Читать книгу 15 шагов на восток - Алина Веселова - Страница 2

Голова остается чугунной, словно всю ночь снились кошмары, хотя я едва ли вообще спала за эти три или четыре часа – максимум дремала. Простынка, которой был накрыт диван, сбилась с моей стороны. За окном было уже совсем светло – здесь на юге уже к восьми утра так жарко, что хочется раздеться догола и прыгнуть в воду, вот только теперь подобная обнаженка является практически непозволительной роскошью – даже дома. Даже почти дома. Если это место все еще останется таковым.

Кошка сидит у окна и смотрит на улицу через москитную сетку. Она недолюбливает меня, что в целом довольно обидно, ведь я не сделала ей ничего такого, но я списываю это на то, что заняла ее половину кровати. Я устало моргаю ей вместо «доброго утра». Сегодня у меня нет сил говорить даже с кошками, да и утро это едва ли можно назвать таким уж добрым. А вот на статус самого необычного в моей жизни потянет.

С кухни доносится музыка. Сначала не могу разобрать слов песни, а потом слышу «ты хочешь стать его женой и подарить ему девственность». Интересно, что это у нас такое оригинальное играет в такую рань. На этой мысли заставляю себя окончательно разлепить глаза и встаю. Бреду на кухню мимо проломленной двери. Дыра в ней используется нами как вешалка, и я замечаю небрежно перекинутое через нее красное полотенце, но даже не останавливаюсь, чтобы поправить его. Еще вчера вечером эта дыра была для меня серьезным поводом для тревоги, маленькой пчелкой, которая жужжала на задворках сознания, что нужно бежать от человека, который сам же признается в том, что в гневе страшен настолько, что ломает мебель, но сегодня это уже не имеет никакого значения. Я вообще не понимаю, что сейчас может иметь значение. Реальный мир кажется каким-то зыбким, а может это моя собственная неустойчивость меня так пугает. Дверь, которую мне нельзя открывать, я даже не замечаю, хотя еще вчера меня бесило, что вокруг сплошные секреты. Сегодня я думаю, что о некоторых вещах лучше и вовсе не знать, потому что знание накладывает ответственность и за последствия, и за реакцию.

На кухне я плюхаюсь на старую табуретку, которую еще вчера выбрала своей. У нее оторвана сидушка, и я чувствую, как она чуть смещается в бок, когда я опускаюсь на нее и поджимаю колени к груди, словно стараясь закрыть такую же дыру с рваными краями и белесыми занозами, которая теперь была не только на двери, но и у меня в груди. Он готовит завтрак, слушает музыку и делает вид, что ничего не произошло, а меня тошнит от одной мысли о еде. Еще песня эта дурацкая. Не нахожу в себе сил даже посмотреть на него, и тупо сижу, положив голову себе на колени. Не понимаю, что я тут делаю. Не понимаю, что происходит.

Он ставит передо мной тарелку с яичницей и чашку растворимого кофе с молоком и кладет две вилки. Я чувствую себя такой слабой, что даже не нахожу сил взять вилку. Я не хочу есть. Не хочу говорить. Я хочу отмотать время назад и сделать так, чтобы всего этого никогда не происходило.

– Надо поесть.

– Не хочу. Тошнит сильно почему-то.

– Тебя что, с ложки кормить? – смотрит укоризненно, и я по голосу слышу, что если буду недостаточно убедительна, начнет кормить с рук.

– Нет, просто не трогать. Я кофе попью и нормально, а поем у себя.

Он сосредотачивается на тарелке.

Я прокручиваю в голове события прошедшей ночи. Голова все еще чугунная. По телу прокатывается дрожь, словно встала на сквозняк, и глаза внезапно наполняются слезами. Я опускаю голову на колени, чтобы он не видел моих слез. Плечи мелко трясутся. Да что ж за утро-то такое.

Он поднимает мою голову и зажимает лицо в ладонях:

– Ты плачешь?

– Нет, – храбро шмыгаю носом.

– Все еще не отпустило?

– Такое отпустит.

Он убирает руку. На кухню тихо проскальзывает кошка. Я пытаюсь погладить ее, но она гордо разворачивается и уходит, подняв хвост трубой.

– Рей, давай, успокой ее, – кричит он ей в след, но упрямое хвостатое не обращает на наши человеческие разборки никакого внимания.

Я встаю и начинаю убирать тарелки, оставшиеся после вчерашнего ужина, чтобы занять себя хотя бы чем то. Эта кухня слишком маленькая даже для него одного с его-то ростом, а уж вдвоем-то мы и подавно постоянно сталкиваемся. Песня начинает играть по третьему разу, но сейчас это я уже поставила ее заново. Она начинает мне нравится. Наверное, потому что сейчас я чувствую себя такой же глупой, как девушка, о которой в ней поется. А исполнитель – это конечно же он собственной персоной.

Я думаю о том, что очень хочу справиться с этим внутренним ужасом. С этой липкой ватой в голове и непрошенными слезами. Я хочу зашить дыру в груди, чтобы она не разрушала все то хорошее, что было между нами, пока не была проведена эта чертова черта. Линия, за которой не было точки возврата.

Я думаю о том, что хочу пройти этот путь вместе с ним, что сейчас я готова принять и простить любую правду, так хорошо мне на этой маленькой залитой южным солнцем тесной кухне с этим слишком высоким человеком. Я тянусь обнять его, чтобы только почувствовать, что я не одна с этой болью, что он готов пройти ее вместе со мной.

Он ловит меня пальцами за подбородок, нагибается и впервые за утро целует, а я, кажется, начинаю понимать, почему люди слушают «Нервы», когда в отношениях наступает трудный период. И я все еще в шоке от того, какая же я глупая.

До черты. День первый. День.

Влада никогда не боялась летать на самолетах. Да и с чего бы, когда все детство прошло в бесконечных перелетах из-за командировок родителей, куда они частенько брали ее со старшим братом, если не было возможности оставить их у бабушки, которая жила в другом городе. Даже в первый класс она пошла с опозданием и пропустила традиционный первый звонок – тогда они провели несколько месяцев в Швейцарии, пока отец подписывал какие-то важные документы, а дети гуляли с мамой по Женеве, ездили на машине в расположенные по близости средневековые городочки и до боли в животе объедались швейцарским шоколадом.

Да, Влада не боялась летать на самолетах. Аэропорты и залы ожидания были тесно переплетены в ее голове с детским восторгом, когда тебя пускают к окошку, чтобы посмотреть, как постепенно приближается новая земля в тысячах километрах от дома, и с пронзительным ноющим ощущением в районе солнечного сплетения, когда самолет отрывается от взлетной полосы и начинает набирать высоту. Они с братом любили небо всем сердцем и шутили, что это все гены отца, который еще в советские время закончил летное училище в небольшом городе, название которого девушка всегда забывала. Еще будучи совсем крохой она приняла для себя решение, что путешествия на самолетах – самые лучшие, и за прошедшие двадцать с лишним лет ничего не изменилось кроме того, что теперь она предпочитала места в проходе, а лучше – в бизнес-классе, а не у окна.

Но в этот раз все было иначе. Стоило ей занять свое место – оно было у окна, ведь она конечно же забыла зарегистрироваться заранее, и теперь приходилось лететь с мыслью, что именно ей придется терпеть солнечные лучи из иллюминатора или заставлять соседей вставать, если ей будет нужно выйти, а тревожить людей, особенно незнакомых она терпеть не могла. Так вот, стоило ей занять свое место и дождаться момента руления, как все тело начала опутывать липкая тревога. Она заполняла разум, и сколько бы девушка не напоминала себе, что это всего лишь самолет, на котором она уже миллион раз летала, что это безопасно и не стоит себя накручивать, мозг упрямо отключался, а сердце билось сильнее обычного. Тогда она начала молиться.

Не сказать, что ее отношения с высшими силами были очень уж простыми. Она наверняка успевала нарушить ежедневно по несколько заповедей, даже не заметив этого, и редко ходила в храм, а уж ее увлечение астрологией и картами таро и вовсе можно было назвать греховным, но все же в трудных ситуациях она обращалась к кому-то там, на небе, кто был очень добрым и всегда был готов помочь ей справиться. Она не умела молиться и обычно просто начинала у себя в голове диалог с тем, к кому обращалась, но Влада надеялась, что этого должно было хватить. И обычно хватало. Тем более в небе, где ты и так находишься гораздо ближе к Небесной канцелярии, чем стоя на земле.

«Господи, если ты слышишь, сделай так, чтобы мы долетели и смогли нормально приземлиться. Мне вовсе не хочется умирать по дороге на море»