Читать книгу Аквариум - Алиса Ханцис - Страница 3

– Вы помните, что впервые побудило вас к творчеству?

– Я хорошо это помню, хотя был тогда совсем маленьким. Вообще, мне всегда была интересна эта тема – как случайность может повлиять на всю нашу дальнейшую жизнь. К примеру, в одной многодетной американской семье как-то раз сломался телевизор. Семья была бедная, и пришлось им самим придумывать, чем занять детей по вечерам, когда на улицах становится опасно. И вот они начали петь все вместе, да так здорово, что попали на сцену. Дальше вы и сами знаете, наверное.

– В вашей семье тоже что-нибудь сломалось?

– Именно так. Только это был не телевизор, а я.

Ему самому было трудно вспомнить, когда это случилось, но родители говорили, что он еще не ходил в школу. Ненастным осенним днем заболела голова, начался жар, его уложили в постель. Он лежал и думал: хорошо, что дождь и холод – не так обидно торчать дома в воскресенье. Остальные тоже сидели взаперти. Брат-второклассник, стащив у отца отвертку, пытался разобрать сломанный приемник. Сестренка, лежа на полу, выводила каракули в альбоме и бубнила под нос самодельную сказку про лягушонка, который пришел в гости к мышонку. Ей не нужны были ни зрители, ни соучастники, но все трое любили быть вместе – каждый в своем пузыре. Они были тогда икринками, живущими в одном аквариуме. Странным образом, Мик помнил, что думал тогда именно об аквариуме, стоявшем в соседней комнате, между пианино и сервантом. От него веяло умиротворяющей прохладой. Вечерами, когда родители ссорились на кухне, выясняя, кто из них мужчина, было приятно смотреть на тускло освещенный экран, бросавший на стены голубоватые блики. А сейчас, в горячке, ему хотелось съежиться до размеров собственной ладони и нырнуть к танцующим гуппи. Вода остудила бы голову, и он мог бы двигаться упруго и легко, не чувствуя боли в ноге. Потому что нога тоже ныла – пока еще недостаточно сильно, чтобы жаловаться, но навязчиво и тягуче, как зуб.

На другой день вызвали доктора, и про ногу всё-таки пришлось рассказать. Память об этом докторе потом стала в их семье оберегом: родители решили, что такое везение не могло быть случайностью. Им досталась болезнь-хамелеон, способная маскироваться под другие и нападать из-за угла. Однако диагноз сразу поставили верный, и Мику не пришлось ложиться под нож. А все свои рецидивы он научился встречать с презрением настоящего мужчины. Все, кроме самого первого – в одиннадцать лет.

«Ты чего это?» – спросил сверху голос брата, и Мику захотелось заорать от обиды. Он накрыл голову одеялом и стиснул зубы. Ненавижу, твердил он себе; эту болезнь, эти подлые слезы, ненавижу всех, кто сочувственно пялится, кто ходит по дому на цыпочках и без стука открывает дверь. Я еще не умер. Не дождетесь.

Сквозь одеяло он услышал, что брат с кем-то разговаривает. Он приоткрыл одно ухо, затем один глаз – в комнате, кроме них, никого не было, и Тео обращался к бесформенной куче постельного белья, присев на краешек стола. На нем была рубашка какого-то дикого розового цвета, и от неожиданности Мик пропустил остаток фразы мимо ушей.

– Так что ничего страшного с тобой не случится, – заключил Тео.

Он оказался прав. Когда Мик вернулся из больницы, нашпигованный лекарствами и снаряженный парой костылей, на дворе уже стояло лето. Насмешки одноклассников едва маячили впереди, и гулять можно было почти без опаски – все разъехались кто куда. Он ковылял, неузнанный, по тенистым аллеям парка. Ладони у него потели от напряжения, всё вокруг плыло в душном мареве, а он считал фонарные столбы, чтобы каждый раз делать на полсотни шагов больше. Никто никогда не сопровождал его – брат и сестра гуляли сами по себе. Но дома они почему-то оказывались все одновременно, и долгие предзакатные часы заставали их всё в той же спальне, которая становилась им мала.

Пока Мик валялся в больнице, на стенах комнаты прибавилось картинок. В основном это были узоры, яркие, как в калейдоскопе, и какие-то мультяшные. Появились и новые лица: мрачноватые черно-белые парни в пиджаках и галстуках, они же в цвете – растрепанные, в попугайских рубахах и штанах в обтяжку. Пара новых пластинок в серванте, которыми Тео не спешил хвастаться. Вместо этого он стал часто заходить в их комнату, где Мик баюкал на кровати свою ноющую костяную ногу. Приносил какие-то журналы и листы бумаги, ничего не объясняя и делая вид, что не замечает брата – пока однажды, торжествуя, не втащил в комнату квадратный чемоданчик.

– Ты что, ее спер? – недоверчиво спросил Мик, глядя, как Тео бережно ставит на стол пишущую машинку.

– Ну почему сразу «спер»? Попросил. Типа реферат писать. Ты видел, у меня почерк какой? Как у врача. Все на стенку лезут.

Машинка была мамина. Её стук они слышали часто, но никто не видел, чтобы она покидала пределы родительской комнаты, поделенной платяным шкафом на спальню и кабинет. На кухне мама работать не любила, однажды бросив в сердцах, что её тошнит от одного вида кастрюль.

– У нее же скоро день рождения, – продолжал Тео. – Есть идея.

Мик прикинул, какой сейчас месяц: что-то не сходилось. Но брат только поморщился, прочитав на его лице немой вопрос.

– Ты тупой? Если позже попросить, она обо всем догадается.

Он хотел обидеться, но передумал. Все знали, что мама никогда ни о чем не догадывается. Значит, дело не в этом.

Когда все были в сборе, Тео рассказал им свой план: надо сделать что-то такое, чтобы все упали. Не те семейные газеты со свойскими шуточками, какие они рисовали на все праздники – а настоящий журнал, с напечатанным текстом и кучей картинок. Чтобы выглядел по-взрослому, но только на первый взгляд.

– А почему на первый?

– Потому что иначе скучно. Можно взять всякие новости из газеты, но это любой дурак сделает. А вот если мы сами сочиним что-то прикольное…

– Типа чего?

– Не знаю еще, – он вздохнул. – Но надо, чтобы оно только казалось серьезным. Это самое важное.

Мик переглянулся с сестрой. Кнопка-второклашка с хвостиком на макушке, она вряд ли представляла себе, о чем идет речь, но одно знала наверняка: маму надо удивить. Только так она обратит на тебя внимание. Непонятно только, зачем это внимание понадобилось старшему брату.

С того дня всё и переменилось. В доме стало тише; они почти не крутили пластинки в большой комнате и мало смотрели телевизор, зато постоянно что-то придумывали, вместе и по отдельности – когда гуляли, когда помогали отцу по хозяйству. Время стало лететь быстрее, но это почему-то не пугало Мика: он будто перенесся в другое измерение, где нет ни школ, ни больниц, ни плохой погоды. Много позже он понял, что произошло: они просто вылупились из икринок, и теперь весь аквариум стал их общим пузырем, где плавалось свободно и где проступали, пока еще смутно, очертания большого мира по ту сторону стекла.

Поначалу они еще делали вид, что придумывают для мамы, но к исходу лета журнал начал жить сам по себе. В нем появились рубрики «Вопросы без ответов», с загадками собственного сочинения, и «В мире всего», куда они вклеивали отпечатанные узкими столбиками новости – как им самим казалось, уморительно смешные. Чтобы столбики были ровными, приходилось заранее размечать рукописные черновики. Кропотливую работу поручили сестре, и она, высунув язык от напряжения, считала знаки и отмечала, где надо добавить пробел или перенос. Она же рисовала заголовки, добавляла рамки и быстро снискала уважение братьев за аккуратность и каллиграфический почерк.

Начался учебный год. Мик по-прежнему ходил на костылях, но худшим его опасениям не суждено было сбыться. Главный хулиган класса ограничился тем, что назвал его Гнойным, а с другого конца социальной шкалы ехидно поинтересовались, как пишется «остеомиелит».

– Да пошли они, – беззлобно сказал Тео. – Может, тебе эта грамотность нафиг не сдалась. Бывают же профессии, где буквы не важны – вот моя, например. Ты лучше спроси его, как пишется… – он кинул на сестру взгляд через плечо и выдохнул конец фразы в самое ухо брата.

– А что это? – спросил Мик с опаской.

Ответ был дан всё тем же шепотом, и оба покатились со смеху.

На следующий день Мик триумфально взял реванш, задав свой вопрос ехидному отличнику. Хулиган оказался в числе немногих, кто в полной мере оценил шутку, и Мик был восстановлен в правах.

Они доделали тогда свой журнал и начали второй номер. А потом брату стукнуло четырнадцать, и ему подарили магнитофон.