаженства вполне может оказаться эфемерным, а если и так, разве это мешает наслаждаться этой гаммой ощущений, пускай вымышленной, пускай иллюзорной.

Так думала Шейна, направляясь в свою небольшую квартиру, где ее никто не ждал. Она, впрочем, этого и хотела. Ей нужно было побыть одной, успокоиться, привести свои мысли в соответствие со своими возможностями… и продолжить написание недавно начатого романа.

В последнее время у Шейны исчезло вдохновение, а сейчас, вдыхая вечерний, пропитанный влагой воздух, она понимала, что что-то в ее сознании неизбежно меняется, и ощущение творения овладевает ей.

«Удивительное чувство», – думала писательница, – «наверное, у каждой мысли есть крылья, но чтобы подняться, им необходима движущая сила, которой и выступает вдохновение, рождая новые образы, воспевая великолепные и восхитительные идеи, которые нельзя ни в коем случае упустить. Но что самое опасное – так это то, что человек быстро привыкает к этому чувству эйфории и уже не может не писать».

Шейна чувствовала острую необходимость опустошить переполнившуюся чашу внутри себя, для того, чтобы заново ее наполнить. Опустошить – наполнить. Краткая характеристика творчества в двух глаголах. Призыв к действию, инструкция к применению. Так зарождается новая жизнь… Только так, никак иначе.

Люди, расталкивая друг друга на улицах, торопились успеть куда-то, кто-то толпился в метро, а Шейна уже была у себя дома – с чашкой горячего чая, тетрадкой, ручкой, ноутбуком (инструментами своего ремесла) и с палящим сознанием, пребывая в состоянии, называемым творческим экстазом, почти написала девятую главу своего романа.

Около двух часов ночи она заснула, перебравшись поспешно в кровать и накрывшись бежевым, с золотым узором по краям, одеялом. Через некоторое время экран компьютера, освещавший комнату магическим бледно-голубым свечением, погас.

Глава 10.

Шейна шла по какому-то жуткому коридору, со стен которого капала грязная вода, а воздух был таким омерзительным, что лучше было не дышать вовсе. Ее ноги были босыми и все покрыты красными зудящими пятнами.

В помещении, где находилась Шейна, правил холод, поэтому все ее тело дрожало, ведь на ней была только тонкая хлопковая сорочка. Обои в некоторых местах отходили от стен, и можно было воочию наблюдать царство ползающих с невероятной быстротой насекомых. Затхлый сырой воздух мутил сознание, ко всему прочему Шейну трясло от холода и болезненных ощущений в ногах.

В коридоре почти что не было ничего видно. Тусклые светильники, озарявшие часть пространства, были уляпаны какой-то маслянистой желтой жидкостью, которая сильно смердела, распространяя свое благоухание подобно ароматическим лампам.

На полу валялись старые газеты, текст которых было невозможно прочесть, обрывки обоев; в лужах, собиравшихся там, где сильнее капало со стен, плавали полумертвые насекомые, двигавшие еле-еле своими волосатыми лапками. Один только вид их вызывал полнейшее чувство отвращения, хотелось выбежать отсюда, стремя голову, вырваться как можно скорее из этого гадкого места, но Шейна осторожно ступала вперед, боясь повредить свои ноги о ржавые гвозди, торчавшие из под деревянного, напрочь прогнившего пола, и проволоку, валявшуюся где попало без надобности.

Несколько раз, пока она осмотрительно шагала по коридору, был слышен чей-то тонкий писк, похожий на крысиный. Прислушиваясь к звукам, Шейна шла все дальше и дальше. Какое-то шебуршание, исходившее непонятно откуда, на секунду-другую испугало и задержало ее, но по прошествии этого времени, ноги девушки сами понесли ее из этого проклятого места.

Еще немного, и силы оставили бы Шейну. Слава Богу, в глубине этого нескончаемого коридора показалась массивная дубовая дверь, ведущая непонятно куда. Но выбирать не приходилось. С надеждой ухватившись за дверную ручку, Шейна с силой рванула громадную дверь на себя, и она поддалась.

Яркий поток дневного света ударил ей прямо в глаза. Шейна зажмурилась, не сразу отвыкнув от непроглядной темноты в том ужасном коридоре. Открыв, наконец, глаза, она с огромным воодушевлением стала разглядывать представший перед ней восхитительной красоты пейзаж.

Громадное сияющее солнце заливало своим желто-пламенным светом бесконечное поле, покрытое зеленой травой и разноцветными растениями невиданной красоты. В воздухе летали птицы, напевая красивые мелодии. Бабочки порхали с цветка на цветок, создавая сказочную симфонию лета. Музыка леса была прекрасна, если не сказать, бесподобна и неповторима.

На минуту, а может и две, Шейна оторопела. Но, когда видишь красоту вокруг, быстро приходишь в себя. Она сделала несмелый шаг вперед, затем еще один, потом другой, и через некоторое время с радостной улыбкой уже носилась по полю, летая вместе с бабочками и подпевая птицам, снующим высоко в небе. Шейна ощутила себя свободной от всех условностей, счастливой, в принадлежащем только ей одной, мире, способной любить и самое главное – способной наслаждаться настоящим, полностью погрузившись в его пучины, не отвлекаясь на посторонние мысли и не прокручивая в своей голове былые переживания и воспоминания.

Ветер ласкал ее волосы, солнце целовало кожу, мысли поднимали Шейну в небо – безмятежное и голубое, как глаза ангела, играющего на арфе. Кружась в нежном летнем воздухе, Шейна не сразу заметила человеческое лицо. Оно приближалось все ближе и ближе. И, когда, наконец, Шейна остановила свое кружение, оказалось прямо перед ней – улыбающееся, красивое, такое знакомое… Лицо ее подруги Джоанны. Да, оно находилось прямо перед оторопевшей от неожиданности писательницей.

«О Боже!», – вскрикнула она, – «Этого не может быть!»

Шейна попыталась открыть глаза – тщетно. Веки ее не слушались. Она чувствовала, что лежит в своей кровати, что все, что она сейчас видела, было просто сном. Но почему же она не может пошевелиться? Что с ней произошло? Как-то Шейна читала о летаргии, когда живых людей принимали за мертвецов, так как у них отсутствовали какие-нибудь видимые признаки жизни.

Со стороны кажется, будто все физиологические процессы останавливаются, хотя на самом деле, они просто замедляются, и человек погружается в длительный сон. Шейна попробовала пошевелить пальцем – не получилось. Она мысленно приказала себе открыть глаза, но никаких действий на ее команду не последовало. Не на шутку испугавшись такого непривычного состояния, казавшегося более чем реальным, потому что Шейна была уверена в том, что уже проснулась, девушка разобрала, как кто-то, еле слышно произнес ее имя. Слух не исчез – она прекрасно могла воспринимать звуки. Затем последовало довольно сильное дыхание позади ее головы, но так как Шейна не могла не то что пошевелиться, но даже приподнять веки, она не увидела, кто стоял за ее кроватью, и был ли вообще там кто-то.

Когда дыхание стихло, к Шейне вернулась способность двигаться. Она немного пошмыгала носом, радуясь этому незатейливому действию. С каким удовольствием она пошевелила пальчиком! Немедленно обернувшись, Шейна, конечно же, никого не увидела. Снаружи было еще темно, но незанавешенные окна пропускали в комнату достаточно света для того, чтобы довольно четко рассмотреть все находившиеся там предметы. Схватив, лежавший у кровати мобильный телефон, Шейна глазами впилась в цифры, отображающиеся на его дисплее холодным синим цветом. Часы показывали три часа шестнадцать минут. Шейна была несказанно рада обретенной вновь способности двигаться, но ей все равно было немного не по себе. Она ощущала присутствие кого-то постороннего в комнате, хотя глазами никого не видела. Было ли это наваждением? Шейна не знала. Да и вряд ли кто-то смог бы ответить на ее вопрос.

Предположение о летаргии отметалось само собой. «Вряд ли она проходит так быстро», – думала Шейна. Что же это тогда было? На некоторое время ее лишили способности двигаться, ее руки и ноги словно парализовало. Почему? Кто-то хотел остаться незамеченным, ведь Шейна ощущала чье-то дыхание так явственно. И это безусловно был человек, исходя из того, что животные не обладают даром речи, скорее всего женщина или девушка, хотя она могла ошибаться. Этот кто-то говорил шепотом и еле слышно.

Теряясь в догадках, Шейна снова попыталась заснуть, время от времени приподнимаясь с постели и оглядывая на всякий случай комнату. Но все было тихо. Через некоторое время глаза Шейны закрылись, и она погрузилась в сон.

Утром произошедшее ночью не казалось таким уж реальным. Ей с трудом представлялось, как можно быть не в состоянии пошевелить рукой или ногой. Хотя отголоски страха остались. По ним Шейна поняла, что все это действительно с ней произошло. Кресло, которое с радостью приняло ее в свои шиниловые объятия и чашка горячего чая с куском вчерашнего пирога привели ее в чувства. Ночной страх испарился, словно его и не было. Шейна снова принялась за работу, стуча пальцами по клавишам клавиатуры, будто играя какую-нибудь шаманскую мелодию, захватившую ее немедленно и не отпускавшую до вечера.

Глава 11.

Интоксикация чувствовалась во всем. В душном, сжатом воздухе, наполненном целой гаммой различных запахов, смешивались в беспорядке и сочетались между собой десятки всевозможных ароматов, отчего начинала кружиться голова. В таком водовороте хаоса немудрено было потерять сознание, надышавшись входившей в легкие тяжелой для восприятия всеми органами чувств, массой.

Самое страшное – от этого никуда нельзя было деться. Невозможно просто в один миг перестать дышать и продолжить свое существование, как ни в чем не бывало. Это прекрасно понимала Сивилла Кольстад, глядя прагматично-циничным взглядом в окно кафе, выходившее на тротуар, наводненный суетливо спешащими людьми.

Она поднесла к своему лицу бумажный платок, пропитанный цветочными духами, но даже это не спасало положения, в котором она оказалась по глупому стечению возникших обстоятельств, ставших для нее чем-то вроде пытки, мучившей ее и без того загруженное мыслями сознание. Духота в помещении все нарастала, от этого, как казалось Сивилле, запах усиливался, разъедая клеточки мозга, размягчая или растворяя его.

Рядом пронесся горький запах кофе, который был настолько сильным и настойчивым, что смог просочиться даже через бумажный платок, который она все сильнее прижимала к лицу.

Глаза слезились, но она пыталась не подавать вида. И у нее это неплохо получалось, по крайней мере, поначалу.

Сивилла выглядела отчаявшейся. Да, именно это слово необычайно подходило ей. Что-то трагическое было в ее облике, причем не только в данный момент. Наконец, салфетка, которую она прижимала к лицу, сделалась мокрой от слез, и Сивилла без сожаления скомкала ее при помощи своих длинных бесцветных ногтей.

Глаза девушки постоянно бегали в поисках кого-то или чего-то. Время от времени она смотрела на часы, и то и дело на дверь, в которую по обыкновению заходят посетители. Больше Сивилла ждать не могла. Прошло уже около получаса, но зная привычку Руперта всегда опаздывать, будь то встреча с друзьями или официальные дела, она все равно не находила себе места, теребя все, что попадалось под руки.

Наконец, появился Руперт. Он выглядел слегка раздраженным, но это не бросалось в глаза, чтобы быть столь очевидным. На нем был строгий черный костюм и темно-синий галстук, в руках он держал барсетку из натуральной кожи.

Увидев Сивиллу, он без промедления направился к столику, откуда за ним наблюдали два матовых серых глаза, словно объективы камеры, прослеживая каждое его движение, не выпуская его фигуру из пределов видимости.

Девушка тоже была сильно напряжена. Об этом говорили ее неровные, порывистые движения и бегающие беспрестанно глаза.

– Наконец-то! – сорвалось с ее сухих прозрачных губ, – Я уже думала, что ты не придешь.

Резкий голос грубо и бегло ответил ей:

– Нам не следовало видеться – это неосторожно с нашей стороны.

– Мне необходимо было увидеть тебя. Ты даже не представляешь, что я пережила за эти несколько дней, Руперт, ты должен меня выслушать, пожалуйста, – взмолилась Сивилла, протянув свою бледную костистую ладонь к загорелой руке своего собеседника.

– Если ты собираешься плакаться мне о своей незавидной доле, то мне, пожалуй, лучше уйти. Честно говоря, – добавил Руперт, – я вообще не хотел сюда приходить.

Он уже собирался встать, когда ее цепкие пальцы пригвоздили его руку к столу, как заточенные ножи. Руперт вскрикнул от неожиданности.

– Ты никуда не уйдешь, пока я не узнаю все, что мне следует знать, – прошептала Сивилла, перегнувшись так, что ее говорящие губы почти касались полуоткрытого рта смотрящего на нее с долей трепета взрослого мужчины.

Руперт высвободил свою покрасневшую руку из сомнительного капкана, как вдруг тонкая струйка крови скатилась по его ладони – она была цвета спелой раздавленной клюквы. Взяв со стола салфетку, он осторожно промокнул пятнышко несколько раз, затем исподлобья взглянул на Сивиллу, которая, в свою очередь, как-то неуверенно, с небольшой долей брезгливости и в то же самое время, бесстрастно, наблюдала за разворачивающейся на ее глазах картиной, причиной появления которой, без сомнения, были ее ногти.

– Это ты ее убил, Руперт, ты…, – немного отстраняясь назад, вещала Сивилла, – не нужно меня переубеждать. Этим ты все равно ничего не добьешься. Я знаю…, – речь ее внезапно оборвалась, потому что Руперт не дал ей договорить то, что она так страстно желала вылить наружу.

– Ничего ты не знаешь. Ты не знаешь ничего. Ты никогда ничего не знала. Ты не знаешь меня. Ты не знаешь себя. Ты пуста, ты бесплодна, ты холодная, бесполезная и бесчувственная. Ты ничто. Ты никто. Ты…Ты…

– Не продолжай, не надо, – вырвалось из груди Сивиллы, – довольно!

– Тебе не нравится слышать про себя правду, а, Сивилла? – с легким вызовом в голосе спросил Руперт.

– Мне не нравится, когда все это говоришь ты. Убийца не имеет права возвышать себя, опуская других. Нет, никто не имеет на это право.

– Конечно! Никто, кроме тебя. Так, да? – вопросительно смотрел на Сивиллу Руперт, – ты ведешь себя так, будто всюду все тебе что-то должны: услуживать, опекать, ублажать, заботиться, ласкать, любить, а сама? Что ты можешь дать взамен? Пустоту и холод, неприязнь и отвращение… Мне продолжать?

– Нет, люди не могут так измениться, не могут, я не верю в это, – покачивая головой, повторяла Сивилла, словно пытаясь убедить себя в правдивости сказанных ей слов.

– Мне очень жаль, что мы так и не смогли понять друг друга за все эти годы, очень жаль. Хотя знаешь, может, оно и к лучшему.

– Я думала, ты меня любил, хотя бы как сестру…, – оборвалась стремительно фраза Сивиллы.

– Любовь? Что такое любовь? Любил ли я кого-нибудь в этой жизни? Если и любил, то не тебя, моя дорогая. Ты слишком проста для меня, или сложна, прости, я еще не решил. В любом случае, я надеюсь, что наша тайна останется по-прежнему между нами и не выйдет никогда на свет, я прав?

– Да, Руперт, ты прав во всем, кроме одного. Ты меня любил, и более того, любишь. Я знаю, что это так, иначе, почему я все еще жива?

Глава 12.

Неторопливо и бессвязно, беззащитные в своей природной наготе, струйки холодной дождевой воды лились по серому бескровному гравию, по бледному равнодушному мрамору, по черному мрачному граниту. Утро обещало быть пасмурным и безнадежным. Всю ночь шел нескончаемый, спешащий излить себя до остатка, дождь, прекратившийся лишь с появлением бледно-лимонного, похожего на осколок тающего льда, солнца. И оно, дневное светило, действительно постепенно исчезало, растворяясь в надвигающихся темноасфальтовых тяжелых тучах, пытающихся устроить на небе преждевременный мавзолей звезде.

Было воскресенье. Мрачное воскресенье – как в минорной молитве венгерского композитора, песне о смерти и снах. Тени ожидания поглощают все, разрушают грезы, заглушают удары бьющегося в надеждах сердца. Поминальная песня, реквием мятущейся душе, не находящей выхода из адского круга пороков, съедающего благие начинания, поглощая их в зачаточном состоянии, не позволяя даже появиться на свет.

Мрачное воскресенье – день похорон Джоанны, день покаяния и освобождения, день страха и мучительной неизбежной пытки, день пробуждения и бегства в сон, день, погрузившийся во тьму еще до наступления ночи…

Шейну терзала бессонница до самого утра. Глаза ее были мутными как зеленый чай с молоком и бездонными как глубокий колодец, зрачки были значительно расширены по сравнению с обычным их состоянием, печаль исказила ее молодое лицо, мысли о Джоанне, раскачивающиеся маятником в ее голове, были невыносимыми. Не в силах больше заснуть, Шейна неспешно, словно в забытьи, подошла к окну своей небольшой комнаты, на стекле которого по-прежнему в застывшем немом ожидании висели капельки прозрачной блестящей воды. Ей стало тяжело дышать, она начала задыхаться. Руки сами потянулись к окну – через мгновение сильный прохладный поток воздуха вскружил Шейне голову, разметал в яром неистовстве длинные волнистые волосы по ее плечам. Ресницы девушки опустились вниз, запечатав глаза веками.

Держась за оконную раму, Шейна взобралась на подоконник; стоя на коленях, она достигла предела экзальтации. Наблюдая с огромной высоты за тем, что происходит внизу, она парила между квартирой и городом. Простор поля зрения был грандиозен. Высота все сильнее кружила ей голову. Казалось, протянуть руку, – и достанешь до соседней крыши дома. Но иллюзия всегда принимает вид реальности. Фантазия безгранична, для нее не существует каких бы то ни было ограничений, цензов, запретов, табу. Именно поэтому выдумка опасна. Вымысел может быть настолько приближен к реальности, что можно ошибиться и принять его за существующую действительность.

Свобода влекла Шейну, ей хотелось погрузиться в забвение, утонуть в вечности, любви и осознании непрекращающегося счастья, взлететь, как ангел, парящий на своих белоснежных крыльях, стать дождевой водой на этих стеклах и скатиться вниз, разбившись на миллионы кристаллов, столкнувшись с темной поверхностью шоссе, раствориться, распасться, переродиться. Ей хотелось очиститься – умереть и возродиться подобно Фениксу, сгорающему, чтобы подняться из пепла.

Шейна почти перенесла вес своего хрупкого туловища за пределы оконной рамы, как вдруг огромная черная птица, задев ее голову своим лоснящимся крылом, вернула бренное тело обратно в городскую квартиру, назад в жизнь. Обескураженная, еще не пришедшая в себя, девушка тяжело дышала, представляя весь ужас безрассудного поступка. Какое-то помешательство, кратковременное безумие захватило ее угнетенное виной и печалью сознание. Какая-то неведомая сила подчинила ее себе.

Шейна не чувствовала боль от падения, душевная мука была гораздо сильнее. Поднявшись с пола, она без промедления затворила окно, через которое с неистовой энергией врывался внутрь тоже, вероятно, сошедший с ума, ветер, опрокинувший почти все лежавшие на туалетном столике косметические принадлежности.

Вдохнув глубоко, Шейна опустилась на колени и закрыла лицо руками. Струйки холодного дождя позади нее все так же медленно скатывались по стеклу вниз на тротуар. Девушка вскоре встала, переоделась в темное закрытое платье и поспешно покинула дом.

И только величавая гордая птица, расхаживающая походкой победителя по мокрому серому карнизу, напоминала о только что случившейся драме, прерванной лоснящимся крылом. Она как будто ждала чего-то, сверкая мрачными зловещими глазами.

Внизу Шейну ждало такси. Она как можно быстрее села внутрь, и машина неторопливо поехала по шоссе, оставляя после себя едва заметные следы от автомобильных шин.

Черная птица, сидевшая на карнизе, сделав большой взмах крыльями, тотчас взлетела…

Глава 13.

Мелькание дней в калейдоскопе человеческой жизни останавливает чья-то рука. Иногда его останавливает рука того, кому эта жизнь принадлежит. Легкая дробь звуков, тихая помесь невысказанных слов, вращающихся в помутневшей от боли голове – и судьба порой бывает предрешена. Если бы, разумеется, на этом все и заканчивалось. Но нет, этот круговорот снова приходит в движение – все начинается сначала. Так всегда. Кто сможет остановить процесс? Есть ли надежда на спасение, когда потеряна вера?

Виктор Лебель с самого утра находился в состоянии, которое следовало бы описать как легкая ажитация. Он знал, какой непростой сегодня предстоит для него день. Похороны Джоанны – место, где соберутся все подозреваемые в таинственном убийстве. Он непременно должен быть там в назначенный час. Лицо человека, его мимика, телодвижения, жесты, позы, речь, тембр голоса, взгляд, походка могут поведать знающему интерпретацию, которая будет, несомненно, полезна, если не сказать, станет важной зацепкой в раскрытии дела.

В расследовании преступлений всегда приходится иметь дело с психологией человека, его светлой и темной стороной, закрытыми, теневыми краями его психики. Самое опасное, с чем приходится сталкиваться на этом пути – это ложные тропинки, которые уводят так далеко, что перебраться в начало дороги не так то просто.

Виктор Лебель был довольно самоуверенным человеком, что нередко бывает свойственно молодости. Его всегда привлекали тайны, скрытые под слоем правды и лжи. Как сложно иногда отделить одно от другого! Порой ложь может перерождаться в правду в одном предложении, хотя, чаще бывает все же наоборот.

Мир загадок и секретов притягивал математически сложенный ум молодого детектива. Без них он не мыслил своей жизни. Если их не было в реальности дней, то Лебель часами просиживал за сложными запутанными логическими задачами, тренируя свои мыслительные способности и находя в этом смысл своего существования. Он искал трудностей, он жаждал неразрешимых на первый взгляд головоломок. А, как известно, кто ищет, тот найдет. И вот, трудности сами нашли его.

В четверть двенадцатого Виктор Лебель покинул здание полиции, чтобы разрешить непростую трагедию жизни девушки, которой случилось умереть на своей собственной свадьбе. Он успел как раз вовремя. Все присутствующие находились в зале, где состоялось прощание с покойной. В воздухе витал дым фимиама. В кадиле горел ладан. Сладковатый запах смолы распространялся из чаш, висевших на позолоченных цепочках. Вдыхая в себя этот благовонный аромат, Виктор Лебель чувствовал легкое головокружение и умиротворение.    Никакой суеты не было. Собравшиеся мирно сидели на деревянных скамьях, и, казалось, были погружены в некий транс голосом, монотонно, но отчетливо, произносившим слова молитвы, музыкой, окутывавшей помещение реквиемом прощания и упокоения, благоуханиями религиозных курений.

Когда прощание с покойной было завершено, все сидящие встали и последовали за похоронной процессией на кладбище, где все уже было готово к их приходу. В зале осталась сидеть только одна девушка. Виктор Лебель сразу ее узнал. Это была Шейна. Шейна Демер, подруга убитой.

Он подошел ближе. В бледных руках она сжимала две молочно-белые хризантемы, голова была слегка наклонена, волосы отдельными прядями разбросаны по плечам. Шейна сидела несколько скованно, будто замерла на мгновение, и только руки ее отображали жизнь, когда кончики пальцев дотрагивались до тонких, почти ювелирных лепестков нежно-меланхоличного цветка.

– А вы ведь не обо всем нам тогда рассказали? – прервал молчание Лебель, разбив тишину лишь несколькими звуками.

– Что? – послышалось в ответ слабое слово, разбавленное таким же еле различимым эхо.

– Виктор Лебель, – представился мужчина в черном костюме, – я расследую это дело. Вы не помните меня? – с удивлением на лице спросил он.

– Нет…я…конечно я помню вас… Вы подошли так неожиданно, я не думала, что здесь кто-то остался. Все ушли на похороны, – со значительными перерывами во фразах добавила Шейна.

– А почему вы не последовали за всеми? И, кстати, вы еще не ответили на мой первый вопрос, – с едва обозначившейся на лице улыбкой сказал Лебель.

– Простите, – Шейна внимательно посмотрела в глаза стоящего рядом мужчины, – но я, я забыла ваш первый вопрос.

– Не думал, что за такое короткое время можно забыть, о чем шла речь в разговоре, хотя, вполне возможно, под воздействием чувств вы не совсем ясно воспринимали мои слова. Что ж, дам вам вторую попытку: что вы не договариваете?

– А вы думаете, что мне есть, что скрывать? – немного вызывающе произнесла Шейна.

– Полагаю, да. Иначе я не стал бы задавать вам такой вопрос.

– Простите, но мне уже пора идти, а если вы считаете, что я что-то недоговариваю, то это ваша работа узнать – что. Я вам, к сожалению, помочь ничем не могу.

Шейна взяла лежащую рядом с ней небольшую сумочку, встала со скамьи и стремительно вышла, если не сказать выбежала из зала, который все наполнялся и наполнялся с каждой новой минутой свежими дымовыми парами фимиама. Виктор Лебель спокойно вздохнул и сказал самому себе:

– Я узнаю это, поверьте мне Шеннен Демер, узнаю, что вы скрываете. И более того, вы сами обо всем мне расскажете, запомните это.

Глава 14.

Лебель стоял в некоторой отдаленности от основной массы людей, собравшихся за тем, чтобы сопроводить Джоанну Кольстад в последний путь. Его руки были скрещены на груди, глаза плавно пробегали всех присутствующих, подмечая мельчайшие и не представляющие, на взгляд обывателя, никаких сведений, детали.

Шейна изредка поворачивала голову в сторону Лебеля, и, когда их взгляды соприкасались, тотчас оборачивалась назад. По всему было видно, что ей не нравилось, что инспектор изучает ее.

Сивилла Кольстад с легким раздражением на бледном лице равнодушно наблюдала за происходящим. Но как часто за безучастностью скрывается тончайшая отзывчивость души, струна, задетая чьей-то рукой, непременно откликается на это действие гаммой переливчатых звучаний, но люди научились заглушать, или, вовсе подавлять в себе реакцию лютни.

Руперт с неизменной для него претенциозностью и дипломатической сдержанностью тоже не выдавал особых чувств, лишь слегка иногда опуская глаза, будто прячась за веками от взглядов, оброненных на него окружающими людьми. Его невозмутимости и спокойствию можно было найти логическое объяснение, но разве так должен вести себя убитый горем муж?

Секретарь Руперта, Ева Эдели, тоже находилась среди присутствующих. Хотя она была еще довольно молода, но выглядела вне сомнения старше своих лет. Из материалов заведенных полицией дел Виктор Лебель помнил многие подробности, в том числе и даты рождения всех, кто был на той, ставшей роковой для невесты, свадьбе. Детали – вот что сейчас было важно. Лебель понимал, что возможно некоторые из них не имеют к убийству никакого отношения, но, вполне возможно, что именно такой, замеченный, как бы некстати, элемент, станет важной зацепкой на пути к раскрытию преступления. То, что поначалу кажется лишь пустым отзвуком брошенного на дно колодца камня, может впоследствии оказаться чем-то совсем иным. Наше воображение играет с нами, или мы с ним? Когда чего-то не знаешь, приходится полагаться на ощущения, интуицию, но как часто она обманывает нас. Доверие – вот без чего невозможна жизнь. Нужно учиться этому, как птенцы учатся летать, как дети учатся ходить.

Наконец, гроб опустили глубоко под землю, каждый бросил на его лакированную крышку горсть земли, и присутствовавшие стали расходиться по своим делам.

Шейна зашагала неторопливой походкой по направлению к огромным исполинским воротам безмятежного на первый взгляд царства мертвых. Дождь уже прекратился, некое подобие радуги появилось в глубине неба, и можно даже было сказать, что наступил долгожданный день. Она шла медленно, и ветер слегка касался длинных волос девушки. Вдруг чья-то рука задела ее плечо. Шейна обернулась. Позади нее стоял Виктор Лебель. Какое-то время они просто молча смотрели друг на друга, каждый не в силах высказать ни слова. Но замешательство это длилось не дольше доли секунды.

– Я хотел бы поговорить с вами, – менее твердым тоном, чем обычно, произнес Лебель.

– Я, кажется, уже дала показания вам и инспектору Нордбергу, – более твердо, чем обычно проговорила Шейна.

– Мне хотелось бы узнать о вас чуть больше, – настаивал Лебель.

– В материалах полицейского дела вы найдете все, что вам нужно, – сказала Шейна и, развернувшись, сделала пару шагов, когда молодой инспектор преградил ей путь.

– Подождите хотя бы немного, – он положил свою ладонь девушке на плечо, – мы можем встретиться где-нибудь в спокойном месте и…

– И где же вы найдете более спокойное место? – улыбнулась Шейна. – Простите, мне просто интересно узнать, что вы скажете.

Лебель улыбнулся ей в ответ.

– Ну, если вы хотите, то мы можем…

– Я ничего не хочу, – оборвала слова Виктора Шейна, намеревалась снова уйти, но рука Лебеля по-прежнему находилась на плече девушки.

– Мне необходимо встретиться с вами, – произнес, наконец, Лебель. Шейна подняла голову и их взгляды еще раз пересеклись.

– Вы по-прежнему думаете, что я что-то не договариваю, и надоедливыми расспросами хотите выведать у меня важную информацию об убийстве? – вопросительно посмотрела на инспектора Шейна.

– Нет, не совсем. Я лишь хочу узнать больше о вашей жизни, – продолжил Лебель.

– Значит, вы не устроите мне профессиональный допрос, как вы обычно в таких случаях делаете?

– Нет, – произнес он, улыбаясь.

– Значит, вы приглашаете меня на свидание? – с легкой иронией в голосе произнесла Шейна.

– Да, – сказал Лебель, – назовем это так.

– И мы не будем говорить об убийствах? – с сомнением прошептала девушка.

– Ну, разве, что чуть-чуть, – с улыбкой ответил ей Лебель, и они вместе прошли эти жуткие исполинские врата смерти.

Глава 15.

Было раннее утро. Парк выглядел слишком пустынным, в нем никого не было, кроме Шейны. Зеленые кроны деревьев сгущали потоки света, образовывая свой мир теней и причудливых переливов внутри парка. Гравиевые дорожки разветвлялись и имели бесчисленное множество продолжений. Они уходили куда-то в глубину парка, скрывая свое дальнейшее местонахождение и заставляя поломать голову над тем, куда они могут завести.

В некотором отдалении от беседки, где находилась Шейна, безмолвно блестела живописными бликами зелено-голубая вода, по гладкой поверхности которой бесшумно плавали крохотные коричневатые уточки. Изредка доносился шум проезжавших по шоссе автомобилей, но звук этот был приглушенным, раздававшимся откуда-то издалека, словно бы даже не совсем реальным.

Неожиданно послышались отчетливые шаги, которые с каждой минутой различались все явственнее, позволяя определить, что принадлежали они мужчине. Шейна обернулась, когда наступила тишина. Позади нее стоял Лебель.

– Вы пришли на полчаса раньше назначенного времени, – медленно протянула слова Шейна.

– Вы, как я уже успел убедиться, и в чем у меня не осталось никаких сомнений теперь, пришли гораздо раньше меня, – добавил к вышесказанному Лебель.

Латентность повисла в воздухе. Каждому было что скрывать.

– Удивительное чувство испытываешь, когда смотришь на солнце сквозь листву деревьев. Свет будто бы просачивается через крону, отчего листья светятся – это так сказочно и красиво. Иногда обыкновенные, ничем не примечательные на первый взгляд вещи кажутся такими чарующими, точно их коснулось волшебство. Отчего это происходит? – вопрошающе посмотрев на Лебеля, произнесла Шейна.

– Я думаю, это зависит от человека, который непосредственно смотрит на эти прекрасные вещи, – обескуражено ответил Виктор.

– А может, это чувство очарования зависит от самих вещей, и человек здесь вовсе не причем?

– Если бы это было так, то, учитывая, что понятие красоты было бы равнозначно определенным для всех, одни и те же вещи нравились бы исключительно всем, а другие не нравились бы абсолютно никому.

– То есть, можно утверждать, что только человек воздействует на вещи, а вещи не могут воздействовать на человека?

– Как раз наоборот, вещи оказывают более сильное влияние на человека, чем человек на вещи, просто сила этого воздействия находится в прямой зависимости от конкретного человека. Это значит, что одна и та же вещь может оказать мощнейшее воздействие на одного индивида, и вовсе обделить своим вниманием другого.

– Значит, вы согласны с утверждением, что красота всегда в глазах смотрящего?

– Более чем, – кивнул Лебель.

– А что вы считаете подлинно красивым, чем вы готовы восторгаться и восхищаться? Музыкой, игрой, любовью?

– Мне нравятся все три варианта, – ответил Лебель, – а вы? Что выберете вы?

– Слова. Да. Я обожаю слова. Некоторые из них так прекрасны. Нет, не удивляйтесь так, я говорю чистую правду. Это действительно так. Мне нравится писать и произносить слова, в этом есть свое особое очарование.

Лебель улыбнулся.

– Первый раз встречаю человека, влюбленного в слова. А к каким из них вы испытываете наибольшую симпатию? – с долей насмешливости в голосе спросил Лебель.

– Нет, не потешайтесь надо мной, – засмеялась Шейна. – Слова действительно очень много значат для меня. Я испытываю удивительное чувство, когда соединяю их в предложения, которые затем становятся полноценным текстом. Это как ноты в музыкальном произведении: необходимо, чтобы каждая была на своем месте, и только совокупность нот рождает мелодию, не хаотичная разбросанность звуков, а определенная их последовательность. То же самое характерно и для литературного произведения. У каждого слова есть свое место в предложении, и, переставив его в другое, можно, тем самым, разрушить всю музыку текста.

– А как давно вы начали испытывать любовь к словам?

– Когда я впервые поняла, что можно их соединять между собой так, чтобы рождалась мелодия – где-то в возрасте пяти лет. Особенное счастье я испытывала, когда узнавала новые слова, которые теперь тоже могла использовать в создании предложений. Мне нравилось сочетать противоречивые понятия, чтобы достичь двусмысленности в созданном образе, показать многогранность вариаций для понимания, мне доставляло удовольствие предметы материального мира награждать одушевленными прилагательными, словно они живые, я приходила в восторг от использования одних слов для описания других, чтобы глубже проникнуть в их суть. Я и сейчас не утратила эту страсть.

Нет ничего прекраснее, когда звуки определенным образом преобразуются в слова, сочетаются между собой, влюбляются друг в друга…

– Но это же так просто: соединять слова! Это умеют делать почти все люди, – возразил Лебель.

– Ничего подобного, – вполголоса оспорила Шейна, – вам это только так кажется. Нажимать на клавиши или дотрагиваться до струн тоже могут практически все, но не каждому дано рождать мелодии, заставляющие плакать или смеяться, в общем дающие чувствовать то, что при обычном раскладе человек испытывает только в моменты крайнего душевного возбуждения.