Читать книгу Израильские зарисовки - Алина Иохвидова - Страница 3

Один из первых шагов в Израиле – приступить к изучению иврита. Конечно, здесь многие говорят по-английски, и наших знаний на первых порах хватает для адекватного общения. Но так долго не протянешь, иврит выучить придётся, к тому же, это интересно, ведь совсем новый строй языка.

Нас, взрослых, записали в один ульпан (языковые курсы), а дочку в другой, летний ульпан для детей. У детей, кстати, есть еще и занятия по математике, английскому и по ТАНАХу (т.е. Торе). Это хорошо, не слишком отстанет от других сверстников. Этот ульпан находится в центре Тель-Авива, далеко от нашего дома. Дочку пришлось туда возить на автобусе с пересадками (там нет системы единой платы за проезд с пересадкой, за каждый автобус нужно платить отдельно), потом она начала ездить сама, а я стала забирать её по возвращении с конечной остановки первого автобуса. А уж дальше мы по жаре топали пешком по набережным. Чтобы как-то скрасить этот тяжкий маршрут, мы шли прямо к морю и сидели на камнях минут двадцать-тридцать. Там можно было хоть глоток свежего воздуха перехватить. А потом опять марш-бросок по жаре вдоль проспекта (сдерот) Иерушалаим.

            Мчат машины, громыхая,

            По сдерот Иерушалаим.

            Хоть на Иерусалим сдерот,

            Да, видно, к храму не ведет.

 Мне этот путь казался дорогой в ад. Я не могла привыкнуть к этому грохоту, вою сирен то полицейских машин, то амбулансов (недалеко от нас находился госпиталь). А ночью часто начинала заливаться на разные голоса сигнализация в многочисленных лавочках старого города. То ухала, то кукарекала, то кричала, как кикимора. Наверное, мне это казалось так с непривычки, но нервы это звуковое оформление расшатало изрядно. Ко всему прочему, прямо через дом от нас находилась мечеть, и оттуда каждый час раздавался вопль муэдзина: «Алла-у-акбар!» Впрочем, к этому мы быстро привыкли, и потом, в Димоне, мне этого крика даже не хватало.

 Первые дни в Тель-Авиве на пляже. 1992г.

В первый же день, когда дочка одна отправилась в ульпан, где-то далеко раздался страшный взрыв. У меня все оборвалось: все, ребенок пропал!  Но сестра сразу же меня успокоила: грохнуло со стороны моря, на Западе, а Ната поехала в центр города. В самом деле, мощный взрыв произошел в районе Герцлии, у моря, но это было не делом рук террористов, а аварией на одном из производств. Я тогда не слишком хорошо соображала, где что находится, да и потом изрядно плутала по городу, тупо ориентируясь на местности.

Однажды, возвращаясь на свой сдерот от набережных, мы перешли дорогу не в том месте, где нужно, и внезапно оказались в настоящем средневековом городе! Переход был очень неожиданным, я даже не поняла, как это все получилось. Как в сказках «Тысячи и одной ночи», вокруг были узкие улочки и переулки, со всех сторон какие-то лавки, где чем только не торговали: и коврами, и медной посудой, и драгоценностями, и разными монетами, продававшимися на вес, а порой каким-то старьем и тряпьем. Дочка испугалась, что мы не найдем дороги домой, да и мне было не по себе, хотя и интересно. Чтобы её успокоить, я купила ей мороженое, и это помогло. В конце концов, нам удалось как-то «вырулить» на наш проспект, проходивший параллельно знаменитому «Блошиному рынку», на иврите «Шук а пишпишим». Потом мы частенько туда заглядывали, и даже купили там много чего (там продавалась и новая мебель, стоившая дешевле, чем в других магазинах, и мы этим воспользовались).

Занятия ивритом у Наты продвигались не блестяще. Когда я приехала за ней в первый день, то заглянула в класс, где занятия ещё не кончились. Смотрю, сидит моя девочка, плотно сжав рот в ниточку, а учительница что-то им толкует и после каждой фразы обращается к ней, с нотками раздражения в голосе: «Ната, мевина?» (Ната, ты понимаешь?) Дочка молчит, как партизан на допросе. Мы забеспокоились. Как же она будет в школу ходить, если ничего не понимает и говорить не хочет? К счастью, их училка всё же сделала доброе дело: обратилась за помощью к другой, русскоговорящей учительнице, и та за один час всё объяснила Нате, чего та не могла понять. И не понадобилось для этого устраивать целое представление, как требовалось по методу, исключающему опору на родной язык. Например, учительница («мора») для чего-то хватала одной рукой стул, поднимала его за ножку и переворачивала, приговаривая при этом «Ор – хошех» («свет – тьма»). Дочка дома изображала мору, вертела стул и повторяла это загадочное «ор – хошех»; получалось уморительно. Это живо напоминало знаменитую фразу из «Ревизора»: «Александр Македонский, конечно, герой, но зачем же стулья ломать?»

Кстати, неприязнь к «училке» дала и положительные результаты: дочка стала её пародировать дома, при этом проговаривая тексты на иврите. Так она лучше усваивала новый материал.

Начали и мы ходить в свой ульпан «Дгания» («Фиалка», названный так в честь первого киббуца в Палестине), находившийся рядом с нашим домом. Нам повезло с учительницей, маленькой, симпатичной и очень энергичной йеменкой Лорой. Поначалу мы взялись за дело с энтузиазмом. Но этому мешали некоторые домашние обстоятельства, а также страшная жара и духота. Конечно, никакого кондиционера ни в ульпане, ни, тем более, дома и в помине не было. Вообще, установить кондиционер в старом доме очень непросто, а в съёмной квартире обычно хозяева не разрешают это делать.

Однажды Лора что-то экспрессивно нам объясняла, но я почувствовала какую-то ужасную слабость, близкую к обмороку. Вдруг Лора посмотрела на меня, на других – и бросилась вон их класса. Через пять минут она вернулась с большим вентилятором на высокой подставке. В классе был уже один вентилятор, но он дул в основном на Лору, а до нас не доставал. Со вторым вентилятором стало полегче, в мозгах прояснилось, и занятия продолжились.

Никогда бы не подумала, что буду так страдать от жары; вроде бы, закалка одесская имелась. Но Тель-Авив это вам не Одесса. В этом пришлось быстро убедиться. Хотя по части старых домов, построенных ещё при турецком султане, а то, может, еще и при Соломоне (шучу), Яффо мог бы дать Одессе фору. Но при этом не было и следа той европейской красоты и стиля, что в Одессе. Серые коробки домов, часто настоящие трущобы. В первой нашей съёмной квартире газ привозили в баллонах, которые стояли снаружи, прикованные цепями. Я такого никогда не видывала, разве что на одесских дачах. Немного облегчало положение то, что в Израиле плиты имеют двойное питание: духовка работает на электричестве. Это довольно удобно, так как в случае отсутствия газа можно приготовить что-то и в духовке. А газ может кончиться внезапно, особенно зимой. В старых домах нет центрального отопления, приходится изворачиваться самим, чтобы не замёрзнуть. У нас были всякие обогреватели, с очень низким КПД. Хозяйка квартиры оставила нам газовый обогреватель, который мы как-то включили, не выдержав промозглой температуры. Квартира быстро прогрелась, мы блаженствовали. На ночь всё же агрегат пришлось выключить из соображений не только экономии, но и безопасности. А наутро выяснилось, что не только квартира полностью вымерзла, но и газа не осталось даже на то, чтобы согреть чай. Пришлось срочно бежать в специальную контору, покупать баллоны. Их, правда, часто просто продают на улице, но сколько же мороки! Кстати, когда мы уехали из «второй столицы» в захолустную Димону, там нас немедленно подключили к центральному газоснабжению, так что баллоны забылись, как дурной сон.

Вообще, когда я вспоминаю квартиры в Тель-Авиве, не только нашу, но и всех знакомых, я прихожу в ужас. Как можно жить в таких условиях? Может быть, сейчас многие из друзей переехали в более новые и благоустроенные дома, купили себе квартиры, но тогда где только они ни ютились! О ценах на жилье я уже говорила. Думаю, что немало было среди нас тех, кто оплакивал свои оставленные в Союзе квартиры. Пусть даже и хрущёвки, но свои, и вполне пригодные для жилья. А у кого были квартиры в новых домах, как наша, тем было вдвойне обидно. Что и говорить, никогда не поверю, что человек может себя чувствовать полноправным гражданином, пока у него нет своего жилья. Снимать квартиру в частном секторе не только дорого, но и унизительно. Наша хозяйка была человеком неплохим, она даже старалась помогать новоприезжим, но все равно, жить в этих условиях было очень и очень неприятно. Каждый месяц Долорес приходила с инспекцией. Уж не знаю, что мы могли испортить в её доме, мебель там была самая древняя, холодильник допотопный.  Особого описания достоин был туалет: там не было сливного бачка – то есть, абсолютно! В стене был вентиль, когда его откручивали, из трубы не спеша лилась вода. Эффективность такого устройства была близка к нулю. Нетрудно представить, чего мы только ни придумывали для решения самых насущных проблем. Прошу заметить, что пишу только о сливном бачке в Израиле, а не об унитазах в Канаде.

Один наш знакомый, сокурсник ещё моих родителей, очень пожилой человек, просто не вынес того, что пришлось ему с женой срочно выезжать из квартиры – так решил хозяин. А у старика не выдержало сердце, так что он переехал не в другую квартиру, а прямо на кладбище. Боюсь, что он стал далеко не единственной подобной жертвой идей сионизма. Одна одесситка из нашего ульпана приехала со своими старыми родителями в Тель-Авив, училась, старалась устроиться на работу, убирала целый год квартиры, а к весне, похоронив отца, они с матерью решили вернуться в Одессу (где у неё теперь не было ни работы, ни квартиры). Я не хочу делать однозначных выводов, может быть, она такая уродилась неудачница, ничего в жизни не смогла нигде добиться. Всё может быть… Но таких, как она, были тысячи и тысячи. Людей, выбитых из колеи, не умеющих приживаться на новом месте. Они верили, что обрели новую родину, по крайней мере, им об этом много говорили. А остались у разбитого корыта. Не хочется повторять истории о профессорах, метущих улицы, но ведь это правда. И о пенсионерах, которые вынуждены были подкармливаться из мусорных баков около овощных лавок, – плата за квартиры съедала все пособия. Неужели это было так необходимо, неужели это принесло много счастья «коренным» жителям страны? Что-то не верится в это. Хотя очень многие смогли неплохо нажиться за счет новоприбывших.

На верблюде в пустыне Негев. Посёлок бедуинов, 1993 г.

Наступила осень, и в первые же дни сентября стало легче дышать. И в квартире уже не было такой жары. Мы ведь ещё не знали, что самым страшным испытанием будет холод в доме зимой.

 Мы стали уже лучше ориентироваться в городе, изучили разные маршруты, ходили всюду либо пешком, либо ездили на велосипедах. В автобус садились только в самых крайних случаях. Положительным во всем этом было то, что мы за пару месяцев похудели килограммов на 15 каждый. Только дочка, как была худющей, так и осталась. Старались её подкармливать, особенно фруктами. Каждый день покупали ей мороженое, оно в Израиле очень вкусное. Сами откусывали один кусочек тоже (наши «комиссионные»). Еще в Яффо был кондитерский магазин, хозяин которого продавал вкуснейший шоколад в виде букв и «тоффифи», молочную помадку с шоколадом и орешками. Одна коробочка стоила полтора шекеля, т.е. пятьдесят центов! В Канаде такие коробочки продают втрое дороже. Это было для нас просто спасением: дочка сметала такую коробочку в один присест. Так что она все же не голодала.

 Недалеко от могилы Бен-Гуриона. Сдэ-Бокер, 1993г.

Почему-то ей не нравилось делать уроки за столом, хотя таковых у нас имелось целых три: в гостиной журнальный длинный стол, в столовой, отделённой от «салона» раздвижной стеклянной дверью, большой дубовый обеденный и самый наш дорогой «подарок от Сохнута» – маленький, на тонких ножках, с дыркой, прожженной в пластиковом покрытии. Небольшое пояснение. По правилам для репатриантов, которые обычно мебели с собой не везли, на каждую семью полагались кровати на каждого человека, стулья в таком же количестве и один стол. Всё это должно было быть новым и выдаваться на складах. Ко времени нашего приезда практически вся новая мебель уже была распродана «налево», я только у одних знакомых видела пресловутые «сохнутовские» кровати, хотя объявления типа «Продаётся сохнутовская кровать» в русских газетах встречать приходилось. Так что со складов выдавалась (а то и продавалась) мебель, которую старожилы выбрасывали на свалку. Поскольку им было не жалко, то они отдавали такую мебель на склады или же её подбирали и складировали специальные службы – точно не знаю. Вид у неё был убогий, матрацы обычно ободранные, стулья колченогие, а нам вот попался такой прожженный стол. В Канаде, например, можно подобрать на улице б/у мебель в гораздо более приличном состоянии. Однако нелюбовь израильских старожилов к приезжим доходила порой до такой степени, что они специально отпиливали ножки у старых стульев, чтобы «не достались врагу» – мы сами это видели! Справедливости ради, скажу, что было много и добрых людей, отдававших вполне еще приличные вещи приезжим, и даже подкармливавших их на первых порах. Нам и такие попадались. Но все же встреча с таким открытым недоброжелательством и откровенным воровством была достаточно болезненной.

Да, так вот, Ната не любила сидеть за столом, а почему-то повадилась ставить настольную лампу (бесплатную, сохнутовскую и новую) на стул и готовить уроки, стоя перед ним на коленях. Актёр Валя Зеленков, тот самый наш попутчик по перелету в Израиль, который вез жену, сына и котёнка Фильку, как-то, придя вечером в гости, посмотрел на неё, подумал и изрек: «Ванька Жуков!» В самом деле, композиция весьма напоминала известную иллюстрацию к чеховскому рассказу. Мы немедленно сочинили текст письма, которое должно было, по идее, адресоваться дедушке Наточки по отцовской линии: «Милый дедушка, Пётр Дмитриевич! Забери меня, Бога ради, из этой поганой страны, из проклятого города Тель-Авива! Обижают меня здесь нехристи, заставляют учить свой язык диавольский…» Ну, и так далее, в том же духе.