Читать книгу Отражения - Альфия Умарова - Страница 4

… Ритка отхлебывает из чашечки остывший кофе и закуривает. Сигареты у нее длинные и тонкие, похожие на карандаши. Кажется, их называют сигариллами.

Мы сидим на кухне, в приглушенном свете бра.

Суббота, что-то около полуночи.

Дети давно угомонились, а Костик, составив нам компанию за ужином, после него тактично удалился «поработать над бумагами» – посекретничайте, мол. Не муж, а золото!

Рита, Маргоша, как я ее называю, – старинная моя подруга, с которой знакомы лет сто. Иногда она приходит ко мне поболтать, поплакаться в жилетку. Знает, что я всегда ее выслушаю и посочувствую если что. Да и как иначе? Ритку я люблю как сестру.

Родственники моей подруги живут далеко, где-то на окраинах бывшего Союза. Два ее брака не удались, а детей не случилось. Рита трудится в какой-то конторе экономистом, но работу свою не очень жалует. Переучиваться, считает, поздновато, а вот об ее истинном увлечении, даже страсти – к цветам – можно догадаться, едва переступив порог ее малогабаритной одноместной хрущевки.

Ее квартира напоминает зимний сад. Цветы у нее повсюду – в кашпо на стенах, на подоконниках, полках, специальных стойках и в самых немыслимых местах… Я попыталась как-то их сосчитать, но на четвертом десятке сбилась. Особенно уютно у нее на кухне, увитой плющом. «Олька, ну не плющ это,» – в который раз поправляет она меня.

– Это стен-дап-сус. Запомнила? Ну и что, что он «разлучник»! Я лучше со своими цветами буду, чем с инфантилами в штанах…

Маргоша вечно охотится за диковинными экземплярами для своей оранжереи. Все время что-то сажает, пересаживает, удобряет. Возится со своими питомцами как с детьми малыми. Даже разговаривает с ними. У Ритки, на удивление всем, цветут самые капризные растения. Слово заветное знает, что ли? Сколько раз говорила ей: «Не ту ты профессию выбрала, подружка! Тебе бы флористом стать, что ли, или ландшафтным дизайнером». Но она только отмахивается: «Ну какой из меня дизайнер… Тем более ландшафтный…»

– … Нет, Оль, ну ты подумай, а? Он, видите ли, «не готов к другим отношениям». Его «всё устраивает». Ему «и так хорошо».

Рита затягивается. Чуть сладковатый дым от ее сигарилл пахнет ванилью.

– Еще бы – не «хорошо». Встретил дурочку! На его несвободу не посягаю. Всегда готова выслушать, утереть его сопли – на работе, видите ли, не ценят, с детьми проблемы, жена пилит… И, главное, оправдывается: «Пойми, не могу я их бросить, пропадут они без меня. Я им нужен. А ты – сильная»…

«Сильная»…

Представляешь, Оль, я – и сильная…

Рита задумчиво гасит сигарету.

– А в праздники? Ну до чего же я их ненавижу, эти праздники! Народ суетится, семьями, компаниями собирается, влюбленными парочками… В супермаркет хоть не ходи: все продукты тележками закупают, меню обсуждают…

И мне ведь хочется, чтобы все было по-человечески. Наготовлю всего: и первое, и второе, и пирожков его любимых напеку. Сама вся нарядная… И что? Приедет разлюбезный на часок-другой, вручит дежурный букет, перекусит на ходу, потом секс – из серии «давай сделаем это по-быстрому», и бегом домой, не то заругают примерного семьянина…

Устала я, Оль, от такого «счастья»… И при мужике вроде, и одна…

– Вот ворчу тут, ругаюсь на него. А что ругаться? Не твой мужик – он и есть не твой. Из семьи уводить?… Да зачем? Чтобы меня потом проклинали?…

Да и не надо мне его – насовсем-то.

Маргоша, разгоряченная обличением своего несвободного для «других отношений» друга, разрумянилась, и я – в который раз – залюбовалась своей подружкой. Стройная как девчонка, с изящной точеной фигуркой, короткой стрижкой каштановых, жутко непослушных волос, с большими чуть подведенными карими глазами, такими лучистыми и теплыми…

Да, не везло Маргоше с ее мужчинами, все какие-то непутевые попадались. Первый муж, Вадим, за которого Рита еще в институте выскочила, был парень хоть куда. Вот именно, «хоть куда» – хоть туда, хоть сюда. Высокий, чернявый, красивый, в него полкурса девчачьего было влюблено. Он и перебирал их. Сегодня одна, завтра другая… Потом «снизошел» до Ритки, которая сохла по нему с первого курса.

Стали встречаться, хоть и отговаривали все глупую девчонку, неверный, мол, «поматросит и бросит». Но она как ошалела: ничего, моей верности и любви на двоих хватит. Не хватило.

Расписались, жить стали у его родителей. Они встретили невестку поначалу настороженно – мол, «лимитчица», провинциалка, на сына их красавца позарилась да на жилье. Но Ритка ведь – сама доброта, покладистая, без камня за пазухой, вся как на ладони. И они – не сразу, но все же приняли ее, полюбили даже, как вообще можно полюбить чужое дитя. Особенно тепло к Рите относился похожий чем-то на ее отца Николай Иваныч. А Ритка отца любила очень, вот и потянулась к свекру, добрейшей души человеку, надо сказать.

Болен был Николай Иваныч уже тогда серьезно, на улицу почти не выходил. Так Ритка вечерами и в шахматы с ним играла. И кроссворды вместе разгадывали. Читала ему вслух газеты, а иногда и книги. Он любил ее как дочь. Уж как жалел потом, когда сынок их Вадька загулял-таки, да – не раз прощенный – снова изменял…

Ритка плакала тайком, глаза часто красные, опухшие, сама как тростинка исхудала, но свекру со свекровью улыбалась через силу, виду не подавала.

Да, терпела-терпела она похождения своего донжуана, но даже ее безмерное терпение однажды иссякло.

Тогда же, бедная, и ребенка своего потеряла, от нервного стресса. Скинула на третьем месяце, да еще и с осложнениями… Потом врачи как пригвоздили своим приговором: детей иметь Рита вряд ли сможет. Если только чудо не случится…

Рита, «лимита», родом из далекого городка одной из солнечных наших виноградно-арбузных республик до замужества жила в студенческом общежитии. После развода именно Николай Иваныч настоял, чтобы она переехала в маленькую квартирку, оставшуюся от его бездетной тетки-покойницы. За сына-гулену оправдаться хотел. И за неродившихся внучат…

На нее и дарственную оформили.

После окончания института Маргарите предложили остаться на кафедре. Правда, недолго ей там поработалось. Молодая «разведенка», собой хороша… А начальник у нее был ловелас один стареющий, который не пропускал ни одной юбки. Вот и положил глаз на Ритку, проходу ей не давал, спал и видел ее в своей постели. Довел-таки он Ритку своими совсем непрозрачными намеками и предложениями… Не выдержала. Шума поднимать не стала, не в Америке живем, станешь жаловаться на приставания, скажут еще, что сама повод дала. В общем, решила уволиться.

У нас бывала часто. Я к тому времени уже была замужем за своим Костиком и ходила вторым сыном. Маргошу, любившую детей до беспамятства, и уговаривать не надо было посидеть с ребенком. Сама вызывалась: столько в ней нежности, любви, и никаких сюсюканий… Какая бы из нее получилась замечательная мать!..

Ритка всегда была неугомонной – много читала, искусством увлекалась, бегала на премьеры в свою любимую Драму. Кинофестивали обожала, не пропускала ни одной выставки, приезжавшей в город. Вот на одной из выставок и познакомилась со своим вторым мужем – художником-авангардистом Аркадием. Работал он какой-то рекламной компании. В ее студии хранил свои холсты, краски. И ночевал там же, потому что после развода с последней женой, оставив квартиру семье, оказался без жилья. Уж чем он очаровал Ритку – ума не приложу! Какой-то растрепанный, в балахонистых свитерах, со щетиной непонятно какой давности – этакая утонченно-богемная личность. А в глазах такая загадка, будто лишь ему известна великая тайна бытия. Но он ее никому не откроет… В общем, закрутилось у них.

Он и пару портретов Маргошиных написал. Правда, понять, что на картинах именно она – молодая, красивая женщина – было невозможно. Ломаные линии, одному ему ведомые символы, краски будто в танце бесовском кружат. Ритка как могла защищала своего художника. А на мой взгляд, это писалось или с жуткого похмелья или вообще в подпитии.

Так оно и оказалось. Аркаша, непризнанный гений, как он себя называл, выпивал давненько. Вокруг, как он считал, все серые и бесталанные ремесленники, но умеющие вовремя прогнуться. Вот и выставлялись. А он, гордый, не умел и не хотел быть «лизоблюдом». Свой неоцененный по достоинству талант Аркаша топил в вине. Рита долго скрывала это, к нам прибегала одна, на ходу придумывая отговорки для мужа: «занят», «в командировке», «нездоров»… Вот именно – «нездоров», а точнее – просто болен.

Уж как Ритка намучилась с ним: и кодировала, и в санаторий отправляла, и из запоев не единожды выводила. Да только зря всё. Однажды сердце «измученного нарзаном» со стажем просто не выдержало, и он умер во сне. Аркадий ведь был старше Риты, чуть не в отцы ей годился, а своей слабостью к питью напоминал Рите отца, которому она прощала его грех.

После Аркашиной смерти Ритка как-то сникла. Не стало в ней того задора, куража, когда «всё хорошо вопреки всему». Повзрослела, что ли. И очень жалела, что не дал ей Бог детишек. Наших мальчишек обожала. И на себе катала «коняшкой». И игры придумывала всякие. И машинок, конструкторов, книжек столько натащила, впору магазин открывать игрушечный! Да и мальчишки тетю Риту любили, охотно оставались с ней, когда мы с мужем совершали вылазку в театр или кино.

Маргоша после смерти Аркаши не скоро оправилась, но дурное постепенно блекло, стиралось из памяти. А вот Аркашина доброта, его отеческая любовь виделись теперь ей по-другому. Она никогда не говорила о нем плохо. Пыталась понять и оправдать его слабость… Что ж, кто без греха…

Рита потихоньку оттаивала, мягчела, становилась прежней, привычной. С удивлением стала замечать заинтересованные взгляды мужчин, которых как раз и подкупало абсолютное, с Риткиной стороны, равнодушие к ним. А ее затаенная грусть в глубоких глазах цвета горького шоколада иных просто сводила с ума: так им, сильным, хотелось защитить ее, слабую, хрупкую, нежную, согреть хотелось. Желательно в объятьях…

Желающих «объять» было немало. Да и не удивительно, Маргоша по природе своей – открытый, добрый, немножко наивный и очень искренний, солнечный человечек, легко идущий на контакт. Она – неисправимый романтик – уверена, что хорошее, доброе, «пушистое» есть в любом человеке. Ну, или почти в любом. «Ритка, ну нельзя быть такой безоглядно доверчивой! – предостерегала я подругу. – Ты слишком открыта! Так и обидеть могут!»

И точно, всякие встречались типы. Некоторые в ответ на Ритины «археологические раскопки» в них «белого и пушистого» отвечали благосклонностью. Другие – чуточку снисходительно. Относились к ней будто старшие товарищи к наивному, «зеленому», романтически настроенному ученику. Мы, мол, про жизнь всё давно знаем и тебе, так и быть, растолкуем, что и как. На самом деле это она была изначально, по-женски, мудрой, проницательной и, главное, умеющей прощать. Но добродушно позволяла другим ощущать себя умнее и значительнее.

– Маргоша, дорогая, да и бросила бы ты своего «женатика». Ты ж извелась вся!

– Бросить недолго. А ты знаешь, каково это – быть одной?! Вот у тебя Костик есть, мальчишки твои, работа любимая. Мама твоя жива, пусть и в другом городе…

Рита умолкает, задумавшись, мыслями не здесь, где-то очень далеко.

– Я своих родителей, Оль, часто вспоминаю в последнее время, во сне вижу. Вот думаю, ведь всякое было: и выпивал папа, бывало, и женщины его любили, а мама, – ты же помнишь, Оля, маму? Простая, не очень образованная, но какая мудрая женщина! Всё вынесла. И нас четверых подняли с отцом, выучили.

Года не дожил папа до золотой их с мамой свадьбы. Мама потом месяца два проплакала. А ведь намучилась с ним как за время его болезни: он же после инсульта не ходил почти. Так мамуля моя, маленького росточка, худенькая, папу, который, ты знаешь, был под метр девяносто, поднимала, помогала ему двигаться. Ухаживала за ним, жалела. Высохла ведь вся сама, по ночам толком не спала, соскакивала на каждый папин зов.

Досталось ей тогда, бедняжке. А не стало отца, и из нее будто стержень вынули. Недолго прожила после него, так быстро, свечкой, истаяла.

Мне так их не хватает, Оля! – слезы скатываются по щекам подруги.

Она плачет тихо, беззвучно…

Я обнимаю подругу за плечи, глажу по голове…

Успокаивается, плечи под тонким свитером перестают вздрагивать.

Снова закуривает.

– Помнишь, Оль, у Платонова есть рассказ «Третий сын»? Ну, про то, как приезжают хоронить свою мать четыре взрослых ее сына. Они давно не виделись, и их собрал вместе такой вот печальный повод. Рассказывают вполголоса каждый о себе. Иногда даже слышится приглушенный смех – так рады они встрече. Одного из братьев, солиста оперного театра, другие просят спеть тихонечко. И он, стесняясь, негромко поет, спрятавшись под одеяло.

И лишь голоса одного из сыновей, третьего по старшинству, не слышно. Он выходит в комнату, где спит их отец и где на столе стоит гроб с телом их матери. Он долго стоит, глядя в полутьме на мать, маленькую хрупкую женщину, родившую и вырастившую таких богатырей. И… вдруг теряет сознание – от жалости, осознания потери, нестерпимости страдания… Потом все сыновья разбредаются по дому, закуткам двора и каждый выплакивает свою собственную боль. И лишь огонек в окошке освещает темноту ночи и слышатся сдерживаемые рыдания больших и сильных мужчин, которые ощущали себя в тот момент мальчишками…

Знаешь, Оль, я плакала, когда впервые читала этот рассказ. Так мне было жалко их всех – и умершую женщину, и ее мужа, который не знал, как же он будет теперь без нее, и их сыновей. Я – почему-то – представила тогда нас на их месте – себя, маму с папой, моих трех братьев. Тогда мои родители были еще относительно молодыми, да и мне самой было лет 13–14.

Потом, через годы, когда жила уже далеко от дома, я перечитала Платонова. И снова – сильнейшее впечатление. Наверное, потому что я, такая домашняя, привязанная к родным, очень скучала по своим родителям, братьям, своему городку. Да еще и с мужем не ладилось…

А когда не стало одного за другим папы и мамы, я поняла, Оля, про тот огонек в ночи самое главное. Вот пока он нам светит в окне дома, в котором родился, пока нам от него тепло, – ничего не страшно! Потому что близкие, дорогие тебе люди помнят тебя, любят и всегда всё поймут и всё простят…

Рита вздыхает, глубоко затягивается.

– Этот огонек погас, Оля.

Вместе с ним и во мне что-то умерло, какая-то часть меня, связанная с детством. С запахом маминого яблочного пирога – знаешь, какие у мамы были пироги! С долгими разговорами с папой обо всем на свете. Он у меня был замечательный! С непременной елкой в Новый год, с мандаринами, орехами, подарками…

Ритины глаза снова увлажнились от воспоминаний…

А я увидела в ней ту девчонку из давнего прошлого – хрупкую, большеглазую, с косой до пояса. Такой я узнала ее много лет назад, когда мы, семнадцатилетние, познакомились на подготовительных курсах в университет. Мы как-то удивительно быстро подружились. Теперь уж и не помню, с чего всё началось. То ли нам домой было по пути, то ли сидели рядом на лекциях. Оказалось, что у нас много общего – во вкусах, в любви к литературе, увлечении искусством. Потом уже увидела и узнала, как тонко и глубоко она может чувствовать, сопереживать. Как бескорыстна. И еще как ранима она в своей открытости, немножко провинциальной доверчивости – от душевной чистоты, неиспорченности.

Позже, следующим летом, Ритка приезжала к нам на дачу. Мы готовились с ней вместе к экзаменам, а мой папа – «дежурный по кухне» – угощал нас легким обедом: салатом из огурцов и огородной зелени и супчиком из испанских бульонных кубиков. Они тогда только еще появились в магазинах и казались этакой диковинкой.

Днем, когда учить спряжения немецких глаголов и перечитывать классиков становилось невмоготу – перед смертью не надышишься! – загорали, лежа на раскладушках. Ели ягоды ирги, называемой в этих местах каринкой.

Вокруг нас суетилась добродушная дородная спаниелиха Динка, норовя лизнуть в нос и украсть огурец с тарелки. Тепло. Пахнет землей и выполотыми сорняками… Красота!..

Потом я поступила в университет, а Ритка в политехнический.

– Маргоша, вот ты такая умница, красивая, добрая, душевная, тактичная. Лучше и не придумать! У меня за тебя, дорогая, душа болит, так хочется, чтобы ты нашла, наконец, своего человека и была счастлива!

– Знаешь, Олюшка, в книжке одной, не помню названия, женщина, в годах уже, немолодая, говорит своей юной симпатичной сотруднице: умная, мол, ты девка, но ду-ура!

Я и не поняла сразу, за что это она так ее «приласкала». А она и объясняет: «Вот ты всем вокруг хочешь показать, какая ты умная, сколько книг читаешь, что искусством увлекаешься, философией. Глупая! Да какому же мужику захочется с тобой соревноваться в уме, дотягиваться до твоего уровня?! Они ж боятся подойти к тебе, хотя все вроде у тебя на месте – и лицо, и фигура, и ножки. Им же не нужна ходячая энциклопедия! Им нужна обыкнове-е-нная женщина – чтобы умела борщи варить да пироги стряпать, детей здоровых чтобы нарожала, выслушать могла, чтобы считала мужа своего самым сильным и умным… А Шопенгауэра и Канта с Монтенем, коль охота будет, они и сами почитают, пока ты на кухне оборону держишь…»

Понимаешь? И у меня, как у той молоденькой сотрудницы, не хватает ума, чтобы казаться глупенькой. Хитрости недостает. Природной гибкости.

Олька, да мне уж себя не переделать. Не могу я смотреть по-коровьи восторженными глазками на мужчину и кивать согласно: «Да?!», «О-о!», «Неужели?», «Не может быть!», «Как интересно!»… – если на самом деле я вижу, что он банален и примитивен. Если нет в нем харизмы, глубины, душевной тонкости, ума, наконец!

Рита наливает себе еще кофе и продолжает:

– Оля, я ведь рассказывала тебе о своих друзьях мужчинах. Вот с кем мне действительно интересно, с каждым по-особому. Причем в наших отношениях нет никакой сексуальной «подложки», кроме того, что мы симпатичны друг другу как личности…

– Маргоша, по-моему, ты лукавишь, называя их просто друзьями. Мне кажется, что мужчина-друг – если только он не родом из детства или не коллега по работе – либо бывший любовник, либо потенциальный… Разве не так?!

– Может, ты и права, дорогая. Но только отчасти. Вот, например, Костик твой. Он ведь друг мне, как и ты. Но у нас ничего не было и быть не может. Или Алексей, ну ты его знаешь. Мы ведь знакомы уже не один год, видимся, правда, очень редко, но я уверена в главном: я всегда могу на него положиться. Он для меня человек, с которым я могу поделиться почти всем, он мне как брат. И это дорогого стоит.

Или вот Володя. Помнишь, поэт? Какой умница! Очень глубокий человек. А какие стихи пишет замечательные! Советы дает всегда дельные, разумные. Он мне помогает взглянуть на себя как бы со стороны, увидеть то, что не на поверхности. И ситуации воспринимать позитивно, «зря в корень» – тоже его «школа». Мне есть чему у него поучиться. Общаться с ним – одно удовольствие. Тоже – только друг, и какой!

Ну а Евгений… Да, согласна, это как раз «бывший», но он, перестав быть любовником, остался другом. И я ужасно этому рада. Знаешь, мы с ним удивительно чувствуем друг друга, особенно, когда плохо, неладно что-то или просто грустно. Бывает, звоним одновременно: как ты? что у тебя случилось? И если в течение дня он ни разу не «отметился», переживаю, звоню сама. И тут ни голос «бодрый» не обманет, ни слова.

– Ну хорошо, Маргоша, а Алексей? Тебе никогда не хотелось, чтобы ваши отношения стали другими? Разве он никогда не нравился тебе как мужчина? Я ведь замечала, когда ты о нем говорила, у тебя глазки всегда загорались…

Рита улыбнулась:

– От тебя ничего не утаишь, мой «Зоркий Глаз»! – и расхохоталась.

Рита смеется так весело, заразительно, что и я не удерживаюсь. Потом, одновременно подумав: сейчас перебудим весь дом, на мгновенье умолкаем, но, взглянув друг на дружку, снова начинаем хохотать…

Вдоволь насмеявшись, вытираем слезы.

Ритка, посерьезнев, продолжает:

– Признаюсь честно, Олечка, – хотелось! В какой-то момент даже подумалось, что вот ОН! И умный. И с чувством юмора порядок – не доверяю я людям, шуток не понимающим. И обязательный. И такой, знаешь, основательный, настоящий. Вот села я в его машину первый раз, когда мы с ним посылку от моих родных в аэропорту встречали, и поняла: довериться ему могу полностью. Он еще роскошный букет цветов подарил мне в тот вечер – случайно совпало с моим днем рождения. Ужасно приятно было!

Ну а дальше… Как-то не сложилось. Я, может, не в его вкусе оказалась. Ведь «нравится – не нравится» – это так непредсказуемо иррационально.

В общем, мы с ним общались – виртуально, по «аське» и телефону, но этим и ограничилось. Ты же знаешь, я навязываться не люблю, ну и не стала. Зато приобрела хорошего друга.

Рита улыбнулась лукаво:

– Вот и решай: то ли он потенциальный, то ли просто несостоявшийся «бой-френд»… А если серьезно, я очень ценю его дружбу и тепло к нему отношусь. Как и он ко мне, надеюсь.

– Ладно, подруга, пойдем-ка спать. Я совсем замучила тебя своими «байками». Всё у нас будет хорошо, потому что иначе быть не может! Спокойной ночи! Хотя, нет, скорее с добрым утром уже, – Маргоша сладко потянулась и чмокнула меня в щеку.