Читать книгу Мумификатор - Алина Весенняя - Страница 2

Мои девочки… Как они там без меня? Кто им заплетает косички, завязывает бантики, водит на прогулку?

Люди жестокие… Они думают, если девочка перестала дышать и не слышно стука ее маленького чистого сердечка, значит, она умерла, значит, ее нет. Бред! Мои малышки продолжают жить, на радость своему папочке.

О, Боже, начинается! Снова этот свет прожектором бьет в глаза и сводит меня с ума.

Люблю сумерки. Они успокаивают и умиротворяют. Ночь приносит тишину, в которой я обретаю покой и своих дочерей. Только ночью я могу быть самим собой и думать о моих дорогих дочурках: хрупкой белокурой Лике, рыжеволосой кудряшке Нине, смуглолицей брюнеточке Рае. Мои любимые малышки! Как вы там?!

– Макаланов, как спалось?

Этот долговязый извращенец каждое утро задает один и тот же вопрос.

Сейчас мой выход.

– Отлично, доктор, – я демонстративно бодро потягиваюсь в казенной постели.

Конечно, тридцатилетний Петр Иванович – самый настоящий извращенец. Разве можно, будучи нормальным человеком, работать в дурдоме? Всю свою сознательную жизнь проводить среди психов, мнить, что понимаешь их и делаешь все необходимое, чтобы придуркам стало лучше.

Глупость! Кто может знать, что лучше для идиота, кроме самого идиота?

Мне нужны были только мои милые девочки, я любил их, заботился о них. Кому это могло помешать или навредить? Нет же! Налетели, словно ястребы, набросились, скрутили, притащили в этот Богом забытый дом. Шесть лет издевались, дрессировали, а сейчас думают, что вылечили и готовят к выписке. Ну-ну!

– Степан, у тебя сегодня в 11—30 судебно-психиатрическая экспертиза. Будем готовить заключение, чтобы перевести на домашнее долечивание. Дома оно веселее, однозначно. Ты готов?

– Я доктор, как пионер, всегда готов!

– Мне будет тебя не хватать… честно, – Петр Иванович трогательно поправил очки на близоруком лице и смачно ткнул иголку шприца в мою тощую задницу.

Вот лицемер.

Сегодня снова будут задавать дурацкие вопросы, в надежде услышать на них правильные, по их мнению, ответы.

Этим горе-психиатрам никогда не понять многомерности окружающего мира, его бесконечной непостижимости. Только некоторые из них к концу своей трудовой деятельности набираются необходимых знаний. Но именно в тот момент, когда они начинают по-настоящему понимать своих пациентов, им нужно уходить. Ибо они становятся одними из нас.

Должны уходить… но они не уходят. Всеми фибрами цепляются за свои рабочие места, готовы переходить на менее престижные и менее оплачиваемые должности, лишь бы быть в своем кругу, среди своих. Там, за стенами этого дома, они одиноки и не поняты. Семьи нет, часто нет детей. Здесь их семья, здесь их дом, здесь их дети. И, как правило, из дурдома выносят седовласых господ только вперед ногами.

А эти неудачники амбалы-санитары, на которых можно землю пахать! Прошло целых четыре года, прежде чем я понял, что лучше повиноваться, притворяться, подстраиваться, чем попадать в их шершавые грязные лапы.

– И я буду скучать по вам, Петр Иванович.

Пускай потешит себя мыслью, что нравится мне. Дурак очкастый.

– Здравствуйте! Проходите.

– Здравствуйте, доктор!

Вот старый боров, отожрался на казенных харчах. Еще немного и захрюкает. А эти светила мировой психиатрии… как же они мне надоели за шесть лет, век бы их не видать.

– Как вас зовут?

– Макаланов Степан.

– Какой сегодня день недели, число, месяц, год?

– Понедельник, 13 марта 2120 года.

Я же не идиот, чтобы не знать этого.

– Сколько вам полных лет, Степан?

– 46.

Черт побери, я старый пердун.

– У вас есть семья, дети?

– Нет ни семьи, ни детей. Мама умерла 8 лет назад.

Так я им сейчас и расскажу про своих дочурок. Не зря у меня были хорошие учителя, которые научили держать язык за зубами.

– Как вы себя сейчас чувствуете?

– Хорошо, доктор.

– Вы помните, как попали в наш стационар?

– Смутно. Это было шесть лет назад, и я был не здоров.

– Хорошо, что вы признаете этот факт, Степан. У вас было тяжелое шизофреническое расстройство. Мы склонны полагать, что виной тому послужила ваша профессия и неблагоприятная наследственность. Но вы взрослый человек и должны понимать, что жизнь продолжается. Сейчас медицина располагает достаточным количеством средств, чтобы помочь вам вернуться к нормальной жизни.

– Я благодарен, доктор, за то, что вы для меня сделали.

– Мы за вами вели пристальное наблюдение последние два года и пришли к заключению, что вас можно перевести на домашнее амбулаторное долечивание. Чем будете заниматься после выписки?

– Выполнять все рекомендации и продолжать лечение. Я надеюсь, что у меня получится вернуться в профессию.

– А вот профессию, Степан, лучше сменить. Мне бы не хотелось, чтобы что-то напоминало о вашем прошлом, – доктор достал платок и промокнул вспотевший лоб. – Сейчас вам больше подойдет спокойная работа, например рядового бухгалтера.

– Хорошо, Иван Иванович, я последую вашему совету.

А фиг тебе! Иди и сам протирай штаны в гребаной бухгалтерии.

– Больше не стану вас задерживать. Готовьтесь к выписке. Через три-четыре дня, когда будут готовы все документы, мы отправим вас домой.

Почему больничные коридоры всегда красят в серый цвет? Им, наверное, кажется, что серый успокаивает, а на самом деле он ужасно бесит. Розовый, только нежно-розовый, как платьица моих девочек, вот истинный цвет умиротворения…

Трудяга робот-уборщик тщательно чистит полы. Я уступаю ему дорогу, а потом долго смотрю вслед, потирая затылок.

Как наши предки сами делали эту пыльную работу? Люди до сложной робототехники додумались, а постичь сущность человеческой души так и не смогли.

Значит, скоро мою судьбу выставят на суд! И кто же будет судить, как мне жить дальше? Может, толстая тетка в черном балахоне и угловатой шапке на лысеющей голове? Да кто она такая?!

Будет решать, как мне жить, а у самой дома посуда лежит горой три дня не мытая, а из родственников только тараканы…

Любимая палата номер тринадцать. Последние полтора года пристанище для моих костей и кожи. Говорят, что в былые времена число тринадцать считалось несчастливым. Какая чушь! Здесь я провел самые счастливые годы жизни, предаваясь мыслям о своих дочерях.

Главное было приспособиться к соседу-психу. А так кормили хорошо, особо не насиловали. Хочешь – принимай участие в мероприятиях: зарядка, беседы и все такое, – а хочешь – не принимай.

Ну я, конечно, принимал, делая вид, что мне все очень интересно. Особо не высовывался, но и не производил впечатление излишне замкнутого дурака. Где-то расскажу байку о моем чудесном исцелении, где-то изображу из себя вежливого джентльмена.

Спокойствие, вежливость и предупредительность сделали свое дело. Меня признали почти здоровым. Если бы они могли влезть в мою голову, если бы только могли! Я научился создавать миры в мирах так ловко, что даже детектор вменяемости остался в дураках. Он был не в состоянии пробить самую последнюю оболочку моего внутреннего мира, виртуального пристанища моей счастливой семьи. И когда во время сеансов я говорил ему, что одинок, он верил и выдавал четкие заключения о моем полном исцелении.

Дверь жалобно скрипнула. Двадцатипятилетний сосед Павлик, неудачник в любви, со склонностью к суициду, с любопытством уставился на меня.

– Ну как? Было страшно? Тебя пытали?

– А ты как думал! Выкручивали руку, били по голове! Вынуждали признаться, что я псих.

– Какой ужас! А ты что?

– А я кремень! Им не удалось меня расколоть. Через три дня выписывают.

– Ты сильный!

– А то!

Пашка с благоговением смотрел на меня. А я важно улегся на постель и медленно прикрыл глаза.