Читать книгу Жестокий Умар. Миры - Алиса Кортно - Страница 2

– Это человек? Настоящий человек?! ,– с трепетом спросила я и кивнула на щуплого мужчину, одиноко стоящего у выхода из сектора прибытия. На нем были брюки и строгий пиджак из плотной темно-синей ткани, которая по всей видимости должна была спасти от лютого холода. Судя по бледному цвету кожных покровов, ткань с задачей не справилась либо он уже давно караулит гостей Умара, чтобы заработать на переноске багажа и тут уже ничего не поможет. По словам Молис не все знают, что эти услуги бесплатны и при виде человека щедро суют «пронырам» урулы, золотые монетки или разные ценные вещи. Дверь отъехала, спрятавшись в стене сектора и на площадке прибытия появились другие носильщики, но я не могла оторвать глаз от первого увиденного мной человека. Событие невероятное, удивительное! От восхищения улыбка не сходила с губ, мне хотелось запомнить каждую мелочь, каждую морщинку и впадинку на его лице. По возвращению долгими вечерами на Риспе я буду рассказывать о человеке и раскрыв рты обитатели отцовского имения и гости с соседних имений также с восхищением будут ловить каждое слово, боясь пропустить какую-нибудь важную деталь, а потом также собирать гостей и рассказывать о вестнице, которая видела человека, а человек был ну точь-в-точь как риспиец, только синий и в синем костюме.

Сектор прибытия представлял собой сравнительно небольшое помещение с закругленными углами, куполообразным светлым потолком и светлыми стенами. Слева от нашего корабля-рейки располагался закрытый шлюз, соединяющий сектор с внешним пространством, а справа – выход в главный порт Умара. Помещение неуютное, холодное, вызывающее желание поскорее уйти отсюда туда, где нет этих холодных стен и обилия искусственного света.

Только поднявшись на рейки, еще дома Молис сразу заявила всем присутствующим о моем особом статусе, поэтому несколько долгих моментов риспийцы благоговейно молчали и украдкой поглядывали на меня, благо натура скоро взяла верх и милые моему сердцу риспийцы вели себя привычно: на корабле болтали без умолку, на выходе суетились, кричали, перебрасывались шуточками и спотыкались о собственный багаж, который неприменно пожелали взять с собой. Корабль принадлежит империи Умар. По правилам нельзя брать с собой вещей, больше половины собственного веса, а еще лучше взять только золото, потому что Умар строил «норы», делающие полет с одной планеты на другую реальными и очень быстрыми не для перевозки «третьего костюма и шелкового платка». Мой багаж был очень скромным и состоял только из папки с записями и мешочка с золотом. Молис везла с собой три узких ящика с рисунками украшений, непосредственно готовыми украшениями и боги ведают с чем еще важным. Ей вызвались помочь двое риспийцев, и хлопоча о своем грузе, она не услышала мой вопрос.

– Ох, – раздалось сзади и все обернулись на этот вскрик, я тоже на миг оторвалась от человека. Одной сэвилье стало плохо, ухватившись за руку сопровождавшего ее мужчины с огромным родимым пятном на щеке, она опустилась на колени и казалось скоро потеряет сознание. Смысла расталкивать толпу риспийцев тут же бросившихся на помощь не было, и я вернулась к «моему» человеку, мельком заметив, что помогавшие Молис риспийцы, побросали ящики и тоже бросились узнавать не надо ли чем-нибудь помочь. Из помощников образовалась куча, из которой летели фразы:

– Надо дать ей воды.

– Воды! Воды! Срочно воды!

– У меня есть чай.

– Намочите бедняжке лицо!

–Что ты стоишь, как столб – сделай что-нибудь!

– Что?!

– По щекам ей дайте…легонько – моей лошади помогло.

– Бестолковые крикуны, разойдитесь – вы задавите ее.

– Позовите доктора!

– Мои коробки, – сокрушалась Молис, – помощнички! Живо поднимите их. Вы не представляете какой это ценный груз. Если уж вызвались помочь, зачем было бросать?! Будто без вас помочь некому! Бестолковые! Кто-нибудь помогите! О! Человек, человек: иди сюда.

– Бедная Ррынка! Два дня в карантине …я сама без сил.

– Боги, что же творится?! Что же теперь будет?

– Она выживет? Наденьте на нее пояс!

– Я боюсь!

– Сейчас набегут из карантина…и опять застрянем.

– Как ты можешь так говорить? Никакого сочувствия.

– Ну что ты причитаешь? Что причитаешь? Отойди от нее. Наговоришь опять…

– Разойдитесь, дайте пройти, – уверенно оборвал этот галдеж низкий мужской голос, после которого повисла небольшая пауза и разговоры скатились до полушепота.

А тем временем человек заметил мое внимание и направился ко мне уверенным шагом, я тоже медленно, медленно пошла навстречу. «Добыча» совсем близко, я разгляжу его поближе. Невероятно: настоящий живой человек на расстоянии метра от меня. Трое риспийских суток назад этот человек что-то делал: может, стоял на этом самом месте или отдыхал – неважно – между нами лежали невозможно огромные расстояния, миллиарды миров и вот теперь мы встретились. От одной мысли дух захватывает.

Человек очень похож на риспийца: у него есть руки, и ноги, и голова, и внешностью похож. И пять пальцев на руке! Единственное – цвет кожи более светлый, если не считать того, что сейчас почти синий, но клянусь, попади он на Риспу, никто бы сразу и не догадался, что это – человек. Такие же черно-коричневые глаза и темные волосы. Вот была бы потом шумиха: проглядели человека.

Он остановился за два шага от меня, чуть склонился и человеческим голосом с нотками услужливости спросил:

– Госпоже нужна помощь с багажом?

Какой восторг: он говорит! Слухи не врали, в отцовских вестниках писали правду: человек оказался умным существом, с которым оказалось возможно установить контакт. Мы оба знаем общий язык, наше понимание услужливости совпадает, а значит, с большой степенью вероятности, могу предположить, что и другие эмоции мы выражаем одинаково, а также без лишних слов оба понимаем желания друг друга: ему нужны золотые монетки, мною движет любопытство. Поразительно! Как такое возможно, чтобы в двух безумно далеких друг от друга мирах появились столь похожие друг на друга существа?! Еще немного, и я закричу и рассмеюсь от восторга, а пока от того же восторга онемела и с открытым ртом продолжаю рассматривать его. У человека глубокие морщинки вокруг глаз и большой нос с горбинкой – выдающийся такой нос, с выпирающими волосками – не то чтобы я присматривалась – просто этот нос невозможно пропустить, а волоски сами вылезают за внутренние границы ноздрей. Удивительно.

В наше почти бессловесное общение неожиданно вмешался другой человек со словами:

– Госпожа укажите на вашу поклажу, и я доставлю ее туда, куда нужно и во сколько нужно.

Этот человек оказался крупнее первого, румянее и ставлю все золото Риспы – наглее. Он плечом закрыл первого, завел руку за спину, сжал пальцы в кулак, а потом лихо вытянул вниз указательный палец и перенес руку вперед. Скоро нашлось объяснение этому движению: повторяя движение руки появилась тележка для багажа или попросту доска. Никаких колесиков, ни других элементов, связывающих данный предмет с поверхностью, не было: она парит в воздухе. Совершенно напрасно второй человек ожидал, что парящая над полом тележка удивит меня – в экспедициях мне подобные встречались. Как и все грузовые тележки она была красного цвета с черными полосками наискосок, чтобы выделяться во внутренней нежно-невнятной расцветке умаровских кораблей. Сколько я не пыталась на нее наступить – не выходило, доска увиливает, столкнуться с ней невозможно: она быстро уходит в сторону. К сожалению, и прокатиться на ней не получится: если твердо сказать «Стой! Я сяду на тебя» и подкрепить слова жестами, доска сделает вид, что согласилась и позволит на себя загрузиться, чтобы тут же запищать: «– Перевозка живого груза ограничена. Перевозка живого груза запрещена». Будет повизгивать пока не слезишь. Если захочешь кататься, надо хорошенько запомнить важное правило – кататься можно только на серых тележках.

Второй человек развел руки в стороны – тележка увеличилась в ширь, поднял руку вверх – тележка последовала за ней вверх:

– Некоторые госпожи находят это забавным и развлечения ради просят научить управлять ею. Это, конечно, отнимает рабочее время, но очень трудно отказать прекрасным госпожам, – во все зубы улыбнулся румяный.

Я уже летала на рейки, этот предмет мне знаком, но даже будь всё иначе, разве можно что-то сравнить с человеком:

– Это всего лишь тележка для багажа, – холодно ответила я и взмахом руки, велела ему отойти.

Мой первый человек оказался без тележки, а значит зарабатывал исключительно на своей человечности. На жалость рассчитывает: одиноко стоит у выхода: бедненький, замерший; и впервые прибывшие на Умар сэвильи думают: как же тут обращаются с людьми, что они вынуждены работать в таких условиях?! Обязательно нужно помочь.

– Можно потрогать тебя, – прямо сказала я первому.

В глазах человека вспыхнули огоньки радости, на губах заиграла победная улыбка. Замершее лицо преобразилось в нагловатую, самонадеянную физиономию. Но он быстро себя одернул, вернулся в образ и потрепав пуговицу на пиджаке, ответил: – Какая часть тела интересует госпожу?

– Рука и лицо. Сколько?

– О, ну что вы? Какие деньги…, – недоговорил он и закашлялся.

Кашель был самый настоящий. Прокашлявшись он загнул рукав пиджака и протянул правую конечность ко мне. Неожиданно мой восторг отпугнул его, он резко одернул руку и с недоверием спросил: – Вы случайно не из тех… людей не едите?

Странный вопрос. Никогда не слышала, чтобы риспийцы или хозяева этой планеты, употребляли в пищу людей, при нашем общем сходстве это равносильно каннибализму. Скорее всего, какие-то местные байки:

– Нет, конечно, – расстроенно ответила я, ожидая, что он испугается, развернется и уйдет. Боги были милосердны, человек снова протянул мне руку. Едва справляясь с нахлынувшими эмоциями, я погладила его по ладони и улыбнулась, давая понять, что всё в порядке. Человеческая кожа на ощупь более жесткая, грубая – или кажется таковой у конкретно этого человека. Пальцы такие же, как у риспийцев! Видны вены на запястье! Дело дошло до лица: человек чисто выбрит, волосы на голове короткие, жесткие и колючие. Наши мужчины так редко стригутся. Я осторожно развернула его голову вбок, чтобы разглядеть уши и с восторгом выдохнула: – Уши! Такие же как у нас!

– Да госпожа, – отозвался человек и пошутил, – чистые уши: только прошу не проверяйте и не ковыряйтесь.

Не сказать, чтобы мое любопытство было удовлетворено полностью или начало удовлетворяться, но осмотр надо было заканчивать. Молис воспользовалась услугами носильщиками, драгоценные ящики были водружены на тележку, покорно следовавшую за хозяином, и она взглядом позвала меня к выходу.

– А что некоторые заглядывают?, – спросила я.

– Бывает, – улыбнулся замерший человек, его зубы стукнули о зубы.

– А что еще делают?

– Не спрашивайте госпожа, не удобно говорить такие вещи вслух при столь достойной госпоже, -ответил он, намекая на то, что если я достойная госпожа, то на этом осмотр закончится, а если недостойная – попрошу раздеться дальше, а то и хуже – уйду не расплатившись.

И тут вышло маленькое недоразумение, которое чуть было не вылилось в большой скандал. Молис уже давно живет на Умаре, поэтому все заботы по переезду взяла на себя: заказала гардероб, подыскала жилье, рассчитала нужное количество золота на необходимые траты: я не представляю ценности денег, так как сама почти ничего не покупала. Больше всего хлопот вышло с тем платьем, в котором мне предстояло лететь, так как подобные платья наша портниха никогда не шила и отчего-то никак не могла понять объяснений, Молис пришлось трудиться над этим платьем в синюю клетку вместе с ней с самого начала и до конца. Проблемы возникли и с самой тканью: трудно найти легкую, теплую ткань спокойных расцветок в мире, где не бывает зим и не терпят скучных нарядов. Пришлось ткать на заказ. На Умаре только сокровища могут носить одежду из желтых тканей и даже пояса из кожи не могут быть желтыми и не то, чтобы кто-то специально следил за этим – просто после нескольких несчастных случаев, когда сокровища решили поприветствовать «своих», а те пропустили удар и остались без головы, это правило как-то само прочно укоренилось. К теплому платью в районе пояса пришит отрез в форме прямоугольника. В этом потайном карманчике сэвильи Умара хранят платки, украшения, деньги и прочие мелочи. Вот туда Молис перед посадкой и положила вышитый бисером кошелек, набитый золотыми монетами. Глядя на промерзшего человека я без сожаления достала кошелек и отдала человеку. Он недоуменно поднял бровь, и я подумала, что он удивлен моей скупостью. Молис ведь знает, что я не умею обращаться с деньгами и вряд ли бы дала большую сумму. Тогда я решала добавить одно из надетых на мне украшений, как подбежала Молис, впилась руками в подаренный кошелек и закричала: – Что это такое?! Грабят! Грабят! Я сдам тебя властям мелкий жулик! Позовите охрану!

Молис бросила клич и налетели риспийцы, которых долго звать не приходится. Нас окружили и завалили вопросами: – Что происходит?

– Вестницу говорят обокрали.

– Какой ужас!

– Да на Умаре есть воры….

– Где вор! Кого бить?!, – отшутился риспиец.

– Разойдитесь, – закричал знакомый, уверенный голос лекаря, – сейчас пропишу ему лечение.

– Да это же человек, только не бейте его, на нем долго будет заживать…

– И что теперь людям всё позволено?!

– Не толкайтесь, дайте на вора посмотреть.

– Да он дрожит от страха. Давайте просто сдадим Умару – пусть сами разбираются.

Видя такой поворот дела человек отпустил кошелек и замотал головой и с укоризной и надеждой посмотрел на меня.

– Верни кошелек, это – подарок, – велела я.

– Что бы это ни было, ты сильно переплатила, а это называется мошенничеством. Сейчас власти во всем разберутся. Где охрана!, – закричала Молис.

Дверь сектора прибытия отъехала в сторону и внутрь вошли двое военных и очень быстро нашли меня взглядом и направились в найденном направлении. В империи Умар все вопросы порядка и управления решаются военными, хотя тонкостей и деталей я не знаю: не знаю, как в реальности всё происходит. Хозяева этого мира называют себя потомками монукени. Монукени, значит, боги, то есть они совсем не скромно называются себя потомками богов и если вы прибыли в их мир, значит согласились принять высокомерие, надменность, холодность хозяев. А если вы не готовы относиться к этому спокойно, с некоторой долей иронии и с мыслью о том, что миры прекрасны разнообразием, то вам лучше сюда не прилетать. Нет. Потому что хорошо такой визит не закончится. Между собой они общаются на нескольких языках. Некоторые слова, перекочевавшие в общий язык, выбранный для общения разных рас и людей, могут изменяться по числам и те же самые слова могут не изменятся никак, и в обоих случаях это будет правильным.

Военная форма потомков серая с нашивками. Если форма посветлее и нашивки черные, перед вами обычный потомок, если форма чуть темнее и нашивки желтые – сокровище; по цвету нашивок их еще прозвали золотыми. Всё хорошее в сокровищах заканчивается на слове сокровище. Этих двоих с черными нашивками отправили сокровища, что остались за закрывшейся дверью. Их там трое! Троих сокровищ отправили встретить меня! Двое из них стояли боком к двери и их почти не было видно, зато третьего просто невозможно не запомнить и не увидеть: он головы на полторы, а то и на две выше среднего потомка, плечи широкие, руки огромные, не руки – капканы, голова совершенно лысая, лицо будто строгали из камня грубыми резками: тут отрезали, как получилось, там отсекли, как могли. Громила больше походил на дышащую статую, чем на живого потомка – и если б не живые глаза, то сходство было бы полным. Перед тем как дверь закрылась мы встретились взглядом и тот ничуть не смутившись, оценивающе окатил меня с головы до подола платья.

Двое потомков с черными нашивками быстро добрались на меня, на ходу разгоняя риспийцев на общем языке:

– Тишина! Тишина! Не задерживайте высадку! Проходим дальше в сектор прибытия! В чем дело? Почему вы стоите плотно? Рассеяться.

– Плотно, – подхватили риспийцы и послышался смех.

– А нам нравится стоять плотно…хи-хи-хи.

– Расходитесь! Или отправим вас обратно в карантин, – заявил потомок.

Я наклонилась к Молис и с раздражением прошипела: – Ты создала проблему: мне скандал не нужен. Живо отдай кошелек и разгони толпу!

– Как пожелает ясная вестница, – шепнула Молис и посмотрела такими глазами…таким взглядом. Что за сэвилья моя няня! Этот взгляд призван вместить всю глубину безграничной любви и преданности, ее самые лучшие и чистые устремления, которые были неблагодарно отвергнуты. Но она, из-за той же любви и безграничной преданности молча сносит несправедлиые упреки и неблагодарности. Этот взгляд обязаны освоить все желающие манипулировать добрым отношением к собственной персоне.

– С прибытием на Умар, ясная, – склонили голову те, что с черными нашивками, – человек доставил проблемы?

Недовольная Молис всунула кошелек в руки человеку и громко заявила: – Это ошибка, он не вор! Разойдитесь, идите к выходу! Всё! Всё! Не на что тут смотреть…ну что ты уставилась, Ириса: иди, говорят.

– Всё в порядке. Произошло недоразумение, – ответила я военным.

Долго уговаривать риспийцев не пришлось: пока толпа расходилась и медленно продвигалась к выходу, Молис буравила взглядом стену, а это определенно означает, что она обиделась. Молис – незаменимая помощница: если она за что-то берется, то делает это хорошо, добросовестно вникая во все детали, но на тех правах что совсем недавно была моей няней, позволяет себе и обидеться, и высказаться, и вести себя так, будто я – ее нерадивая, капризная дочь, постоянно доставляющая хлопоты. Не единожды мне приходилось мягко ставить ее на место: проблема в том, что на этом месте оставаться она не хочет, а я не могу и говорить, и действовать с ней даже чуть более жестко, потому что искренне привязана к моей нянюшке, да и здесь на Умаре, она нужна мне как никогда раньше. Характер у Молис тяжелый, отчего-то она всегда больше ожидает дурного, чем хорошего – удивляет, как ее взяли нянчить вестницу, но обиды у Молис не настоящие: она всего лишь ждет, что я признаю ее правоту, если этого не сделать: между нами ничего не изменится: она всего лишь будет обижаться чуть подольше, ну и, конечно, позже припомнит мой «промах», повторяя, как молитву: «– ну я же говорила, ну я же говорила…».

– Мы проводим вас до выхода из Главного Порта, – прервал наше молчание потомок с черными нашивками, – проводим прямо до аплана. Он уже ждет.

– Меня должны встретить вестники, – сказала я.

– Мы настаиваем, – резко ответил второй и они переглянулись и пошли к выходу и там встали, и завели руки за спину, давая понять, что не отстанут, пока не проводят. А умарцы вроде приятней потомков в экспедиции, подумала я, – в подобной ситуации военные в экспедиции отвечали «у тебя нет выбора» и могли встать рядом, глядя сверху вниз, потому как в большинстве своем они выше риспийцев, и будут ждать, пока ты не сдашься. Не передать как подобная манера раздражает, заодно воспитывая терпение.

Когда мы остались в секторе почти одни, я сдалась и сказала: – Ты была абсолютно права, я переплатила.

Молис тяжело вздохнула, расцвела в улыбке и признала: – Да, да. С моей стороны было опрометчиво поднимать шум. Дома ты всё расскажешь ….

– Обсуждать тут нечего. Закроем эту тему навсегда.

Мы последние зашли в проход, ведущий из площадки прибытия в сектор ожидания. К тому моменту золотых там не было, но ясно и было ясно еще на Риспе – следить за мной будут. В проходе светился потолок с закругленными углами, светились стены и пол и оттого воздух будто бы тоже светился и было непонятно какого цвета это помещение и каковы его размеры. Не сказать, чтобы свет ослеплял до слез, но было ощущения, что меня просвечивает насквозь. Проход вел всё прямо и через пару минут мы подошли к закрытой двери и там, прямо из света появились две сэвильи расы потомков. Этот фокус был чем-то новым и раздумывая этим, я решила, что меня все-таки немного ослепило, поэтому из-за обилия света присутствие в проходе двух сэвилий осталось незаметным либо там имелась также незаметная дверца. Сэвильи потомков красивы – мне не доводилось встречать не красивых. Возможно, они специально отбирают самых симпатичных в такие места, где есть представители других рас – загляденье, фарфоровые куклы покраснеют от зависти – правильные черты лица, прозрачная белоснежная кожа и большие глаза, идеально выверенный носик, и светлая река густых волос. Пока я разглядывала умарских красавиц и гадала откуда они могли появиться, раздался мерный гул чего-то открывающегося. В стене появились прямоугольные ниши.

– Положи на них руку, – предложила Молис и продемонстрировала, что нужно делать. После того как ее рука оказалась на этом предмете, из стены появились широкие, белые наручники и застегнулись на запястье, а еще маленькая игла уколола палец и высосала немного крови.

– Это не больно, – прокомментировала Молис, – последний контроль по карантину.

Сколько бы Молис взглядом не указывала на нишу, я не стала этого делать: Ральф Форст в свое время запретил брать кровь вестников для каких-либо анализов. У выхода одна из сэвилий– потомков в серой военной форме с черными нашивками десятника холодно задала ожидаемый вопрос:

– Госпожа боится проходить процедуру?

– Я …

– …вестница Сьюэли Форст, ваш приезд выделен в анализаторе особым событием. Не стоит беспокойства, Умар соблюдает договоренности. Анализатор измерит частоту дыхания и температуру. После этого вас пропустят.

– Анализатор и так измерит, – сказала я вслух, вместо того, чтобы тихо подумать.

– Вестники так похожи друг на друга, госпожа Форст: боятся вида крови…, – ласково прожурчал ядовитый голосок госпожи с Умара и под конец она неумело улыбнулась. Потомкам непривычно улыбаться, а эта постаралась изобразить что-то похожее на улыбку и старалась, как могла.

– Нет!, – твердо сказала я и с силой бахнула рукой по нише. Это случайно вышло: из-за обилия света я не рассчитала расстояние. Руку тут же сжали широкие держатели, больше похожие на наручники и все было точно также, как у Молис, даже иголочка появилась – появилась, но не уколола. От удара по нише госпожа вздрогнула и разозлилась. У потомков все эмоции можно прочитать в глазах в самом прямом смысле этого слова. У этой расы цвет радужной оболочки глаз меняется от светло-серого до насыщенно-зеленого. Цвет меняется в зависимости от настроения и испытываемых эмоций. Можно сказать, у них один цвет глаз на всю расу – неизвестно какой: если потомок чем-то недоволен – глаза светлеют прямо скажем на глазах, если чему-то очень рад – они становятся тепло-зеленого цвета. Если очень-очень разозлить потомка, что я однажды имела возможность наблюдать, то можно увидеть такую светлую радужку глаз, будто никакой радужки и вовсе нет. Жутковатое зрелище. Руководитель экспедиции от Риспы профессор Сиоби и мой дорогой друг Дэни придумали теорию, по которой выходило, что мимика потомков слабо развита по той причине, что именно глаза взяли на себе основную роль в деле невербального общения между представителями этой расы. Оттенки радужной оболочки честно говорят о настроении потомка, о хорошем расположении или, наоборот, плохом отношении к тому, на кого смотрят. Всё отражено в глазах, которые не способны солгать. Потомки не могут менять цвет глаз по желанию разума.

Из-за этой особенности им не столь нужны иные невербальные средства общения: у них слабо развита мимика: почти невозможно увидеть на лице потомка широкую улыбку, привычное в нашем понимание выражение грусти или печали, также вы вряд ли услышите от них крик, ругань, звонкий смех и радостный вскрик приветствия. Они не будут размахивать руками и вообще аккуратно пользуются какими-либо жестами. Когда я волнуюсь, не знаю куда деть руки, мне постоянно хочется что-то потрепать, погладить, размять, у этих – все в порядке, руки всегда на месте – чтобы выразить эмоции им достаточно легкого изменения цвета радужной оболочки. Посерели глаза считай – нервы у приятеля сдали. Все в глазах, все в глазах. Глаза умаровской сэвильи посерели – она злилась, я – тоже. Обменявшись недовольством, мы обе решили, что на этом общение стоит прекратить, как раз потомок с черными нашивками приказал:

– Дорогу вестнице!, – и сэвильи исчезли в свете – там точно есть неприметная дверца! И после этого открылась вполне видимая дверь.

Сектор ожидания огорожен от прохода свободным пространством и прозрачной стеной, и увиденное за этой прозрачной стеной производило сильное впечатление. Бесконечные стены упирались в сводчатый куполообразный потолок, выложенный маленькими глянцевыми треугольниками красного, желтого, коричневого, синего и зеленого цветов, под ним идет полоса белого цвета, которая плавно переходит на стены. Наполовину утопленные в стену колонны выложены такими же разноцветными треугольниками. На зеленом полу прямоугольные вставки повторяют орнамент потолка и колонн. Цвета перетекают из одного в другой, перетекают и дополняют. Это место еще лучше, еще интересней, чем мне рассказывали. Здесь особая атмосфера величия перекрестков миров. Смешались языки; в наполненном, живом, гудящем секторе риспийцы, потомки и люди проходили рядом друг с другом и не обращали внимание на столь удивительное соседство. Неподалеку за стеклом три сэвильи с Риспы смеялись над шуткой носильщика, за несколькими установленными в секторе круглыми стойками, в которых плавали риспийские рыбки, отправляющиеся в полет потомки забирали браслеты-билеты и бирки и отвечали на вопросы говорливых риспийцев. Воздух пропитан незнакомым, тонким ароматом, который напоминал о роскоши. По правую руку, вдали видны пункты приема пищи, так на Умаре называется любое место, где можно поесть – ППП – огорожены прозрачными стенами, чтобы запах пищи не портил общий аромат сектора. Потомки жутко носасты: их раздражают резкие ароматы и смешение даже спокойных запахов еды тоже раздражает. Прелестная цветочная риспийская поляна способна довести потомка до приступа удушья.

Издалека женский, звонкий голос закричал: – Смотрите, смотрите, тут вода бьет прямо…оттуда. О, как красиво! Ох, там что-то плавает…Ооооо

– Жууууть. Ее на Риспе слышно, – недовольно заметила Молис, поморщилась и первая вышла за стеклянную стену и принялась живо крутить головой из стороны в сторону в поисках вестников, как будто создаваемые вихри могли как-то ускорить процесс их появления. Аромат сектора был не ярким и всё же перебивал мои духи. Подобное мне уже встречалось в экспедициях: потомки нейтрализуют все запахи «стирателем» и вводят один единственный запах, чтобы чувствительные носы потомков не «спотыкались» об яркие ароматы риспийцев или иных пассажиров. Избалованный обилием запахов риспийский нос «чувствовал» растерянность: одно и тоже, и тут одно и тоже и сейчас одно и тоже?! Боги мои, что за стерильность?!

Предстоящая встреча с вестниками волновала меня не меньше, чем само путешествие на Умар. Сам будучи вестником, отец недолюбливал их и в нашем доме они были редкими гостями. После смерти отца прошло три праздника Весты, где вестники присутствовали в большом количестве и, мне казалось…нет, мне не казалось: они приезжали в далекое имение Ральфа Форста только для того, чтобы посмотреть на подросшую младшую вестницу и это внимание смущало меня, выросшую в узком кругу соседей и домочадцев. Я помню, что с кем-то из них разговаривала, танцевала, переписывалась и да простят боги – переписываюсь до сих пор, записывая всю хронику нашего знакомства на каждого отдельного вестника в специальный дневник и одним успела увлечься так сильно, что запомнила его очень хорошо, но в массе своей они остаются незнакомцами или позабытыми знакомыми. Во всем виновата детская память.

Взросление ребенка хилами любой расы, будь то потомок монукени или риспиец, сильно отличается от взросления человеческого ребенка. Продолжительность жизни хилами значительно дольше, чем у людей, взросление идет значительно медленнее, знания накапливаются неравномерно, скачками и урывками, да и взрослом состоянии память и восприятие отличается от человеческой. Профессор Сиоби как-то дал мне почитать интереснейшую статью из умарского анализатора «Отличие и общее хилами и человека» и чтобы не забыть, я оставила бумагу при себе и временами перечитываю. Там был приведен пример, когда волею судьбы ребенок потомков монукени попал в человеческий Умар-Уот, в человеческий приют для брошенных детей и через три года по времяисчислению Риспы, мальчика признали отстающим в развитии. После трех лет жизни наше развитие замедляется, ребенок помнит только близких, быстро забывает тех, кого видит даже периодически постоянно, и он совершенно неспособен к обучение. По достижению трех десятков лет он осваивает лишь небольшой словарный запас и навыки ухода за собой. Только после этого периода возможно обучение чтению и счету, но признаться, это тяжелый труд: каждый день надо повторять одно и тоже, одно и тоже. Каждый день ребенок заново открывает для себя буквы и цифры, не помня события вчерашнего дня, плохо помня прошлый день, а в иные дни помня всё отчетливо, зато нельзя сказать останутся ли эти воспоминание на следующее утро. Плохая память – особенность развития сначала ребенка, а потом и подрастающего хилами и лишь по достижению первой сотни лет, которая называется Порогом, память постепенно улучшается, по крайней мере больше не бывает больших провалов в памяти, порой вспоминаются события из детства, которые казалось бы навсегда были забыты. Удивительная память хилами – остаются больше ощущения, чем воспоминания: мы не глупы, мы просто забываем. Свое детство помню одним большим днем или лучше сказать одной большой рекой событий, плавно сменяющих друг друга. Это хорошая, светлая река вобрала всё самое лучшее, что может случится в детстве, там много света, смеха, тепла, объятий, поцелуев и долгих разговоров взрослых, когда я убегала в сад с моим дорогим другом Дэни и задрав головы мы смотрели на звезды и были совершенно точно уверены, что полетим к этим звездам. Как часто детские мечты остаются мечтами, а вот наши сбылись. Ясный день детства оборвался смертью Ральфа Форста – моего отца и теперь во время тянущейся без конца ночи я прилетела на Умар за ответами: хочу знать, что погубило его. Как так случилось, что последнее сокровище Риспы погибло на Умаре при очень странных обстоятельствах и вестников устроили объяснения золотой службы Умара без малейшей тени сомнений? Для задуманного дела будет важно участие вестников, а я совсем недавно отметила свой Порог в кругу домашней прислуги, соседей и нескольких друзей отца, случилось это незадолго до визита на Умар, так что ждать чудес вроде: «О, я этого вестника помню» не стоит. Увы, моя память может серьезно подпортить всему делу. А вестников тем временем не видно и Молис обернулась и растерянно пожала плечами.

– Если госпожа желает, можно покинуть порт отдельным выходом. Вас никто не увидит, – предложил потомок с черными нашивками.

– Немного подождем, – ответила я.

– Смотри, смотри, – кричала в секторе все та же риспийка и толпа так удачно расступилась, что можно было увидеть и риспийку и вызвавший восторг фонтан. Кажется так называется устройство, в котором вода бьет снизу, от пола и разливается в ограниченной стенками емкости. Большой емкости с низкими стенками-ограждениями из серого-розового камня. По кругу установлены прозрачные фигуры рыбок, от которых тонкими струйками льется вода и весь этот поток множества струек создает узор паутинкой из воды. В двух противоположных точках ограждения –как посмотреть: спереди и сзади или слева и справа, вода с рыбок стекает прямо на ограждение, а оттуда вниз и под пол и пол в том месте прозрачный, так что под ногами виден маленький водопад. Вода успокаивающе журчит, наполняет воздух приятной влагой. Несколько потомков недовольно глянули на шумную риспийку и, молча, прошли мимо, еще группа корминов и сэвилий расы потомков остановились возле фонтана и глаза у них были зеленый бархат. И вот они остановились и засмотрели, наслаждаясь красотой. Наше понятие прекрасного до настоящего момента совпадало: только реакция отличается. Эти потомки видят фонтан в первый раз – и если риспийка громко выразила своё восхищение – он и правда чудесный, то потомки будут стоять и смотреть, будут наслаждаться молча. Они это называют «задержать взгляд», у риспийцев тоже есть похожее выражение, но процесс сильно отличается по времени. Потомки надолго задерживают взгляд, который становится несколько отрешенным, мыщцы лица расслабляются, радужная оболочка глаз становится ярко-зеленой и выглядит со стороны это странным и так, будто потомки получают от созерцания прекрасного какую-то энергетическую или эмоциональную подпитку. В экспедиции потомки бывало заглядывались на наших сэвилий – в такой момент говорить с ними очень сложно – спрашиваешь их, спрашиваешь, говоришь, какой он остолоб, а он будет стоять и молчать. Самое лучшее отойти и подождать, пока бедолагу отпустит. Я оглянулась на Молис и снова на тех потомков в тот момент, когда одного из них задел плечом какой-то мужчина в черном плаще. Из-за толпы было непонятно кто это и что произошло дальше, как толпа вновь схлынула и открылся вид на фонтан, но те потомки исчезли с прежнего места, что было странно – им еще стоять и стоять там, зато появились вестники! Сначала я услышала «Ясная…ясная! Мы здесь! Прости: ваш рейки должен был сесть в другом секторе», а потом из толпы вышли несколько вестников и впереди всех шел тот, кто прокричал приветствие. Его лицо показалось мне смутно знакомым, а лицо у него упитанное, добродушное и располагающее. В отличии от остальных вестников подстрижен он коротко, на манер умаровских потомков. Он полноват, как сосед по имению – который неудачно прыгнул с обрыва, переломал руки-ноги-спину и очень долго не мог ходить и оставался в постели. Так пока кости заживали, любимая жена откормила его до брюшка, упитанных боков и мясистых щек. Вестники одеты в черную военную форму на умаровский манер с серебристыми нашивками – когда Умар и Риспа и еще три расы хилами создали совет рас, чтобы помогать друг другу в решении серьезных проблем, то есть таких проблем, которые в одиночку решить не могут, Умар одел всех союзников в подобие своей форме. Этот широкий жест вызвал много недовольство среди тех, кто хотел бы сохранения собственной уникальности и еще по каким-то надуманным причинам решил быть недовольным. Постараюсь быть справедливой: отличная форма, истинно вестнический цвет – черный – надо же было как-то выделяться на цветастой Риспе и мне придется привыкнуть, потому что отец такого почти не носил и мне не доводилось. В толпе спешащих людей, крикливых риспийцев и скупых на эмоции потомков они выделялись. На заре создания Риспы, как написано в Первой книге Альмахатери вестники внешне отличалось от риспийцев и выглядели «как боги». Более подробно не описывается. Будучи прямыми потомками Альмахатери и ее детей – вестники – настоящие потомки богов. Ее дети и наследники, которым велено защищать миры Альмахатери. Двадцать семь эпох минуло, вестничество успешно плодилось с риспийцами и за столько времен если какие-то внешние отличия были, то стерлись. Но вот само ощущение, самый внутренний сок, который воспитывается с детства не стереть. Нас с рождения, с первых шагов готовят к службе Альмахатери, к воинской службе, к тому, что именно мы – защитники миров Альмахатери – Риспы – за долгие годы, перетекающие в долгие жизни оттачивается осознание своей особой роли и это не может не отразиться как на внешнем виде, так и на внутреннем ощущении. В этом деле, правда, не обходится без перегибов.

Отец считал вестников высокомерными, самовлюбленными, тупоголовыми фанатиками – да простят боги- и с этой фразы в узком кругу друзей начиналась длинная речь, обличающая все недостатки вестничества в целом и «особо тупоголовых» вестников отдельно. Трудно спорить с тем, кто покинул эти миры, у него была страстная и живая натура, а живым свойственно заблуждаться. К тому же у Ральфа Форста был повод нелюбить вестников, да пребудет он в лучших мирах. Мне бы сейчас не помешало немного уверенности и спокойствия: не зная куда деть руки, я теребила пришитую к платью сумочку и раза три кивнула головой, как бы говоря: «Я вас вижу и приветствую, я вас вижу и приветствую, я вас вижу…». Обогнув Молис и оставив остальных позади, тот пухлячок, который показался смутно знакомым радостно и громко сказал:

– Вот она, наша красавица! Как же я рад тебя видеть!, – потом взял поданную руку, поцеловал и приложил ко лбу.

Традиция целовать руку вестницы и после этого прикладывать ко лбу именуется «приложением».

Вестник отпустил мою руку и порывисто и крепко обнял меня. Очень крепко: из легких вышел почти весь воздух и с трудом заходил обратно, в левом боку что-то подозрительно хрустнуло и тихо заныло. Чересчур теплый прием ставил в неудобное положение. Болтая ногами в воздухе под любопытный взгляд вестников и умилительный взгляд Молис, мои щеки вспыхнули всеми красками заходящей звезды Риспы. «Если каждый каждый вестник будет так приветствовать, то я возвращаюсь обратно домой», – подумала я и сказала вслух, стараясь не переборщить с недовльством:

– Верни меня обратно!

Тогда он поставил меня на ноги, взглянул и со смехом в голосе сказал: – Кажется, я слишком сильно по тебе соскучился…

– О, Рон. Рон Уэарз, я тоже по тебе скучала, – проворковала Молис и он поспешил уделить ей внимание и тоже обнял.

Рон? Рон! Рон? Аааа! Рон Уэарз! Это же один из моих ближайших друзей – одно время так долго гостил в имении «Красный тюльпан», что можно сказать поселился там и был в числе немногочисленных вестников, которым отец позволял являться туда и кого считал «не совсем идиотом». Еще он присутствовал на моем Пороге и по возможности мы обмениваемся посланиями. Имя Рона Уэарза вместе с подаренным портретом есть в списке «двадцать вестников, которых я точно должна помнить». Это был провал, такая неудача и сразу после прилета! Так горько осознавать свою беспомощность, будто и всё задуманное теперь обречено на провал.

– Почему вас так долго держали в карантине? Что-то случилось?, – спросил Рон.

– Ничего страшного: у двоих риспийцев был небольшой кашель, а службе по карантину большего не надо, – ответила она.

Рон обернулся и сразу всё понял. Не зря же мы добрые друзья: он кивнул, ободряюще улыбнулся и широким жестом позвал:

– Веди нас ясная вестница: лучистая, светлая, смелая…

– Хватит. Пока лести хватит. Куда вести-то? Я ничего здесь не знаю, – шепнула я.

Рон. Солнечный Рон Уэарз, не унывающий, веселый, добрый, такой открытый, что иногда хочется взять и закрыть, в запасе у которого много интересных историй и сказок и легенд и просто проболтать он может до риспийского рассвета. Если есть возможность узнать и увидеть что-то интересное – Рон может забыть о сне и тащить сонную вестницу на плече до самого водопада «Три чаши». А однажды отец за что-то рассердился и вылил на него несколько ведер воды – отец же сокровище, для него не составляло труда сидеть в удобном кресле, одновременно низвергая на провинившегося свой гнев – вот Рон стоял посреди двора, а сверху на него лилась и лилась вода. И еще поток не иссяк, как вестник Уэарз хохотал на весь сад. Столько в нем добродушия и какой-то простой и самой настоящей правды, что отец злиться дальше не мог и отправил прогуляться на денек со словами: «проваливай, чтоб я тебя до завтра не видел». Ни каждый удостаивался таких теплых слов даже после одного ведра воды.

– С прибытием, ясная, – сказал другой вестник.

– Добро пожаловать, – поприветствовал третий, остальные с любопытством и теплотой поглядывали на прибывшую вестницу.

Получив нужную поддержку, я направилась к фонтану, остальные следом и, понимая, что я понятия не имею куда идти, Рон шепнул:

– Левее, к прозрачной двери.

– Благодарю, – шепнула я.

– Не беда! Мы подружимся заново в третий – нет – в четвертый раз. Зато я помню тебя такой, – он рукой отмерил расстояние меньше метра от пола, а далее по нарастающей: – и вот такой, и такой, и мне приятно видеть тебя такой.

– Потому что я сам такой – никакой, – съязвил кто-то из вестников.

– Эээ, – возмутился Рон и заулыбался.

Недалеко от фонтана располагались прозрачные кабинки в форме шара, поднимавшие и спускавшие потомков вверх- вниз по уровням. Потомки называют эти кабинки ирутосами или подъмниками. Моим любимым развлечением в экспедициях было катание в этих кабинках, иногда я могла увлечься этим занятием часа на два. Кабинка едет вверх или спускается вниз, сквозь прозрачные стены видны застывшие мгновения чужой жизни. О чем они говорят? О чем думают? Все равно что побывать на выставке картин. К сожалению, Дэни не разделял этого развлечения, поэтому по большей части я каталась одна. Внутри кабинки есть поручни и скамейка, играет приятная музыка и единственным минусом является то, что там холодней, чем в остальных общих частях корабля. В каютах, лаборатории, в риспийских секторах мы устанавливали температуру под риспийцев, потомки же предпочитают более низкие температуры. Я садилась на скамейку, укутывалась в плащ и наслаждалась поездкой с книгой в руках или с альбомом с зарисовками, редко сама нажимая кнопки. В этом не было нужды: кабинка пользовалась спросом. Входящие потомки замечали меня, потом делали вид, что не замечают и ехали дальше по своим делам. Когда ты делишь территорию с разумными существам другой расы, будь готов ко множествам странностей. Это сейчас я понимаю, что странно просто так кататься на ирутосаме, но клянусь богами, по первости даже профессор Сиоби находил моё увлечение вполне понятным.

Полупрозрачные двери кабинки распахнулись, я улыбнулась в предвкушении интересной поездки и не ошиблась. Прежде всего зашли вестники, потом двое потомков с черными нашивками, Молис и все влезли – шар растянулся в стороны и пол вытянулся в ровную линию и лишь углы остались закругленными. Мелькали уровни, картинки сменялись одна за другой. В Главном Порту Умара кабинки летели не только вверх-вниз, здесь прозрачные «шарики» летали на одном уровне, по кругу – если кто не успевал попасть на рейки, это здорово сокращало путь до нужного сектора, но на этом не всё: некоторые кабинки летели вверх и наискосок, вниз и тоже наискосок. На одном из секторов из общей толпы взгляд наткнулся на странного мужчину: высокого, на голову выше потомков, очень худого с серо-зеленым цветом кожи, узким, вытянутым лицом и черными, круглыми глазами чуть навыкате. Это что тоже человек? Чтобы лучше разглядеть я потянулась поближе и уже, когда кабинка, мягко проплывала вниз, покидая этот уровень, заметила невдалеке от того мужчины похожую на него сэвилью: тоже высокую и очень худую, скорее даже – костлявую.

– Это Оки, – сказал Рон, не сводивший с меня глаз, – если вдруг останешься одна, потеряешься, то смело обращайся к Оки за помощью, потому что это единственная раса в мирах, где абсолютно все представители порядочны и умны и отзывчивы и …честны. У них много достоинств. Надо же так?! Хотя такого не будет – одна ты не останешься и не потеряешься. Кормин Ринерик Уэарз велел не отходить от тебя ни на шаг, организовать и оспровождение и защиту. Мог бы и не приказывать, ясная, мне приказ не нужен. Вообще, он тут раскомандовался…, – тут болтливого Рона кто-то из заботливых братцев-вестников ткнул в бок и, взяв ровно один вдох на размышление, он резко поменял тему: – для тебя всё готово. Сэвилья Милия докупила всё необходимое – и ткани, и нашла портниху, а…еще что-то важное…а – заказала украшения на первое время – взять же из дома почти ничего нельзя, как в грузовом рейкиа будет выделено место – привезут всё, что пожелаешь. Скажу честно – твоя няня выбрала неудачный дом – много квартир, много потомков, все ходят туда-сюда, еще в окна подглядывать начнут. Мы выкупили на время все, что можно было выкупить поблизоти…, – тут опять Рона ткнули в бок и он уже не брал время на раздумия, а поменял тему что называется на ходу: – прости, но не понимаю, что тебя потянуло на Умар. Скукотища серая! Посмотри на эти лица, – кивнул Рон на тех военных расы потомков, которые сопровождали меня, – Ооооо, – тоскливо протянул Рон, а те если и хотели что-то сказать в ответ – глаза у них и до того были серыми – если и хотели, то промолчали.

– Это не мир, это голимая тоска тоскучая – серая тоскующая тоска тоскливая. Еще и зад на охоте отморозил – всё что ниже пояса, всё отмерзло до потепления. Прости за подробности ясная, но мне нужна хоть капля сочувствия, потому что эти только и делают, что ржут. Никакой братской поддержки.

От таких признаний мои щеки залились краской и как назло никто не ткнул его в бок, чтобы заткнуть, а надо было бы.

– Бедный Рон. Здоровье – это очень важно – я напишу своей подруге – травнице, она попробует переслать грузовым рейки чудо-травки – ты быстро поправишься. А что конкретно болит?, – спросила Молис.

Сзади послышались смешки и Рон сказал: – Не то чтобы болит, Молис. Этот мир слишком холоден для вестников – вестнице здесь будет скучно и холодно, а местами опасно. Давай-те я посажу вас на обратный….

– Тебя попросили так сказать?!, – резко спросила я.

– Конечно. Многие просили и отражение в зеркале тоже просило: это не место для…

– Я так решила.

– Воля твоя. Я лишь хотел предупредить.

Кабина остановилась, двери почему-то стали одной дверью: круглой, выпуклой и когда она открывалась – просто заехала за стенки кабины. Надеюсь, в ближайшее время выпадет возможность посмотреть на Оки поближе, подозрительно много хорошего доводилось о них слышать. Посмотрим, что это за птицы.

Сектор, в который мы прибыли, намного больше сектора прибытия и ожидания. Стены здесь какие-то неровные: мало того, что они слегка наклонены, так еще имеют множеством выпуклостей и впадин. Цвета они грязно-бежевого со множеством серых и еще не понятно каких разводов. Впрочем, смотрится неплохо, и отдаленно напоминает пещеру. Для полноты сходства в нескольких уголках шумят водопады, стекавшия прямо по неровностям стен и дальше теряющиеся внизу, под прозрачным полом. Одну стену полностью занимало окно высотой где-то метров пятьдесят. Сначала показалось, что окно. То есть, наверняка, это окно и через него можно видеть Умар, но почему-то видны картинки, которых здесь быть не должно: звезды утопают в лиловой туманности и плывут по бескрайней реке без дна, без берегов, проносятся огромные камни и сталкиваются между собой. Когда камни столкнулись, я вздрогнула и продолжила смотреть, не в силах оторваться, как мерцает свет, сходятся вихри и расцветают точками далекие миры, несутся вечные путники, грозные скитальцы, приносящие гибель своему последнему и единственному приюту, в синих, темных океанах разливаются жемчужные речушки, грозная красота холодной вселенной, породившая хрупкую жизнь, тысячи и миллионы жизней – некоторые из которых осмелели и назвали себя разумной жизнью. Позади Молис шепотом жаловалась, а Рон довольно-таки слышно отвечал: – Все нормально…нет…отдала и отдала, это всего лишь деньги…нет, какой голод…

Этот диалог прервал кто-то из вестников, с раздражнием прошипевший: – Как ты смеешь обсуждать поступки вестницы?! Няня – вот и оставайся няней.

– Рон, куда дальше?, – не отрываясь от разворачивающихся вида миров спросила я.

– Любой выход, ясная, но лучше держаться правого края. Встаньте по обе стороны, – ответил Рон и обогнал меня на пол шага.

– Лучше следовать за нами. Отдельный выход. Никакого скопления. Слишком много РАЗНЫХ пассажиров, – предложили потомки с черными нашивками, сделав ударение на слове «разных».

– А вы кто такие?, – спросил Рон.

– Их золотая служба подослала, – ответила я.

– Направила, – поправил потомок.

Вестники встали и слева и справа от меня, так что мы с Молис оказались в защитном кольце.

– Выйдем с остальным, – отмахнулся Рон.

«С остальными, так с остальными», – с сомнением подумала я. Нужно быть осторожной в чужом мире. Рядом всегда должен находиться кто-то из своих, хотя бы потому что золотая служба не заявляла ни о каком сопровождении и, в случае провокации со стороны этих двух «пришитых» к моей юбке потомков легко заявит о том, что никого не отправляла. Я не доверяю потомкам от слова совсем: у этой расы если на бумаге не прописано и на десять раз не обговорено, значит ничего и нет: можно списать на недопонимание.

– Это анализатор выводит миры, – сказал Рон, заметив, моё любопытство огромным окном.

И словно подслушав, анализатор погас черным фоном и появилась красивая сэвилья расы потомков в светлом, сияющем платье, отчего больше была похожа на какое-то волшебное существо, чем на женщину из плоти и крови и приятным голосом заговорила: «С прибытием на Умар! Добро пожаловать в мир, где нет рабства и всем прибывшим предствителям инорасы милостью повелителя империи Умар Дорианом Агибом даровано право на жизнь, свободу и правосудие. Ознакомьтесь с правилами жизни и законами, прежде чем начать здесь жить. Это избавит вас и хозяев этого мира от трудностей». Сэвилья исчезла и появилась синий сверток бумаги, который развернулся и там появились знакомые слова. Этот свиток еще до приезда на Умар мне трижды передали разные службы Умара, в том числе золотые, передали коруны рода, считая что достали что-то очень важное, передал Рон и Ринерик Уэарзы с Умара и другие вестники тоже. Этот свиток есть среди тех бумаг, что я привезла на Умар как что-то по-настоящему важное. Итак, запрещается. Пункт первый. Запрещается убивать всех: представителей расы хилами, людей, собак, лютых, ворлуков и других высоорганизованных животных. Охота возможна на оговоренных территориях в отношении разрешенных животных. Если вы не уверены разумно ли существо – спросите об этом анализатор, в противном случае вы будете отвечать по законам Умара. Пункт второй. Запрещается красть. Без оговорок. Пункт третий. Запрещается насилие. Без оговорок. Пункт четвертый. Запрещается разрушение любых помещений, любого имущества Умара или личного имущества со смягчающими обстоятельствами. Пункт пятый. Запрещаются любые действия во вред империи Умар и сокровищ. Без оговорок. Пункт шестой. Запрещается любое вмешательство в дела империи, обсуждение законов, порядков и традиций хозяев этого мира. Без оговорок. Пункт седьмой. Запрещается покидать центральные сектора. Ваша жизнь может быть в опасности.

Это основные пункты. Есть еще книга, где более подробно расписаны все пункты и конкретные случаи нарушений, а также простейшие вопросы обустройства: поиск жилья, отличия центральных секторов от окружных, еда, помощь и прочее. Я не стала ее читать, понимая насколько это бесполезное занятие с моей-то памятью. Картинки на окне погасли, стала видна стоянка апланов, снаружи шел снег. Пушистые, толстые снежинки мягко падали на стоянку, светящуюся серебристым светом фонарей.

– Нас ждут два аплана. Это такие маленькие рейки, если забыла. И еще я нанял служанок. Сейчас на Умаре исириг – сто двенадцать суток снега, ветра и тепла. И хорошей охоты, если случайно не уснуть с набитым брюхом. Кстати, как полет? Все нормально прошло? Тут один вестник после прилета уже двадцатые сутки не может встать с постели. Что только не делали – придется на носилках домой отправлять, как совсем немного окрепнет. А между прочим отличный малый – такие дудки вырезать умеет. Тут, к сожалению не вырезает…, – болтал Рон.

Не спешно мы подошли к выходу из порта, огражденного от общего пространства полупрозрачными матовыми стенами и дверьми. За этими стенами двое риспийцев из-за чего-то эмоционально спорили, вокруг собралась толпа зевак в которой кто-то смеялся, кто-то о чем-то спорил, кто-то с интересом ждал чем все разрешится. Расходиться никто не спешил. Признаться, риспийское любопытство гнало меня в самую гущу событий, потому что случись такой спор в имении «Красный тюльпан» тут же собрались все доможители, все работники, если дело чуть затянулось подтянулись бы соседи и всё это потом долго обсуждали и решали кто прав, а кто виноват. Потому что мои дорогие риспийцы очень любят говорить, обсуждать, кричать, выяснять, смеяться и мне порой трудно к ним не присоединиться. Рон прошел мимо и направился к тому, что находился правее.

На выходе из Порта было оживленно: по размер так выход занимал пространство небольшего сектора и сектор этот гудел на родном языке, проходящие мимо потомки кто с любопытством поглядывал, кто с раздражением, но не вмешивался. Запертые в карантине риспийцы получили свободу, и теперь сдерживаемая двое умарских суток эмоциональность и энергия расплескалась, разлилась по выходу, как река в самом узком месте набирает скорость и бьется о берега и спешит и все никак не отыщет выход. Всего на рейки со мной летели чуть меньше тысячи риспийцев, из-за задержки в карантине в Порт нас доставляли группами в малых рейки, но тут собралось куда больше тысячи риспийцев, потому что придти встречать одного вполне могут десять или тридцать или вообще все знакомые и знакомые знакомых. Правила Умара этого не запрещают.

Риспийцы много и громко говорили, кричали, кое-кто на ходу напевал песни и даже перекусывал, другие спотыкались, сталкивались друг с другом, смеялись, рассказывали какие-то истории, извинялись, местами сильно задерживали продвижение толпы, образовывая заторы, обнимались, удивлялись, радовались встречи с друзьями и родными, целовались, подпрыгивали, чтобы с высоты прыжка увидеть выход и источник аппетитного запаха, которому удалось перебить аромат стерильной свежести, распрысканный потомками по всему Порту. Жизнь кипела. Хозяева этого мира предпочитали передвигаться вдоль стен, где было не так оживленно.

– Дорогу! Дорогу! Куда летишь: не в ту сторону летишь!, – в очередной раз на распев повторил Рон, расчищая нам путь и уже был виден второй выход, как посреди этой радостной кутерьмы послышался плач. У стены горько всхлипнула сэвилья с Риспы, и закрыв глаза руками, горько зарыдала. Сэвилья одного со мной роста, платье на ней добротное, из темно-зеленой ткани, густые волосы заплетены в косы и украшены невидимками с круглыми, цветными стеклышками. Головка сэвильи блестит, плечи беспомощно вздрагивают от плача и так сложилось, что никто пока не заметил ее горя – что там у нее стряслось? Может не встретил никто или не может найти тех, кто должен был встретить, вот и испугалась остаться совсем одна в чужом мире. Мы прошли мимо не отрывая от нее глаз. Слезы совсем не вязались с царящим вокруг радостным оживлением. Первым остановился Рон и оглянулся, чтобы услышать от меня: