Читать книгу Искупление - Алиса Орлова-Вязовская - Страница 2

Осеннее небо сплошь затянули тучи, уже после полудня стемнело, словно ночью. В двух с небольшим лье1 от Руана и в половине лье от деревушки, что почти прижималась к лесу, расположился охотничий дом. Видно, давно не находилось желающих посещать это место. Печать сиротливости и унылой тоски лежала на всем – от разбитой дорожки, что вела к дому, до печально склонившихся под дождем деревьев.

В одной из комнат наверху, где, как и во всем доме, царила промозглая сырость, на козетке, обтянутой полинялым шелком, стояла простая, грубо сделанная бельевая корзина с ребенком.

Маленькая девочка крепко спала в окружении кое – как расставленной мебели и запаха сажи от нечищенного камина. И никто в целом свете не питал к бедняжке ни любви, ни сострадания. Трудно поверить, что девочка вовсе не была подкидышем или жертвой похищения. Младенец являлся законнорожденной дочерью и единственной наследницей барона Мориса де Кольбе.

Господин барон был славным и порядочным человеком. Он бесстрашно сражался за своего короля, имел награды, почет и уважение. Но, к несчастью, одиночество и страстное желание создать семейный очаг сыграло с ним злую шутку. Морис искренне влюбился в юную Флоранс Робер, прельстившись ее ангельской внешностью и невинными голубыми глазками.

Ах, если бы он знал, что красавица и ее брат, шевалье Робер, появились возле него совсем не случайно. Эта парочка давно заслужила дурную репутацию. За ними по пятам тянулся шлейф скандалов, интриг и темных делишек. Брат и сестра успели меньше чем за год пустить по ветру скромное наследство, что досталось им от родителей, и на последние, вырученные от продажи леса деньги, заявились в Париж. Вот ловко, в таком большом городе можно развернуться на славу, а заодно оставить с носом всех, кому успели досадить в родной провинции.

И Флоранс Робер, и ее старший брат были хороши собой, и хотя, красивое лицо шевалье портили слишком узкие губы и колючий взгляд, это не помешало им пустить пыль в глаза видным и знатным людям. Но вздорный нрав, безудержная жадность, лживость и коварство быстро отвадили от них всех приличных господ.

И вскоре в дружках и приятелях шевалье оказались вовсе негодные людишки. Фернан Робер находил удовольствие в знакомствах с таким сбродом, что у честного человека волосы вставали дыбом. А шевалье и его сестра никогда не гнушались вести с ними темные делишки и чувствовали себя, словно рыба в воде. Но вот настал день, когда кое – какие тайны выплыли наружу, и парочке спешно пришлось уносить ноги. Ни брат, ни сестра не собирались оказаться в Бастилии2 или чего хуже, попасть на виселицу.

Какой ветер принес их в предместье Руана – не иначе, силы зла. В желании скрыться и разбогатеть, Фернан Робер решил непременно выдать сестру замуж. Им повезло, одинокий барон Морис де Кольбе стал легкой добычей. Бедняга представить себе не мог, с какой неприкрытой жадностью и наглым бесстыдством новая родня начнет его обчищать. Мечты барона о тихом и уютном семейном очаге рассыпались в прах. К старым ранам, полученным во времена сражений, прибавились новые, постоянно терзавшие его сердце. Благородное лицо его осунулось, взгляд погас. Морис де Кольбе стал чахнуть день ото дня.

Известие о скором отцовстве совсем не обрадовало несчастного – он чувствовал, что дни его сочтены, и не на шутку опасался за судьбу ребенка. Превозмогая слабость, Морис отправился за советом в Фонтенельское аббатство3, к единственному родственнику – кузену Доминику.

Тихой летней ночью несчастный барон скончался в полном одиночестве, не в силах даже позвать прислугу. Жена и шурин преспокойно играли в карты в гостиной и вовсе не подумали проведать умирающего.

Явившись домой после похорон, молодая вдова с братцем едва не пустились в пляс от радости. Вот славно! Наконец – то Господь прибрал нудного муженька, теперь вволю можно будет прокутить его денежки!

Однако стоило нотариусу огласить завещание, как надменное лицо шевалье позеленело, а молодая баронесса лишилась чувств. Все имущество барона должно достаться ребенку, который появится в начале осени. До его рождения распоряжаться всем станет господин викарий, кузен барона. В случае смерти наследника имущество переходит аббатству.

Прислуга дома в ужасе слушала, какие проклятья изрыгают господа на голову покойного. Таких слов не услышишь и в самом пропащем кабаке. А уж от знатных господ и вовсе ожидать нельзя.

Как бы там ни было, брат с сестрой нипочем не желали расстаться с деньгами и продолжали тратить все, что успели урвать. Шевалье слыл заядлым картежником и гулякой, баронесса швыряла золотые луидоры на глупые прихоти и наряды, и вскоре оба увязли в долгах, словно мухи в сиропе. Приставы и кредиторы окружали парочку со всех сторон. Прислуга разбежалась, не желая работать без жалования и под началом вздорных господ. Фернан Робер еле наскреб несколько экю4, чтобы нанять повозку до охотничьего дома барона – единственной части имущества, что ускользнула от глаз судебных приставов и даже сборщика налогов. Это жалкое укрытие было заброшено еще при жизни хозяина. Дом навевал на него непонятную тоску, а охота не была его любимым развлечением. Может, бедняга де Кольбе, как все местные жители, с опаской относился к лесу, что окружал охотничий дом. За холмом, к северу от дома раскинулась топь, крестьяне прозвали ее «ведьминым болотом». Мрачные рассказы о нем передавались из уст в уста в каждой крестьянской лачуге и солидном каменном доме. Видно, память о древних временах, когда эти места населяли кельтские племена, давала повод к опасливому любопытству.

Но шевалье Робер не собирался прислушиваться к пустой болтовне, им всего лишь нужно укрыться на некоторое время, пока не появится на свет проклятый младенец, по вине которого они вконец обнищали.

Чтобы сохранить тайну убежища, в помощь баронессе вместо солидного доктора пригласили повитуху Нинон Лартиг. Низенькая толстушка с круглым невыразительным лицом и глазами проныры сразу пришлась по душе Фернану. Да и чему удивляться, о Нинон шла дурная слава отчаянной пройдохи, а шевалье всегда предпочитал иметь дело с негодными людьми.

Повитуха в один миг поняла, каковы знатные господа на самом деле. Недаром накануне вечером она увидела паука5 Напустив на себя маску елейной услужливости, Нинон прислушивалась и принюхивалась, словно хитрая кошка, что ждет удобного момента запрыгнуть на стол и стащить кусок пожирнее. Она терпеливо сносила капризы и придирки баронессы, и выжидала.

Увидев свою новорожденную дочь, Флоранс скривилась от отвращения. Господь милосердный, несносная девчонка как две капли воды похожа на своего папашу! А узнав о том, что одна ножка у бедняги короче другой, баронесса разразилась истеричными слезами. Какая пакость! Она должна долгие годы терпеть возле себя эдакое жалкое никчемное создание? Да ей дурно делается, стоит только взглянуть на маленькую хромушу. Как несправедливо, веселая безбедная жизнь молодой красавицы должна зависеть от калеки!

Шевалье, мельком взглянув на племянницу, скривился и злобно буркнул, что младенец ничуть не милее новорожденного крысенка. Пришлось Нинон унести малышку в другую комнату, чтобы она не мозолила своим дурацким видом глаза бедняжки баронессы. А избавиться на время от детского хныканья повитуха умела. Младенец получил целую ложку воды, разбавленной сидром, теперь девчонка будет спать несколько часов кряду. Стоит ли славной госпоже Флоранс так убиваться? Господь милостив, может, он приберет дитя к себе и развяжет руки молодой вдове. Но Фернан Робер, забывшись, выложил вслух то, что прислуге знать не полагается. Вороватые глазки Нинон забегали, она не ошиблась, теперь только бы не прогадать с ценой за услуги. Повитуха знала, что господа беднее церковных мышей, и наследство еще не получено, но в ушах мадам Флоранс чудесные серьги с изумрудами, а у господина шевалье перстень из белого золота.

Тем временем в полумраке комнаты, где спала девочка, послышались легкий шорох, глухой шепот и тяжелое дыхание. И промозглую комнату наполнил запах болотной травы и мускуса. На полу возникло темное бесформенное пятно. Словно живое, оно двинулось к стене, то сжимаясь, то выбрасывая в стороны причудливые завитки. Вскоре пятно поднялось по отсыревшим панелям на высоту человеческого роста и превратилось в женский силуэт. Тень отделилась от стены, и незнакомка медленно подошла к корзине. Даже в скудном лунном свете, что пробивался сквозь ставни, видно было, как прекрасна ночная гостья, стройная молодая красавица в платье из черного бархата, щедро обшитом золотистым кружевом. Ее длинные и темные волосы свободно спадали до самого пояса. Да, лицо незнакомки было прекрасно, но хищный блеск глаз и ярко – карминовые губы делали его неестественным и вызывали страх.

– Добро пожаловать в мир тьмы и греха, маленькая хромоножка, – торжествующе прошептала женщина.

– Отчего ты так торопишься, Атенаис? – Раздался насмешливый голос.

Ночная гостья вздрогнула, и ее красивое лицо исказилось от злости. Перед ней стояла монахиня в простой рясе из грубой ткани и кармелитском скапулярии6

– А, это ты, нудная святоша, сестра Элен! Чего явилась, видно, ваш хозяин не дает мирно спать по ночам? – Оскалившись, произнесла ведьма.

– У нас нет хозяина, у нас есть Отец! – Спокойно улыбнулась монахиня.

– Не начинай свои вечные проповеди, Элен, мне жаль тратить на них время.

– Хм, с чего бы тебе торопиться, Атенаис, в этом доме хватает черных душ, зачем тебе малышка?

– Ну и простофиля ты, сестра – святоша, за невинную душу я получу больше.

– Видно, не в этот раз. Лишь взрослый человек делает выбор, на чью сторону встать, и не тебе решать за младенца, которому нет от роду и дня.

– Ах, избавь меня от своих поучений, зануда! Девчонка – калека, что хорошего может ее ждать? Она наверняка погрязнет в злобе и зависти, и ненависть разъест ее сердце.

– Откуда ведьме знать, как любовь и милосердие спасают даже заблудших. Пожалуй, тебе придется убраться ни с чем.

– Проклятая святоша! Непременно явлюсь посмотреть на твою постную физиономию через несколько лет, когда душа хромоножки станет чернее сажи из очага, если, конечно, она останется в живых. – Злобно хихикнула ведьма.

– Не беспокойся, приспешница темных сил, за жизнь малышки молится викарий Фонтенельского аббатства. – Усмехнулась монахиня.

Ведьма грубо расхохоталась, встряхнув шелковистыми локонами.

– Как же, надейся, серая церковная мышь! Если старик викарий и молится, то только о том, как бы получить наследство кузена. Можешь поверить на слово, блеск золота намного привлекательней, чем жизнь жалкого младенца.

– Скоро начнет светать, Атенаис, лучше бы тебе убраться, пока твоя красота не превратилась в прах. Девочка пройдет тот путь, который ей уготовила судьба. Тогда и посмотрим, на чьей стороне будет сила.

Монахиня осенила крестом корзину с ребенком. Атенаис злобно зашипела, искры пробежали по ее темным волосам, лицо скривилось, и огромная летучая мышь вылетела прочь, унося с собой запах болотной сырости и гнилой воды.

Сестра Элен склонилась над малышкой и прошептала:

– Спи спокойно, дитя, и постарайся набраться сил, видно, они тебе понадобятся.

Силуэт монахини стал таять и вскоре превратился в лунный свет, что пробивался сквозь ставень.

Меж тем в голове повитухи сложился отличный план, пожалуй, ей удастся урвать такой кусок, что остаток жизни проведешь припеваючи. Ну и простофили господа, выболтали за один присест все тайны. К тому же порядочности и благородства в них ни на грош! И Нинон, скорбно поджав губы, начала убеждать баронессу и господина Фернана, что младенец родился слабеньким и вряд ли доживет до утра. Уж ей – то не знать. Слава Пресвятой Деве, она достаточно повидала ребятишек.

А когда госпожа Флоранс и ее братец готовы были завыть в голос от досады и злости, Нинон, сложив руки на животе и опустив глаза, пробормотала постным голосом:

– Вот наказание видеть эдакую несправедливость. У прекрасных знатных людей родится калека, а у никчемных голодранцев – чудесный здоровый ребенок. И каково ему будет расти, бедняжке, зная, что он – круглая сирота.

Злые слезы отчаяния в прекрасных голубых глазках Флоранс мигом высохли, она быстро переглянулась с братом.

– О ком ты говоришь, Лартиг? – Стараясь придать голосу равнодушие, спросил шевалье.

– Вообразите, господин Робер, не далее, как вчера я приняла малютку у нищенки Эмон. Ужасная семейка. Самого Эмона прибили дружки после попойки, он и так был никудышным работником, но после его смерти семья и вовсе пошла по миру. У его вдовы, бедняжки Катарины, из всей родни только старик отец, такой же пьяница и гуляка, как ее покойный муженек. Да еще мальчонка, старший сынок Эмона. Но ему всего – то лет восемь и все, что он может, это пасти гусей. С таким заработком не прокормишь три рта. Несчастная Катарина еле ноги таскала. Когда она родила девочку, была так плоха, что, пожалуй, успела отдать Богу душу. Вот жалость, видно, малютку отдадут в сиротский приют. А девочка – просто ангелочек, такая здоровенькая и ладная, должно быть, вырастет настоящей красавицей.

– Да, занятная история, Нинон. – Протянул Фернан, раскуривая трубку и подкручивая тонкие усики.

Пройдоха Лартиг рассчитала все точно. Не прошло и пяти минут, как господа попросили ее помощи в таком щекотливом деле. Повитуха притворно отказывалась, поминутно осеняла себя крестом, твердила о грехе и боязни попасть в ад. Но стоило ей, наконец, согласиться, начался ожесточенный торг. Баронесса, позабыв о слабости и дурном самочувствии, вопила, словно рыночная торговка, стараясь умерить слишком большой аппетит Нинон. Ишь, чего захотела, не слишком ли изумрудные серьги за такую услугу? Вскоре в спор ввязался Фернан – да, повитуха наглая, как все простолюдины, но на кону все огромное состояние проклятого барона.

Все трое битый час вопили, ссорились, мирились и торговались. И вновь никому из них не было никакого дела до маленькой хромоножки. Наконец, троица угомонилась. Повитухе пришлось согласиться на скромное колечко с жемчужиной и клятвенные заверения, что после вступления в наследство, она получит пятьсот экю серебром. Видно, господа в жадности превзошли саму Нинон, но в голове у проныры повитухи поселилась удачная мысль, как еще выгадать деньжат на этом деле.

Итак, решено, девчонку голодранцев Эмон представят как наследницу барона де Кольбе. Да, но что делать с хромоножкой? Несмотря на заверения повитухи, что бедняжка и до утра не протянет, младенец вовсе не собирался помирать.

– Ах, дорогой брат, – капризно протянула Флоранс. – Девчонка доставила мне кучу неприятностей, но я вовсе не желаю, чтобы младенец скончался здесь. Нельзя ли пристроить бедняжку в приют или еще куда – нибудь?

– Какое доброе сердце у нашей госпожи! – Льстиво проворковала Нинон. – Мадам пережила столько страданий и все равно заботится о других.

– Вот еще дело! – Раздраженно воскликнул шевалье. – Оставить корзину у дороги, и дело с концом. Пусть Святые позаботятся о хромоножке, может, ее подберут крестьяне, если дикие звери их не опередят.

– Ох, господин Фернан, ведь обрекать невинное дитя на погибель – страшный грех! – Повитуха закатила глаза и вновь осенила себя крестом. – Я знаю чудесное местечко, где возьмут малютку. Всего в полутора лье живет славная женщина, что берет осиротевших ангелочков и растит их, словно родных.

– Ну вот, Нинон, сделай одолжение, отвези к ней девчонку. Если она помрет в дороге, на нас уже не будет греха. – Проворчал шевалье.

– Да я с радостью готова услужить славным господам, – пряча жадный блеск глаз, произнесла повитуха. – Но доброй женщине придется заплатить.

– Час от часу не легче! Ты нас по миру пустить хочешь, негодница! – Возмущенно воскликнула баронесса.

– Мадам должна смириться, что добрые поступки за спасибо не делают. Вдруг дитя не отдаст Богу душу еще неделю, ее придется кормить. А молоко стоит денег. Да и папашу Эмона надо умаслить, чтобы без разговоров отдал внучку.

– Вот дьявол! – Прошипел Фернан. – Пока что вместо огромного наследства одни расходы.

Дождавшись рассвета, повитуха и шевалье уселись в скромный нанятый экипаж, и маленькая хромоножка отправилась в свое безрадостное путешествие. Родная мать даже напоследок не пожелала взглянуть на бедняжку и проститься. Вот еще нежности.

В жалкой лачуге Эмонов, что стояла на краю деревни и одним своим видом вызывала жалость, толпились несколько сердобольных соседей, что пришли обрядить в последний путь беднягу Катарину. Покойница лежала на лавке, уложить ее на колченогий стол никто не решился. Папаша Эмон, неопрятный старик в засаленной блузе и повидавшей виды шляпе, был пьян еще со вчерашнего дня. Возле умершей матери сидел бледный, худенький мальчик и машинально покачивал старую рассохшуюся колыбель.

– Вот несчастье! Я сердцем чуяла, что бедняжка Катарина долго не протянет. – Утирая краем шали сухие глаза, протянула Нинон. – Господь милостив, душа несчастной матери может быть спокойна, о ее малютке позаботятся.

Соседи с любопытством уставились на шевалье. Хотя одежда его была не новой, но высокомерный заносчивый взгляд выдавал знатного сеньора. Фернан прикладывал к носу надушенный батистовый платочек. Экая вонь в этой проклятой дыре! Скорей бы решить дело и покинуть унылое место.

– Эй, папаша Эмон, – Нинон пихнула успевшего задремать старика. – Очнитесь, наконец, да благодарите знатного человека, что проявил сострадание к вашей семейке.

Эмон мотал головой и глупо посмеивался, вот гадкий пьянчужка, он вовсе выжил из ума.

– Да придите в себя, папаша! Господин хочет позаботиться о вашей внучке, девочку пристроят в бездетную семью. А вам сеньор даст денег на похороны Катарины. Ну, вы согласны?

– Пристроят девчонку? Вот это дело. – Еле ворочая языком, пробормотал старик. – И еще деньжат дадут в придачу, хе – хе, видно, моя никудышная дочка сумела, наконец, заработать денег, только ей они больше не нужны, а мне сгодятся. – И Эмон вновь захихикал.

– Вот мерзость. – Прошипел Фернан, с отвращением глядя на старика. – Видит Бог, на этого старого облезлого гусака и трех медяков жаль.

– Простите несчастного отца, хозяин! – Завыл старик, падая на колени. – Мне бы всего лишь десять экю, проводить любимую доченьку как положено.

Повитуха и шевалье переглянулись.

– Не жирно ли, папаша Эмон? – Усмехнулась Нинон.

– Хватит и пяти. – Резко ответил Фернан.

– Пожалейте старого человека, господин, – продолжал завывать Эмон. – Мне останется кормить еще бедняжку внука, что остался круглым сиротой. Эй, Жак, что сидишь, словно немой? Поклонись как следует, да попроси доброго человека, не все же мне, старику, гнуть спину!

Но мальчик лишь испуганно уставился на незваных гостей, отчаянно вцепившись в колыбель сестренки.

Шевалье брезгливо нахмурился и бросил взгляд в сторону ребенка. Брови Фернана Робера удивленно приподнялись вверх.

– Хм, взгляни, Нинон, и как эти голодранцы произвели на свет такого хорошенького мальчишку. – Прошептал шевалье.

– Да, господин, ваша правда, парнишка – настоящий красавчик, ну так его мать, побирушка Катарина, в молодости была хороша собой. Уверяю вас, что и девочка вырастет настоящей красавицей. – Поддакнула повитуха. – Жаль, что мальчонке не повезло родиться у знатных людей, смазливое личико не принесет ему богатства в этой дыре.

– Да уж, – протянул Фернан, – в этом захолустье только свиней пасти. Вот в городе щенка охотно бы купили в богатый особняк. Господа любят, когда лакеи и пажи обладают красивой внешностью.

Глазки повитухи вновь сверкнули жадностью – пожалуй, она и впрямь разбогатеет на пустом месте.

И вскоре, сунув старому пьянчужке семь монет и бутыль сидра, шевалье отправился в охотничий дом, прихватив малышку нищенки Катарины и нанятую по совету Нинон кормилицу Аньес. А повитуха, усевшись в открытую повозку с наследницей барона де Кольбе и совсем потерянным от горя Жаком, отправилась в другую сторону.

Нинон сунула мальчику корзину с младенцем, наказав держать как можно крепче, и погрузилась в сладостные подсчеты будущего богатства. К полудню повозка подъехала к деревушке, что укрылась за лесом. Маленький Жак увидел запущенный двор, по которому сновали грязные худые куры, и высокую рослую женщину в неопрятном чепце и грязном фартуке, стоявшую на крыльце.

– Ну, Жак, мальчик мой, – проворковала повитуха, – вот мы и добрались. Славная поездка, не правда ли? Теперь ты и несчастная сиротка заживете припеваючи.

– Глазам не верю, госпожа Лартиг пожаловала. – Хриплым голосом произнесла женщина.

– Доброго дня, Жюли. – Сладко улыбнулась Нинон. – К кому же ехать с несчастными сиротами, как не к вам? Ведь всем известно, что добрее и заботливей вас не сыщешь во всей округе.

– Конечно, Жюли Трюшон готова принять любого сироту и опекать, как родное дитя.

Жак удивленно уставился на хозяйку, чей грубый голос и злое лицо вовсе не вязались с ласковыми словами. Но выбирать бедняжке не приходилось, он понуро поплелся в дом, следуя за толстушкой Нинон, что, отдуваясь, тащила корзину с малюткой. Гостья и хозяйка уселись за грязным столом в неприбранной комнате и налили себе по стаканчику вина. А чтобы малыш Жак не скучал, ему велели натаскать воды и подмести двор. Разве это не веселое занятие? К чему предаваться тоске, лучше покачивать люльку, в которую уложили девочку.

При этом ни хозяйке, ни гостье даже в голову не пришло дать мальчику хотя бы кусок хлеба или кружку молока.

– Ну, Нинон, тебя, видно, Господь послал, – пробасила мамаша Трюшон. – Веришь ли, я уже больше месяца осталась одна – одинешенька. Впору идти просить подаяние.

– Да ладно вам прибедняться, дорогуша, – хихикнула повитуха, как только дверь за мальчиком закрылась. – Куда же подевался ваш выводок?

– Как куда? Троих пристроила, двоих несчастных прибрал Господь. Не моя вина, что дети помирают. Видно, их час пробил.

– Верно, мало ли что случается. – Ехидно протянула Нинон. – И что, полиция не совала свой нос?

– С чего это? – возмущенно воскликнула хозяйка. – Если дитя подавилось и померло, или захворало – на то воля Божья.

– И то правда, давайте – ка лучше о живых, неплохо бы обговорить цену.

– Хм, мальчишка довольно мал, работник из него никудышный – пятнадцать экю и дело с концом. А за девчонку хватит и десяти.

– Ну и пройдоха вы, госпожа Жюли! Да я привезла вам целое состояние!

– Ха, как же! Мне придется кормить два рта, пока хотя бы верну свое.

– Как бы не так! А то я не знаю, что вернете с лихвой, вдесятеро раз больше. Девчонка хромая от рождения, и пожалуй, стоит дороже здорового младенца, а мальчик – настоящий красавец, мне известно, какую цену дали бы за него знатные господа.

– Ну и пройдоха ты, Лартиг! Почем тебе знать? Если девочка помрет, я вообще останусь на бобах, да и парень вполне может подурнеть.

И вскоре начался ожесточенный торг, словно сцепились две торговки на рыночной площади. У честного человека, пожалуй, волосы встали бы дыбом, узнай он, что разговор касается несчастных детей. Разгоряченные вином и охваченные неуемной жадностью, женщины продолжали шумно торговаться, не стесняясь в выражениях. Лица их раскраснелись, глаза сверкали, с языка то и дело срывались бранные словечки, и руки так и сжимались в кулаки.

Наконец, обе, поняв, что никто больше не уступит ни одного медного су, повитуха и мамаша Трюшон угомонились. На прощание обе вновь нацепили на лица маски слащавой любезности, и Нинон, позвякивая монетками в кошельке, отправилась восвояси. Жак до позднего вечера исполнял поручения хозяйки, которая заботилась, чтобы мальчик не заскучал. На ужин он получил кружку разбавленного водой молока и засохшую горбушку сырного пирога. Ведь мамаша Трюшон очень потратилась, не кормить же приемыша жареными голубями? И малышка получила свою долю подкрашенной молоком воды. Желудок у младенцев такой нежный, дитя ни в коем случае нельзя перекармливать, Жюли Трюшон знала толк в уходе за детьми. На ночь Жака оставили спать возле люльки – негоже, если плач ребенка будет будить хозяйку. А мальчику будет не так одиноко.

Через месяц в Фонтенельском аббатстве торжественно прошел обряд крещения. Девочку из семьи побирушек Эмон крестил сам господин викарий. Малышка получила имя Стефани и наследство барона де Кольбе. Баронесса Флоранс, наняв нянек и служанок, поселила дочку в верхних комнатах богатого особняка и преспокойно о ней позабыла. До того ли, когда есть деньги? Теперь молодая вдова и ее братец смогли зажить припеваючи. Правда, когда девочка подрастет и захочет выйти замуж, придется расстаться с богатством, но до этого еще так далеко, что вряд ли стоит забивать голову мрачными мыслями.

Тем временем настоящая дочь барона де Кольбе отчаянно цеплялась за жизнь вопреки плохому уходу и скудной еде. Жак искренне привязался к беспомощной хромоножке. Он потерял мать, и маленькая сирота заменила ему сестру. В редкие свободные минуты мальчик заботливо укачивал рассохшуюся люльку и шепотом напевал песню, что когда – то слышал от матери. Малышка засыпала, крепко держась за его палец.

Как – то под вечер, когда сумерки опускались на деревушку, неся с собой зябкую прохладу конца осени, мамаша Трюшон суетливо принялась за уборку. Мальчик только рот раскрыл от удивления, уж чего – чего, а склонности к порядку у хозяйки никогда не бывало. Но стоять, раскрыв рот, не пришлось – увесистый подзатыльник придал бедняге расторопности, и вскоре убогое жилище приобрело сносный вид. Жак еле дождался, когда мамаша Трюшон, наконец, отпустит его в чулан, где возле люльки с малышкой было устроено его жалкое ложе.

Когда совсем стемнело и вокруг разлилась сонная тишина, у ворот послышался скрип повозки. Свеча, что держала в руке хозяйка, отбрасывала скудный свет на ночного гостя. Длинный плащ из грубой полушерстянки укутывал его с головы до ног, лицо скрывала шляпа с обвисшими полями. Незнакомец бросил взгляд на накрытый стол и удовлетворенно хмыкнул.

– Пожалуйте, господин Мерло. – Угодливо забормотала хозяйка. – Я уж заждалась вашего приезда, День Всех Святых давно миновал, а от вас и весточки не было.

– Что, красотка, неужто успела заскучать? – Хрипло спросил гость и разразился скрипучим смехом.

Мамаша Трюшон захихикала, прикрывая лицо фартуком. – Ну и шутник вы, господин Мерло, право слово, шутник.

– Ладно, хозяюшка, дай – ка промочить горло и набить брюхо, после еще посмеемся, если решим дело с выгодой.

Жюли засуетилась возле стола, а гость вальяжно развалился на лавке и закурил трубку. Пришлось хозяйке запастись терпением и ждать, пока вино и угощение исчезали, словно по волшебству. Наконец, Мерло вытер жирные пальцы о полы поношенного камзола и начал разговор.

– Говорят, у тебя появился недурной товар для меня, Трюшон? Но учти, я явился лишь по старой дружбе, если товар негодный, то не станем отнимать друг у друга время.

– Господь с вами, господин Леон! Когда я беспокоила вас по пустякам? Вы еще благодарить меня станете, узнав, о чем разговор.

– Ну?

– Двое славных ребятишек, сеньор, словно нарочно для вас. Мальчонка лет восьми и девчонка, которой от роду несколько месяцев.

– Ха, да этого добра навалом в самой захудалой деревне или городишке, красотка! У меня особое дело и мне нужны подходящие для него люди.

– Взгляните сами, господин Мерло, уж я не стала бы просто так беспокоить такого важного человека.

Отяжелевший от еды и вина гость неловко выбрался из – за стола и направился за хозяйкой к чулану. Жак, что давно проснулся от грубого голоса незнакомца, затаил дыхание и притворился спящим. Мамаша Трюшон приоткрыла дверь, и гость взял свечу из ее рук, желая разглядеть спящих детей получше. Когда дверь чулана закрылась за ночными посетителями, Жак вскочил и приник к ней, в надежде расслышать разговор. Сквозь источенную жучком обшивку ему удалось разглядеть незнакомца. Ну и страшилище! Половина лица гостя была покрыта красным пятном, похожим на ожог; пряди темных с проседью волос спадали на лоб так низко, что и глаз не разглядеть. Мальчик от души пожалел, что проснулся и теперь со страху вряд ли заснет до утра.

– Вот что, Жюли, парнишка и впрямь хорош. Такой смазливый парень сгодится, а девчонку можешь оставить себе, что в ней особенного? Младенцы все одинаковы.

– Да что вы, господин Леон? Стала бы я навязывать негодный товар! Девочка, пожалуй, станет дороже хорошенького мальчугана. Ведь она хромая от рождения!

– Да ну? Что же ты, разиня, не сказала сразу? Маленькая хромуша, пожалуй, действительно стоящее дело! Словом, сколько ты хочешь за двоих?

Глаза мамаши Трюшон забегали.

– Ну так мне они обошлись недешево, да пришлось содержать их и кормить, словно господских детей.

– Ха – ха, сроду не поверю в эдакие россказни, красотка! Зная тебя, чудо, как эти сопляки не протянули ноги от голода. Так что, называй свою цену и начнем торговаться.

Хозяйка и гость склонились над столом и позорный торг начался. Оба нипочем не желали уступить ни одного экю; попреки в жадности и проклятья так и кружили в жалкой комнатенке.

– Ладно, – рассерженно хлопнул по столу Мерло. – Скоро рассветет, мне надо убираться. Я оставлю тебе задаток, жадная пройдоха. Но помни, теперь эти щенки мои, и смотри за ними хорошенько. Моли Господа, чтобы они были живы и здоровы, когда мне вздумается их забрать. Иначе выплатишь мне все сполна и еще сто экю сверху.

– Помилуйте, господин Леон, что может случиться с милыми крошками? Но вам придется раскошелиться за все время, пока я стану заботиться о них.

– Ах, Жюли, пожалуй, черти надорвутся таскать дрова под котел, в котором ты окажешься, когда придет твой час! – Пробормотал гость.

– Не беспокойтесь, господин Мерло, я уступлю вам местечко рядом, – хихикнула хозяйка.

Гость швырнул на стол кошель и, накинув плащ, вышел из комнаты, хлопнув дверью. Мамаша Трюшон, озираясь, вынула расшатанный камень из очага и старательно припрятала деньги. Наконец, свет от догоревшей свечи погас и в доме наступила тишина. Жак скорчился на своем жалком тюфяке и тоска сжала его сердце. Вот бы сбежать. Он запомнил место, куда хозяйка спрятала деньги. Сцапать кошель и отправиться подальше от проклятого места. Малышка захныкала во сне, бедная маленькая хромоножка, как уйти и оставить несчастную совсем без защиты? А с ней он не сможет ни сбежать, ни спрятаться. Жак ворочался с боку на бок на колючем тощем тюфяке, да так и не сомкнул глаз до самого утра.

Проходили дни, никто не являлся в дом мамаши Трюшон, и мальчику стало казаться, что ночной гость был всего лишь дурным сном. Хотя хозяйка и впрямь стала кормить их немного лучше, но и работы у Жака прибавилось. Жюли купила поросенка и развела гусей, и теперь приходилось разрываться между беготней за птицей и чисткой загона для свиньи. Соседи у колодца вовсю чесали языки, что девчонку до сих пор не окрестили. Где это видано? Она что, хочет накликать нечисть на свой двор и всю деревню? Все знают, что некрещенный младенец – приманка для темных сил. Пришлось хозяйке, чуть не плача от жадности, отдать кюре десять су и, ссылаясь на бедность, выпросить у соседей крестильное платьице и чепчик. Во время обряда Жюли Трюшон так сокрушалась о ненужных тратах, что пропустила мимо ушей, когда надо было назвать имя малышки. Соседке пришлось пихнуть ее в бок, и она выпалила первое, что пришло на ум. Так маленькая баронесса де Кольбе получила имя Берта и дешевый оловянный крестик.

За всю зиму, несколько раз под вечер дом мамаши Трюшон посещали темные и подозрительные личности. Однажды на пороге появилась старушонка с мышиными, бегающими глазками, другой раз – худощавый юнец, вертлявый и развязный. Видно, они приносили деньги, ведь после их посещений Жак всегда слышал скрежет камня в тайнике. Но задуматься над происходящим у мальчика не было ни сил, ни желания. Весь день он крутился как белка в колесе, выполняя поручения хозяйки, и к вечеру мечтал только поскорее свалиться на свой тюфяк и закрыть глаза.

Ни ребятишки крестьян и ремесленников, ни дети из бедных дворов не водили с ним дружбу. Вслед он слышал только насмешки и ругань. «Приблудный подкидыш», пожалуй, было самым мягким из всех. К слову сказать, и сама мамаша Трюшон не пользовалась уважением соседей. Приличные люди старались обходить ее дом стороной. Доброе сердце мальчика каменело, взгляд красивых серых глаз становился жестче. Он стал пускать в ход кулаки по любому поводу и вскоре дошло до того, что его начали побаиваться ребята старше него. Разомлевшая от стаканчика вина мамаша Трюшон только хохотала, завидев вернувшегося с улицы мальчика с подбитым глазом или заплывшей губой.

– Так, так, маленький разбойник, – подначивала она. – Чего ради держать кулаки в карманах, если можно ими славно поработать? Чтобы снискать уважение людей, надо иметь деньги, а раз за душой нет и медного су, стало быть, заставь уважать свою силу.

И довольная своими мудрыми поучениями, мамаша Трюшон отвешивала Жаку оплеуху, чтобы вступая в драку, тот позаботился о том, как уберечь собственное лицо. Мальчик лишь злобно щурил глаза и отправлялся к себе. Единственным, кто вызывал на его лице улыбку, а в сердце – остатки доброты, была маленькая хромуша. Берта так искренне радовалась возвращению названого брата, что начинала улыбаться, едва заслышав его голос. Забавная малышка в грязном залатанном платье и с круглым чумазым личиком одним своим видом гасила злобу, что словно ржавчина разъедала душу Жака.

К концу зимы мальчику стало и вовсе невмоготу терпеть вечные подзатыльники хозяйки и тяжелую работу, которой становилось все больше. Он твердо решился сбежать, прихватив с собой Берту. Ничего, девочка уже не так мала, что пришлось бы тащить люльку. В теплое время, вполне сможет заночевать в перелеске вместе с ним. Надо будет почистить тайник мамаши Трюшон, там, пожалуй, хватит, чтобы заплатить возчику. Или того лучше, купить лошадь и повозку и разъезжать вдвоем с сестренкой по проселочным дорогам. В свою деревню Жак возвращаться не хотел. К чему? Старый Эмон преспокойно продал родного внука. Мать умерла, отец тоже, никого не осталось из всей семьи. Если знатный господин, что приезжал за сестренкой вместе с теткой Лартиг, и впрямь знатный человек, то ей, видно, живется неплохо в богатом доме. И Жак засыпал, продолжая видеть во сне густой лес, проселочную дорогу и славную телегу, засыпанную душистым сеном.

Да, по сравнению с жалким чуланом, что служил мальчику спальней, его родная сестра Стефани поживала неплохо. Ее комната была обтянута белой тканью, затканной крошечными букетиками роз. Перина набита нежным пухом, а рубашка и ночной чепчик щедро обшиты кружевом. Окна комнаты выходили на каштановую рощу, а на каминной полке стояло множество фарфоровых и серебряных безделушек. Но и на долю этого ребенка совсем не выпало ни капли любви. Баронесса Флоранс не любила родную дочь, с чего бы ей любить приемыша? Наследство получено, правда, занудный старик викарий вечно сует нос во все дела и не дает как следует насладиться богатством. Зато, навещая племянницу, дарит ей премиленькие подарки: то жемчужную диадему, то золотую подвеску с изумрудом, которые мадам баронесса после его отъезда тотчас уносит к себе. Няни и служанки давно поняли, что хозяйка из мадам Флоранс никудышная, так стоит ли утруждать себя работой? В особняке царили лень и воровство. Няньки с утра до ночи чесали языки и потихоньку таскали из шкафов шелковые платочки, мотки кружев, табакерки из слоновой кости и другие мелочи. Слуги, зевая, слонялись по дому и откровенно возмущались, когда для них находилась работа. Такой наглой и развязной прислуги не было ни в одном приличном доме. Но каковы хозяева, таковы и слуги.

Тем временем наступила весна, Жак с нетерпением ждал, вот – вот земля окончательно просохнет и ночи станут не такими холодными. Он стащил у хозяйки старый заплечный мешок и потихоньку собирал в него все, что могло пригодиться в долгой дороге – корки хлеба, погнутый закопченный котелок, огарок свечи.

Весенняя гроза обрушилась на деревню далеко за полночь. Молнии вспыхивали так ярко, что в комнате было светло, словно днем. Раскаты грома, казалось, расколют пополам печную трубу. Мамаша Трюшон испуганно крестилась и, шепча проклятья, пыталась отыскать давно потерянный молитвенник. Берта хныкала, Жаку пришлось взять ее на руки и укачивать, забившись в самый угол чулана.

Хозяйка наконец – то решилась зажечь свечу – в потемках ей нипочем не отыскать книгу. Но стоило пламени взметнуться над сальной свечой, как она вскрикнула и выронила медный подсвечник. За столом сидел человек, увидев которого и днем – то онемеешь со страху. Широкое грубое лицо изуродовано страшным шрамом, что тянулся через губу до самого виска. Тяжелый взгляд темно – карих глаз из – под нависших век наводил ужас, сальные черные пряди волос прилипли к вискам. Его накидка, тяжелая и мокрая от дождя, небрежно брошена на лавку, а шляпа по – хозяйски лежала на столе.

У мамаши Трюшон подкосились ноги и она, словно мешок тряпья, плюхнулась на пол.

– Люблю, когда меня встречают с почтением, – ухмыльнулся незнакомец, обнажив гнилые зубы.

Трюшон не смогла и слова вымолвить, она лишь беззвучно открывала рот, словно пойманная рыба.

– Да ты, видно, со страху ума лишилась, хозяюшка? А я слыхал, что ты женщина бойкая и в карман за словом не полезешь. – Продолжал ухмыляться незнакомец. – Так гостей не встречают, красавица, подай – ка вина, славная выдалась погода, как раз чтобы навестить добрых людей и опрокинуть стаканчик.

Жюли лишь указала рукой на ларь, что стоял у стены, да беспомощно закивала головой. У двери показалась еще одна фигура – огромный громила в плаще и шапероне7. Он деловито прошел к ларю и достал початую бутыль сидра.

– Тут еще хлеб и немного овечьего сыра, хозяин, – пробасил он.

– Тащи все, друг мой, я успел проголодаться. Наша хозяйка так обрадовалась гостям, что растеряла жалкие остатки своего ума. Эдак мы останемся без угощения. Эй, мамаша, мы явились по делу, долго ты еще будешь таращить свои глупые глаза и разевать рот?

– Вы… вы… должно быть, господин Гастон Перрен? – Заикаясь со страху, прошептала Трюшон.

– Ну вот, милая, оказывается, ты еще кое – что соображаешь. А я вообразил, что ты вовсе полоумная. – Усмехнулся гость. – Тогда тебе, должно быть, известно и мое прозвище?

– Да, господин… Вас называют… Ммм, от людей слыхала, вас зовут Перрен Каторжник.

– Звучное прозвище, не так ли, хозяюшка? Значит, тебе не нужно долго объяснять, кто я? А это мой славный дружок по кличке Удав. Он добрый малый, хотя поговаривают, что он может свернуть шею любому, кто ему не по нраву, но это удел злых языков, Кловис – добрейший человек.

Громила грубо рассмеялся, поглядывая на побледневшее лицо Жюли.

– Так вот, дорогуша, присядь и поговорим о деле. Ночь коротка, а я и мои дружки не любим дневного света.

Мамаша Трюшон боязливо присела на край лавки и спрятала руки под фартуком.

– Мне известно, что ты торгуешь неплохим товаром, это правда?

– Да уж как вам сказать, господин Перрен. – Замялась хозяйка. – Я действительно иногда уступаю по сходной цене кое – что, но сейчас у меня ничего нет предложить такому важному человеку.

– Вот беда! Неужели ничего? Экая досада, что я тащился под проливным дождем битых два часа и напрасно. – Фальшиво удивившись, воскликнул Гастон.

– Эй ты, полоумная гусыня! – Прорычал Кловис, схватив женщину за шею. – Жареная Морда хвастал на весь трактир, что скоро разбогатеет и держит у тебя подходящую мелюзгу.

Лицо Жюли посинело, она беспомощно таращила глаза и пыталась глотнуть хотя бы немного воздуху.

– Оставь славную женщину, Кловис, видишь, как она испугана, неровен час, подумает, что ты неучтив с дамами. – Криво ухмыльнулся Каторжник.

Удав отпустил бедняжку, и она, потирая горло и кашляя, плаксиво забормотала:

– Господин Перрен, откуда мне, простой женщине, знать, что творится в округе? Я действительно сговорилась с господином Мерло уступить ему по сходной цене пару ребятишек, он дал мне задаток и велел держать сироток у себя, пока не явится за ними. А мне что? Я всегда выполняю, что обещано, ращу бедных малюток, как родных детей и забочусь о них день и ночь. Если вам вздумалось перекупить их, так сделайте одолжение, но меня несчастную ждет верная погибель. Господин Мерло прибьет меня, если узнает что его товар попал в другие руки.

– Не бойся, хозяюшка, Леон Жареная Морда вовсе не станет тебя упрекать, с того света не приходят за долгами. – Захохотали Гастон и его прислужник.

– Так господин Мерло помер? – удивленно воскликнула мамаша Трюшон.

– Хм, он слишком жадничал, а жадность огорчает меня до слез. Надеюсь, попав в ад, бедняга раскается. Ну хватит о нем, если мальчик действительно красив, а девчонка – калека, я беру их себе.

– Ну раз прежний покупатель помер, то моя совесть чиста. – Пробормотала хозяйка.

– Сколько тебе заплатил Мерло?

Глаза Жюли забегали, разговор о деньгах вмиг придал ей смелости, и алчность совсем приглушила страх.

– Пятьсот экю серебром за двоих и еще обещал по десять, нет, двадцать экю за каждый месяц, что дети живут у меня.

– Ну и наглая ты, мамаша! – Грубо воскликнул громила Кловис. – За паршивых щенков такие деньги.

– Остынь, мой славный друг, – Гастон Каторжник, не мигая, уставился тяжелым взглядом на женщину. – Наша хозяюшка погорячилась, только и всего. Я могу забрать детей и вовсе даром, всего лишь в обмен на твою жалкую жизнь, красавица.

Мамаша Трюшон громко сглотнула, пытаясь унять дрожь.

– Господин Перрен, разве я стала бы возражать такому славному человеку? Конечно, берите, ведь Мерло уже заплатил.

– Отлично, добрые люди всегда договорятся миром. – Ухмыльнулся Каторжник. – Я вижу, что ты вполне достойная женщина и с тобой можно иметь дело. Я даже оставлю тебе пятьдесят экю, славная хозяюшка, чтобы милые крошки погостили у тебя еще. Жаль, но сейчас я не могу взять их с собой. Но смотри за ними хорошенько, в любой день может явиться верный человек, он назовет мое имя, и ты тотчас отдашь ему ребятишек. И не вздумай ни одной живой душе сказать, что видела нас в своем доме. Иначе с тобой может произойти несчастье, как с беднягой Мерло.

Гастон кивнул своему прислужнику и направился к двери. Мамаша Трюшон засеменила за ними, угодливо бормоча слова благодарности и уверяя, что будет нема, словно камень.

Жак в своем жалком чулане не слышал разговора, шум дождя заглушил голоса. Если к хозяйке и явились ночные гости, это ее дело, лишь бы она оставила их с Бертой в покое. Каково же было его удивление, когда Жюли, заглянув в чулан, ласково спросила, не замерз ли мальчик. Сроду Жак не слыхал от хозяйки доброго слова и уставился на нее, открыв рот. А Трюшон проворно метнулась к себе и принесла полинявшее шерстяное одеяло и теплый платок, в который укутала Берту с такой нежностью, что и ожидать было нельзя. В эту ночь мальчик заснул на славу, ему не пришлось сворачиваться клубком и вздрагивать от ледяных струй ветра, что вечно обжигали кожу.

А в это время по размокшей от ливня дороге, то и дело застревая в жидкой грязи, тащилась крытая повозка Гастона Перрена. Ему словно нипочем были отвратительная погода и непроглядная темень. Он лишь надвинул шляпу пониже и покуривал трубку.

Кловис исподтишка поглядывал на него, уж битых полчаса его так и мучило любопытство.

– Хозяин, – наконец, не выдержал Удав, – отчего вы не забрали щенков сразу, да еще оставили этой пройдохе Трюшон денег?

– Ты славишься отменной силой, мой дорогой Кловис, но ума у тебя, как у новорожденного поросенка. В городе еще неспокойно, и я не желаю, чтобы полицейские ищейки и гвардейцы совали нос в мои дела. Стычка с крысой Мерло и его ребятами дорого нам обошлась, зато теперь я единственный повелитель Руана. И каждый, кто с этим не согласен, отправится вслед за ним.

– Это верно, хозяин, вы здорово почистили город. – Уважительно пробормотал Удав, – хотя нам тоже пришлось потерять достаточно верных людей.

– Ну и дурак ты, Кловис! Уж чего – чего, а негодяев, готовых за деньги исполнять темные делишки, всегда найдется с лихвой. Я никогда не верил в честность и преданность, как видишь, мне это помогло. Половина людишек Мерло преспокойно предали его, стоило пообещать им больше.

– Ваша правда, господин Перрен, иначе нам нипочем не застать Жареную Морду врасплох. Ну и заварушка была по окончании ярмарки! У меня до сих пор гудит в голове от удара дубинкой, что успел мне отвесить Кривой Вийон.

– Но ты ведь славно ответил на удар, Кловис.

– Еще бы, хозяин, полоснул его по горлу от уха до уха. – Захохотал довольный Удав.

– А кто из наших расправился с самим Мерло?

– Да вроде, Ашиль Вертлявый воткнул в него нож по самую рукоятку. Когда мы уносили ноги, он валялся брюхом кверху, истекая кровью. Здоровяк Гийом и Гнилушка Ральф наутро смешались с толпой зевак и сами видели, как гвардейцы и монахи таскали мертвяков из подвала башни.

– А тело Мерло они видели?

– Хм, господин Перрен, а куда же ему подеваться? Видно, погрузили на телеги со всеми.

– Ты славный малый, Удав, прискорбно, что Господь не доложил ума в твою железную башку. У Мерло пятно от ожога на пол – лица, такого человека всегда приметишь. Вот мне и сдается, что его не было среди тех, кого забирали монахи.

– Господин Перрен, я, может, и не так умен, но если на моих глазах в человека всадили нож, я могу отличить, живой он или нет. Если его и не оказалось среди покойников, то бедняга мог выбраться из последних сил, да завалиться в сточную канаву. Там, видно, и помер.

– Молись, чтобы ты оказался прав, Удав. – Иначе кара настигнет тебя раньше, чем ты ожидаешь.

– Эй, хозяин, – крикнул возчик, что сидел на козлах. – Прикажете подъехать со стороны часовни или городских ворот?

– Ах, бедный мой Базиль, – оскалившись, ответил Каторжник. – Что за вопрос, вези уж сразу к господину сержанту или гони на Париж, прямиком в Шатле8

.

Кловис разразился грубым хохотом, хлопая себя по ляжкам. Ну и умора! Господин Перрен – знатный шутник, ох, даже слезы выступили от смеха.

Возчик обиженно поджал губы и промолчал. Хорошо им глумиться, сидя в крытой повозке, небось в деревне успели и выпить, и закусить, они – то не торчали битый час под проливным дождем, скорчившись в темноте, словно выброшенный хозяевами пес. Но кто осмелится ответить самому Гастону Каторжнику? Пожалуй, и до утра не доживешь от эдакой дерзости.

Да, Перрен не зря носил свое прозвище, страшный человек. Недаром ему удалось захватить власть. Видно, он в сговоре с самим дьяволом, иначе как объяснить, что Гастон счастливо избегал виселицы долгие годы. И никакие сторожа и тюремные стены не могут его удержать. Раньше город был поделен между Каторжником и Мерло, но Перрен решил властвовать единолично. Ну и бойня случилась на днях, мурашки бегут по телу от одних только воспоминаний. Словом, Гастон Каторжник оказался более коварным, хитрым и жестоким. Ну а служить всегда лучше победителю. Теперь он стал полновластным хозяином Руана, вернее, его самой грязной, низкой и отверженной стороны. Нищие и попрошайки, воры, грабители и наемные убийцы, стали его верной свитой. А те, кто решился противостоять, нашли смерть в жестоком побоище. Казалось, полиция и солдаты словно не подозревают о тайной жизни города. Они вечно являлись к самому концу, и на их долю приходилось только считать убитых, да схватить парочку ротозеев, что явились поглазеть на страшную потасовку, или пьянчужек, еле перебиравших ногами. К чему важным господам полицейским рыскать по мрачным закоулкам и копошиться в грязи? Главное, ловить смутьянов и заговорщиков. А такие, как Гастон Перрен, не замышляют против королевской власти и не станут плести интриги при дворе. Сам интендант полиции, сеньор Паскаль, нипочем бы не признался, что порядок, который установил Каторжник, ему вполне по душе. Даже самый жалкий попрошайка отныне был обязан просить подаяние только там, где указал Гастон Перрен. А что касается наемных убийц, хм… Так знатные господа подчас сами не брезгуют прибегать к их помощи. Чего ради совать нос в дела таких важных особ? Наград и денег на этом деле не заработаешь, а вот неприятностей – хоть отбавляй. Конечно, если пройдоха Каторжник попадется с поличным в руки полиции, то, конечно, предстанет перед суровым судом и его неминуемо ждут виселица или галеры.

Конец весны выдался теплым и солнечным, Жак с надеждой смотрел в чистое голубое небо, и скорый побег придавал ему надежду. Пожалуй, они с Бертой смогут незаметно улизнуть в праздник Вознесения. Мамаша Трюшон наверняка хлебнет лишку и заснет как убитая. Но все вышло совсем не так, как ожидал мальчик. Накануне дня Вознесения явился тощий вертлявый парень и, пошептавшись с хозяйкой, весело подмигнул Жаку.

– Эй, приятель, не надоело киснуть со скуки в этой дыре? Пора прокатиться с ветерком до самого веселого города и зажить припеваючи! – Воскликнул он.

– До города? – Опешил удивленный мальчик.

– Ха, вот чудак! Говорят, ты сообразительный парень, а на деле простофиля и тугодум. Экипаж подан, господин босоногий сеньор, надеюсь, моя старая кобыла выдержит вас и юную госпожу принцессу.

– Что ты уставился, словно баран на пустую поилку, Жак! – Затараторила мамаша Трюшон. – Господин Метью подумает, что ты недоумок. Умой лицо и полезай в повозку.

– А Берта? Я не оставлю сестру одну. – Нахмурился мальчик.

– Вот упрямый парень! Вы едете вместе. Давай – ка живее, мне еще надо собрать милую крошку.

Жак зачерпнул воды из рассохшейся бочки и искоса поглядел на вертлявого юношу. Куда бы их с Бертой не отвезли, наверняка это будет лучше, чем унылая жизнь у мамаши Трюшон.

Пожалуй, и сбежать станет легче, уехав подальше от деревни. Он наскоро ополоснул лицо и забрался в повозку. Хозяйка потратила на сборы Берты совсем немного времени. Малышка как была в заплатанном грязном платье, рваном чепце и с лохматыми темными локонами, так и осталась. Мамаша Трюшон ограничилась тем, что, набрав в ладонь воды, вытерла чумазое личико ребенка.

Жак заботливо устроил сестренку у себя на коленях и сунул ей в руку засохший стебелек цветка, валявшийся на дне повозки. Метью вскочил на козлы и весело присвистнув, взмахнул кнутом.

– Прощайте, дорогие детки! – Плаксиво завыла Жюли, утирая фартуком сухие глаза. – Жак, мальчик мой, когда разбогатеешь, не забудь поставить свечу и помолиться за меня Святой Деве. Ах, видно, я сегодня не засну до утра, мои дорогие…

– Пошла ты к дьяволу, лгунья! – Прошептал Жак. – Даже если у меня будет богатство самого короля, я не поставлю за тебя и свечного огарка.

Но хозяйка, конечно, не слыхала этого и махала вслед грязным платком, оглядываясь по сторонам. Убедившись, что никого из соседей нет поблизости, она облегченно вздохнула и направилась к своему тайнику с деньгами, зажав в ладони две монетки в десять экю, полученные от гостя. Повозка успела скрыться из глаз, когда мамаша Трюшон с ужасом и отчаянием увидела, что ее тайник пуст.

Поначалу Берта с любопытством глазела в прореху крыши повозки на солнечные лучи, но вскоре монотонное покачивание сморило девочку. Она уютно устроилась на охапке соломы, заботливо подстеленной Жаком, и сладко уснула. Мальчик накрыл ее своей поношенной курткой и перебрался поближе к вознице.

– Что, парень, решил почесать языком в дороге? – Рассмеялся Метью.

– Отчего и не поболтать, если путь долгий.

– Это точно, приятель. Тебе повезло, дорога действительно неблизкая, а я как раз любитель поговорить, недаром меня прозвали Метью Трепач.

– Смешное прозвище, а меня зовут Жак Эмон, а те названия, которыми меня наградила хозяйка, мне повторять неохота. Пожалуй, самое ласковое было «недоумок».

– Да уж, мамаша Трюшон не из тех, кто балует приемышей.

– А ты знавал ее раньше?

– Слыхал от верных людей.

– А куда мы едем, Метью?

– Эгей, мы направляемся в самое развеселое местечко. Доводилось тебе бывать в Руане или хотя бы в предместье?

– Никогда.

– Ну считай, что в твоей жалкой судьбе приключился счастливый поворот. Не станешь разевать рот и развешивать уши, так сумеешь урвать жирный кусок. Только успевай поворачиваться. Раз выпала удача попасть под крылышко самого Перрена.

– Кто это?

– Ха! Перрен Каторжник – наш хозяин, и пожалуй, его власть в городе сродни королевской.

– Каторжник!? Господь милосердный, за что же его так прозвали?

– Эй, ты так выпучил глазенки, что оставишь их за поворотом, я не стану возвращаться с полпути, чтобы искать их в траве! – Захохотал Трепач.

– Да разве доброго человека так назовут?

– Ну и простофиля ты, братец, словно птенец, что вылупился не позднее сегодняшнего утра. Много ты встречал на своем коротеньком пути добрых людей? Или твои мамаша и папаша были слишком добры, раз ты оказался у пройдохи Трюшон?

– Моя бедная мать скончалась, а отец помер еще раньше нее. У нас с сестрой остался только дед – старый Эмон, он – то и сплавил нас в эдакое место.

– Забудь, парень, к чему убиваться о покойниках. Я сам не знал ни отца, ни матери, и прекрасно поживаю и без них. Будь у меня родня, должно быть, давно отвернулись бы от меня или заставили наняться в свинопасы. Мне по душе моя судьба. В моих карманах всегда найдется пара звонких монет, за которые мне вовсе не пришлось гнуть спину. Если ты ловкий и сообразительный парень, всегда сможешь без труда раздобыть деньжат.

– Где это дают деньги просто так?

– Сколько тебе лет, разиня? Неужели мамаша Трюшон успела приохотить тебя к честному труду?

Жак нахмурился и промолчал. А у возницы рот не закрывался до полудня, видно, кличку Трепач он носил не зря. Остановились лишь раз, возле проезжего трактира, надо бы напоить кобылу, да и самим неплохо промочить горло. Метью небрежно заказал целый кувшин вина, а для малышки нашелся стаканчик простокваши. Жак вначале заботливо напоил сестренку и с удивлением посмотрел на полную кружку, что новый знакомый поставил перед ним.

– Я бы выпил воды, Метью. Вина я еще в жизни не пробовал.

– Воды! – Скривился Трепач. – Ты что, хочешь, чтобы в твоем брюхе завелись лягушки? Пей, хорошее вино разгоняет кровь по жилам. По правде сказать, в этом захолустье оно так себе, настоящая кислятина, ничего, доберемся до места, мигом велю подать другое.

Но Жак, отхлебнув из кружки, скривился так, что Трепачу пришлось просить служанку разбавить мальчишке вино водой. Экая досада, что парень не понимает толк в хороших напитках. Да что с него взять, у мамаши Трюшон бедняга, верно, пил дождевую воду. Ничего, поживет в городе, мигом переменится. И Метью продолжал расписывать на все лады заманчивую жизнь.

У Жака в голове все перемешалось – что же это за чудесное место, где все живут припеваючи, купаются в деньгах, ровным счетом ничего не делая? И как это вышло, что Трепач швыряет монеты направо и налево, но при этом одет в поношенную куртку и стоптанные башмаки?

– Скажи – ка, Метью, – спросил Жак, когда компания вновь двинулась в дорогу, – не найдется ли в городе доброй женщины, что смогла бы приглядеть за девочкой, пока я наймусь в работники?

– Ох, ну и умора! Я чуть было с козел не свалился от смеха! Да тебя уже наняли, несмышленыш ты эдакий. А за пигалицу можешь не волноваться, она будет под присмотром Кривой Бертиль. Видишь, господин Гастон обо всем позаботился.

– Странно, отчего он так печется о нас.

– Стало быть, ваша семейка ему приглянулась, красавчик. Он обожает заботиться о наивных дурачках, – разразился хохотом Трепач.

Жак вновь нахмурился и промолчал. Видно, толком от этого болтуна разузнать ничего не придется. Ладно, если все окажется плохо, они с сестренкой попросту сбегут. Не такая великая потеря – двое нищих сирот, чтобы незнакомец по кличке Каторжник бросился их разыскивать.

– Чего замолчал, маленький зануда? Раскрой свои прекрасные глазки, сейчас будет церковь Сен Маклу.

Жак застыл, восхищенно разглядывая статую Христа на тимпане9 главного входа и огромные, высоченные двери с резной отделкой.

– Что, парень, есть чему подивиться?

Жак, не в силах отвести взгляда от скульптурных групп на стенах церкви, только кивнул.

– А вон там, поодаль, кладбище. Не каждый смельчак решит прогуляться по нему в ночное время. Говорят, там хоронили покойников во время черной оспы. – Понизив голос, произнес Метью. – Я слыхал, что души мертвецов выходят из могил в полнолуние.

– Отчего же им мирно не лежится в своих гробах? – Прошептал побледневший мальчик.

– Кто его знает. Может, померли без покаяния, может, хотят утащить кого – то с собой за компанию. Откуда мне знать, что творится в голове у мертвяков.

Жак поспешно осенил крестом себя и Берту.

– Помилуй нас Господь и Пресвятая Дева.

– Ха, если хочешь защиты и милости, проси ее у Гастона Перрена, это будет вернее. – Ухмыльнулся Трепач. – Поверь мне, красавчик – простофиля, без его ведома ничего не случается в этом городе.

В получасе езды от кладбища скромный экипаж, наконец, остановился на узкой грязной улочке. Метью ловко спрыгнул с козел и, взяв лошадь под уздцы, медленно двинулся вперед, задевая стенами повозки о старую облезлую штукатурку домов, что словно жались друг к другу, чтобы не развалиться. Вдоль домов тянулась сточная канава, возле которой копошились бездомные собаки. К унылому виду добавлялся отвратительный запах прокисших отбросов, гнилого тряпья и стоялой воды, запах нищего квартала отверженных.

Малышка Берта сморщила нос и уголки губ ее плаксиво опустились. Неужели это и есть конец пути? Стоило тащиться весь день, чтобы прибыть в такое «славное» местечко. Но как бы там ни было, не оставаться же им в незнакомом городе на ночь без крыши над головой. Пожалуй, Метью пристроит их на ночлег.

Трепач, наконец, остановился и, оглянувшись по сторонам, свистнул. Тотчас из темного переулка возникла фигура, укутанная в плащ до самых пят. К повозке подошел огромный детина с надвинутой на глаза шляпой.

– Ну, как порыбачил, парень? Рыбу привез? – Хрипло спросил он у Метью.

– Отличный улов, Удав. Все, как велели – и рыбка доставлена, и сети целы.

– Хорошо, пойду доложу хозяину. Вытаскивай мелюзгу и идите за мной.

– А лошадь?

– Тибо Счастливчик о ней позаботится.

Жак нехотя выбрался из повозки и, прижав к себе Берту, направился за Трепачом.

– Эй, малый, давай я возьму девчонку, – шепнул Метью. – Ты всю дорогу ее с рук не спускаешь, скоро наживешь себе горб.

– Ничего, мне не тяжело. – Пробормотал Жак.

Путники свернули в проулок. Ну и темень царила в квартале бедняков! В эдакое время за городом мягко опускались сумерки, а здесь ночь словно упала с неба за одну минуту. Жак видел лишь смутный силуэт вертлявого Метью, да слышал громкое чавканье башмаков в жидкой грязи. Наконец показался узкий и тусклый свет фонаря, что держал в руках какой – то человек. Он быстро окинул взглядом всю компанию и потянул за медное кольцо в стене. К удивлению Жака, ниша бесшумно подалась вглубь стены, и перед ними открылась лестница, конец которой тонул в сумраке подземелья.

– Эй, парень, тебе все же придется отдать твою драгоценную ношу. – Хмыкнул Метью, – ты не знаешь дороги и впотьмах запросто свернешь шею и, чего доброго, угробишь девчонку.

Мальчику пришлось согласиться – хорош он будет, полетев кувырком и ударив сестренку о каменные ступени. Трепач ловко подхватил Берту, малышка, утомленная долгой дорогой, даже не проснулась. Преодолев крутой спуск, компания двинулась по длинной галерее, похожей на подземелье. Потолок так низко нависал над путниками, что здоровяку Удаву приходилось то и дело наклонять голову. От кирпичной кладки стен веяло сыростью и гнилью. Казалось, что на улице куда теплее, чем здесь. Если уж говорить чистую правду, то Жаку давно уже стало не по себе, еще когда Трепач завез их в унылый и нищий квартал. Ну и лжец этот парень! Расписывал хорошую жизнь, а привел в эдакое жалкое место. Видно, Жак свалял дурака, согласившись отправиться с ним в город. Теперь по его вине сестренка попала в переделку. Но детское любопытство и мальчишеская бравада заставляли его идти дальше, даже не пытаясь задать деру.

В стенах галереи то и дело попадались двери, за ними, видно, был кто – то – мальчику слышался тихий шепот. Должно быть, невидимые обитатели подземелья глазели на гостей сквозь щелочку. Наконец, Удав толкнул потемневшую широкую дверь, и путники оказались в небольшом зале. Посередине стоял грубо сколоченный стол, и хозяева собирались отужинать, когда к ним пожаловали гости. На столе красовалась огромная бутыль, оловянные кружки, блюдо с окороком и печеным картофелем. В нос мальчику ударил резкий запах пролитого вина и табака, дым от него так и стелился вокруг, словно белесое марево.

Господин, что сидел за столом, в кресле из резного дуба, поднял голову, и Жак замер от ужаса, не в силах даже вскрикнуть. Лицо незнакомца было изуродовано шрамом, что тянулся через верхнюю губу до самого виска. Густые брови нависали над припухшими веками. Это был сам Гастон Перрен по прозвищу Каторжник.

– Добро пожаловать в новый дом. – Хриплым низким голосом произнес незнакомец, глядя на вошедших пронзительным тяжелым взглядом.

– Вот, хозяин, исполнил все в точности, как вы приказывали. – Угодливо сказал Метью.

– Вижу. Ты исправный работник, Трепач и заслужил похвалы. Завтра зайдешь к Тибо и получишь обещанное. А теперь я хочу получше разглядеть наших гостей.

Удав подтолкнул Жака вперед и поднял над его головой фонарь.

– Святой Гервольд! – Не в силах сдержать восхищения, воскликнул тощий старик, что сидел по правую руку от хозяина. – Теперь понятно, отчего пройдоха Мерло так суетился.

– Хм, приятно, когда надежды полностью оправдались, – протянул Перрен. – Ты очень мил, дружок. Если в твоей красивой головке достанет ума, ты проживешь сытую и богатую жизнь. Как твое имя?

– Жак Эмон. – Процедил мальчик. Ему было неловко, что он торчит посреди зала и его разглядывают, словно лошадь на ярмарке.

– Сколько тебе лет, Жак?

– На День Всех Святых минуло девять.

– Жаль, пока ты маловат для одного дела, но пока сможешь поработать на меня. Ты ведь не против разжиться деньгами?

Страх придал Жаку дерзости и он, вскинув голову, заносчиво произнес:

– Разве может быть денежная работа у хозяина, что живет в подземелье?

В зале воцарилась страшная тишина, Удав занес руку над головой непочтительного щенка, но Каторжник покачал головой и громко захохотал. Вслед за ним кудахтающим смехом разразился старик. Он хлопал по столу рукой и вытирал слезящиеся глаза.

– Да, ну и весельчак ты, парень!

– Ты только взгляни на это, Мишель! – Давясь от смеха произнес Гастон. – Мальчонка не промах. Наглость и дерзость при таком хорошеньком личике, видно, парнишка далеко пойдет.

Преданно глядя на хозяина, загоготал Удав. Каторжник нахмурился, и взгляд его вновь стал тяжелым и давящим.

– Ладно, заткнулись все! Вот что, Жак, мне по душе, что ты не похож на слюнтяя и не трясешься, словно овечий хвост, но твою дерзость я прощу только сегодня. Попридержи свой язычок, иначе можешь его лишиться. Думаю, тебе не хотелось бы стать немым.

Мальчик промолчал, но взгляд его серых глаз был гораздо красноречивее слов. Вечные обиды и попреки в доме мамаши Трюшон, унижения и предательство взрослых давно приучили его стоять на своем, даже если это грозило побоями.

Перрен с интересом наблюдал за ним. Пожалуй, если постараться, из парнишки вырастет отменный негодяй, жестокий, наглый и расчетливый. Главное, не не дать ему свернуть с темной дорожки.

– Ах, незадача! – Напустив на себя маску участливости, произнес Каторжник. – Мы вовсе позабыли о маленькой бедняжке. И к тому же вы гоготали, словно умалишенные и должно быть, напугали девочку. Это ведь твоя сестра, Жак? Покажи нам милое дитя.

Мальчик взял малышку на руки, и Каторжник сразу заметил, как потеплели глаза Жака.

– Да, господин, это моя младшая сестричка.

Девочка спросонья уставилась на незнакомцев, открыв рот. Забавное круглое личико и грязные пухлые щечки поневоле вызывали улыбку. Не знавшие ножниц волосы спадали на лоб до самых глаз.

– Как ее имя, Жак?

– Берта. Берта… Эмон. – С запинкой произнес мальчик.

Взгляд Каторжника скользнул по пепельно – русым волосам Жака и темно – каштановым кудряшкам девочки.

– Это твоя родная сестра?

– Да. – Твердо ответил мальчик, глядя Перрену прямо в глаза.

– Хм, хорошо. Сколько исполнилось нашей милой крошке?

– На день Святого Марциала исполнится год. Моя Берта, должно быть, давно начала бы ходить, но бедняжке мешает хромота. – С горечью произнес Жак.

– Вот несчастье! – Фальшиво сочувствуя, пробормотал Гастон. – Малютка совсем не держится на ногах?

Жак пожал плечами и опустил сестру на пол. Старик, перехватив быстрый взгляд Каторжника, отломил от хлеба мякиш и протянул девочке:

– Эй, Берта, малышка, возьми, гляди, какой славный кусок.

Девочка взмахнула руками и смешно засеменила к старику, припадая на левую ногу. Старик засмеялся:

– Если бы у меня была дочка, должно быть, такая же, как эта. – С этими словами он поднялся со скамьи и так же припадая на левую ногу, сделал несколько шагов к девочке. И Жак с удивлением увидел, что вместо одной ноги у старика грубо оструганная деревянная подпорка. Тем временем Берта кое – как добралась до цели и получила заветный кусочек.

Что стало бы с несчастным бароном де Кольбе, узнай он, как радуется его маленькая дочка жалкой подачке в мрачном подземелье.

– Ладно, мы слишком припозднились сегодня, гостям пора спать, а нас ждут другие заботы. Позови Коротышку и Бертиль, – приказал Перрен Удаву.

Не прошло и двух минут, как в комнате появились коренастый, невысокого роста юноша и тощая, неопрятная девица. Подол ее шелкового платья, крикливого и вульгарного, был заляпан грязью, оборка местами порвана, а плечи прикрывала затасканная кружевная косынка. Волосы, кое – как расчесанные, подхвачены бархатной лентой. Один глаз у бедняжки косил в сторону, и ни ярко – накрашенные губы и щеки, ни мушка, приклеенная над верхней губой, не могли скрыть этот недостаток, а напротив, только привлекали к нему внимание.

– Бертиль, возьми – ка девочку и позаботься, чтобы устроить ее поудобнее. – Произнес Каторжник.

Девица скривилась.

– Господин Перрен, чем я заслужила эдакое наказание? Отчего мне вечно навязывают сопливых ребятишек, если я могла бы заняться другой работой? – Плаксиво проворчала она.

– Да оттого, черт побери, красотка, что от тебя шарахается даже горький пьяница! – Прорычал Удав. – Чем же еще ты можешь заработать?

Лицо Бертиль покраснело от злости, казалось, что она готова вцепиться обидчику в волосы.

– Ну, ну, Кловис, – добродушно произнес Каторжник. – К чему обижать нашу дорогую Бертиль? Видишь ли, девочка, все знают, что ты добра и заботлива, словно монахиня – кармелитка. Кому же мне доверить беззащитных крошек? Лучше тебя никто не сумеет о них позаботиться. Возьми малышку и устрой ее с остальными. В воскресенье получишь десять су на новое платье.

Бертиль вновь покраснела, теперь уже от радости. Она подхватила девочку на руки и поклонившись, проворковала:

– Я все исполню, хозяин, уж вам беспокоиться незачем, девчонка будет ухожена, словно у знатных сеньоров.

Жак тоскливо проводил взглядом шмыгнувшую за дверь Бертиль.

– А тебя, мой мальчик, Коротышка отведет в уютное местечко, ложись спать и не думай ни о чем. О тебе и о нашей славной малютке теперь есть кому позаботиться.

Гуго по прозвищу Коротышка был некрасивым подростком с глуповатым лицом и завистливым взглядом карих глаз. Как только двери зала закрылись за ними, Гуго решил показать новенькому, кто здесь главный. Он снисходительно поглядел на Жака и пренебрежительно процедил:

– Иди за мной, деревенский простофиля. Если отстанешь, будешь блуждать по галереям до рассвета.

Жак крепко сжал губы, крепкое словечко так и вертелось у него на языке, но теперь, когда он, и главное, сестренка, оказались во власти Перрена Каторжника, горькое состояние беспомощности охватило мальчика. Гуго быстро перебирал кривоватыми ногами, ничуть не заботясь, поспевает ли за ним путник. Наконец Коротышка толкнул грязную, потемневшую от времени дверь, и мальчики оказались в полумраке узкой комнатенки. Под самым потолком виднелся размытый и тусклый лунный свет, что шел от полукруглого оконца. Подросток по – хозяйски чиркнул огнивом и зажег старый фонарь, в стенки которого была вставлена промасленная бумага.

– Да кому там не спится! – Раздался снизу возмущенный голос. – Добрые люди спят по ночам, а не шатаются неизвестно где и не мешают отдыхать другим! – Продолжал досадовать невидимка.

– Заткни свою пасть, Кролик! – Проворчал Гуго. – Тоже еще нашелся знатный сеньор. Что, вообразил, как лакеи без спросу потревожили тебя?

– Да погаси фонарь, проклятый Коротышка! Мне вечно приходится вставать чуть свет, это ты валяешься до полудня.

– Ладно, хватит ныть, гляди – ка, хозяин раздобыл новенького. Этот желторотый простофиля прямиком из деревни. Я слышал, что он жил у славной Жюли Трюшон, как и ты. Вставай же, лежебока, поприветствуй его, вы ведь почти родня, раз у вас одна мамаша. – И Коротышка разразился визгливым хохотом.

– Да неужели! Ну и дела! – Воскликнул ворох тряпья, что лежал на соломенном тюфяке. Раскидывая тряпки, от которых поднялась пыль и потянуло запахом давно не стиранного белья, показалась вихрастая голова мальчишки. Даже в сумраке было видно, что волосы его совершенно белого цвета, словно у старика. Прозрачные глаза с любопытством уставились на Жака.

– Ну и дела! Значит, проклятая тетка Трюшон еще жива? А я – то надеялся, что черти жарят ее в аду в самом большом котле. И долго ты прожил у славной хозяюшки, парень, присядь, расскажи, этот бродяга Гуго все равно отбил всякую охоту спать.

Жак, которого уже ноги не держали от усталости, опустился на край тюфяка и пожал плечами.

– Да без малого год мы с сестренкой были у мамаши Трюшон. Моя бедная мать померла сразу, как только родилась малышка. Отец помер еще раньше, какой – то господин дал денег на похороны матери, и дед согласился сплавить нас. Так мы и оказались в проклятом месте.

– Даааа, – протянул белобрысый Клод, по прозвищу Кролик. – Отчего же ты не дал деру?

– Хотел бы, да сестренка была слишком маленькой, я пожалуй, уморил бы ее, скитаясь по дорогам.

– Ну ты и впрямь дурак! – Хмыкнул Гуго. – Тоже мне причина. Усложнять свою жизнь из – за сопливой девчонки.

– А ты не встревай, Коротышка! – Возмущенно воскликнул Клод. – У тебя отродясь никого не было. А у меня был братишка Шарль, такой забавный мальчонка, на ту пору ему минуло два года. Мамаша Трюшон никогда толком не присматривала за ребятишками. Пока я возился в сарае, она болтала с проезжим торговцем, малыш свалился в канаву, полную дождевой воды. Мы отыскали его только на заходе солнца, я все надеялся, что бедняга просто заполз куда – то и заснул.

Глаза Клода блеснули от сдерживаемых слез.

Жак с сочувствием посмотрел на него.

– Экое горе, должно быть, твой братишка отправился прямиком на небо. Говорят, дети после смерти превращаются в ангелов, упокой Господь его невинную душу.

– Ооооо! Началось! Мало мне было терпеть нытье одного сопляка, так появился еще второй. Да к тому же ни дать ни взять – деревенский кюре10. Заткнитесь оба, иначе получите такую трепку, что утром не узнаете друг друга. – Грубо крикнул Коротышка.

Клод бросил в его сторону злобный взгляд и потянул Жака за руку.

– Эй, парень, ложись ко мне, мы запросто уместимся вдвоем на этом знатном ложе, к тому же вместе намного теплее.

Мальчики тихонько улеглись, накинув на себя ворох тряпок и старой негодной одежды, что служила одеялом. Коротышка довольно хмыкнул и погасил фонарь. Было слышно, как он устраивается на своем тюфяке, натянув старое одеяло до самого носа.

– Эй, спишь? Тебя, кажется, зовут Жак? Слушай, – зашептал Клод новому приятелю прямо в ухо. – Будь настороже, Коротышка поставлен следить за нами, он все доносит хозяину. Если представится случай спокойно поболтать, расскажу тебе много интересного.

– Кто из вас двоих паршивых крысят никак не угомонится? – проворчал Гуго.

Клод нарочито громко засопел, и в комнатенке повисла сонная тишина. Жак долго лежал с открытыми глазами. Тоска сжимала сердце мальчика. Ну и дурак же он, отчего не поторопился сбежать днем раньше, к приезду Метью они с Бертой были бы уже далеко. Ладно, чего уж теперь, «нечего ругать кошку, когда сыр съеден»11. Сегодня он слишком измучен и растерян, чтобы решать, как быть дальше. Пока остается присмотреться и проследить, чтобы Берте ничего не угрожало. Жак закрыл глаза и прочел короткую молитву, что когда – то произносила мать.

С самого рассвета зарядил мелкий дождь, стены комнатенки, где спали мальчики, вмиг отсырели, и запах старой кирпичной кладки назойливо окутал все вокруг. Под оконцем натекла лужа, и тонкие ручейки грязной воды грозили подобраться к соломенным тюфякам. Насупленный и хмурый Коротышка грубо пихнул Клода.

– Вставай, Кролик, колокол церкви Сен – Лорен уже звонил, горожане отправились к утренней мессе.

– Ты ходишь к мессе? – удивленно спросил Жак, протирая сонные глаза.

Коротышка и Клод громко расхохотались.

– Ох, деревенщина, ну ты и мастер смешить людей, – вытирая глаза, пробормотал Гуго. – Ничего, надеюсь, господин Перрен скоро найдет тебе занятие, и ты перестанешь молоть всякую чушь.

– А что, Коротышка, может, Жак прогуляется со мной? Чего ему торчать в нашей конуре и киснуть со скуки?

– Хм, насчет этого щенка хозяин еще не распорядился, ну ладно, все равно сейчас слишком рано, он, пожалуй, и сам еще не проснулся. К полудню ждите меня у трактира папаши Вальмона. Если опоздаете хотя бы на минуту, не доживете до вечера.

Глаза Жака потемнели от злости, но Клод тайком сжал его и руку и кивнул.

– Конечно, конечно, мы непременно будем ждать тебя у трактира ровно в полдень.

Ну и красота – оказаться в мрачный дождливый день на улице квартала бедняков. Казалось, унылые потрепанные дома согнулись от горя и заливаются слезами. По грязной узкой улице текут ручьи нечистот. Словно город скинул все свои грехи в это убогое место, как в сточную канаву. Жак сморщил нос, уж больно отвратительный запах царил повсюду.

Клод сочувственно посмотрел на нового товарища.

– Да, парень, пожалуй, в деревне так не воняет, но через недельку – другую ты вовсе не станешь замечать запах. Уж можешь поверить.

Жак пожал плечами и нахмурился, ему все больше хотелось покинуть мрачное место, но не пускаться же в бега одному и оставить маленькую Берту в руках этих гнусных людей. Ну и простофилей он оказался!

Ускорив шаг, приятели выбрались, наконец, к городской церкви. Жак с восторгом уставился на прекрасное здание. Экая красота! Кажется, такую постройку невозможно создать обычному человеку.

– Эй, очнись, успеешь еще поглазеть на шпили и башни. – Проворчал Клод. – Не стоит мозолить глаза прихожанам раньше времени. Встань вот тут возле ограды и жди меня. Сейчас я займусь работой, и если повезет, угостимся горячим. Смотри только, не вздумай подходить ко мне раньше, чем подам знак, иначе провалишь все дело и вместо завтрака получим пинки и оплеухи.

– Хорошо.

– Смотри же, ты обещал. Что бы ни случилось, не высовывай нос.

Жак молча кивнул и отступил в тень раскидистого дуба возле ограды. Вскоре прихожане, тихо переговариваясь, начали покидать храм Святого Лорана. И тут, к удивлению и ужасу Жака, к ним, согнувшись на один бок и надрывно кашляя, заковылял Клод. Лицо его выражало такую муку, что смотреть без жалости было невозможно. Глаза его казались покрасневшими, светлые ресницы действительно придавали сходство с белым кроликом. Бледное острое личико кривилось, он вздрагивал всем телом и заунывно тянул:

– Добрые господа, подайте несчастному калеке. Мать лежит при смерти, и дома еще три голодных рта. Если я не соберу хотя бы десяти су, отец прибьет меня.

После каждой фразы, Клод начинал надрывно кашлять, словно готов душу выплюнуть.

– Ох, вот несчастный!

– Взгляните только, бедняжка еле держится на ногах. Какая жестокость бить ребенка и отправлять его просить милостыню.

– Его отец наверняка проклятый пьянчуга, что вовсе не заботится об умирающей жене и несчастных малютках. Надо бы повесить негодяя на рыночной площади в назидание другим.

В грязную ладонь Клода посыпались медяки. Горожане и горожанки поохали, покачали головами и повздыхали над несчастным ребенком. И после разошлись по своим делам. Они не оставили просящего без подаяния, как велел Господь, совесть их чиста. А дальше… В конце концов, у каждого есть свои невзгоды, не упиваться же весь день чужими.

Как только поток прихожан иссяк, и горожане скрывались из глаз в улицах и переулках, Клод огляделся и шмыгнул к старому дубу, где ждал новый товарищ.

– Это и есть твоя работа? – Нахмурившись, спросил Жак.

– Ха, а ты вообразил, что я служу в храме послушником? Нечего строить из себя благородного сеньора, парень. У Гастона Каторжника много славных должностей, по мне лучше просить деньги, чем воровать их.

– Да уж, завидное дело. Получить деньги можно и честным трудом.

– Ах, Святой Франциск! Коротышка прав, ты действительно простофиля! Ни один человек, что работает на Перрена, в жизни не заработал честно даже медного су.

Жак покраснел, машинально потрогал шнурок на своей шее.

– Прости… Я… Я, должно быть, действительно глуп. – Смущенно шепнул он. – Если поклянешься всеми святыми молчать, я кое – что тебе скажу.

– Клянусь Святой Урсулой, Святым Франциском и Святой Катариной! – Торопливо осенив себя крестом, воскликнул Клод, с любопытством уставившись на товарища.

– Вот, гляди, – Жак развязал тесемки своей блузы и показал тряпичный узел, висевший на шнуре. – Я стащил деньги мамаши Трюшон перед тем, как нас забрал Метью.

– Ого! – Клод звонко хлопнул себя по тощим коленкам. – Да ты парень не промах! Обчистить саму старуху Трюшон! Ну и поделом ей! Экая досада, что я не додумался пошарить в ее доме. Так ты настоящий богач, сколько там?

– Около ста экю серебром.

– Пресвятая Дева! Ты мог бы зажить припеваючи, если бы не попал сюда.

– А кто мне помешает? Возьму Берту, и поминай как звали.

– Не будь дураком, Жак. Все, что ты можешь, это припрятать свои денежки или прокутить их на ярмарке. Уйти от Перрена Каторжника можно лишь на кладбище. Можешь мне поверить. Ты и шагу не сумеешь сделать, как по его приказу Удав свернет шею и тебе, и твоей бедняжке сестре. Выкинь эти мечты из своей красивой головы, если хочешь носить ее на плечах.

– Ты так говоришь, словно у Перрена королевская власть.

– Да уж, его власть в этом городе и предместье, пожалуй, сродни королевской. Идем, неподалеку есть славное местечко, где можно отведать наваристый суп и горячий пирог, и немного почесать языком. В полдень Коротышка явится за деньгами, а я не желаю получить тумаков за то, что собрал слишком мало.

Жаку хотелось как можно больше разузнать от нового приятеля, к тому же приглашение согреться и поесть было очень заманчиво. Мелкий дождь так и не унимался, и когда мальчики переступили порог скромного трактира на окраине, вода текла с них ручьем. В это время полутемный зал с низким потолком и грязными окошками был почти пуст. Приличные люди в такой час заняты работой, а пропащие выпивохи отсыпались после ночного кутежа. Клод кивнул хозяину, полноватому рыхлому мужчине с одутловатым лицом и длинными, уныло висящими усами.

– Адель! – Крикнул он в приоткрытую дверь кухни.

На пороге появилась женщина в грязном фартуке с бледным и уставшим лицом. Она подошла к гостям и сложив руки на тощем животе, спросила:

– Что изволите?

– Доброго дня, тетушка. Подайте нам с приятелем вашего замечательного супу, и по куску пирога. И не мешало бы по стаканчику сидра, мы вымокли до нитки, так недолго и захворать.

– Благодарю, но мне, если можно, просто воды. – Смущенно попросил Жак.

– Ты что? Мало ее пролилось на тебя, пока мы были на улице? – Возмущенно воскликнул Клод.

– Я не привык пить вино.

– Хм, сколько тебе лет, малыш?

– Да мы, должно быть, одногодки, мне минуло девять.

– Ха – ха – ха, бедный деревенский младенчик! Ты принял меня за мелюзгу. Вот умора! Да мне стукнуло тринадцать еще под Рождество.

Жак удивленно уставился на приятеля. Тщедушный и низкорослый Клод никак не тянул на такого взрослого господина. Тем временем женщина невозмутимо ушла в кухню, не проявив ни малейшего интереса к разговору.

Утолив первый голод, приятели вновь разговорились. Вернее, Жак лишь иногда вставлял пару слов, видно, Клоду не часто удавалось поболтать, да еще почувствовать свое превосходство над тем, кто мал и неопытен. Чавкая и обжигаясь, он поведал все, что успел узнать сам или услышать от прислужников Каторжника.

Когда – то город был поделен поровну между Мерло по прозвищу «Жареная морда» (из – за страшного ожога на лице) и Перреном Каторжником. Оба они гнусные разбойники, но Леон Мерло по сравнению с Каторжником – сущий ангел. Гастон Перрен захотел владеть городом в одиночку, Мерло нипочем не соглашался добровольно расстаться с заведенным порядком. Коварный Гастон начал исподволь переманивать людей Мерло. Кто – то польстился на деньги, кто – то, словно хитрая крыса, почуял более сильного. Словом, предателей нашлось достаточно, чтобы раскрыть тайное убежище Мерло и его банды. Ну и бойня началась! Пожалуй, ведьмы на своих шабашах ведут себя тише. Кровь текла рекой, говорят, в заброшенной башне, где обитал Мерло и его люди, крови было по щиколотку. Да, да, Метью Трепач уверял, что башмаки его потонули в ней до самых чулок! Хотя, Метью недаром зовут Трепачом. Жалкий воришка, все, что он умеет – стащить у торговки пару яблок или рыбешку. Хвастун и предатель, ведь он служил у Мерло, а затем преспокойно перебрался к Перрену.

– Постой, Клод! Я ведь, кажется, видел этого Мерло однажды ночью у мамаши Трюшон. Ну и натерпелся я тогда страху, стучал зубами до самого рассвета.

– Ха! Разиня ты эдакий! Леон Мерло давно имел дела с проклятой теткой Жюли! Она сплавляла ему мелюзгу для работы. Видно за вас с сестрой он щедро заплатил, а добыча досталась Каторжнику.

– Да зачем им сироты?

– Ох, ты словно желторотый птенец, Жак. Чем младше сирота, тем больше сердобольные горожане ему подают. А выручку отдают хозяину, что тут непонятно. Вообрази, в иной день по улицам шатается куча грязных и оборванных ребятишек, каждый принесет к вечеру не меньше двадцати су, а если повезет, то и больше. Эдак можно стать богачом всего лишь за неделю. Думаю, у Каторжника целые сундуки набиты золотыми луидорами.

– От побирушек?

– Вот ты простофиля! Есть еще воришки и грабители, девчонки, что заманивают знатных господ, жулики и гадалки, словом, все, кто не утруждает себя честным заработком.

– Вот пакость! Отчего же гвардейцы не схватят его и не отправят в тюрьму?

Клод захохотал, хлопая по столу рукой.

– Скорее зацапают проклятых протестантов.

– Должно быть, он продал душу дьяволу, – прошептал Жак. – Я слыхал, что такие люди могут творить зло безнаказанно.

– Не знаю, всякое бывает на свете. Так что, не пытайся бежать, мальчик. Только неприятности накличешь на свою голову. Перрен мигом расправляется с теми, кто решится идти против него. И ни один человек в городе не отважится помочь. Как видишь, даже у Мерло не хватило сил для победы. Говорят, его зарезали в ту ночь.

– Господа еще желают чего – нибудь? – Вяло произнесла Адель, подойдя к столу.

– Нет, достаточно, вот, возьмите. – Произнес Клод, отсчитав в ладонь женщины монетки.

– Погоди, дай я заплачу. – Торопливо пробормотал Жак, – уж слишком нелегко тебе достаются деньги, чтобы угощать друзей.

– Добавь лучше пять су12 для хозяина, чтобы он молчал о нашем появлении.

Клод повернулся к трактирщику и приложил палец к губам. Толстяк молча кивнул и приятели вышли на улицу.

В этот дождливый и унылый день в мрачных закоулках прекрасного и величественного Руана, для Жака и его названой сестры наступила новая жизнь. Вряд ли он или его мать мечтали о такой незавидной участи. Клод оказался прав, Жак вскоре перестал замечать отвратительную вонь нищего квартала и тяготиться мрачным жильем, куда никогда не заглядывало солнце. День за днем, неделя за неделей, душа его покрывалась толстым слоем бесчувствия и злобы. Каторжник действительно пристроил мальчика на работу. Пока щенок растет, не кормить же его даром. По совету хитрого мастера по части жуликоватых проделок, Мишеля Деревяшки, Жаку справили нарядный костюм из бархата, чудесные башмаки тонкой кожи, украшенную кружевным жабо блузу из тончайшего полотна. Когда чисто умытый и наряженный мальчик предстал перед Перреном, тот аж задохнулся от радости.

– Проклятье! Ты только взгляни на него, старик! – Пихнул он сидевшего рядом Мишеля. – Да скажи мне, что это наследник короля, я не усомнился бы и минуты!

Жак действительно был прекрасен, как статуя, выточенная умелым скульптором. Словно талантливый мастер скрупулезно рассчитывал мельчайшие детали и с любовью ваял свое создание.

– Хм, растяпа Мерло лишился неплохих деньжат, хозяин. – Хмыкнул старик.

Поглазеть на Жака сбежались все, Удав восхищенно цокал языком, Клод счастливо улыбался, словно ему что – то перепало от блеска приятеля. У бедняжки Бертиль глаза и вовсе разъехались в стороны, она уставилась на Жака, словно на редкую и дорогую картину. Прислужники Каторжника одобрительно качали головами, вставляя бранные словечки от невозможности иначе выразить восхищение. Только Коротышка сгорал от зависти и злости. Вот мерзкий деревенский щенок! И за что Господь одарил его красивым лицом, густыми русыми волосами и стройной фигурой? А теперь, когда хозяин зачем – то велел нарядить никчемного парня в такую славную одежду, все битый час пялятся на него, словно бараны на речные мостки. Того и гляди, начнут блеять от восторга. Тьфу ты, пакость! Подумаешь, сеньор нашелся. В таком платье каждый смог бы походить на господина.

Но в глубине души Гуго Коротышка понимал, что никакой камзол из шелка и бархата не добавят ему роста, а ногам стройности, что его жесткие волосы не лягут локонами, а широкий короткий нос не станет тонким и прямым. Это доводило его до бешенства. Ах, с каким бы наслаждением он прошелся бы по смазливой башке Жака доброй дубинкой, только страх перед хозяином удерживал завистливого Коротышку от этого.

Тибо Счастливчика, с внешностью благообразного святоши, нарядили в скромный добротный костюм из сукна и мягкую фетровую шляпу, украшенную пряжкой фальшивого серебра. Вдвоем с Жаком, укутавшись в длинные плащи и надвинув капюшоны до самого носа, они шмыгали переулком до городской ратуши. Там их ждал нарядный экипаж, забитый баулами и коробками. Важный возница и два лакея – Ашиль Вертлявый и Метью Трепач на запятках кареты. Вся компания направлялась в богатый квартал, к самому солидному постоялому двору. И вскоре разыгрывалось целое представление. Хозяин, завидев знатных гостей, сам спешил на встречу. Ах, как мило! Единственный сынок виконта соблаговолил остановиться передохнуть в его гостеприимном доме. Бедное дитя, должно быть, утомлено после долгой дороги. Мальчик едет навестить родню в Париж. Какая жалость, что сам господин виконт и госпожа виконтесса не смогли отправиться вместе с ним. Конечно, они сопровождают самого короля! А за парнишкой присматривает гувернер. Сразу видно, солидный человек, немедля вручил плату за три дня в самых лучших комнатах. Прислуга, словно помешанная, носилась вверх – вниз по устланной ковром лестнице, таская багаж маленького виконта. Вот красивый парнишка, сразу видно, что родился в знатной семье.

Жак, который поначалу отчаянно трусил, быстро вошел во вкус игры и начал высокомерно поглядывать на всех. Так – так, вот славно, когда приличные люди сгибаются в поклоне перед ним, жалким сиротой из нищей семейки. Чудесный ужин господа приказали подать в свои комнаты. Еще бы, стоило только поглядеть, как милая компания чавкает и хватает с блюда все подряд прямо руками, смачно облизывая пальцы, хозяин мигом усомнился бы в знатном происхождении гостей. Ночью Тибо Счастливчик и Жак, старательно обернув тряпками камни, что лежали в багаже, тихонько опустили огромный узел из окна спальни. Трепач и Ашиль Вертлявый, оглядев пустую улицу, подхватили мешок, оттащили его подальше и припрятали среди зарослей жимолости на заднем дворе.

А утром над головой хозяина разразился страшный скандал. Вы только взгляните, за ночь воры обчистили юного виконта до нитки! Позор, в эдаком приличном месте и так обошлись со знатными сеньорами! Баулы пусты, кошелек исчез, вчера прислуга покраснела от усердия, таская тяжелые саквояжи, а сегодня не осталось и нитки. Даже камзол господина виконта с серебряными пуговицами не оставили. Несчастный хозяин побледнел до синевы. Он не мог и слова вымолвить в свое оправдание. Жак лишь молча кивал головой, опустив ресницы. А Тибо, покраснев от возмущения, заламывал руки и громко причитал, проклиная тот день, когда решился остановиться в эдаком паршивом месте. Чудо, что воры не прирезали спящего ребенка! Видно, Пресвятая Дева спустилась на землю и уберегла единственного сыночка знатных людей. Метью Трепач и Ашиль Вертлявый, напустив на себя фальшивый гнев, встали в дверях и заявили, что не выпустят ни одного слугу, прежде чем не проверят его карманы. Шутка ли, обчистить сеньора виконта в первую же ночь.

Лицо хозяина пошло пятнами, его жена, заливаясь слезами, упала на колени, умоляя о милости. Она все готова отдать, только чтобы спасти репутацию мужа. В их заведении не случалось ничего подобного, не иначе, сам дьявол подстроил ужасное преступление. Бедняжка вынула из ушей чудесные жемчужные серьги и умоляюще протянула их Тибо. Хозяин, заметив, как блеснули глаза гувернера, опрометью метнулся в свою комнату и, вернувшись, поставил на стол ларец с украшениями, что старательно берег для приданого своей дочери, и вдобавок вручил полный кошель.

– Это все, что у меня есть, добрые господа. – Страдальчески прошептал он. – Может, это хотя бы немного смягчит вину.

Счастливчик едва не задохнулся, увидав эдакое богатство. Но напустив на себя строгий вид и тяжело вздохнул.

– Конечно, это не может возместить полную стоимость украденного, но господин виконт и его славный сынок – люди добрые и не станут требовать у судьи вашего разорения. Лично для меня главное, что жизнь моего господина вне опасности.

Хозяин готов был плясать от радости, что дело, хвала Господу и всем Святым, может окончиться благополучно. Сеньоры немедленно пожелали покинуть это место, а хозяева еще долго вздрагивали ночами и убивались о потраченных деньгах и отданных драгоценностях. По чести сказать, гостям отдали лишь часть, но все равно жалко до слез. Но как подумаешь, что виконт мог бы пожаловаться самому королю, так мурашки бегут по телу. Дурные вести разносятся быстро и тогда знатных постояльцев поминай как звали. Эдак и по миру пойти недолго.

Стоило компании пройдох оказаться в безопасном месте, как они дрожащими от жадности руками начали рассматривать откупные. Но Тибо Счастливчик, напустив на себя важный вид, мигом положил ладонь на кошель. Мыслимое ли дело, пожалуй, сейчас под шумок кто – нибудь из них ухватит солидный куш. Как он станет держать ответ перед хозяином? Представив себе гнев Перрена, Ашиль Вертлявый и Метью отдернули руки от ларца с драгоценностями, словно от раскаленного угля, выпавшего из очага. Да, с Каторжником шутки плохи. Все помнят, как Удав придушил воришку Жермена за то, что он соврал хозяину, припрятав добычу. Да и сам Каторжник однажды выстрелил из мушкета прямо в сердце бедолаге Бернару. Вот – вот, согласно кивал Счастливчик, под крылышком у хозяина живется им совсем неплохо, к чему же его злить? Хотя, они, конечно же, поработали на славу, если умеют держать язык за зубами, то не грех взять самую малость, уж он, Тибо, знает меру и сам выдаст награду. Протянув Жаку серебряное экю, Счастливчик склонился ближе и прошептал мальчику:

– Вот, возьми, маленький проныра, ты справился с делом и заслужил награду. Надеюсь, кроме смазливого лица, Господь дал тебе и немного ума, чтобы не болтать лишнего.

– Да, парень, – хмыкнул Ашиль. – Если проговоришься, мы все свалим на тебя, каждому дорога собственная шкура.

– Поищите наушников и болтунов среди других. – Хмуро проворчал мальчик.

Все решилось, к общей радости. Каторжник не ожидал, что затея Мишеля Деревяшки окажется столь прибыльной и легкой. Тибо торжественно положил на стол хозяина добычу и, не моргнув глазом, сказал, что они даже не решились пересчитать деньги и разглядеть драгоценности. Уж очень опасались разоблачения. Ашиль и Метью униженно благодарили хозяина за горсть медяков, хотя успели положить за пазуху серебро. Только Жак был мрачен и молчалив.

– Ты не рад заработанным деньгам, мальчик? – Удивленно спросил Перрен.

– Мне просто не по душе такая работа, – пробурчал Жак.

Мишель Деревяшка скрипуче рассмеялся, а Кловис Удав грубо тряхнул парнишку за шиворот:

– Проклятье, этот щенок вздумал решать, какая работа для него хороша, а какая не по нутру!

– Оставь его, Удав. – Невозмутимо произнес Каторжник. – Наш Красавчик попросту не сообразил, что за еду и ночлег надо платить. Послушай меня, Жак, и запомни: когда нужны деньги, нет разницы, каким путем они к тебе попадут. Сказочки о честном труде хороши для мелюзги, вроде твоей славной сестрички. Вообрази, если бы малышка помирала с голоду, а хозяин отказался бы платить. Неужели ты смирился бы с тем, что несчастное дитя умрет? Скажи, твоя мать была честной женщиной?

Жак вспыхнул и утвердительно кивнул.

– Ну, помогла ей добрая работа? Она наверняка надрывалась и гнула спину с утра до ночи, чтобы прокормить своих ребятишек, а в итоге померла, совсем выбившись из сил. А ты, не запачкав рук, получил деньги, которые она, бедняжка, и за всю жизнь – то не видала.

В глазах мальчика промелькнула тень сомнения, это не укрылось от внимательного взгляда Каторжника. Он положил руку на плечо Жака и проникновенно произнес:

– Ах, мой дорогой, если ты не хочешь, чтобы вы с Бертой прожили такую короткую жизнь, как ваша несчастная матушка, – при этих словах Перрен закатил глаза и осенил себя крестом, – подумай хорошенько над моими словами. Честная женщина умерла в рассвете лет, оставив двух сироток, а вот мамаша Трюшон живет припеваючи. Хотя она вовсе не достойная пройдоха. Видишь, так устроен мир.

Жак поднял глаза на хозяина и злая улыбка мелькнула на его губах.

– Должно быть, господин Перрен, вы правы, но, надеюсь, мамаше Трюшон не очень – то и сладко. Я забрал все деньги из ее тайника.

В комнате повисла такая тишина, что стало слышно, как копошатся крысы за стеной.

Каторжник, не мигая, уставился на мальчика, а Мишель Деревяшка так и не донес горящий фитиль до своей трубки.

Темные глаза Гастона Перрена вспыхнули злобной радостью.

– Ты обчистил мамашу Трюшон?! Удав, немедля подай вина и кусок сыру, что принесла Симона. Ну, Жак, пожалуй, ты умнее, чем показалось на первый взгляд! Эй вы, недотепы, взгляните только на этого славного парнишку! Другие в его возрасте могут лишь выклянчивать подачки, да стянуть пару каштанов у торговца. Да, мой славный мальчик, надеюсь, тебя ждет большое будущее.

Вслед за хозяином вся компания начала одобрительно прищелкивать языком и похлопывать Жака по плечу. Ха, вот это парень, а все прикидывался простофилей и болтал о честности. Вот уж постарался Господь, давая мальцу кроме смазливой рожи еще и недурную голову.

Жак то бледнел, то краснел, бедняга сам не понимал, чего ради он сболтнул о краже. Но одобрение, что так шумно выражали эти негодные людишки во главе с жестоким убийцей, пришлось ему по душе. За всю свою короткую жизнь не слыхал он похвалы ни от одного человека. Только ругань, окрики и пинки доставались на его долю. Жаль только, что пришлось расстаться с деньгами, вокруг так много нечистых на руку, а у хозяина они будут в сохранности.

Поздней ночью, посиживая с Мишелем Деревяшкой за игрой в кости, Перрен удовлетворенно произнес:

– Ну что я говорил, друг мой. Я сразу понял, что из этого щенка вырастет отъявленный негодяй. Уж я постараюсь выбить из него остатки никчемной порядочности и глупого сострадания.

– Вы правы, хозяин. Думаю, особо стараться и не придется. – Пробормотал старик.

Клод Кролик от души был рад за нового товарища. Вот славно, что Жака не отправят выклянчивать монеты целыми днями напролет при любой погоде. Уж кому, как не Клоду знать, каково это! А Гуго вновь захватила волна черной зависти. Экий везунчик, проклятый деревенский мальчишка. Словно ему удача валится с неба, еще и хозяин взял поганого щенка под свое покровительство. Теперь жди, когда представится случай насолить Красавчику.

Сам Жак вполне спокойно принял свое завидное, по меркам отребья из галерей Гастона Каторжника, положение. Но то «воспитание», которое начала мамаша Трюшон, а Перрен усиленно продолжил, начало давать свои плоды. Мальчик становился все более дерзким и наглым и охотно пускал в ход кулаки, если что – то было ему не по нраву. И если хозяину замечали, что наглость и дерзость Жака уже переходит все границы, Перрен Каторжник лишь ухмылялся. Будущее мальчонки уже предрешено, главное – дождаться, пока ему минет шестнадцать лет. А пока пусть ведет себя как угодно, лишь бы не попался полиции, да не испортил свою внешность. Его красота и есть тот славный товар, который Гастон намеревался дорого продать. Но не кормить же наглеца даром – и Жак вновь и вновь участвовал в хитроумных темных делах, что с упоением выдумывал Мишель Деревяшка. Объехав еще несколько постоялых дворов и обвинив хозяев в краже, шайка занялась другим промыслом, чтобы не вызвать подозрение, да не слишком примелькаться. Как всегда наряженный и чисто умытый, парнишка тайком пробирался в места прогулки знатных господ. Гвардейцам, что стояли у ворот, строго следя, чтобы простолюдины не портили своим унылым видом настроение важным особам, и в голову не могло прийти, что нарядный красавец – жалкий сирота из квартала отверженных. А Жак без всякого стеснения и страха тащил все, что плохо лежит. Оставленные без присмотра веера слоновой кости, шелковые перчатки, кружевные шали. И к гордости своего учителя, Тибо Счастливчика, ловко срезал кошели. Однажды он умудрился незаметно отцепить бриллиантовую брошь у графини Фрадетт Лароз. Все вещи он передавал в глухом углу сада поджидавшему за оградой Трепачу или Ашилю Вертлявому. И уходил с пустыми руками мимо склонившихся в поклоне стражников. У выхода его поджидал Тибо Счастливчик, что вечно изображал солидного слугу из хорошего дома.

К огорчению хозяина, одно не удавалось выбить из пронырливого парня – любовь и заботу о маленькой сестре. Таская у господ дорогие безделушки, Жак непременно тащил что – нибудь для Берты. Ну и комично выглядела бедняжка в грязном платьице и дорогом кружевном чепце. По совету Клода, мальчик частенько совал в жадную ладонь Бертиль несколько су. Благодаря этому, у сестренки было вполне сносное одеяло и удобный тюфяк. И на ее маленькую голову не обрушивался град подзатыльников и оплеух. Вскоре Берта вообразила себя важной особой и частенько выводила Бертиль из себя. Рука так и тянулась отвесить хорошего шлепка или пощечину, но монетка, полученная от Красавчика, останавливала ее.

Гастон Каторжник не терпел дармоедов, где это видано – сидеть сложа руки и ждать угощения? Как говорится, «нет глупого ремесла, есть глупые люди»13. Так что, для Берты тоже нашлось занятие. Поначалу малышка промышляла с хорошенькой Мариэттой по прозвищу «Мими Святоша». Белая нежная кожа и невинные глаза Мариэтты чудесно подходили к скромному облачению монахини. Прохаживаясь по чистым богатым кварталам, Мими постным благочестивым голоском просила пожертвовать несуществующим приютам для сироток, представляя Берту, как одну из воспитанниц. Да, да, бедное дитя – круглая сирота, к тому же калека, как оставить несчастную без помощи? А ведь таких ангелочков в приюте больше двадцати человек. Глядите сами, добрые господа, это вам не жулики и пройдохи, что притворяются увечными, лишь бы выманить деньги. Малютка действительно хромая! Только жестокое сердце не тронет вид несчастного дитя. А кто согласится выставить себя жестоким? И монетки рекой текли в оловянную кружку.

Никто и представить не мог, что юная нежная красавица Мариэтта и часу не может удержаться от хорошей порции вина. Потихоньку прихлебывая из припрятанной в складках одежды фляги, к вечеру Мими еле держалась на ногах. И вот однажды бедняга попросту уснула прямо на улице, привалившись спиной к толстому стволу каштана. В сумерках редкие прохожие приняли ее за монахиню, что погружена в благочестивые молитвы.

Берте давно наскучило торчать на одном месте, к тому же днем она получила от Мими звонкую оплеуху за то, что не вовремя открыла рот. Пока две солидные дамы опускали в кружку монеты, с умилением поглядывая на малышку, та, отмахиваясь от назойливой мухи, разразилась такой отменной бранью, что дамы едва не лишились чувств. Да разве можно винить в этом девочку, которая растет среди отъявленных негодяев? Ну как бы там ни было, а Мими пришлось схватить маленькую негодницу в охапку и улепетывать подальше. А теперь, когда надзирательница заснула, Берта преспокойно отправилась на прогулку в свое удовольствие. По счастливой случайности в одном из переулков ее увидал Трепач, что возвращался с ловко утащенной из лавки мясника бараньей ногой. У парня глаза вылезли от изумления, как оказалась здесь двухлетняя девчонка совсем одна? Неужто Мими схватила полиция, отчего же они не забрали и Берту? Убедившись, что Мариэтты и впрямь нигде нет, Метью подхватил Хромушу в охапку и поспешил к хозяину.

Лицо Каторжника перекосило от злости – вот поганая пьянчужка! Она чуть не лишила его такой замечательной побирушки! Красивое лицо Жака в один миг побледнело до синевы. Глаза потемнели и гримаса ярости исказила его. Сунув сестренку на руки Бертиль, он ринулся в темноту улиц искать проклятую разиню. С трудом, пинками и затрещинами ему удалось доставить Мими во владения Каторжника. Она никак не могла протрезветь и только икала, пытаясь сообразить, отчего ее сладкий сон так внезапно прервался.

Гастон быстро переглянулся с Мишелем Деревяшкой и, напустив на себя маску справедливого гнева и возмущения, воскликнул:

– Вот паршивая пьяница! Ты понимаешь, что невинное дитя могло погибнуть? Наша славная малютка едва не угодила под экипаж! Ее могли украсть негодные людишки или загрызть бездомные псы!

При этом Каторжник искоса поглядел на Жака.

– Да ты не лучше убийцы, что караулит несчастных в темноте, Мими! Оставить в огромном городе беспомощную калеку! Ах, как ты жестока, сердце замирает от мысли, что мы могли больше никогда не увидеть славное дитя!

Но бедняга Мариэтта продолжала икать, уставившись своими невинными глазками на хозяина. И тут Жак не выдержал и отвесил Мариэтте такую пощечину, что несчастная отлетела к двери, сильно ударившись о дубовый косяк.

Мишель Деревяшка удовлетворенно хмыкнул, бросив быстрый взгляд на хозяина. Лицо Жака болезненно сморщилось, он сам от себя не ожидал такого поступка. Но Гастон, скорчив гримасу сострадания, положил руку на плечо мальчика.

– Не кори себя, друг мой. Сейчас тебе кажется, что ты ударил слабого, но Мими заслужила это своей нерадивостью. Она рисковала жизнью твоей славной сестрички, а разве малышка заслужила гибель?

С этой ночи жалкие остатки благородства, что теплились в душе мальчика, начали исчезать, как весенний снег под лучами солнца. Да, Каторжник славно умеет придать низким поступкам налет справедливости. Щедрой рукой он вливал яд в неокрепшую душу и с удовольствием смотрел на плоды своего труда.

Подданные короля отверженных продолжали влачить свою тяжелую жизнь, принимая как должное власть хозяина. Никто из них даже не пытался что – нибудь изменить. Одних удерживал страх перед хозяином, другие сами предпочитали легкую поживу честному заработку. А у несчастных детей и вовсе не было выбора. Берту поручили пронырливой старушонке по прозвищу Амбарная Мышь. Она обивала пороги добропорядочных горожан, выдавая девочку за свою сироту – внучку. Конечно, дальше черного входа их не пускали, но прислуга с состраданием слушала россказни о погибшей семье и оставленной хромой бедняжке. Амбарная Мышь самозабвенно плела жалостливые истории, в которых родители ребенка то тонули, то погибали на пожаре, то становились жертвами разбойников. Служанки и кухарки с удовольствием оставляли свои дела и, качая головами, охая и ахая, слушали старуху. Обычно в протянутую сухонькую ладонь опускалось пять или шесть су, а в фартук Берты – сладкая булочка, яблоко или свежая вафля. Чтобы девочка не хныкала от усталости, старуха пичкала ее обещанием купить вечером ячменный леденец. Ну она ведь славная малышка и не станет докучать капризами? А леденец такой сладкий и большой, его хватит на весь обратный путь.

Жак, скрепя сердце, терпел, что сестренка стала обычной попрошайкой. В глубине души он продолжал лелеять надежду, что его ловкость позволит им как – нибудь вырваться из – под власти Каторжника. Хотя, если бы Берту оставили в покое и не заставляли работать, то его вполне устраивает такая жизнь. Действительно, к чему надрываться на работе в поле или мастерской, получая жалкие гроши и вечные попреки от хозяина? Куда легче стащить пару монет у какого – нибудь разини и славно пообедать в трактире. Да это же тоска – думать о том, где раздобыть еду на завтра и с тоской ждать жалования. Конечно, можно получить трепку или чего хуже, вовсе оказаться за решеткой, но тут все дело в собственной ловкости. Вот ведь Перрен Каторжник, никакие замки и стража не могут удержать его. А Тибо Счастливчик, не зря носит свое прозвище – пока что он ни разу не попался. Правда, Метью Трепач недавно угодил в переделку и еле унес ноги от разъяренных торговок с рыночной площади. Несколько дней бедняга носу не мог высунуть на улицу. Сам виноват, раз дал себя поймать. Теперь сиди с разбитым носом и заплывшим глазом.

Жаль беднягу Кролика, его промысел незавидный – по любой погоде он выстаивает у церкви и ждет конца мессы, притворяясь хворым. С некоторых пор ему и притворяться не приходится, несчастный и впрямь начал кашлять дни и ночи. Вид у него стал таким больным, что, пожалуй, и просить не нужно, горожане сами кидают медные монетки. Гуго Коротышка зеленеет от злости, что Клод своим кашлем мешает ему спать по ночам. Проклятому Красавчику вновь повезло, он давно уже ночует в комнате наверху, деля ее с Тибо Счастливчиком. Там не так сыро и холодно, и из – под двери комнаты Мишеля Деревяшки идет тепло.

Иногда под вечер к хозяину приходит какой – нибудь незнакомец, закутанный в длинную накидку и в надвинутой на глаза шляпе. Лица и вовсе невозможно разглядеть, бархатная или шелковая маска надежно его прячет. Но по всему видно, что это знатный господин. То мелькнет серебряная пряжка на башмаке, то сверкнет на руке усыпанный камнями перстень. В такие ночи сам Кловис Удав стоит на страже у двери хозяина. Помилуй Господь, высунуть нос не вовремя! Коротышка разок решился поглазеть, уж очень донимало любопытство. Удав молча отвесил бедолаге такую затрещину, что Гуго еле дополз до своего тюфяка и свалился, словно мешок; добрых три дня у него звенело в ушах, как на соборной колокольне.

Все делают вид, что вовсе не знают о тайных посещениях, хотя после знатных гостей Каторжник и Кловис Удав исчезают на всю ночь и возвращаются только на рассвете. Бертиль однажды успела заметить кровь на обшлагах камзола хозяина. А Счастливчик видел, как Удав вытирал окровавленный нож. Но это не их ума дело, помилуй Господь, мало ли что померещится спросонья.

Огромный Руан, словно паутиной, был опутан прислужниками Перрена. Конечно, не все они ютились в мрачных нищих кварталах. К примеру, надменный ювелир Аристид Дагне обитал на чистой улице в аккуратной мансарде, из окна которой открывался чудесный вид. Но господин Дагне тоже состоял на службе у Каторжника и так же опасался его гнева и платил дань. Еще бы, ведь плут вставлял в украшения поддельные камни и охотно скупал краденое. Трактирщик Вальмонт, что прятал в подвале беглых воришек и разбойников, аптекарь Муре, у которого можно разжиться ядами, словом, Гастон Перрен действительно, как паук, везде раскинул свои сети. Его подданных было так много, что попрошайки с одного конца города вовсе не знали в лицо попрошаек с другого. Зато все знали своего хозяина. И несмотря на огромные богатства, о которых шептались обитатели городского дна, он сам довольствовался жизнью в убогой подземной галерее. Уж слишком приметной была внешность Каторжника. Даже на улицу он выходил только по ночам, прикрыв лицо шарфом до самых глаз. Должно быть, не зря он выбрал отвратительное сырое место, где под ногами шмыгали крысы, и солнце вечно отворачивалось, не желая тратить свои лучи на жалкое убогое местечко.

Ни полиция, ни гвардейцы сроду туда не совались, да и без провожатого легко можно было заплутать среди переходов, старых, полузасыпанных подземелий, трухлявых лестниц и бесконечных коридоров.

Такая скрытность повелась еще с тех времен, когда половиной города правил Мерло. Он так же отсиживался в надежном укрытии, облюбовав для себя и приближенных старые винные погреба под развалинами старого замка. Его жилище прозвали «Замком отверженных», и мало кто знал туда дорогу. Теперь, когда вся власть была в руках у Каторжника, там селились жалкие попрошайки и нищие, воришки и целый выводок «веселых» девиц, под надзором злобной и тощей старухи, Клары Боке.

Однажды Жаку довелось побывать в «замке» вместе с Метью Трепачом, что шел с поручением к старухе. Вернувшись в галереи, мальчик решил, что они с сестренкой еще неплохо устроились. Пожалуй, им даже повезло, что хозяин поселил их возле себя, а не сплавил в эдакое место. Обитатели «Замка отверженных» с любопытством глазели на Красавчика. Да что и говорить, парнишка действительно хорош, немудрено, что ему выпал лучший жребий. Девицы окружили подростка плотным кольцом, грубо восхищаясь и хихикая. Но тетка Клара оплеухами и пинками вмиг разогнала всех любопытных и, растянув беззубый рот в кривой усмешке, прошамкала:

– Говорят, у тебя есть младшая сестра, Красавчик? Если она так же хороша, то, когда подрастет, я с удовольствием приму ее в нашу славную компанию.

– Надеюсь, к этому сроку твои кости успеют истлеть, проклятая ведьма! – Злобно прошипел Жак. – Надеюсь, моей сестры тебе не видать даже во сне.

– Всякое случается, Красавчик, в королевстве Каторжника, старуха вполне может пережить молодого. – Скрипуче рассмеялась Клара.

Очень скоро Жаку пришлось вспомнить ее слова. Бедняга Клод, что едва ноги таскал, окончательно свалился под самое Рождество. Несчастный целыми днями лежал на своем жалком тюфяке и стучал зубами от холода. Страшный кашель, казалось, раздирал ему все внутренности. Успевшее достаточно очерстветь сердце Красавчика дрогнуло. Он принес приятелю свое одеяло, пытался поить его подогретым вином. На припрятанные от хозяина монеты покупал в лавке еды для больного. Но бедолага еле – еле мог проглотить кусочек или сделать глоток.

– Что ты корчишь из себя Святого Отца, Красавчик? – Шипел Гуго. – Дураку понятно, что Кролик скоро помрет.

Заткни пасть, пугало. Не твоего ума дело. – Грубо отвечал Жак. – По мне, так лучше Господь прибрал бы тебя.

– Надеюсь, я успею сплясать на твоих похоронах, проклятый смазливый щенок.

Красавчик и Коротышка смотрели друг на друга с неприкрытой ненавистью, и вскоре оба кидались друг на друга с кулаками прямо у постели умирающего. Хотя Гуго был старше, справиться с Жаком ему никак не удавалось. На шум драки являлся Кловис Удав и с трудом растаскивал дебоширов, раздавая направо и налево затрещины и оплеухи.

Через несколько дней, когда Жак вновь сидел возле Клода, больной вдруг приоткрыл глаза и на исхудавшем бледном лице показалась слабая улыбка.

– Тебе, должно быть, пить хочется? Я принес целую кружку.

– Нет, Жак. – Прошелестел слабый голос. – Пожалуй, я сегодня помру, но мне отчего – то легко на душе. Вообрази, приятель, с самого детства никто обо мне не заботился и не жалел. Я вовсе не рассчитывал, что это когда – нибудь произойдет, а теперь, когда ты рядом, мне так тепло и отрадно, словно у меня есть родня.

У Жака перехватило дыхание, он со всей силы зажмурил глаза, но крохотная слезинка выкатилась из – под ресниц и побежала по щеке.

– Не плачь, что ты, лучше порадуйся, что я наверняка встречу своего младшего брата, а может и родителей. Однажды… – Клод внезапно закляшлялся, и все его жалкое тело словно подпрыгнуло на тощем тюфяке. – Однажды, – совсем тихо повторил он. – Я слышал кусочек мессы, викарий говорил, что Господь справедлив и прощает многие грехи. Я, конечно, порядком успел нагрешить, но никогда не держал зла в сердце и не желал его другим. И у тебя, Жак, сердце доброе, сохрани его ради Берты и ради себя самого, постарайся не стать таким, как наш хозяин.

– Бедняга Клод, – глухо произнес Красавчик, взяв друга за руку. – Я и рад бы пообещать тебе что угодно, но боюсь, доброта не поможет выжить ни мне, ни моей сестре. Малышку сможет защитить только моя жестокость и злоба.

– Нет, Жак, когда – нибудь ты сам поймешь, что самая надежная защита – это любовь.

– Хватит, Клод, ты слишком много говоришь, эдак тебя опять начнет трепать кашель, постарайся уснуть и набраться сил. Завтра я раздобуду тебе какую – нибудь настойку у аптекаря, уж он – то должен знать, как вылечить твою хворь.

Клод кивнул и прикрыл воспаленные глаза. Жак скорчился возле приятеля, так и не решившись выпустить его худую ладонь. Горькие мысли словно тисками сжимали его сердце. Он вспомнил смерть матери, новорожденную сестру, которой даже не успели дать имя, жива ли она?

Больной лежал спокойно, приступы кашля не мучили несчастного, Красавчик не заметил, как сам задремал. Только в предрассветных сумерках, когда в комнатенку ввалился вернувшийся из трактира Коротышка, Жак очнулся от грубого толчка в плечо.

– Ты и впрямь решил податься в монастырские послушники, деревенщина? Жаль в обители не оценят свою смазливую рожу.

Жак непонимающе уставился на Гуго.

– Что таращишься, монашек, ты битый час держишь за руку покойника.

Красавчик вздрогнул и в сердце его словно оборвалась последняя частичка доброты. Он с размаху ударил Коротышку прямо в лицо, кровь так и брызнула из рассеченной брови противника. Гуго упал, закрывая лицо руками, а Жак бросил последний взгляд на Клода и, опустив плечи словно под невыносимой тяжестью, покинул комнату.

Совсем скоро место несчастного Клода заняли двое тощих пугливых ребятишек, которых привез Метью. Но Жака уже не трогала чужая участь. В его сердце вовсе не осталось места сочувствию, кроме как к маленькой Берте. Каторжник мог довольно потирать руки – Красавчик успел прослыть наглым и жестоким. Сырые трущобы, еда, которая то была скудной, как у нищего, то словно пиршество у зажиточных горожан, бессонные ночи, вечный риск попасть в руки гвардейцев, как будто прибавляли ему сил. Когда многие начинали чахнуть среди спертого гнилого воздуха и грязи, казалось, что Жак становится только крепче. Как красивый ядовитый цветок, что пышно расцвел в нечистотах. У него всегда были свежий цвет лица и сильное тело. Даже потасовки, в которые он бросался без оглядки на силы противника, словно тоже шли ему на пользу. К счастью, Берта, как и названый брат, отличалась хорошим здоровьем. Вечно грязные щечки были упругими, и хвори обходили маленькую Хромушу стороной. Лишь однажды девочка два дня пролежала, скорчившись на своем тюфяке от боли. Бедняжку так и выворачивало наизнанку. А все оттого, что Жаку вздумалось угостить сестренку жареным гусем. Огромная гусиная лапка оказалась слишком тяжелой для маленького желудка. Красавчик чуть не помешался от страха и волнения, среди ночи он притащил заспанного и испуганного аптекаря Муре. Через два дня малышка вновь была на ногах и улыбалась брату, как ни в чем не бывало.

Гастон Перрен смотрел на «подвиги» Жака сквозь пальцы. Пусть парень вытворяет что угодно, главное, чтобы не забыл почтение и страх перед самим хозяином, да не испортил смазливую внешность. А что касается его любви к Берте Хромуше, так пусть потешит себя наивной надеждой, что сестренка всегда будет рядом. Когда придет время, наглый парень отправится восвояси к новым хозяевам, и Перрена вовсе не заботило, как эти двое переживут разлуку. Покупатель на Красавчика давно найден, но теперь появился еще один, стоит поторговаться – кто даст больше, тот и заберет красивого юнца.

Конечно, Жак и представить не мог, какая судьба ему уготована, и продолжал жить, совершенно не думая о будущем. А Гуго Коротышка с каждым днем все сильнее ненавидел удачливого Красавчика. Ночами он ворочался на своем тюфяке, не в силах заснуть и строил планы, как избавиться от ненавистного парня, что вечно насмехается над ним. Коротышка задыхался от зависти и злобы, мало того, что проклятый щенок Жак хорош собой настолько, что люди оборачиваются ему вслед, он ходит в любимчиках хозяина и ему позволено много, чего Гуго никак не может заслужить. У Коротышки нет ни такой ловкости, ни хитрости, ни везения. Его удел – присматривать за побирушками, чтобы не ленились работать, да вовремя отдавали собранное. Вот если бы он обладал такой силой, как Кловис Удав или был пронырой, как Тибо Счастливчик. За что Господь одарил всем мерзкого деревенского парня, а не его? И единственной заботой Гуго была мысль, как бы досадить сопернику. А может, пристукнуть где – нибудь в темной галерее его паршивку сестру? То – то Жак взвоет от горя, пожалуй, это принесет ему немалые страдания. А так охота заставить Красавчика обезуметь с горя. Да, но хозяин может дознаться, чьих рук это преступление. Каторжник опекает сопливую девчонку не меньше, чем братца. Тоже еще, знатная особа, всего – то радости, что уродилась колченогой. Но по меркам попрошаек, дрянная девчонка – ценный товар. Сколько раз случалось, когда фальшивых калек разоблачали слишком внимательные горожане. И впрямь чудо, если у несчастного однорукого бедняги вдруг оказывались целыми обе руки только оттого, что разиня забыл вовремя оглядеться по сторонам. Что же придумать? Коротышке уже совсем невмоготу вечно любоваться на Жака и чувствовать его превосходство. И Гуго часами лежал без сна и таращился в ночную тьму, призывая на голову Красавчика беды и проклятия.

Хозяин же был занят совсем другими мыслями. Под покровом ночи к нему явились посетители: закутанная в длинную накидку женщина и высокий худощавый мужчина. Это были горничная герцогини Сенешаль де Леклерк и ее лакей.

– Мадам прислала нас посмотреть на того, о ком у вас был уговор. – Надменно произнесла горничная, брезгливо прикрыв лицо платочком.

– Можете не сомневаться, красавица, Гастон Перрен не торгует отбросами. – Хмыкнул Каторжник.

– И все же, госпожа прислала нас удостовериться, что это стоит той суммы, которую вы назвали.

– Хм, я не против, но можете передать своей хозяйке, что у меня есть еще покупатель, он предлагает больше.

Горничная быстро переглянулась с лакеем.

– Тем более, мы должны взглянуть, а уж потом говорить о деньгах.

– Ну что ж, присядьте, сейчас сами увидите. Не желаете ли пока пропустить по стаканчику вина? На улице такая сырость, что глоток славного винца не помешает.

– Нет уж, благодарю, у меня нет охоты пробовать пойло, которым могут угостить в эдаком месте. – Процедила горничная.

– А я, пожалуй, не откажусь, Элоди, на улице и впрямь дрянная погодка, так и захворать недолго. – Пробормотал лакей, присаживаясь к столу.

– Ну и пьянчужка ты, Ришар! Стоило бы пожаловаться госпоже.

– Кловис, – крикнул Гастон, приоткрыв дверь, – позови сюда Красавчика и смотри, чтобы нам не мешали.

Горничная опустила на лицо вуаль и плотнее закуталась в суконную накидку. Сесть на сомнительной чистоты стул она так и не решилась. Лакей невозмутимо потягивал вино, удобно устроившись за грязным столом. Жак вошел вслед за Удавом и, бросив беглый взгляд на незнакомцев, встал перед Каторжником.

– Что вам угодно, хозяин? – Без тени подобострастия спросил он.

– Жак, мальчик мой, возможно, завтра тебе придется исполнить кое – какую работенку, позже я расскажу тебе подробно. А сейчас решил дать тебе немного деньжат на карманные расходы, ты славный ловкий парнишка и вполне заслуживаешь поощрения. Да, и выбрось наконец свою паршивую куртку, у меня есть кое – что получше, почти новый камзол.

Красавчик с удивлением уставился на хозяина – что это за внезапная щедрость, уж нет ли тут подвоха?

Но Каторжник и в самом деле полез в карман своего залоснившегося камзола и достал пригоршню мелочи. А Деревяшка, повинуясь мимолетному знаку хозяина, нырнул рукой в мешок, набитый ворованной одеждой.

– Мишель, друг мой, подними фонарь повыше, мне что – то неважно видно. – Пробормотал Гастон, незаметно подмигивая старику.

Деревяшка поднял фонарь над головой, чтобы свет падал на лицо Жака, делая вид, что усердно помогает хозяину. Скинув куртку, Красавчик следил за монетками в руках хозяина и, конечно, не заметил, как под вуалью сверкнули глаза горничной. Она так и застыла в восхищении, стараясь не показывать виду. А лакей удовлетворенно хмыкнул и потянулся за новой порцией вина. Жак получил пятнадцать су и поношенный, но крепкий камзол, и с облегчением покинул комнату – мало радости торчать у Гастона Перрена неизвестно зачем, да еще когда на тебя пялятся незнакомцы.

– Ну, думаю, тут и обсуждать нечего, мальчишка хорош, что глазам больно. Я всегда готов предложить знатной особе отличный товар. – Самодовольно заявил Каторжник.

– Хм, дааа, – протянула Элоди, – Паренек очень мил, должно быть, моя госпожа останется довольна. Сколько ему лет?

– Мишель, сколько минуло нашему Красавчику?

– Если хорошо помню, то на День Всех Святых ему должно сравняться шестнадцать, господин Перрен.

– Но он выглядит старше и довольно рослый. Впрочем, мадам герцогиня так и хотела. Следовательно, стоит поговорить о деньгах.

– Вот что, Перрен, называя сумму, прибавьте к ней и нашу с Ришаром долю, – бурнула Элоди. – От нас зависит, насколько мы расхвалим парня перед мадам.

– Ха – ха – ха, вот пройдохи! Да Красавчика и хвалить не надо, мадам стоит только увидеть этого смазливого щенка. К тому же он умен и силен, это тоже стоит денег.

Горничная совсем позабыла, что стул стоящий перед ней – грязный, а стол покрыт пятнами жира и пролитого вина, Элоди с размаху плюхнулась рядом с лакеем, опершись локтями на стол, и начала отчаянный торг.

Гости покинули мрачную комнату Каторжника далеко за полночь, Кловис провел их тайным коридором, что вел прямиком к лавке аптекаря. Гастон Перрен остался в комнате с Мишелем Деревяшкой, чтобы послушать мнение старика.

– Отличная сделка, хозяин. Большей суммы, пожалуй, не вытянуть было из этих пройдох и их госпожи.

– Ошибаешься, Мишель. У меня есть еще покупатель, я намерен столкнуть их лбами и продам Красавчика тому, кто заплатит больше.

– Неужели! Как это возможно, хозяин? О герцогине Сенешаль де Леклерк давно ходят слухи, что она обожает набирать в услужение смазливых парней. Говорят, знатные особы нарочно ездят в особняк герцогини, чтобы поглазеть на прислугу. Поместье Сенешаль де Леклерк за глаза прозвали «Сад херувимов».

– Да, да, старик, так оно и есть. Но уж если пороки существуют, то вряд ли ими страдает один человек. Не так давно овдовела виконтесса Доменик Лоран. Она, бедняжка, с ума сходила от зависти к подруге, но старый виконт предпочитал слуг, что годами работали в замке и вовсе не собирался менять преданных людей на смазливых юнцов. Теперь, когда вдовушка освободилась от занудного муженька, что был старше ее втрое, она решилась перещеголять ненавистную подругу. Я слыхал, что виконтесса уже успела нанять парочку красавцев лакеев. Но до «Сада херувимов» ей, бедняжке, еще далеко. Если она узнает про нашего Красавчика, то непременно захочет его перекупить. Вообрази, какую склоку устроят знатные дамы в желании заполучить этого наглого щенка. А мое дело – лишь получить как можно больше деньжат.

– Ну, господин Перрен, осталось только восхищаться вашим умом и хваткой. – Уважительно пробормотал старик. – Только как вы уговорите Жака? Парень слишком дерзкий и упрямый.

– Ах, какие пустяки, Мишель! Пусть только попробует возразить, Кловис свяжет его по рукам и ногам, словно копченый окорок, и доставит в нужное место. А уж покинуть поместье, что охраняют день – деньской, непросто. Его объявят в розыск, как беглого слугу, и парень не успеет и шагу ступить, как гвардейцы схватят наглеца. И притом, это уже не наше дело. Разве должна хозяина заботить судьба проданной вещи?

– А Хромуша?

– Да при чем здесь девчонка? Она нужна мне самому, не каждый день попадается калека с милым личиком, что своим видом может растрогать людей. Это все пустяки и безделица, Мишель. Берта еще достаточно мала и вскоре забудет брата. Думаю, с ней не будет хлопот. Пара оплеух мигом приведет ее в чувство.

Пока Кловис Удав провожал ночных гостей, Коротышка на цыпочках пробрался к комнате хозяина, вдруг повезет подслушать что – то важное и наверняка поможет ему выслужиться перед Каторжником. Но, переминаясь с ноги на ногу от страха быть застигнутым на месте, Гуго слушал в пол – уха и ровно ничего не понял из разговора. Одно только запало в его пустую голову – что Красавчику вновь повезло. Коротышка юркнул к себе и свалился ничком на тюфяк. Его так и трясло от злости, ведь он вообразил, что за свою красоту Жак попадет в услужение к знатной особе. Он, Гуго, так и будет влачить жалкое существование, в грязи, нищете и вечном страхе перед Каторжником и Удавом, и в конце концов, околеет в проклятом погребе, как паршивый бездомный пес. Или его пристукнут в очередной драке, или гвардейцы схватят его на улице, а там суд и позорная смерть на виселице или медленное мучительное угасание на галерах или каторге. А Красавчик будет расхаживать по чудесному богатому особняку, разряженный, как принц. Пожалуй, будет наедаться до отвала изысканными блюдами, пить дорогое вино и спать в теплой постели. Ну нет, это уж слишком! Да Коротышка просто обязан помешать этим планам. Но легко сказать, а вот как сделать, чтобы отвести от себя подозрение?

И Гуго, обхватив голову руками, крепко задумался, воображая сцены расправы над Жаком, при которых сам Коротышка остался бы в стороне.

Мишель Деревяшка с хозяином засиделись почти до рассвета, у Каторжника хватало забот кроме Красавчика. С парнем вопрос почти решен, чего тратить время на разговоры? Есть дела, которые больше заботят короля мира отверженных. В его королевстве стали происходить странные вещи, поначалу он внимания не обращал на разные мелочи, но уж слишком явными стали угрозы. За последнее время Каторжник потерял достаточно своих подданных. То очередного попрошайку находят мертвым, то без всякого следа пропадает ловкий воришка. Мишель Деревяшка первым указал хозяину на эдакие странности. Каторжник отмахнулся – подумаешь, велика потеря; побирушка мог помереть от хвори или пристукнули в драке дружки. Но старик хмурился и качал головой – чтобы помереть от болезни, для начала нужно стать больным, не так ли? Что это за непонятная хворь, что успела унести с добрый десяток человек, которые уходили утром здоровешеньки? А пронырливого лекаря Франсуа Потье, стало быть, сама нечистая сила унесла? Прислужники обшарили весь город, но Франсуа не нашли ни живым, ни мертвым. А кто пристукнул двух головорезов – Дубинку и Краба? Если их прикончили в драке, то хозяин узнал бы первым, ему донесли бы тотчас. Нет, тут что – то не так, на людей Каторжника кто – то явно начал охоту. Неужели полиция решила покончить с темной стороной города? Гастон Перрен до последнего не соглашался верить такому, кто отважится затеять с ним войну, ведь власть над Руаном в его руках? Тайный посланник, отправленный к верному человеку в полиции вернулся с отрицательным ответом. Ни гвардейцы, ни даже сам господин прокурор не давали никаких приказов о подданных Каторжника. Полиция ревностно следит, не завелись ли заговорщики среди проклятых протестантов, и им вовсе нет дела до жуликов и побирушек.

Гастон мигом помрачнел и задумался, если не положить этому конец, то неизвестный враг, пожалуй, скоро доберется и до него. Кто же этот дерзкий смельчак, что решил захватить власть? Но пока отыскать его, как, впрочем, и всех пропавших, никак не удавалось.

Что за глупые людишки достались Каторжнику? Не могут обшарить все грязные закоулки и избавить хозяина от мрачных мыслей! Видно, придется самому начать поиски, вот только сплавит Красавчика, жаль терять такой жирный кусок, надо бы еще поторговаться с каждым покупателем.

Осенние сумерки окутали город, мелкий моросящий дождь заставлял прохожих прибавить шагу, поскорее бы добраться до дома и поужинать, сидя поближе к огню. Жак возвращался в галереи Перрена, хлюпая башмаками по грязным лужам темного квартала. Несмотря на промозглую погоду, он даже не запахнул плотнее свою куртку; за годы, проведенные у Каторжника, Жак привык и к холоду, и к сырости. Сегодня они с Тибо Счастливчиком славно обчистили лавку меховщика. И даже успели отнести краденый мех к пройдохе Симону. Он сам расплатится с хозяином. Только маленькую детскую муфточку парень припрятал за пазуху: эта вещичка вполне подойдет Берте, сестренка сможет греть руки, когда настанет зима. Счастливчик задержался у Симона, отмечая удачную сделку, и Жак отправился домой один. Вдруг прямо перед ним оказался мальчишка из тех, кого привез Метью взамен несчастного Клода.

– Эй, Жак, постой. – Пробормотал он, оглядываясь по сторонам.

– Что тебе нужно?

– Тебя зовет один человек.

– Кто? Толком можешь сказать, мелкий крысенок?

– Ну там, в переулке, он велел позвать тебя.

– Хм, кому это я так срочно понадобился? Ну смотри, если вздумал пошутить, получишь славную оплеуху.

Мальчишка покачал головой и растаял в сумерках. Жак пожал плечами и свернул в указанный переулок. Тьма, царившая под сырыми сводами арки ничуть не пугала его, о его умении и ловкости в драках знали все, кто решится напасть на самого Красавчика?

Но не успел Жак сделать и двух шагов, как страшный удар в лицо сбил его с ног. Резкая боль пронзила насквозь, ослепила и заставила вскрикнуть. Красавчик прижал ладонь к лицу и попытался встать на колени, и тут обрушился новый удар. Послышалось тяжелое дыхание и топот башмаков убегавшего. Жак нащупал стену арки и, цепляясь, постарался встать на ноги. Страшная боль словно кипятком окатила его, из – под пальцев, которые он прижимал к лицу, хлынула кровь. Красавчик покачнулся и рухнул на землю.

Каторжник играл в кости с Мишелем Деревяшкой, хозяин выигрывал, и на его обезображенном лице то и дело мелькала довольная ухмылка. Внезапно дверь распахнулась и показался Кловис Удав, от которого яростно отбивалась одна из девиц старухи Клары.

– Что еще за представление? – Недовольно проворчал Перрен.

– Хозяин, скажите проклятому верзиле, чтобы отпустил меня, – визгливо крикнула Люси.

– Не беспокойтесь, господин Гастон, негодная, видно, лишку хлебнула и несет всякую чушь. – Прорычал Удав.

– Я! Я хлебнула лишку, дубина ты этакая! Я всего лишь пришла сказать, что Красавчик лежит при смерти в двух кварталах отсюда.

Мишель Деревяшка выронил трубку, которую не выпускал изо рта с начала игры.

– Что!? Что ты сказала!? – Прошипел Перрен, уставившись тяжелым взглядом на девушку.

– Да говорю же, мы с Лизой, ну дылда такая, Лиза по кличке Утиная Лапка. Так вот, мы хотели переждать дождь в арке за трактиром и наткнулись на Красавчика, что валяется, бедняжка, прямо в луже, истекая кровью. Лиза начала визжать, вообразила, что бедолага помер, но он вдруг застонал и пошевелился. Господин Перрен, хоть Лиза и здорова, словно гвардеец, но нам двоим нипочем не дотащить парня до дому. Он словно куль с мукой, и не может пошевелить ни ногами, ни руками.

Лицо Каторжника побагровело от гнева, глаза налились кровью.

– Удав, растолкай этого лежебоку Вертлявого и мигом доставьте сюда мальчишку!

Кловис шмыгнул за дверь, Люси, подхватив забрызганные грязью юбки, поспешила за ним. Мишель Деревяшка дрожащей рукой налил себе стакан вина.

– Ума не приложу, хозяин, кто решился расправиться с Красавчиком. – Пробормотал он.

– Кто бы это ни был, я все равно дознаюсь, и поверь, старик, ему придется ох как не сладко! – С налитыми кровью глазами, прорычал Каторжник.

Не дожидаясь возвращения Кловиса, Перрен отправил Мишеля Деревяшку за аптекарем Муре, у него еще теплилась надежда, что Люси и впрямь хватила лишнего и ей померещилось ужасное состояние парня. Наверняка паршивый наглец вновь ввязался в потасовку и получил пару крепких затрещин. Но дело оказалось куда серьезнее. И накидка Удава, и грязная блуза Вертлявого успели пропитаться кровью несчастного парня. Аптекарю пришлось встать на колени возле Жака, ведь беднягу пришлось устроить прямо на полу – обмякшее тело невозможно было усадить на стул. Помогать Муре вызвалась Бертиль, что сгорала от жадного любопытства. Она готова была ежеминутно наполнять щербатый кувшин водой и подносить тазы, лишь бы ее не выгнали из комнаты, как остальных.

Каторжник сидел за столом, покусывая кончик трубки. Будь на его месте порядочный человек, то непременно читал бы молитвы и просил о помощи Святых, да желал бы здоровья бедняге. Но Гастон Перрен лишь дрожал от злости, словно лавочник, у которого разбили самую дорогую фарфоровую вазу.

Гнетущая тишина комнаты лишь иногда нарушалась поручениями Муре и глухим стоном Жака. Наконец, аптекарь поднялся и нарочито медленно стал вытирать руки куском холста.

– Ну? Что молчишь, Муре? Мальчишка помер?

Аптекарь со страхом поглядел на хозяина, ну и рожа, помилуй Господь! А уж тяжелый взгляд сверлит так, что душа в пятки уходит.

– Нет, господин Перрен, видать, Пресвятая Дева сжалилась над Красавчиком, да и парень он крепкий, думаю, проживет еще немало лет, если вновь не ввяжется в драку, но….

– Что? Не хочешь ли ты сказать, что он проваляется больше недели, а я найму ему сиделку?

– Мммм, хозяин, это уж одному Господу ведомо, сколько дней Жаку отпущено хворать, но вот его лицо…

– Да говори толком, Муре, иначе я запущу в твою пустую башку кувшином! – Прорычал Каторжник.

– Сдается мне, хозяин, что свое прозвище ему придется забыть. Вряд ли одноглазый парень может зваться Красавчиком.

На мгновение Гастон Перрен онемел, он застыл с перекошенным лицом, как уродливая горгулья14 на старинном замке. Одноглазый! Жак, Жак Красавчик – одноглазый! Проклятье, все кончено! Сделка, огромные деньги, репутация всемогущего короля отверженных за минуту обратилась в прах. Какие знатные вельможи теперь станут иметь с ним дело? Он с такой заботой растил наглого парня, да родной отец меньше печется о сыне! Лучше бы проклятому щенку помереть еще в детстве, не внушая ложной надежды своему покровителю.

Перрен швырнул пару монет аптекарю и хлопнул по столу. Вошел Кловис, что как всегда стоял на страже у двери. Хозяин молча кивнул в сторону, и Удав без всяких церемоний вытолкал Муре и Бертиль прочь. Опасливо поглядывая в сторону Каторжника, в комнату бочком протиснулся Мишель Деревяшка. Видно, дела хуже некуда, по мрачной роже хозяина понятно, что сделке конец. Старик искоса поглядел на лежащего парня; половину бледного, словно снег, лица Жака прикрывала окровавленная тряпка. Непонятно, помер ли бедняга или попросту лишился чувств.

От долгого молчания хозяина, Мишелю делалось не по себе. Уж лучше бы бранился да поминал всех чертей из преисподней. Наконец, Гастон Перрен поднял голову и его черные глаза под нависшими веками сверкнули мрачным огнем.

– Кловис, пусть Вертлявый и Трепач раздобудут крытую повозку и отвезут Красавчика к реке. Надеюсь, им не надо объяснять, что даже крысы, шмыгающие по городу, должны остаться в неведении.

– Все будет исполнено, хозяин, а что прикажете делать дальше?

– Ты совсем растерял свой жалкий ум, Удав? Ну не кропить же щенка водой из реки! Выкинут тело в реку и дело с концом.

Кловис кивнул и метнулся исполнять приказание.

– Хозяин, позвольте мне вставить словечко? – Дрожа от страха, прошептал старик.

– Что тебе?

– Конечно, дорогой товар безвозвратно испорчен, но не выкидывать же кувшин, если у него отбилась ручка. Жак – ловкий и сильный парень, он может стать отменным вором или грабителем, с его дерзостью и бесстрашием ему по силам станет даже заменить Кловиса в будущем.

– Нет, Мишель, – покачал головой Каторжник. – Глядя на Красавчика я вечно буду вспоминать об упущенной выгоде, да о том, сколько лет я растил его, словно знатную особу. А воришек и головорезов у нас хватит и без него. Это дело решенное и хватит о нем. Теперь меня больше заботит пронырливая крыса, что одним махом лишила меня денег и моей репутации.

– Если хозяин позволит, уж я постараюсь отыскать виновного. – Угодливо сказал старик.

– Да, Мишель, надеюсь, ты скоро явишься с добрыми вестями. А теперь давай – ка подумаем, как оправдаться перед покупателями.

Тем временем подручные Каторжника обернули Жака, что все еще был в забытьи от настойки аптекаря, что должна была унять боль, старой попоной и погрузили в повозку. Тщательно смазав оси колес, чтобы скрип не нарушал тишину спящего города, Вертлявый и Метью направились к реке, зорко вглядываясь в темноту, старательно минуя посты гвардейцев и сторожей, что постукивали колотушками, обходя сонные улочки. Моросящий дождь был им в помощь, кому вздумается шататься по улице в эдакую мерзкую погоду. Повозка с печальным грузом остановилась неподалеку от берега.

– Эй, Трепач, не нравится мне это место, слишком много лодок, да и баржи с товаром словно нарочно заполонили реку. Пожалуй, наткнемся на лодочников и сторожей.

– Точно, Вертлявый, надо спуститься немного ниже, там мелководье, лодочники стараются его обойти. Но повозка нипочем туда не проедет, придется тащить бедолагу на себе.

– Вот проклятье! Вдруг Красавчик уже помер, охота мне тащить на себе мертвеца.

– Ха, ты вообразил, что я монах, и мой долг – провожать в последний путь усопших?

– Давай кинем монетку, она и решит, кто потащит несчастного.

Но как назло, подкинутая во тьме монета упала в траву и отыскать ее стало невозможно. Экая досада! Зря только пропало два су.

– Слушай, Трепач, давай уж понесем тело вместе, неохота мне торчать здесь до самого рассвета, того и гляди нас застукают гвардейцы с мертвяком в обнимку.

– Да, да, Вертлявый, лучше убраться поскорее, не ровен час, угодим на виселицу за то, что не совершали.

Они выволокли несчастного Жака из повозки и потащили его вдоль берега, пригибаясь как можно ниже. Ноги их скользили по размокшей земле, прислужники Перрена шепотом чертыхались и поминали недобрым словом хозяина, что навязал им опасный груз. Вот наконец и тихая заводь, высокая трава скрывает из виду, а вонь от нечистот избавила это место даже от самой завалящей лодки. Вокруг лишь обломки дерева от обшивки судна, да мусор, что прибило к берегу. Метью и Ашиль опустили Красавчика на землю и поспешили утереть мокрые от пота и дождя лица.

– Как думаешь, Вертлявый, не забрать ли попону? Она еще крепкая, сгодится на что – нибудь.

– И то дело, хозяину скажем, что сплавили бедолагу прямо в ней, вместо савана, а попону продадим старьевщику Вателю.

Но стоило им потянуть промокшую ткань, как из – под нее послышался тихий стон.

– Ох, Святой Марциал! Он еще жив! – Побледнев, прошептал Метью.

Т-ихо, ты, тупоголовый осел! Ты бы еще завизжал, как девчонка при виде мыши. Может, и жив, но вскорости непременно помрет. Помоги мне столкнуть тело в воду, бедняга Красавчик потонет и смерть его будет легкой.

Трепач послушно подтащил раненого к самой кромке берега, и тихий всплеск воды убедил их, что дело сделано.

– Ай, Вертлявый! А попона – то?

– Да ну ее, пусть уж пропадает, не полезем же мы в реку за старой тряпкой. И уж по совести, Трепач, не больно мне охота любоваться на беднягу Красавчика. Мы с ним не раз ходили на дело, и парень он был ловкий и не трусливый.

– Ты прав, Ашиль, я ведь когда – то сам привез его и Хромушу из деревни, тогда он был еще совсем желторотым. Жаль, что с ним такая беда приключилась.

– Да все мы когда – то помрем, уж такая наша участь, на его месте, я не стал бы держать на нас зла.

– Это верно, Вертлявый, нашей вины нет. Видно, час его пробил, тут уж ничего не поделаешь.

Метью снял шляпу и осенил себя крестом. Глядя на него, и Вертлявый торопливо перекрестился, и оба поспешили скрыться в промозглой темноте ночи.

Потихоньку ночное небо очистилось от туч, что закрывали его с самого утра, и луна повисла над рекой, окрашивая легкую рябь в серебряный цвет. Вдоль берега, чавкая по грязи башмаками, осторожно двигались двое: маленькая, словно девочка – подросток, старушонка и огромный детина, неповоротливый как медведь.

– Пьер, сыночек, взгляни, у воды какой – то тюк, не прибило ли сюда мешок сена с баржи?

– Сено? А зачем нам оно, мамочка? У нас нет ни лошади, ни осла.

– Ах ты, мой несмышленыш, сено можно продать, и я куплю моему мальчику жареных каштанов. Ну, давай, Пьер, вытащи его на берег.

– Каштанов! – Радостно пробормотал детина и, зайдя по колено в воду, с удивительной ловкостью подхватил тюк и вынес его на берег. – Мамочка, мне сдается, что это не похоже на сено, очень тяжело.

– Так давай посмотрим, – прошептала старушонка, развязывая узел веревки. Но стоило ей отогнуть край попоны, она испуганно вскрикнула и зажала рот ладонью. – Пресвятая Дева!

– Ну вот, мамочка, – разочарованно протянул детина. – Я так и знал, что сена тут нет, вместо него мертвец, а мертвеца никто не купит.

– Тссс, тише, мой милый Пьер, – старушонка приложила палец к губам, – Мамочка сама разберется, ты пока смотри по сторонам, как бы нас не увидели сторожа, а когда нужно, я тебя позову.

Пьер кивнул и уставился пустыми глазами на берег, старательно вертя головой в разные стороны.

– Эй, сынок, иди – ка сюда. – Радостно шепнула старуха. – Пожалуй, мы выловили кое – что получше тюка с сеном. Это Жак Красавчик, парнишка Каторжника, и к тому же он жив, хотя сильно ранен.

– Да на что он нам, мамочка? – Спросил Пьер, глупо уставившись на мать.

– Тебе не нужно забивать себе голову, мой славный, достаточно, что мамочка знает, зачем. Твое дело – аккуратно доставить его к нам и все. Твой крестный очень обрадуется, ты же хочешь угодить своему крестному?

– Конечно, мамочка, если дядюшка будет доволен, я мигом отнесу парня к нему.

– Ну вот и хорошо, давай поспешим, сыночек, пока не рассвело.

Громила Пьер закинул Жака на плечо и согнувшись, тяжело затопал вслед за старушонкой.

Ни единой души не встретила эта странная пара на своем пути. Старушонка, словно пронырливая мышь, шмыгала по узким улочкам и подворотням, стараясь держаться ближе к стенам домов, где надстройки нависали над мостовой, как причудливые гнезда на стволах деревьев. Тяжело ступая и согнувшись под своей тяжелой ношей, за ней по пятам шагал здоровенный детина, то и дело утирая рукавом потное лицо.

Это были мать и сын Саккары. Элали Саккар, по прозвищу «Мамочка Лали» и ее младший сын Пьер. Госпожа Саккар произвела на свет пятерых детей, и ей ровным счетом не было никакого дела, что с ними стало. Да и праведной жизнью никто из них не отличался. Старший сын был отправлен на королевские галеры, один разбил голову, упав с лестницы, другой много лет назад отправился бродить по свету с бродячими артистами, а дочь таскалась по самым завалящим кабакам и трактирам. О ней не слыхать было больше двух лет, должно быть, успела помереть где – нибудь под забором. Самый младший, Пьер, уродился огромным, словно медведь, но к несчастью, ума у него было, как у пятилетнего. Но Мамочка Лали любила его такой истовой любовью, как матери могут любить самого больного и слабенького из детей. Пьер так же обожал мать и слушал только ее, да еще своего крестного отца.

На самой окраине города, где дома вовсе походили на лачуги, стояла полуразвалившаяся хижина, построенная из гнилых досок и крытая прелой соломой. Саккары зорко оглянулись по сторонам и шмыгнули внутрь, прикрыв за собой висевшую на одной петле дверь. В темной сырой комнатушке царил запах плесени и грязного тряпья. В углу валялся засаленный до блеска тюфяк, посередине стоял узкий колченогий стол и лавка, а на комоде, что зиял пустотой вместо ящиков, красовались щербатый кувшин и гнутый жестяной подсвечник. Элали зажгла огарок свечи, и Пьер с облегчением опустил свою ношу на тюфяк. Жак, что все еще был в забытьи, тихо застонал.

– Мамочка, у него кровь течет, он испачкал мне блузу. – Пробормотал Пьер. – Теперь придется отдать прачке три су за стирку.

– Как, три су прачке? Еще чего, мой милый, если парнишка выживет, твой крестный купит тебе новую блузу.

– А вдруг он помрет? Эдак я останусь без подарочка.

– Ах, ты мой славный, ты лучше повтори молитву Святому Франциску, чтобы он позаботился о больном, а мамочка посмотрит, что можно сделать.

Громила послушно уселся возле стола и, сложив руки, начал шептать молитву, усердно осеняя себя крестом. Мамочка Лали, встав на колени возле Красавчика, осторожно оглядывала рану. Смочив кусочек холста водой из кувшина, старушонка выудила из складок своей жалкой юбки какой – то пузырек и капнула его содержимое на тряпицу. Затем осторожно приложила ее на рану.

– Пьер, сыночек, дай – ка свой пояс, мне надо закрепить повязку.

– Мамочка, как же так, ведь без пояса мои штаны упадут? – глупо уставившись на мать, спросил громила.

– Мой мальчик. Мамочка даст тебе булавку, только и всего. Давай – ка поторопимся, скоро рассветет. И достань за комодом бутылочку вина, недурно бы подкрепиться и тебе, и бедняжке Красавчику.

Луна не успела еще окончательно покинуть серое небо, как Пьер потянул за кольцо, висевшее возле комода; деревянная рухлядь бесшумно сдвинулась вперед и перед ними оказалась крышка погреба. Мамочка Лали, прихватив свечу, первая спустилась по узким ступеням вниз, за ней последовал сын, таща за собой Жака, словно спеленутого младенца. Нащупав на стене погреба такое же кольцо, Элали повернула его против часовой стрелки, крышка погреба опустилась и комод вернулся на свое место.

Путники довольно долго шли узким коридором, старушонка освещала дорогу, уверенно двигаясь вперед и словно не замечая крыс, что злобно пища, шмыгали под ногами. Наконец впереди показался рассеянный свет, словно утро пыталось пробиться в мрачное подземелье. В нос ударил запах мокрой земли и травы. Мамочка Лали открыла ключом ржавый замок на решетке, что вела в запущенный сад. Троица оказалась в дальнем участке заброшенного кладбища. Видно, за этими могилами присматривать было некому и потихоньку плиты трескались, покрывались мхом и высокой травой. Послышался тихий свист, и старушонка, привстав на цыпочки, махнула рукой. Тут, словно из – под земли, показался карлик с забавным смешливым лицом.

– Глазам не верю! Мадам Саккар, вы получили наследство и решили поделиться им честь по чести? – Звонко рассмеялся он.

– Потом будешь шутить, Половинка. Помоги нам скорее, видишь, мой славный мальчик уже совсем без сил. Он тащит ношу от самой реки.

Карлик Эжен, по прозвищу Половинка, хихикнул и, раскидав своими детскими ручками сухие ветки с одной из могил, помог старушонке сдвинуть плиту, открыв вход в очередное подземелье. Правда, теперь им не пришлось долго пробираться узким и темным ходом – не прошло и нескольких минут, как все четверо оказались в довольно светлой и опрятной комнате. Действие настойки аптекаря Муре окончилось, и Жак попытался открыть глаза. Левый глаз пронзила острая боль, а перед правым возникло жуткое видение, страшное воспоминание из детства. Лицо человека, изуродованного ожогом. Красавчик вскрикнул и лишился чувств.