Читать книгу Послушай, это Жизнь - Алина Верходанова - Страница 5

Здравствуй, дорогая Джули!

Вот снова я пишу тебе, правда, теперь уж в последний раз – я скоро приду к тебе, милая!

Сегодня был ливень, а завтра будут уже морозы. Я не хочу холодов, хочу остаться в осеннем небе. Знаешь, Джули, мне спокойно. Я отвезла Лилит к родителям еще в среду. Сегодня суббота – я закончила все дела и даже вытерла пыль! Представляешь?!

Мне легко, Джули, впервые за долгие месяцы мне легко дышать под этим пасмурным небом.

Я была сегодня в парке – там хорошо даже сейчас, но уже пусто, последние листья сегодня падали к моим ногам и с прощальным шорохом под стук дождя по зонту уходили из моей жизни. Даже они оставляют меня.

Джули, Джули! Ты слышишь? Это Жизнь! Жизнь! Ты слышишь ее, Джул? Она везде, я слышу ее, она пульсирует в моем сознании и превращается в меня, увлекая за собой.

Послушай, это Жизнь: плеск, шум, шорох, ветер, осень, желтый, серый… слышишь?

Жизнь тихо течет во мне. Как прекрасен ее голос! Похож на биение сердца: «тук-тук, Со-фи, тук-тук, Со-фи».

Я скоро буду, Джули, я уже в пути.

Твоя маленькая Софи.

Письмо так и не было отправлено Джули, оно лежало в папке, прямо сверху. Я не стал вынимать его, было страшно прикасаться к абсолютно белому листу, исписанному ее мелким, всегда спешащим куда-то почерком. За столько лет он (надо же!) совершенно не изменился, а вот сама Софи, кажется, изменилась до неузнаваемости.

Я сделал глоток из чашки и подошел к окну. Ощущение было такое, словно я окунулся с головой под лед. Захотелось курить, но я давно бросил, впрочем, так ли давно?

Дождь на время прекратился, и я, быстро одевшись, все-таки выскочил на улицу: ужасно хотелось курить.

Небо было тяжелым и словно злым, а лужи – глубокими; голые деревья заставляли вспомнить строки из письма, словно голос из прошлого.

Я стоял у подъезда, вдыхая табачный яд. Надо же, я порядком забыл вкус своих любимых сигарет. Я всегда курю только их, если только не решаю бросить курить. Я смотрел, как клубится мутный дым и растворяется в пасмурном воздухе декабря. Я не мог понять, что изменилось в моей жизни с ее смертью, точнее, с вестью о ее смерти.

Мы не общались уже очень давно. Да что там! Мы не виделись 8 лет, 8 долгих лет…

Хотя я не могу сказать, что мы были большими друзьями, только в старших классах стали по-настоящему общаться. И все-таки я снова курю. Разрыв отношений, едва не дошедших до свадебных колец, не заставил меня спуститься за пачкой, а картонная папка с неотправленным письмом – вот, пожалуйста!

Может быть, просто странно умереть в 25? Просто она первая из нас?

Снова началась эта ужасная морось. Под ногами валялось два окурка, я бросил третий и вдруг понял:

– Сколько же я тут стою?

Я порядком замерз и поднялся к себе. Морок вроде прошел, но у зеркала я вновь замер:

– Почему ты умерла? Софи, умница Софи, что случилось?

Сигареты привычно легли на стол. Пора бы перекусить. Я кинул в микроволновку что-то, что осталось от ужина, и снова уставился на письмо, лежащее в папке.

Джули… Почему она его не отправила? Я знал Джул, конечно, не так, как Софи, но знал.

Джули и Софи – сестры, были сестрами. Джули была старше нас года на 3—4, она уже давно вышла замуж и, кажется, родила ребенка. Девочки всегда были очень близки, и я подумал:

– Какого черта! Уж Джул точно знает, что случилось с ее любимой младшенькой!

Мой завтрак успел остыть во второй раз, когда я откопал в школьных записях их старый телефон, дом, где они жили вместе с родителями: где еще я мог найти номер Джули?

Проглотив свой бутерброд и холодную картошку, я набрал номер.

Трубку взяла мама, не помню ее имени:

– Здравствуйте, простите, вы не подскажете, где я мог бы найти Джули? Телефон, адрес – что-нибудь?

– Вы, верно, не знаете. Она погибла.

– Как? – я словно сорвался в пропасть, – Она тоже?

– Да, уже давно, еще в конце августа, в самом конце. Автомобильная авария.

– Простите, я не знал.

Я повесил трубку и подошел к бару. Даже не помню, что я выпил, но горло мне обожгло.

И выкинуть бы все это из головы, и зачем мне все это надо? Но тайна манила. Что же все-таки случилось?

Работа была сделана, день стоял пасмурный, и не было повода смыться из дома.

Я налил в бокал сухого вина, взял злополучную папку и спрятался ото всех в кабинете.

Кабинет – моя любимая комната: там стоит мое любимое кресло, большое, глубокое и мягкое. И я никак не мог устроиться там поудобнее, мне словно что-то мешало. И так хотелось бросить все на свете!

Я бросил папку на кофейный столик и вдобавок в сердцах ударил бокалом о его стеклянную поверхность. Не слишком мелодичный звон накрыл комнату и меня сверху, и тут я понял: это письмо Джули, уже мертвой Джули!

– Ну-ка, ну-ка, что ты там написала?

Я рухнул на диван, рывком открыл папку и выхватил письмо, едва не порвав.

Не знаю, почему, но у меня дрожали руки, а глаза бегали по строчкам, выхватывая лишь отдельные слова:

…Последний раз… скоро буду….

Так что же это, выходит, Самоубийство?

Выходит, что так, значит, Самоубийство…

А мне не верилось в это. Перед глазами стояло желтое фото, то самое, что вырвало образ Софи из моей памяти, то самое, где она улыбалась. И мне казалось, я видел, как она кружится и смеется в осеннем парке. Как она могла?!

Я сидел, уставившись в стену, не выпуская письма из рук, и не верил. Вот она смеется, здесь, напротив меня, а вот пишет злополучное послание в никуда и… и как она умерла?

Я отложил ненавистный кусок бумаги и глотнул вина. Мне было плохо – я не верил. Вино кислой прохладой скользнуло в горло. Я не верил. Я не мог понять. Я слишком мало знал. Слишком мало? Что еще хранит неприметная папка?

На белом листе (еще одно письмо?) лежало фото. Такое же желтое, должно быть, было сделано в тот же день. Только на нем были двое: Она – Софи – улыбалась, Он – знакомое лицо?.. – просто сиял, обнимая ее. Стоп, я же его знаю! Это ведь он принес мне тебя… как его? Ах да! Сергей, Сергей. Не знаю, зачем, но я перевернул фото.

На обороте – Сергей. Насколько вы были близки? Да что я, все же ясно – «Самая любимая».

Я ломанулся в коридор, запнулся, зацепил косяк, чуть не упал и остановился лишь перед тумбой.

Я никогда раньше не испытывал такой ненависти к неодушевленным предметам. Я ненавидел ворох газет, бумажек и старых прочитанных журналов, скрывающих маленькую картонку с именем и несколькими телефонами. Мне хватило бы и одного из них. Через несколько минут весь коридор был завален бывшим содержимым газетной тумбы, но я все-таки нашел ее и уже, дрожа внутри всем телом, набирал цифры его личного номера.

Вспомнил он меня сразу, сказал, что ждал звонка, и предложил встретиться. Я не отказался, хотя не скажу, что горел желанием увидеть его. Что-то в нем было… не знаю, что. Может, просто он принес плохие новости – самые плохие за последние несколько лет. Восемь.

В кафе на набережной было пусто: еще бы, какой идиот в такую погоду выйдет из дома?! Сергей пил кофе, я заказал чай. Он усмехнулся:

– А я все никак не могу заставить себя пить что-нибудь другое, только кофе.

– Софи варила волшебный кофе.

– Нигде больше так не варят.

Я смотрел на него и понимал, что с каждой минутой, с каждым глотком отвратительного (все познается в сравнении) кофе он нравился мне все больше. И я решил не юлить с ним:

– Как она умерла?

– Как спящая красавица – никто не понял. Только сказали: остановка сердца.

– Да, да, я помню, ты говорил, но… Ты хорошо ее знал, ведь так?

Не знаю, я боялся самоубийства, боялся спросить: «А не было ли это самоубийством?». Просто боялся, хотя за этим и приехал, идиот.

– На завтра назначена свадьба. Была назначена.

Я не ответил ничего, просто достал из кармана то письмо.

– Я нашел его в папке, оно лежало сверху.

Читал он спокойно и медленно и, по-моему, несколько раз. Я смотрел и курил, и жутко хотел вырвать белый листок из его рук. А он все читал.

Затем вздохнул, положил письмо на стол (откуда я его тут же забрал) и только сказал:

– Это не самоубийство. Мы тоже так подумали вначале, но нет. Просто она ушла. Софи не поступила бы так. Только не она.

Я ему верил. Не то чтобы его слова были для меня истиной в высшей инстанции, да и он сам был далеко не авторитетен в моих глазах, но я ему верил. Просто мне не нравилось слово «Самоубийство». Просто перед глазами стояли ее улыбка, ее сияющее лицо, это чертово желтое фото! Но что я знаю о ней?! Сам-то я сильно изменился за восемь лет, ох как сильно…

– Расскажи мне о ней, Сергей.

Он усмехнулся:

– Ты не знаешь, о чем просишь. О ней я мог бы говорить всю жизнь!

– Знаешь, мне некуда спешить.

Он начал не сразу:

– Я познакомился с ней три года назад, когда она вернулась домой после учебы. Я встретил ее впервые в парке, где она гуляла с Лилит, – он говорил медленно, погружаясь в прошлое, как в воду, уходя в него с головой, и взгляд его с каждым словом становился все более туманным.

Но все-таки я вырвал его из этого транса, ощущая, что меня почему-то это начинало раздражать, будто он говорил не со мной:

– Кто это – Лилит?

– Что?

– Лилит – кто это?

– А-а, племянница Софи.

– Дочь Джули?

– А, да. Ты знал Джул?

– Да, немного. Но это тоже было уже очень давно. Сколько уже этой девочке?

– Пять. Было в сентябре.

– Ясно.

– Она жила у Софи после смерти Джули и Ника.

– Ник?

– Муж Джули

– Как? Он тоже? Выходит, девочка – сирота?

Сергей замолчал и опустил глаза.

– Они ехали домой, Никита за рулем и…

– Никита – Ник?

– Да, она его так называла, на французский манер.

– Да она всех так называла! – я осекся. – В школе, по крайней мере.

– Знаешь, в этом она не изменилась!

Мы долго говорили о ней, улыбаясь и шутя, словно она была жива, словно сидела сейчас дома и ждала нас там. Мы говорили о ней. О том, как она была прекрасна и как любила осень. Смеялась, кружилась и засыпала под музыку. Как «заболела» фотографией в вузе и делала снимки всего подряд, и все это висело на стенах ее квартиры. И как все-таки выучила французский – она мечтала о нем лет с десяти. Как любила сестру, а племянницу – еще сильнее, как стала ей больше, чем тетей, особенно после смерти Джули, как просыпалась каждое утро с улыбкой, будто самое страшное уже позади, как ненавидела школьные встречи, но ходила зачем-то каждый раз.

– Она тяжело переживала смерть Джули и Ника, неделю после похорон не выходила из дома, ни с кем не говорила и только плакала и молчала, а потом пришла осень, как всегда, первого сентября, я хорошо помню этот день – в этот день она ожила.

Он замолчал и уставился в свой кофе, а я вдруг понял, что пора, что я уже слишком глубоко заглянул в его душу и теперь ему больно, а мне в этом еще надо разобраться. И в себе заодно.

Я сказал что-то вежливое, он так же вежливо ответил. Я встал и ушел. Он остался.

Я ехал домой по серым улицам, а в голове крутились неумолкающие слова и обрывки фраз. Я остановился у своего подъезда, но все никак не мог выйти из машины: как представлю стены, лифт, комнаты – тошно, хотелось гнать за горизонт, где только ветер! Я поправил зеркало заднего вида, просто так, машинально и вдруг увидел в нем отражение самого прекрасного в мире лица, я даже не сразу понял, что эти невозможно глубокие глаза мне знакомы… я не двинулся, не обернулся, боялся спугнуть наваждение… Софи, малышка! Я видел тебя тогда в машине тем утром, будто ты сидела рядом, словно улыбалась мне, словно была жива!.. Я смотрел в твои глаза, как когда-то, но, Боже! Как ты изменилась!!! Мне хотелось сказать тебе, но я не знал, что… Конечно, ты знала это, я слышал, как бесшумно ты вышла – я не выбежал за тобой. Я не знал тебя, Софи. Я не знал ее. Никогда, наверное, не знал, даже когда считал себя ее лучшим другом. Знал многое о ней, но не ее.

И я вдруг понял: я хочу знать!! Хочу знать эту девушку! Вы скажете, мол, о чем ты раньше думал, осел? Она мертва… Вы ошибаетесь! Умница Софи сидела у меня дома, вернее лежала стопкой листов в неприметной папке.