Читать книгу Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях - Алина Сергеевна Ефремова - Страница 2

На следующий же день я набрал Вано, почему-то волнуясь, что он не сможет или не захочет встретиться. Он взял трубку сразу же, через час мы уже встретились, дошли до двух шестнадцатиэтажных «свечек» на самом отшибе района и свернули в лес.

Ваня – высокий, крепкий, синеглазый блондин. Лицо его имело крупные черты и всё было испещрено свежими прыщами и ямками, оставленными старыми, но видно было, что его это совершенно не напрягает. В жизни его вообще ничего особо не напрягало. Вся суть его была в нескончаемом потоке добрых шуток и весёлых рассказов о приключениях, в которые он попадает, и о своих многочисленных знакомых.

Ваня. Это имя, как никакое другое, отображало суть его простой, открытой души. Рубаха-парень. Единственный любимый сын, любимчик всех учителей, девочек, одноклассников, местных пацанов – все смотрели ему в рот. Он располагал к себе с первой минуты, никогда не навязывался, всегда был наравне с собеседником, но, что больше всего нравилось, любил не только говорить, но и слушать, причём внимательно и с неподдельным интересом.

Зайдя в лес, мы свернули с главной дорожки на тропинку, потом на другую, и ещё, и ещё – я не особо следил за дорогой, немного запутавшись с непривычки (а ведь когда-то я знал все тропинки на зубок и мог бы выбраться из любой части леса с закрытыми глазами). Минут через десять мы свернули в заросли кустарника, прорежённого в одном месте узкой тропкой, скрытой густой тенью, и оказались на залитой жарким июньским солнцем полянке, на противоположном краю которой, вокруг поваленного дерева, толпилось человек восемь: кто на этом бревне сидел, кто стоял рядом, все галдели, громко ржали, курили сигареты, плевались и матерились. Гомон их заполнял всё пространство полянки, за пределами которой сливался с шумом летнего леса. Вано представил меня всем и всех мне.

– Саша, – первым протянул руку низенький чернявый парень, с глубоко посаженными глазами, тяжёлым пронизывающим взглядом и чёрной густой бородой, делающей его так сильно похожим на чеченца, что если бы не имя, я бы точно так и подумал.

Несмотря на свой рост, он сутулился, словно стараясь показать, что этот недостаток (недостаток ли?) совершенно его не волнует. Саша казался старше всех, но, как потом оказалось, был младше всех на целый год. Пацаны называли его «хохол», или просто Саня.

– Захар, – представил Вано парня, которого я и без того знал, они были одноклассниками.

Мы нередко пересекались на районе. Пару раз я бывал в его компании. Захар мне никогда не нравился. Он всегда говорил и смеялся громче всех. Всегда надо всеми подтрунивал, и всегда это выходило как-то так, что смеяться не хотелось, но видно было, что все смеялись, чтобы не стать его следующей мишенью. От этого становилось ещё гаже. Он на всех смотрел немного свысока, рисовался, особенно перед девочками, но если вдруг вы были наедине или рядом был Ваня – он вроде как держался на равных и казался даже таким душевным парнем, что ты сразу забывал о другой его стороне.

– Лёха, – представился худощавый паренёк с насмешливым взглядом.

Он больше всех плевался (скорее всего что-то нервное), постоянно паясничал: странная, деланная интонация, сплошной малопонятный жаргон, одни и те же шутки-присказки, которые даже мне успели надоесть (за первый час общения).

Всех остальных Вано перечислил быстро, особо не заостряя внимания. Кто пожимал руку, кто просто салютовал.

– Захар, ну чего там у тебя? – спросил Вано и, повернувшись ко мне, добавил: – Курить будешь?

– Курить?

– Ну да, дуть! – со смехом ответил он. – Слышьте, пацаны, я вам говорил, он даже не знает русского языка толком!))) – и приободряюще ткнул меня локтем в плечо, подмигнул. – Гашиш, в смысле.

Я замялся. Рассчитывал-то максимум на пиво. С одной стороны, не хотелось выглядеть каким-то лошком, с другой – если бы я согласился, совершенно не зная, как это делается, выглядел бы ещё хуже.

– Ты куришь? – спросил тот самый Саша, похожий на чеченца.

– Эм… нет.

– Красава! – усмехнулся он. – Ну чё, Захар, лепи тогда. Сколько там у тебя? Каждому по две найдётся?

Захар достал из кармана маленький комочек фольги, аккуратно раскрыл его, подогрел зажигалкой и начал отковыривать небольшие козявочки. Саня их снова нагревал, прижимал зажигалкой к месту на бревне, где давным-давно не было коры, но зато были десятки вырезанных ножами и нарисованных маркерами надписей: какие-то имена, фразы, свастики, славянские символы и матерные слова. Послание поколения.

Процесс длился где-то минут десять. На поляне воцарилась тишина, все парни замерли, смолкли, глаза их горели предвкушением. Разве что слюна не текла. Лёха достал откуда-то из-под бревна засмолённую у горлышка пластиковую бутылку с дырочкой, проделанной сигаретой у самого дна, и пацаны начали курить. Я смотрел на их ловкие движения, приоткрыв рот, и не знал, куда себя деть от чувства неловкости и стыда. Они же, в свою очередь, не обращали на меня совершенно никакого внимания. Плюшки тлели на сигарете, парни покругу вдыхали дым, стараясь задержать его в лёгких.

– Во-о-о, вот теперь нормальный день! – сказал кто-то из них, выпустив дым.

– Нормально расслабило, Зах, это еврик?

– Да х*р его знает, сейчас всё что ни гар – всё еврик, – пожал тот плечами в ответ.

Глаза их наливались кровью, взгляд стал уставшим. Кто покашливал, кто сплёвывал, а кто просто глупо улыбался, глядя в одну точку. Когда количество чёрных точек заметно сократилось, Захар внимательно посмотрел на меня и спросил:

– Точно не будешь?

– Да не… с-спасибо…

– Без базара))) – сказал он и разделил оставшиеся точки между теми, кому они предназначались.

Я как-то по-другому себе это представлял. Думал, что сейчас вот пройдёт минут десять и начнётся какое-то безумие: они будут либо кататься по земле, либо ржать как ненормальные. Или будет что-то вообще такое, что сложно даже представить. Но вместо этого Вано сладко потянулся и обратился ко всем: «Ну чё, пацаны, го за пивом?»

Каменные джунгли дыхнули жаром, как только мы оставили за спиной свежую прохладу леса. Взяли по пиву в ближайшем магазинчике и, как грачи на проводах, расселись на площадке одного из дворов, вокруг убитых пинг-понговых столов. Кто-то даже достал ракетки и мячик, и началась шумная игра на вылет, в то время как не играющие потягивали пивко, о чём-то болтали, обсуждали какие-то местные истории, постоянно подкалывая друг друга. Ощущение было такое, что мы знакомы сто лет: дружелюбные шутки в мою сторону, расспросы про Англию – парни с интересом слушали, интересовались, громко обсуждали сказанное, не упуская случая в очередной раз приколоться что я не местный, аристократ, пью чай и курю сигары (и далее по списку классических предрассудков).

Потом разговор перетёк в другое русло, и зашла речь о случае, произошедшем, как я понял,накануне. Какой-то Олег зарядил Захе денег, чтобы вымутить через него кусок. Заха с этими деньгами «растворился в ночи», Олег весь вечер и всю ночь ему трезвонил, на следующий день собрал своих пацанов искать Заху по всей округе, но когда компании друг на друга наткнулись, получилось так, что Олег с друзьями ещё и по полной отхватил от пацанов.

– Слушай, Вань, – спросил я позже вечером, когда все разошлись, устав от бесцельного брожения туда-сюда по району, и мы с Вано направились в сторону нашего дома, – а чё за история была с тем Олегом?

– Ты про что?

– Ну, все так поддерживали Захара, хотя онне очень-то прав. Он же кинул этого Олега, а потом его и его ребзей ещё и отп***или… Нет, не подумай, – сразу начал оправдываться я, увидев насмешку на Ванином лице, – я не какой-то там моралист, просто интересно, что за история.

– Да, история была, пф-ф, – Ваня пренебрежительно махнул рукой. –Он всё правильно сделал! Олег – крыса. В этот конкретный раз он огрёб за прошлую неделю, когда он кинул Дэнчика (одного из присутствующих на поляне пацанов, лицо которого не слишком мне запомнилось).

– А что случилось?

– Не могли мы вымутить кусок. На ранчо сухо было третий день, все уже воют.

– Ранчо?

– Ха, ну это между нами район так зовётся.

– А-а-а, понятно…

– Ну, короче, не можем мы намутить, и тут проходит слушок, что у Олега есть куски. Олег – один паря с ранчо, мы с ними не в прямых контрах, но не очень общаемся, понял, с его шоблой. Они из твоей школы, кстати, ты их, наверное, знаешь даже. Ну, короче, у нас норм отношения, можем тусануть иногда даже… Не суть, слушай дальше. Дэнчик наш норм с ними общается, в том числе с Олежкой. Звонит ему, значит, встречаются, приносит: а там ноль пять, ей-богу.

– Ноль пять?

– Блин, ну ты вообще. Ну да, полка, короче. Половина грамма, понял? Мы Дэнчику денег-то скинули, говорим, типа, какого х**? А он говорит: «Ну, Олег сказал – это всё, что есть». Проходит два часа, мы остаёмся с Захой и Саней втроём, встречаем Жеку старшого. Слово за слово, он предлагает нам покурить, мы стоим на бревне, он достаёт нормальный такой кусер. Я его спрашиваю: «Жэк, сухо же, у тебя откуда?» А он и говорит: «У Олега взял 10 минут назад». Ну бля, так не делается, понимаешь? Это не по-братски. Хотя они нам не братья, конечно, но я сказал уже, что мы в нормальных отношениях. Если вдруг какие-то рамсы на них пошли, мы впрягаемся. Олег всегда с нами типа «брат», «брат». А потом так. Ну понятно, конечно, Жека – старшой, он зассал. Но на своих деньги не делают, понимаешь? Мы же не лохи какие-то. Ну это ладно. Это только на той неделе. У самого Захи с Олегом тёрка личная. Тоже было тут, пару недель назад. Олег же не с нами тусуется иногда. Хотя его шобла – типа наши конкуренты, ха-ха. Ну, как конкуренты, короче, параллельная туса. Не суть. В общем, Олег там всем рассказывал, как круто он кинул Захара. Типа Захар зарядил ему бабла за десятку, ну типа оптом, – вновь пояснил он, уловив мой вопросительный взгляд, – а Олег потом ему сказал, что его чувак на бабло кинул. И типа он не при делах. Ну пофиг, такое бывает, реально. Но! потом он своим пацанам затирал, типа, пойдёмте, я вас набухаю, я Заху кинул на четыре кэса, прикинь? Ну не му*ак ли? Олег! Захара! Да тот его в землю втопчет. В общем, по делу и Олег отхватил пи**ы, и его чувачки тоже. Такие вот истории… Ты чего загрузился так? – Вано со всей дури хлопнул меня по спине. – На ранчо это норма. Тут вечно такие мутки. Сейчас мы в контрах, а через неделю вместе бухать будем.

– Да? Типа все помирятся?

– Да нет. Нет такого прямо – «война и мир» ха-ха-ха. Дело не в этом. Просто, если ты говно сделал – должен заплатить. Сам подумай, если бы все друг другу всё припоминали, то никто бы не общался. Вообще! Понимаешь?))) Люди ж все из одного говна сделаны. Бывает… – Ваня развёл руками.–Ладно, братка, я домой. На созвоне завтра! – весело заключил Вано, пожал мне руку, и чуть вприпрыжку направился в сторону своего подъезда. Я как дурак стоял, улыбался и смотрел ему вслед. Не знаю почему, но тогда мне очень радостно было от мысли, что он сказал «завтра», а значит, завтра я снова пойду с ними гулять.

* * *

Ранчо…Я весь вечер ржал, вспоминая это слово. Ковбои чёртовы))). Мне не давала покоя история с Олегом, я всё прокручивал в голове Ванин рассказ, ковыряя за столом бабушкин суп с сосисками. Человек кидает тебя раз, другой, третий, а ты продолжаешь общаться с ним. Зачем? Пережиток советского общества? Коммуна, община? Брат за брата? «Они живут по доисторическим принципам», – размышлял я.

Там, где я «дозревал» как личность, царствовал индивидуализм. Человек – индивид; его свобода, его достижения, его личная выгода – вот что имело ценность. Там есть жизненный набор, позволяющий дышать ровно: частная собственность, свобода слова и вероисповедания, безопасность, радость потребления – всё это обеспечено мощной защитой государственного аппарата, стеной стоящего за спиной человека. Тут же, дома, государство никогда не стояло на стороне личности, а скорее – ей противопоставлялось, и потому человек искал другую опору. Для выживания необходима была сплочённость. Общинный строй давал пацанам чувство защищённости.

«Ну мы же не бабы, – говорили они, – чтобы поссориться из-за какой-то фигни на всю жизнь. Брат есть брат. Братские отношения превыше жизненной мишуры!» Нерушимый идеал не кровного родства. Случись что Олегом, вроде как и не «братом», но парнем с твоей территории, то все пацаны пошли бы не задумываясь за него. Пусть вчера сами его били. «Каменный век, ей-богу!» – думал я тогда, не отдавая себе отчёта в том, что это нравится мне на каком-то очень глубоком, подсознательном уровне, на котором я определял себя не как личность, а как мужчина – участник стаи самцов, грезящий стать вожаком.

* * *

Моё противостояние продлилось недолго. На следующий же день я впервые накурился. Первые минуты на меня будто упала бетонная глыба. Потом ощущения стали растягиваться как приторный детский «Орбит», стремительно теряющий вкус и твердеющий от слюны. Время замедлилось. Секунды обернулись минутами. Звуки стали громче. Мельчайшее дуновение ветерка оставляло рябь по всему телу. В словах говоривших я слышал то, что в обычном состоянии невозможно уловить: их истинные намерения, заключённые в малейших переменах интонации, мимики и взглядов. Мысли путались и цеплялись одна за другую, уводя меня вглубь совершенно безумных размышлений.

Я плохо помню обстоятельства, при которых это случилось, но помню, что потом мы пошли в пустеющий во время летних каникул сквер университета, недалеко от моего дома.

Я был абсолютно потерян, пацаны подтрунивали надо мной, но я не мог не то что ответить, а даже толком разобрать, что они говорили. В ушах звенело. Всё происходившее вокруг обретало огромное значение: каждый жест, каждое слово, каждый наш шаг сопровождались сотнями моих мыслей. Точно я прозрел, получив наконец возможность увидеть действительность под другим углом, и угол этот раскрывал мельчайшие детали реальности, которые раньше я бы даже и не заметил.

Солнце, заигрывающее с ветром, путалось в молодой июньской листве, и мысль об этом приводила меня в восторг. Я видел, как старые бетонные плитки, которыми была вымощена территория сквера, местами потрескались, раскололись или вовсе отсутствовали. Через несколько лет на их место ляжет замысловатый узор гранита, скрывающий в своих тонких щелях миллионы ушедших в небытие рублей, но тогда лежал битый бетон, и его несовершенство очаровывало меня. Неаккуратно растущая трава придавала скверу заброшенный вид, уносящий в размышления о времени, что властно над всем: над архитектурой, над державами, империями. Над знанием. Над жизнью.

Такой непричёсанный парк. Дикорастущие пучки травы промеж кладки и бордюрных плит. Некошеный бурьян под высокими тополями, пух – вездесущая пыль – сбился в комки на стыке бордюрных плит с землёй. Шум шоссе, наполнявший сквер, переливался через высокую ограду и путался в кустарнике. Тёплое вечернее июньское солнце. Всё это было так красиво. Я не мог найти слов. Я думал о том, что никогда ничего подобного не увидел бы в вылизанной Англии, где в каждом метре ощущается присутствие человека, уничтожившее настоящее течение жизни, необузданность природы и неотвратимость времени.

Мы посидели, потупили, пошли за пивом, пацаны взяли мне две бутылки, я начал жадно глотать холодный хмель и наконец почувствовал, как потихоньку разваливается навалившаяся бетонная глыба. Меня отпускало. Я возвращался в сознание, получая власть над своими разбегающимися мыслями. Пацаны по-прежнему стебались надо мной, но в их подколах чувствовалась зависть к тому, что я впервые испытывал эти ощущения. Их же только «поправило», как они выражались. «Ну вот и поправило», – произносил всякий, выдохнув остатки сизого дыма из лёгких.

– Америкос, пойдёшь рисовать? – спросил Захар.

– Чего? – не понял я.

– Чего, чего… Рисовать.

– В смысле – рисовать? Чего рисовать?

– Бля, ну ты в натуре тупой, пи***ц. Акварелью ё*т! – затянул он.

Заха был человеком, самоутверждающимся за счёт других. Такому человеку, как он, только покажи слабое место – сразу вцепится. Для битья он всегда выбирал кого-то слабее (или умнее). Того, кто не станет ему возражать. И никогда не выбирал тех, кто мог бы быть ему полезен (причём смотрел он на сто шагов вперёд). С «полезным» человеком он сближался, долго его окучивал, братался, быстро входил в круг близких людей и с такой же лёгкостью выкидывал человека после использования, скатываясь на откровенную грубость, высокомерие и вечные неприятные подстёбки (он всегда был чрезмерно груб, но не терпел грубости в свой адрес). В итоге «жертва» сама от него отворачивалась, а Заха на публике лишь пожимал плечами, безразлично сообщая: «Да чегой-то он сливается».

Почти каждый из тусы ни по одному разу прошёл по кругу от Захиной милости в немилость и обратно. Захар виртуозно жонглировал понятием «друг» и «брат», руководствуясь лишь своей, жадной до наживы, логикой. Многие пацаны робели и искали его снисхождения, никогда не говоря ему ни слова против, отмалчивались, вынося всё безропотно, ожидали перемены Захиного настроения. А настроение его требовало вымещать на ком-то агрессию, из-за чего он раз за разом находил очередного козла отпущения, пару недель делал его жизнь крайне неприятной, а потом подпускал к себе, чему тот и был несказанно рад.

Ко мне же Захар с самого начала нашего знакомства (и почему-то неизменно) был благосклонен. Во-первых, он не знал, чего от меня ожидать. Во-вторых, я только приехал из Британии, а значит был потенциальным источником бабла и полезных знакомств. В-третьих, он знал, что в ближайшее время я буду центром всех событий, и он, привыкший быть в центре внимания, не мог позволить себе оставаться в тени. В-четвёртых, меня привёл Вано, а Вано был один из немногих, с кем Заха никогда не борзел. Вано и Саша. С Сашей всё было ясно – он был морально сильнее Захи, и потому они не приятельствовали, но всегда чувствовалось Захино уважение. К тому же – Саня всегда был при бабле, а перед такими людьми Заха попросту лебезил. А Вано… Да Вано просто был человек такой доброй и открытой души, что даже у Захара никогда не находилось слов на него наехать.

Я так кудряво рассказываю о нём, будто всё это было ясно, как белый день. На деле же, мне потребовалось время, чтобы разгадать его натуру. Заха был хитрым. Прекрасным актёром. Искусен во вранье и притворстве. Лесть была ещё большим оружием, чем моральное давление. И, чтобы услышать эту лесть, которая была пряником после кнута, многие сами набивались к нему в друзья.

Мне, слава богу, не пришлось. Несмотря на то, что я просёк Захину натуру и в принципе готов был с ней бороться, в душе я всё-таки стряхивал со лба пот облегчения, радуясь, что не слышу его нападок. «Бомбить, братан, – дружественно сказал Вано, хлопнув меня по плечу, – граффитосы рисовать»…

* * *

В эту ночь моя жизнь вновь перевернулась с ног на голову. Любому мальчику, юноше, мужчине нужно быть частью стаи. Бывают и одиночки, но таких мало. Мы хотим принадлежать узкому сообществу, бороться за положение в нём, грезим стать вожаками и повести сообщество своею дорогой. Это у нас в крови. Иногда мужчина находится не в волчьей стае, а в стаде овечек. Бывает, он жаждет принадлежности, но нигде не находит себе места. Так было со мной.

В школе я был слишком умён, чтобы общаться с хулиганами, которые казались мне тогда откровенно тупыми, и слишком горяч кровью, чтобы довольствоваться обществом зубрил, не видящих ничего дальше монитора. Духу быть одиночкой у меня не хватало, поэтому все школьные годы я чувствовал себя потерянным.

В ту ночь меня посвятили в стаю. И я ликовал. Душа моя делала тройное сальто-мортале от радости при мысли о том, что я нашёл своё место. Как сейчас помню: вбежал я на свой седьмой этаж, проскакивая по три ступеньки одним шагом, остановился как вкопанный, на пятом пролёте, уставившись на солнце, поднявшееся над панельками, сам себе улыбнулся, преодолел ещё один пролёт и трясущимися от радости руками еле попал ключом в замочную скважину. А потом долго не мог заснуть, вертелся в кровати, смакуя воспоминания о прошедшем дне.

Мы договорились встретиться после заката в «нашей беседке». Большой деревянной шестиугольной беседке стоявшей на отшибе леса – где заканчивается жилой массив и начинается институтский сквер. Чуть поодаль от пешеходной дорожки она стояла, спрятанная в тени деревьев, овитая диким виноградом, такая наша и такая уютная: со скамейками по периметру и удобным столиком для карт и выпивки по центру.

Вано зашёл за мной, привёл на место встречи. Он был одет в чёрный спортивный костюм и чёрные кроссовки. В руках держал чёрный пакет из плотного полиэтилена с узором из косых тонких золотистых полосок. «Чего это у тебя?», – кивнул я. «Краски», – коротко и по-заговорщически тихо ответил Ваня.

Вано был не просто главным, но, по сути, единственным райтером, втянувшим в своё ремесло всех наших пацанов. То, что остальные и рядом не стояли, мне стало понятно в первую же ночь, но Ваня будто совершенно этого не замечал, стараясь привлечь всех в дело или помочь тем, кто неумело рисовал рядом с ним. Он был настоящим уличным художником, делал всё ловко, быстро, видно было, что имел набитую руку и своё видение. Оказалось, что состоит в какой-то продвинутой граффити-команде, но своих родных ребят не забывает.

«У меня одна стеночка на примете, – сказал он пацанам, – перекрыть Фарму надо. Это в трёх остановках отсюда». Мы сели на один из последних автобусов, совершенно пустой, ехавший в сторону центра, чтобы забрать у метро последнюю партию уставших горожан, развернуться и развести их по району, тянущемуся вдоль шоссе до самой столичной границы.

Вышли на освещённую высокими фонарями обочину и скрылись в тени дворов, огибая безликие многоэтажки, плотно запаркованные машины, тёмно-зелёные навесы над мусорными баками и ограды детский площадок, пока не упёрлись в свежевыкрашенный белой краской куб трансформаторной будки. На одном из его боков красовалось явно недавнее, яркое граффити.

– Это не наш район, – сказал мне тихо Ваня, – но, видишь, тут свеженький кусок Формеса. Этот чувак приезжает к нам на район и перекрывает все мои куски. Настал и его черёд!))

– А кто этот Формес? – спросил я.

– Да в том-то и дело, брат, что мы не знаем. Но как встретим, набьём морду однозначно.

– Вообще, – вклинился в наш шёпот Заха, – на этом районе училась бывшая тёлочка Дэнчика. Так вот есть подозрения, что это её старший брат. По крайней мере – они единственные местные, кто тусует на нашем районе.

– Ладно, хорош языком чесать, давайте по-бырику.

Ваня единолично закрасил имя Формеса своим псевдонимом, разобрать который было довольно сложно. Часть пацанов стояла на стрёме по обеим сторонам дороги, часть молча наблюдала. После того, как он закончил, пацаны налетели на пакет, похватали баллоны и начали рисовать на прилегающей стене куба свои клички и какие-то надписи. Не слишком умело. Видно было, что линии контура дрожали, рисунки к концу суживались или, наоборот, становились слишком большими. Цвета не сочетались. В общем, их работы выглядели очень неуверенно, но они были в полном восторге от процесса.

Закончив, мы двинули в сторону остановки, по пути пацаны оставляли маркерами замысловатые каракули, объясняя мне суть своих «творческих псевдонимов». Габо, Бизе, Мелкий, Бездарь, Саунд – чего только не выдумали они. Вернувшись на район, мы пошли к школе, где я тогда встретил Ваню, перелезли через забор и начали «заливать» школьную стену, но через несколько минут послышался вопль, и мы увидели приближающийся силуэт дяди Толи, бегущего к нам. В высоко поднятой руке он держал какую-то ровную палку (видать, черенок от швабры), его качало из одной стороны дороги в другую, так пьян он был, но мы всё равно бросились бежать (больше из уважения к его персоне), громко смеясь. Прыжок – и я на заборе. Прыжок – я уже на дороге. Два прыжка – и я в черноте леса. Ловкость никогда не была моим вторым именем, и я безумно гордился собой за откуда-то появившуюся прыть.

Вано успокоился лишь спустя несколько дней, когда ему удалось ближе к ночи выцепить охранника на крыльце и набухать его пузырём водки, припрятанным в тот же пакет с золотыми полосками, где были краски. Когда охранник засопел на кушетке (пацаны буквально на руках сами отнесли его в каптёрку), мы быстренько закончили начатое.

– Блин, а вы не думаете, что охранник поймёт, кто нарисовал? – спросил я.

– Кто, Толик? Не смеши! Он каждый раз нас как впервые видит. Мало того, что он контуженный, так ещё и пропил весь мозг, не соображает ничего. Забей, брат, даже если и поймёт, что он сделает? Где доказательства?

– А камеры, Вань?

– Да мы когда пошли его относить, выключили всё. Так что всё схвачено))).

– Ого, да это целая операция))).

– Ну так, конечно! – Ваня хлопнул меня по плечу. – Ты вообще не представляешь, чего мы проворачивали. Это так, понты, мы и на крыши забирались в самом центре Москвы, и на объекты охраняемые, и прямо на Садовом на мостах куски заливали.

– С пацанами?

– Не, не с нашими. Там, с корешами моими, с которыми я рисую. У нас типа команда. И, кстати, довольно известная в кругах граффити! – он с усмешкой поднял брови и пожал плечами, словно извиняясь за хвастовство. – С пацанами я так, на местности рисую. Тренируюсь, так сказать. Хочу приобщить их к культуре. Это ведь культура целая, понимаешь? Со своими фишками и правилами. Например, самое почётное – это рисовать напанельках («поездах» – пояснил он сразу, увидев мой озадаченный взгляд), ну и вообще – чем сложнее объект, тем ты круче. Я всё хочу пацанов подбить забраться в местное депо. Это уже уровень, понимаешь?

Так мы и дошли до дома под его вдохновлённую болтовню о граффити.