Читать книгу Десять тысяч дверей - Аликс Е. Харроу - Страница 5

3
Дверь, ведущая куда угодно

Оглавление

Читатель, тебе известно чувство, когда ты просыпаешься в незнакомой комнате и не понимаешь, как туда попал? Какое-то время ты просто плывешь по водам безвременной неизвестности или, как Алиса, бесконечно падаешь в кроличью нору.

Почти каждое утро своей жизни я просыпалась в этой серой комнатке на третьем этаже особняка Локка. Выцветшие от солнца половицы, слишком маленький шкаф, набитый стопками книг в мягкой обложке, Бад, растянувшийся рядом со мной, как горячая шерстяная печка, – все это было знакомо, как моя собственная кожа. И тем не менее на протяжении одной долгой секунды я не могла понять, где нахожусь.

Я не знала, почему у меня на щеках засохли соленые дорожки. Не помнила, откуда взялась болезненная пустота под ребрами, как будто ночью кто-то вырезал у меня жизненно важный орган. Я не понимала, почему мне в подбородок упирается уголок книги.

Книга была первым, что я вспомнила. Заросший сенокос. Девочка и призрак. Дверь, которая чудесным образом вела в другое место. И пугающее чувство чего-то знакомого, похожее на эхо, словно я уже слышала эту историю, но не могла вспомнить, чем все закончилось. Как такая книга попала в мой синий египетский сундучок? И кто вообще ее написал? И почему Ади Ларсон казалась мне забытой подругой детства?

(Я почувствовала, что отчаянно тянусь к этим приятным загадкам. Как будто на краю моего поля зрения пряталось еще что-то, готовое выскочить, едва я посмотрю на него.)

С кровати Джейн донеслось шуршание.

– Январри? Ты не спишь?

Ее голос прозвучал с необычной нерешительностью, даже страхом, и у меня в голове пронеслась мысль: «Она знает».

А потом: «Знает что?»

И тут я вспомнила. Папы больше нет. Огромное холодное нечто выскочило из тени и сожрало меня целиком. Все вокруг стало бесцветным, унылым и далеким. Моя сказка о приключениях и загадках вновь обернулась всего лишь книгой в потертой кожаной обложке.

Я услышала, как Джейн встает, потягивается и начинает одеваться. Смутно представляла, что она мне скажет – что-нибудь сочувственное и утешительное. Только подумать об этом было все равно что провести проволочной щеткой по ссадине. Я зажмурилась и покрепче обняла Бада.

Потом заскрипела оконная рама, и теплый, напитанный росой ветерок взъерошил мне волосы. Джейн мягко произнесла:

– Пойдем прогуляемся, а? Утро чудесное.

Такое предложение прозвучало совершенно обычно для субботнего утра. Это был один из наших любимых ритуалов – выбраться на улицу с корзиной печенья, горой книжек и одеялом, которое насквозь пропахло травой из-за того, как часто его брали на пикники. Мысль об этом – о тишине и покое, о теплом, навевающим сонливость треске стрекоз – показалась мне тихой гаванью посреди шторма.

Благослови тебя Господь, мисс Джейн Ириму.

Я нашла в себе силы приподняться, потом встать и выполнить все свои утренние приготовления. Оказывается, стоит только начать, а дальше привычка и память сами заставят тебя двигаться в нужном направлении, как заведенные часы, которые послушно тикают, отсчитывая секунды. Я оделась как попало: чулки с несколькими дырками на пятках, простая коричневатая юбка, блузка с пионами, на несколько дюймов коротковатая мне в рукавах.

Я отмахнулась от Бада, который игриво хватал меня за ноги от нетерпения, и провела расческой по волосам, которые трещали под зубцами (раньше я питала тайную надежду на то, что по прошествии переходного возраста смогу приручить свою гриву, но нет, взросление сделало ее еще более непослушной).

К тому моменту, как мы вышли из комнаты, мне удалось достичь хрупкого и обманчивого равновесия. А потом я наткнулась на посылку, ждавшую меня в коридоре.

Это была коробка, столь необычайно белая и квадратная, что я сразу поняла: ее купили в каком-нибудь нью-йоркском бутике с вывеской, на которой название было выведено золотым курсивом, и сияющими витринами. К коробке прилагалась записка:


Моя милая девочка,

ты, возможно, чувствуешь себя неважно, но я все равно прошу тебя явиться на сегодняшний праздник. Я хочу вручить тебе подарок в честь дня твоего рождения.


Далее несколько строк были зачеркнуты. Ниже:


Я сожалею о твоей утрате.

КЛ

P. S. Причешись.


Записку написал не секретарь под диктовку Локка – ровный почерк принадлежал ему самому. Увидев эти строки, я будто снова испытала на себе тяжесть его ледяного взгляда – «Смирись», – и холодная темнота еще крепче стиснула меня в своих объятиях.

Джейн прочитала записку поверх моего плеча, и ее губы сжались в тонкую линию.

– Похоже, вечеринки в честь собрания Общества тебе не избежать.

Ежегодный праздник, которого я с ужасом ожидала уже пару недель, должен был состояться сегодня вечером. Я и забыла. Я представила, как буду пробираться через белую пьяную толпу, мимо мужчин, которые слишком громко смеются и проливают шампанское мне на туфли. А я буду мечтать лишь о том, чтобы стереть со своей кожи их сальные взгляды. Известно ли им о моем отце? Есть ли им до него дело? Записка задрожала у меня в руке.

Джейн выхватила ее у меня и спрятала в карман своей юбки.

– Забудь. Впереди еще несколько часов.

Она зацепила мою руку за свой локоть, и мы вместе спустились на два лестничных пролета, прошли через кухню, где усталые и взмокшие повара даже не заметили, как мы стащили джем, булочки и полный кофейник, а потом выбежали на гладкую лужайку возле особняка.

Сначала мы немного побродили. Прошли через сады с живой изгородью, где садовники методично уничтожали все, что выглядело слишком оживленно и естественно; вдоль неровного берега озера, где цапли, завидев Бада, подняли недовольный крик, а волны ритмично плескались. В итоге мы остановились на заросшем травой холме, который находился достаточно далеко от дома и оставался нетронутым садовыми ножницами. Перед нами, словно мятая скатерть, расстилалась вся округа.

Джейн налила себе кофе и тут же окунулась в седьмую книгу из серии про Тома Свифта (весь ее скепсис касательно низкосортного серийного чтива успел рассеяться, и она всерьез пристрастилась к нему, став еще одной жертвой порока, которым заразил меня Сэмюэль). Я ничего не стала читать, просто легла на одеяло, уставилась на мягкую скорлупу неба и позволила солнцу гладить и греть мою кожу. У меня в ушах, словно наяву, раздалось ворчание мистера Локка: «Загар тебя не украшает, девочка». Вот отцу всегда было все равно.

Я не хотела думать об отце. Я готова была думать о чем угодно, лишь бы не о нем.

– Тебе не хочется уехать? – Этот вопрос вырвался у меня раньше, чем я успела задуматься, откуда он взялся.

Джейн положила раскрытую книгу на одеяло страницами вниз и внимательно посмотрела на меня.

– Откуда уехать?

– Ну, не знаю. Из особняка Локка. Из Вермонта. Бросить все это.

Повисло недолгое молчание, за которое я поняла сразу две вещи. Во-первых, я ни разу не спрашивала Джейн, не хочется ли ей домой; а во-вторых, теперь, когда моего отца и, следовательно, ее еженедельного жалования не стало, ничто уже не держало ее здесь. Меня охватила паника, дыхание участилось. Неужели я потеряю и Джейн? Неужели останусь одна? И как скоро это произойдет?

Джейн осторожно выдохнула.

– Я скучаю по дому… Не передать словами, как сильно. Я думаю о нем каждую секунду. Но я тебя не брошу, Январри. – Между нами повисло призрачное недосказанное «пока что» – или, может, «пока не». Мне хотелось разрыдаться, вцепиться в ее юбку и умолять, чтобы она не уезжала. Или чтобы позволила мне поехать с ней.

Джейн спасла нас обеих от неловкости, спросив непринужденным тоном:

– А ты сама-то хочешь уехать?

Я сглотнула, отложив свой страх до более подходящего момента, когда мне хватит сил взглянуть ему в глаза.

– Да, – ответила я и тут же поняла, что это правда. Мне хотелось широких горизонтов, изношенных ботинок и незнакомых созвездий, загадочно кружащихся надо мной в ночи. Мне хотелось опасностей, тайн и приключений. По стопам отца? – О да.

Мне подумалось, что я всегда этого хотела, с тех самых пор, когда еще была маленькой девочкой, записывающей истории в карманный дневник. Но, повзрослев, я забросила эти мечты. Вот только оказалось, что на самом деле я их не забросила, а просто забыла, и они опали на дно моей души сухими листьями. А потом мне в руки попали «Десять тысяч дверей», и листья снова поднялись в воздух в вихре несбыточных грез.

Джейн ничего не сказала.

Впрочем, что тут скажешь? Мы обе знали, как маловероятно, что я когда-нибудь покину особняк Локка. Сироткам с кожей странного цвета трудно выжить без денег и перспектив, даже если они «совершенно уникальные экземпляры». Теперь, когда моего отца не стало, мистер Локк был моим единственным прибежищем и опорой. Возможно, он сжалится надо мной и наймет секретаршей или машинисткой в свою фирму, где я постепенно превращусь в тусклую серую мышь, буду носить очки с толстыми стеклами, а мои руки будут вечно запачканы чернилами. Может, он позволит мне и дальше жить в моей бесцветной комнатке, пока я не постарею и не истаю, став призраком особняка, пугающим гостей.

Через какое-то время я услышала шелест – это Джейн продолжила переворачивать страницы «Тома Свифта среди добытчиков алмазов». Я снова уставилась в небо и попыталась не думать о приключениях, которых у меня никогда не будет; об отце, которого я никогда больше не увижу; и о холодной темноте, которая все еще окутывала меня, делая летнее солнце бледным и бесцветным. Я постаралась не думать вообще ни о чем.


Не знаю, была ли на свете семнадцатилетняя девушка, которой бы сильнее, чем мне, не хотелось идти на роскошную вечеринку.

Я простояла у входа в гостиную несколько минут, а может, и целую вечность, уговаривая себя повернуть за угол, где меня ждет химическое облако из запахов помады для волос и парфюма. Прислуга с сияющими подносами кружила среди гостей, предлагая им бокалы шампанского и аппетитные с виду канапе. Мне ничего не предлагали, только обходили, как вазу, оставленную кем-то посреди дороги, или неудачно поставленную лампу.

Я глубоко вдохнула, вытерла потную ладонь о шерсть Бада и проскользнула в гостиную.

Не стану драматизировать, утверждая, что все присутствующие замерли и в комнате установилась тишина, как происходило в моих любимых книгах, когда в зал входила принцесса. Но все же мне показалось, будто вместе со мной в гостиную ворвался ветерок, заставивший окружающих слегка притихнуть, оборвав разговор на полуслове, повернуться ко мне с приподнятыми бровями и покривить губы.

Может, они уставились на Бада, который с напряженным и угрюмым видом стоял рядом со мной. По-хорошему, ему до скончания века запретили появляться на общественных мероприятиях, но я была почти уверена: Локк не станет устраивать скандал при свидетелях, да и Бад вряд ли искусает кого-нибудь так сильно, чтобы потребовались швы. В любом случае я сомневалась, что нашла бы в себе силы выйти из комнаты без него.

Или, может, они смотрели на меня саму. Все они видели меня и раньше, вечно таскающуюся хвостиком за Локком на каждом собрании Общества и рождественских банкетах. Иногда меня не замечали, иногда со мной сюсюкали. «Что за чудесное платьице у вас, мисс Январри! – щебетали они тоном, который присущ исключительно богатым банкирским женам. – О, ну разве не прелесть! Так где, говорите, вы ее нашли, Корнелиус? На Занзибаре?» Но тогда я была маленькой девочкой – безобидным «пограничным явлением», которое наряжали в кукольные платья и приучали всегда отвечать вежливо.

Теперь я уже не была маленькой, и очарование рассеялось. За зиму я претерпела все эти загадочные магические преобразования, которые резко превращают детей в неловких взрослых: стала выше, растеряла мягкость и доверие к людям. Мое лицо в зеркалах с золотыми рамами казалось мне пустым и чужим.

И еще теперь на мне были подарки мистера Локка: длинные шелковые перчатки, розоватый жемчуг в несколько рядов и шифоновое платье с драпировкой, в котором сочетались цвет слоновой кости и розовый и которое было столь очевидно дорогим, что некоторые женщины потрясенно смотрели на меня, мысленно подсчитывая вероятную стоимость наряда. К тому же на этот раз я покорно вступила в схватку со своими волосами, которые приручались лишь с помощью горячей расчески в сочетании с «Великолепным бальзамом мадам Уолкер». У меня до сих пор пощипывало кожу головы.

Постепенно разговоры вновь ожили, хоть и с некоторой неловкостью. Ко мне решительно поворачивались спиной, кружевные веера раскрывались, как щиты, призванные защитить их обладательниц от меня, словно от опасного чужака. Мы с Бадом обошли их и, заняв место в нашем обычном углу, стали напоминать странные разномастные манекены. Гости любезно игнорировали нас, так что я смогла спокойно прислониться к стене, оттягивая слишком плотно застегнутые пуговицы платья и наблюдая за блестящей толпой.

Празднество, как всегда, впечатляло. Слуги до блеска отчистили все лампы и подсвечники, так что вся комната наполнилась золотым светом, исходящим из ниоткуда, а паркет до того натерли воском, что он начал представлять нешуточную угрозу для жизни. В огромных глазурованных вазах красовались пионы, а узкое пространство между двумя ассирийскими статуями занимал небольшой оркестр. Все псевдоаристократы Новой Англии красовались и сверкали друг перед другом, многократно отраженные в мерцающей глади зеркал.

В толпе были и мои ровесницы. Их щеки розовели, на головах покачивались идеальные шелковистые локоны, а взгляды с надеждой метались по залу (перед ежегодной вечеринкой местная газета обязательно публиковала список самых завидных холостяков и предполагаемый размер их состояния в рубрике светской хроники). Я представила, как эти девушки много недель строят планы и придумывают разные ухищрения, ездят с матерями по магазинам в поисках подходящего платья, несколько раз меняют прическу, сидя перед зеркалом. И вот они здесь, в сиянии своих надежд и привилегий, и варианты прекрасного будущего проплывают перед ними в золоченом строю.

Я их ненавидела. Точнее, ненавидела бы, если бы бесформенная тьма не окутывала меня, приглушая ненависть до тусклой неприязни.

Над толпой пронеслось звонкое «дзинь-дзинь-дзинь», и все разом повернули головы, как красиво причесанные марионетки. Мистер Локк стоял под самой большой люстрой и стучал десертной ложечкой по своему кубку, требуя внимания. Не то чтобы это было необходимо: на него и так всегда смотрели и слушали его, будто он генерировал собственное магнитное поле.

Оркестр умолк посреди менуэта. Локк вскинул руки в добродушном приветственном жесте.

– Дамы, господа, достопочтенные члены Общества, позвольте мне для начала поблагодарить вас за то, что вы пришли и выпили все мое лучшее шампанское. – Раздался смех, подгоняемый золотистыми пузырьками. – Разумеется, мы собрались здесь, чтобы отметить сорок восьмой день рождения Археологического общества Новой Англии, маленькой группы ученых-любителей, которые – уж простите мне эти самонадеянные слова – делают все, чтобы внести свой вклад в благородное дело развития человеческого знания. – Покорный всплеск аплодисментов. – Но у нас есть и другой, гораздо более значительный повод для праздника: прогресс самого человечества. Поскольку, вне всякого сомнения, собравшиеся здесь люди являются одновременно свидетелями и распорядителями новой эры мира и благосостояния от полюса до полюса. Каждый год мы видим, как идут на спад войны и конфликты, растет производство и процветает порядочность, а цивилизованные правительства берут под свое крыло тех, кому повезло меньше других.

Я слышала все это так много раз, что могла бы произнести остаток этой речи: как труд и самоотверженность таких людей, как они, – богатых, могущественных и белых – улучшили условия жизни всего человечества; как девятнадцатый век был полон хаоса и беспорядка и как двадцатый обещал порядок и стабильность; как смуту искоренят повсеместно – и в нашей стране, и за ее пределами; как дикарям несут свет цивилизации.

Однажды, будучи еще маленькой, я сказала отцу: «Смотри, чтобы дикари на тебя не напали». Он как раз собирался уезжать. В руке у него был потертый саквояж, на ссутуленных плечах висело бесформенное бурое пальто. Отец ответил мне короткой полуулыбкой. «Со мной ничего не случится, – сказал он, – да и нет на самом деле никаких дикарей». Я могла бы возразить, что мистер Локк и несколько тонн приключенческой литературы с ним не согласятся, но промолчала. Он погладил меня по щеке костяшками пальцев и исчез. Уже в который раз.

«А теперь он исчез навсегда». Я закрыла глаза и почувствовала, как холодная темнота еще плотнее обхватывает меня.

В это мгновение я вздрогнула, услышав свое имя.

– …Взять хотя бы мою мисс Январри – вот вам доказательство! – прогремел бодрый голос мистера Локка.

Я резко распахнула веки.

– Она попала в этот дом крошечным свертком, без матери, без гроша за душой; бедная сирота загадочного происхождения. А теперь – только посмотрите на нее!

Они и так уже смотрели. По толпе прокатилась рябь, и лица цвета слоновой кости обратились на меня. Их взгляды, словно пальцы, ощупывали каждый шов и каждую жемчужину. На что он предлагает им посмотреть? У меня по-прежнему не было ни матери, ни гроша за душой. А теперь еще и отца.

Я вжалась спиной в деревянную обшивку стены, мечтая, чтобы все поскорее закончилось, чтобы мистер Локк договорил свою речь, оркестр снова заиграл и все забыли обо мне.

Локк повелительным жестом поманил меня к себе.

– Не стесняйся, девочка моя.

Я не двинулась с места. Мои глаза широко распахнулись от ужаса, а сердце выбивало бешеный ритм: о нет, о нет, о нет. Я представила, как бегу прочь, расталкивая гостей, и вырываюсь на лужайку перед домом.

Но потом я взглянула в сияющее от гордости лицо мистера Локка. Вспомнила тепло его крепких объятий, доброжелательный рокот его голоса, подарки, которые он молча оставлял для меня в Зале фараонов на протяжении стольких лет.

Я сглотнула, оттолкнулась от стены и на ставших вдруг тяжелыми и негнущимися ногах пошла сквозь толпу. Шепот следовал за мной по пятам. Когти Бада чересчур громко клацали по начищенному полу.

Стоило мне приблизиться, и мистер Локк положил руку мне на плечо и прижал меня к своему боку.

– Вот, полюбуйтесь! Образец благовоспитанности. Доказательство силы положительного влияния. – Он ободряюще тряхнул меня за плечи.

Правда ли, что женщины могут упасть в обморок, или это выдумки из низкосортных викторианских романов и вечерних пятничных кинопоказов? Или, может, дамы просто специально подстраивали свой обморок, чтобы хоть ненадолго отложить необходимость слышать, видеть и чувствовать. Я их прекрасно понимала.

– …довольно об этом. Спасибо всем, что потерпели мой стариковский оптимизм и энтузиазм, но, как я слышал, мы собрались здесь, чтобы повеселиться.

Он поднял бокал – свою любимую чашу из полупрозрачного зеленого нефрита. Может, ее привез мой отец? Украл из какой-нибудь гробницы или храма, засыпал опилками и отправил через весь земной шар, чтобы теперь ее сжимала эта квадратная белая рука?

– За мир и благосостояние. За будущее, которое мы построим!

Я осмелилась поднять взгляд на окружавшие нас бледные потные лица. Бокалы сверкали, точно призмы, пропускающие через себя свет люстры, а гул аплодисментов накатил на меня и разбился, как морская волна о берег.

Мистер Локк убрал руку с моего плеча и произнес намного тише:

– Вот умница. Я попрошу тебя явиться к нам в восточную курильную комнату в половине одиннадцатого. Хочу вручить тебе подарок в честь дня рождения. – На слове «нам» он лениво повел пальцем, изображая круг, и я поняла, что вокруг него, словно мотыльки, переодетые в костюмы, собрались члены Общества. В их числе был и мистер Хавермайер, который смотрел на меня, положив руки в кожаных перчатках на трость. На его лице я увидела вежливое выражение отвращения. Ладонью я почувствовала, как шерсть на загривке у Бада встает дыбом. Он издал тихое низкое рычание, напоминавшее глубокое подводное землетрясение.

Я развернулась и бросилась прочь, не разбирая дороги. Я хотела вернуться в наш безопасный укромный уголок, но никак не могла найти его. Толпа клубилась в беспорядочном головокружительном вихре, лица людей скалились на меня, их улыбки казались слишком широкими. Что-то изменилось. Речь Локка вытащила меня в центр внимания, как медлительного слона, которого загоняют на арену цирка. Меня коснулись чьи-то пальцы в перчатках, раздался искристый, заливистый смех. Кто-то потянул меня за обожженные пришпиленные к голове волосы.

Мужской голос прямо над моим ухом:

– Мисс Январри, верно?

Надо мной нависло белое до синевы лицо. Светлые волосы были гладко прилизаны, на рукавах сверкали золотые запонки.

– Что это за имя такое – Январри?

– Мое, – процедила я.

Однажды я спросила отца, почему меня назвали в честь месяца – тем более такого мертвого, промерзшего месяца, как будто на свете не нашлось более обычного имени. «Это хорошее имя», – ответил отец. Я продолжила настаивать, и он добавил: «Твоей маме оно нравилось. Нравился его смысл».

(Только смысла в нем можно даже не искать. Вот что написано в словаре Вебстера: «Январь – первый месяц года, содержит тридцать один день, от лат. Januarius, фр. Janus, в честь древнеримского божества». Как познавательно.)

– Ну-ну, зачем так грубо? Прогуляетесь со мной на улицу? – ухмыльнулся мальчишка.

Я не слишком-то много общалась со своими ровесниками, но прочитала достаточно школьных рассказов, чтобы знать: джентльменам не положено гулять наедине с юными леди жаркими летними ночами. С другой стороны, я ведь и не леди, верно?

– Нет, спасибо, – ответила я.

Он ошеломленно уставился на меня. Это было выражение лица мужчины, который, вероятно, слышал о существовании слова «нет», но сам никогда его не встречал.

Потом он наклонился ближе, протягивая влажную руку к моему локтю.

– Ну же, идем…

Между нами вдруг возник серебряный поднос с шампанским. Низкий голос недоброжелательно произнес:

– Позвольте предложить вам напиток, сэр.

Это был Сэмюэль Заппиа, одетый в аккуратную форму нанятого официанта.

За прошедшие два года мы с ним почти не виделись – главным образом потому, что красная повозка «Продуктовой лавки Заппиа» сменилась скромным черным грузовичком с закрытой кабиной, и я больше не могла махать Сэмюэлю из окна кабинета. Пару раз мы с мистером Локком проезжали мимо лавки, и я лишь краем глаза видела Сэмюэля у задней двери, выгружающего мешки с мукой из грузовика и глядящего в сторону озера с отсутствующим, мечтательным видом. Продолжал ли он выписывать «Сокровищницу историй» или давно забросил свои детские фантазии?

Теперь я увидела его ясно и четко, как будто линза фотокамеры наконец сфокусировалась на нем. Его кожа по-прежнему была этого золотисто-смуглого цвета, который по какой-то неведомой причине называют оливковым; глаза оставались все такими же черными и блестящими, как отшлифованный сланец.

Сейчас немигающий взгляд этих глаз был устремлен прямо на светловолосого юношу. Брови приподнялись, неискренне изображая вежливый вопрос. В этом взгляде читалось нечто пугающее и настолько непокорное, что юноша отшатнулся. Он возмущенно уставился на Сэмюэля, изображая из себя оскорбленного аристократа. Обычно это заставляло слуг мгновенно рассыпаться в извинениях.

Но Сэмюэль не пошевелился. Его глаза азартно заблестели, как будто он даже надеялся, что юноша попытается отчитать его. Я невольно обратила внимание на то, как накрахмаленный сюртук обтягивает плечи Сэмюэля, каким жилистым кажется его запястье, удерживающее тяжелый поднос. Рядом с ним светловолосый джентльмен выглядел бледным и хлипким, как тесто, которое еще не поднялось. Он отвернулся, скривив тонкие губы, и ретировался под защиту своих товарищей.

Сэмюэль плавно повернулся ко мне, приподнимая сияющий золотом бокал.

– Тогда, может, именинница выпьет? – Выражение его лица ничего не выдавало.

«Он не забыл про мой день рождения». Платье вдруг показалось мне колючим и жарким.

– Спасибо. Э-эм, за то, что выручил меня.

– О, я вовсе не вас выручал, мисс Сколлер. Я спасал этого беднягу от опасного зверя. – Он кивком указал на Бада, который все еще следил за джентльменом, оскалив зубы и ощетинившись.

– А.

Молчание. Мне хотелось оказаться за тысячу миль отсюда. Превратиться в желтоволосую девочку по имени Анна или Элизабет, которая смеется, как заводная птичка, и всегда знает, что сказать.

В уголках глаз Сэмюэля появились веселые морщинки. Он сложил мои пальцы вокруг ножки бокала. Его руки были сухими и по-летнему теплыми.

– Возможно, это поможет, – сказал он и снова скрылся в толпе.

Я проглотила шампанское так быстро, что пузырьки зашипели где-то в носу. Пробираясь через гостиную, я совершила налеты на еще несколько подносов, и к тому моменту, как я добралась до курильной комнаты, мне пришлось очень внимательно следить за тем, куда я ставлю ноги. Я старалась не замечать, как цвета растекаются и расплескиваются по краю моего поля зрения. Моя черная вуаль – то самое невидимое холодное Нечто, обвивавшее меня весь день, – начала мерцать и искажаться.

Я глубоко вздохнула, остановившись у двери.

– Готов, Бад?

Пес тоже вздохнул по-собачьи.

Мне сразу бросилось в глаза то, что комната как будто стала меньше с тех пор, как я в последний раз в нее заходила. С другой стороны, я ни разу не видела, как в нее набивается больше десятка человек, коронованных синеватым дымом и ведущих беседы низкими рокочущими голосами. Я тут же поняла, что попала на одно из тех крайне важных закрытых собраний, на которые меня никогда не пускали; тех ночных встреч за выпивкой, на которых принимались важные решения. Казалось бы, это должно было мне польстить, однако я почему-то почувствовала горький привкус во рту.

Бад чихнул от сигарного дыма и запаха кожаной обивки, и мистер Локк повернулся к нам.

– Ты пришла, моя девочка. Проходи, присаживайся. – Он указал на кресло с высокой спинкой, стоящее в центре комнаты, вокруг которого расположились члены Общества, будто позируя для группового портрета. Здесь был и Хавермайер, и похожий на хорька Илвейн, и другие, кого я запомнила с прошлых вечеринок и посещений: дама с алыми губами и черной лентой на шее; моложавый господин с жадной ухмылкой; седовласый господин с длинными крючковатыми ногтями. Во всех этих людях было что-то таинственное. Они напоминали хищников, крадущихся в высокой траве.

Я села на краешек кресла, чувствуя себя загнанной добычей.

Рука мистера Локка уже во второй раз за этот вечер легла мне на плечо.

– Мы пригласили тебя сюда, чтобы сделать небольшое объявление. После длительного обдумывания и обсуждения мы с коллегами решили, что хотим предложить нечто редкое и престижное. Это весьма необычно, но мы решили, что твое… м-м… уникальное положение дает нам такое право. Январри, – театральная пауза, – мы предлагаем тебе официально вступить в наше Общество.

Я моргнула и уставилась на него. Так вот, значит, что за подарок? Может, я должна была обрадоваться. Может, мистер Локк знал, что в детстве я мечтала вступить в его дурацкое Общество и носиться по всему свету в поисках приключений и редких артефактов особой ценности. Интересно, хотел ли мой отец стать членом Общества?

Горький привкус вернулся, а с ним появилось еще какое-то чувство. Оно жгло язык, как тлеющий уголек. Я заставила себя проглотить его.

– Спасибо, сэр.

Мистер Локк дважды похлопал меня ладонью по плечу в качестве поздравления и пустился в очередную речь о том, что мне предстоит официальная процедура вступления в Общество, что есть особые ритуалы, что нужно будет принести присягу в присутствии Основателя (как раздулась от гордости эта заглавная «О»!), но я уже не слушала. Жгучее чувство во рту все усиливалось, щипало язык, и моя невидимая вуаль осыпалась вокруг пеплом и золой. Со всех сторон меня обдавало пульсирующим жаром.

– Спасибо, – перебила я его ровным невыразительным голосом, в изумлении слушая себя словно со стороны. – Но, боюсь, я вынуждена отклонить приглашение.

Тишина.

«Будь хорошей девочкой, знай свое место», – шипел у меня в голове голос, у которого были серебряные глаза, но алкоголь в крови заглушал его.

– Да с чего бы мне вступать в ваше Общество? Кучка капризных старых аристократов, которые платят более смелым и достойным людям, чтобы те мотались по всему свету и крали для вас разные вещицы. А если один из них исчезнет, вы даже не попытаетесь сделать вид, что скорбите о нем. Вы спокойно живете дальше… Как будто ничего… Как будто он ничего не значил… – Я осеклась, тяжело дыша.

Ты не замечаешь, как много звуков издает сам дом – тиканье напольных часов, вздохи летнего ветерка, который касается окон, скрип половиц под сотнями пар дорогой обуви, – пока однажды комната не погрузится в молчание, потому что ты шокировала всех своими словами. Я сжала ошейник Бада, как будто это его нужно было усмирить.

Рука мистера Локка стиснула мое плечо, а его великодушная улыбка стала вымученной и болезненной.

– Извинись, – выдохнул он.

Я сцепила зубы. Маленькая частичка меня – хорошая девочка мистера Локка – та, что никогда не жаловалась, знала свое место и улыбалась, улыбалась, улыбалась, – хотела кинуться ему в ноги и умолять о прощении. Но вся остальная предпочла бы умереть, но не извиниться.

Локк встретился со мной взглядом. Холодные стальные глаза прижались к моему лицу, как замерзшие руки…

– Извините, – выплюнула я. Один из членов Общества издал презрительный смешок.

Мистер Локк с трудом разжал зубы.

– Январри. Археологическое общество – это очень старое, могущественное и престижное…

– О да, очень престижное, – огрызнулась я. – Слишком престижное для того, чтобы принять людей вроде моего отца, сколько бы хлама он вам ни притащил, сколько бы денег вы ни заработали, распродавая все это на тайных аукционах. Значит, моя кожа достаточно светлая, чтобы меня приняли? Где-нибудь есть таблица, чтобы свериться? – Я оскалилась. – Может, когда я умру, кто-нибудь из вас заберет мой череп в свою коллекцию в качестве отсутствующего звена.

На этот раз тишина была абсолютной. Оскорбленно молчали даже напольные часы.

– Похоже, вы вырастили маленькую бунтарку, Корнелиус. – Это был мистер Хавермайер. Он смотрел на меня со злобной улыбкой и крутил незажженную сигару пальцами в перчатке. – Мы ведь вас предупреждали.

Я услышала, как мистер Локк вдохнул – я не знала, планирует ли он защищать меня или ругать, но мне было уже все равно. Мне надоело это, надоели они все, надоело быть хорошей девочкой, знать свое место и благодарить их за каждую кроху, которую мне бросали.

Я встала, чувствуя, как в голове тошнотворно искрится шампанское.

– Спасибо вам, господа, за подарок ко дню рождения. – С этими словами я развернулась и вышла через двери из темного мореного дерева. Бад последовал за мной.

Толпа успела стать еще более взмокшей, шумной и пьяной. Я словно застряла в картине Тулуз-Лотрека: зеленоватые лица с жуткими выражениями кружили возле меня. Мне хотелось, чтобы Бад накинулся на них во всем великолепии своих острых зубов и бронзовой шерсти. Мне хотелось кричать, пока не охрипну.

Мне хотелось нарисовать в воздухе дверь, которая ведет куда-нибудь в другое место, и пройти через нее.

Серебряный поднос вновь материализовался рядом со мной. Теплый шепот коснулся моей шеи.

Десять тысяч дверей

Подняться наверх