Читать книгу Расстановки и жизнь. Ч.2. Хеллингер и жизнь - Алькор - Страница 3

Очень часто надменная мораль означает на практике не что иное, как то, что одни говорят другим: …«У вас меньше прав быть здесь, чем у нас».

Б.Хеллингер Любовь духа

Хеллингер не любил ни христиан, ни христианства. Однако, Хеллингер христианство досконально знал: он, долгое время, по его заповедям жил, он его изучал, и он его преподавал. И, если уж Хеллингер христианство осуждал, то осуждал он его- со знанием дела.

Хеллингер говорил, что о личности настоящего Христа мы не знаем вообще ничего: ни каким человеком он был, ни какие дела он совершал. Знаем мы только тот образ, который создала церковь, и в который церковь заставляет людей верить.

Но ведь образ Христа можно рассматривать не только с точки зрения слепой веры, но и с точки зрения нравственности. Почему-то принято считать, что все, что касается Христа и христианства, априори является нравственным и безупречным. Но так ли это на самом деле? Хотя усомниться в догматах христианства, и попытаться их пересмотреть пытались многие, но сделать это убедительно смогли немногие. И одним из тех, кто смог,– был Берт Хеллингер.

Берт Хеллингер не любил церковного Христа, главным образом, за отношение того к своей матери: ведь Христос свою мать не только не почитал, не только не уважал, но, даже,– и отвергал. Еще одной непривлекательной для Хеллингера чертой Христа было непонимание им основополагающих мировых законов, и, в частности,– закона равновесия. Христос равновесия между тем, что он брал от общества, и что он отдавал ему взамен, никогда не соблюдал. У Христа, как вы помните, была дурная привычка раздавать свои «благодеяния» и свое достояние направо и налево, кому попало, и как попало, и ничего не брать, при этом, взамен. С точки зрения Хеллингера, такое поведение духовным не выглядело. Даже разумным оно в его глазах совершенно не выглядело. А то, что Христос стремился навязывать людям свои «благодеяния» еще и насильно, в то время, как люди о них не просили, выглядело для Хеллингера совсем уж плохо, и являлось для него признаком необузданной гордыни.

Встав на точку зрения Хеллингера, можно обнаружить, что безупречный образ Христа, постепенно, начинает блекнуть, становиться все менее духовным, все более безнравственным, и все более бесчеловечным.

В одной из своих книг Хеллингер приводил пример того, как, с его точки зрения, нужно выстраивать взаимообмен между людьми, соблюдая закон равновесия. Хеллингер рассказывал о том времени, когда он служил миссионером. В то время он много помогал одному из своих прихожан,– очень бедному человеку. Прихожанин захотел отблагодарить Хеллингера, и принес ему какие-то жалкие гроши, которые он, с большим трудом, наскреб. Хеллингер, видя его бедность, вначале не хотел брать его денег, а хотел, напротив, дать ему своих, но затем он, по его выражению, «одумался», и -взял. Хеллингер уже в то время интересовался проблемами совести и ее влиянием на судьбу человека, а потому понял, что прихожанин стремился отдать ему деньги затем, чтобы восстановить баланс между «давать и брать», и уменьшить, тем самым, давление совести, которая давила на него чересчур сильно потому, что он от Хеллингера много получал, но ничего не отдавал ему взамен. Хеллингер понял, что, если он не примет деньги, то прихожанин лишится покоя, а потому, из соображений гуманности, деньги принял, хотя сумма была такой маленькой, что пользы ему от нее никакой не было. Но, зато, польза от того, что он принял деньги, была для прихожанина.

Мне хочется продолжить мысль Хеллингера в отношении Христа, и обратить внимание читателей на еще одну его негативную особенность, которая, как мне кажется, является, более разрушительной, чем разрушительны те особенности, которые церковь приписывает традиционно-проклинаемым ею персонажам: Иуде и Люциферу. Эта особенность: брать чужое на себя, отрабатывать что-то за других. Взяв на себя людские грехи, Христос совершил грех гордыни, и, по сути,– совершил тот же самый магический обряд, о котором я уже упоминала всвязи с языческими священнослужителями: перебросил чужие грехи на козла отпущения. Никакой святости в этом акте, если присмотреться к нему повнимательнее,-нет. Никаких поводов для прославления Христа за совершение этого акта тоже нет,– даже, принимая во внимание то, что Христос сделал козлом отпущения не невинное животное, а- себя самого.

Этим актом Христос просто показал, что он не ценит свою жизнь, которая была дарована ему Высшими Силами, и не уважает ту, которая произвела его на свет, вскормила, вырастила, и потратила много сил на то, чтобы сделать из него достойного человека: свою мать. Более того, этим действием Христос показал, что он не уважает и тех людей, чьи грехи он на себя взял: он не поверил в их собственные силы, и возомнил, что сделает их дела лучше них. Но ведь то были ИХ личные дела, а – не его, и Судьба предназначила сделать эти дела именно им, а- не ему! Даже если те люди и не смогли бы сделать свои дела правильно, даже если бы они сделали их с ошибками- то получили бы, все равно, ценный опыт, и смогли бы, после этого, продвинуться в правильном направлении! Христос же не оставил им даже возможности справиться с их делами собственными силами, или, говоря современным слоганом, не дал им возможности «личностно вырасти»! Так какая же здесь есть святость?

Хеллингер разбирался в духовности намного лучше Христа, хотя такое заявление звучит и крамольно. Лучше Христа разбирался Хеллингер и в практических вещах. Возможно, что, с течением времени, Хеллингер станет людям понятнее, и начнет почитаться ими гораздо больше, чем сейчас, и возможно, даже, что со временем, он начнет почитаться ими в той же мере, в какой сейчас почитается ими Христос. Давайте вспомним о том, что Христа, в свое время, за выдающегося человека (а уж, тем более, за Бога) никто не признавал, а признавало его большинство людей за глуповатого бродягу. Даже те люди, которые сумасшедшим Христа не считали, считали его непрактичным и нелепым человеком, за которым нужно было постоянно присматривать. Хеллингера тоже многие сейчас воспринимают как нелепого персонажа, который разглагольствовал, непонятно зачем, и непонятно о чем, перед теми, кто его, кажется, даже не понимал.– Просто Хеллингер ушел далеко вперед своего времени, и людям потребуется немало времени для того, чтобы дойти до него самим. Однако, Хелллингера и сейчас есть за что почитать, и если бы христианство хоть что-нибудь в духовности понимало, то оно уже сейчас Хеллингера бы канонизировало.

Хеллингер помогал людям справляться с проблемами не так, как Христос, а так, как Хеллингер: давая им направление движения, и поддерживая их в стремлении дойти до своей цели самостоятельно. Этим он проявлял к людям то уважение, которого Христос никогда не проявлял. Хеллингер никогда не подыгрывал людскому эгоизму, самомнению, и упрямству- не делая исключения в этом и для самого себя,– а помогал людям эти качества в себе осознавать, и их преодолевать. Хеллингер брал у людей только то, что они хотели ему отдать, но не брал ничего лишнего: ни материального, ни духовного, ни кармического. Он и не давал людям ничего лишнего, он никого и не «благодетельствовал» насильно, он никому ничего насильно и не навязывал. Хеллингер предоставлял людям помощь в виде расстановок, но- только тогда, когда они его об этом просили, и- за плату (бесплатная помощь нарушает баланс между «давать- брать», и приносит вред как расстановщику, так и клиентам). К тому же, плата, которую Хеллингер взымал с клиентов во времена «до-мы-с-Софи», была совершенно необременительной.

Христос же (повторюсь, что имею в виду не настоящего Христа, о котором мы с вами ничего не знаем, а- канонического, которого мы с вами знаем хорошо) лишил людей ответственности за их поступки, и, тем самым,– лишил их возможностей для развития.

Возьмем, для примера, тюменских христиан.

В тюменских христианских семьях детей принято воспитывать как-то так «по-христиански», что чада, выросши, становятся неспособны ни трудиться, ни честно зарабатывать деньги. Становятся же они способны только требовать, чтобы старшие давали им все, чего им хочется, даром: и материальные блага, и духовные, и нравственные.

Что касается нравственных благ, то дети начинают такие блага от старших прямо-таки требовать, хотя нравственные блага- это не то, что человек может требовать, а это то- что он должен зарабатывать. Ни уважения, ни авторитета, ни приоритета- потребовать нельзя, но заработать их- можно. Но, поскольку дети зарабатывать ничего не хотят, то они начинают устанавливать старшим свои собственные «правила»: требовать проявления к ним уважения (не проявляя уважения сами), требовать предоставления им многочисленных, незаслуженных привилегий, и т.д. Исходя из того, что себя они считают выше других людей, себе они позволяют делать все, что угодно; однако другим людям делать то же самое в отношении них они не позволяют никогда. Они привыкают по любому поводу «качать права» до тех пор, пока не добьются от окружающих выполнения своих «правил». Они убеждены в том, что, что бы они ни сделали,– вплоть до того, что убили или покалечили кого-нибудь (а, с помощью велосипедов и самокатов, это можно делать совершенно безнаказанно),– им всегда все сойдет с рук. И такое их убеждение, действительно, чаще всего, подтверждается.

В «духовном» же плане чада привыкают к тому, что они могут грешить (т.е., нарушать нравственные законы и социальные правила) сколько угодно, и когда угодно. Они убеждены в том, что, когда их грехи «переполнят чашу терпения», и окружающий мир начнет требовать от них за это возмещения, то они легко могут свои грехи «списать»,– заплатив тому или иному «духовному пастырю» энную сумму. И такое их убеждение, действительно, чаще всего, подтверждается.

В Тюмени люди ходят в церковь совершенно не за «духовностью», а за тем же, зачем избалованные дети, нашкодив, ходят к влиятельным папашам: чтобы папаши «отмазали» их от ответственности. Церковный Бог, в понимании многих тюменцев,– это тот же влиятельный папаша, который всегда за сыночка вступится,– что бы тот ни натворил. Это правило, по мнению тюменцев, действует даже тогда, когда сыночек своего папашу не слушается, когда он его, даже, презирает, и когда «папаша» имеет, казалось бы, полное право «сыночку» отказать. И, действительно, такое их убеждение, чаще всего, подтверждается.

А разве не то же самое делал и Христос со своей паствой: воспитывал таких людей, которые учились ловко прикрываться высокопарными словами, ловко притворяться честными людьми, ловко нажимать на «кнопки» общественного сознания, и ловко устраиваться в жизни за счет других людей?

А разве не Христос сделал современных церковнослужителей такими, какие они есть?

Тюменские церковнослужители,– те, c которыми общалась я и мои знакомые,– выглядели отнюдь не привлекательно. Они распространяли вокруг себя не «благость», не доброту, и не духовность,– не все то, за чем мы к ним, собственно, и обращались,– а нечто такое, что церковнослужителям, кажется, вообще бы не пристало. Был когда-то в Тюмени один батюшка, которого горожане любили и уважали, но сейчас они и этого батюшку уважать перестали. А почему? Да потому, что любой тюменский церковнослужитель, каким бы скромным он поначалу ни представлялся, рано или поздно начинает «возноситься», и обращаться со своей паствой заносчиво и угрожающе.

А вот Хеллингер был скромен всегда, и никогда над другими людьми «не возносился»: ни тогда, когда он был никому неизвестным рядовым церковнослужителем, ни тогда, когда он стал всемирно известным и уважаемым психотерапевтом.

В свое время, Хеллингер написал свою книгу о Боге, которая называется «Богомысли». Эта книга рассказывает не о христианском Боге, а о том Боге, который живет в душе каждого человека: о том Боге, которому не нужны раззолоченные церкви, глянцевые священники, и гламурные богослужения, а нужен только свой собственный ум и честность; а еще нужны- доброжелательность к людям, и «расположенность ко всему сущему,– такому, какое оно есть»⁴ (т.е.– не такому, каким оно представляется «авторитетам», а такому, какое оно есть на самом деле,– даже если оно кажется и «грешным»).

Хеллингер считал, что понять Бога невозможно, а можно почувствовать его только сердцем. Хеллингер считал Бога непознаваемой Высшей Силой, которой люди, в силу ограниченности человеческого сознания, приписывают свои собственные побуждения и желания, в виде, например, стремления карать, миловать и награждать. Но на самом деле,– полагал Хелллингер,– эта Сила ничего общего с людскими измышлениями не имеет. Поэтому взаимодействовать с этой Силой можно только с открытым и ясным сознанием, исключив любые предвзятые установки, и опираясь, при этом, не на христианскую мораль, а- на нравственность и на внутреннюю честность.

«…его именем мы судим других, желаем им зла, и надеемся, что Бог совершит над ними возмездие…этот Бог не только является человечным, но и делает нас бесчеловечными…Что же остается нам, если мы хотим говорить о Боге или о Тайне, скрытой за нашим всеобщим бытием? Ничего. Только бессилие. Но именно в этом бессилии…мы становимся подлинно человечными и подлинно религиозными».⁴

Хеллингер считал, что утверждать, подобно церковнослужителям, что кто-то познал замыслы и намерения Бога, и получил от Бога «личное» право обвинять и наказывать людей- это, значит, обманывать и себя, и других людей, и использовать этот обман для оправдания собственных низменных целей. Хеллингер считал, что церковнослужители не имеют никаких преимуществ перед другими людьми; что они, как и все остальные люди, понять Бога не могут, а могут только приблизиться к его пониманию, и то,– только в том случае, если предстанут перед Ним в скромности, благоговении, и смирении. Он полагал, что ставить себя на один уровень с Богом, а уж, тем более, ставить себя выше уровня Бога- означает уходить «в области тьмы», терять связь с реальностью, и терять любую возможность с Богом взаимодействовать. А ведь «вознесшиеся до уровня Бога» люди своего удаления от Бога не осознают,– они, напротив, начинаю считать себя святыми и пророками, они начинают навязывать людям собственные представления о Боге!– Тем более, что желающие «причаститься» к подобной «святости» находятся всегда, а количество таких желающих определяется не степенью восприимчивости паствы к духовным истинам, а степенью велеречивости оратора!

Непознаваемый Бог, по мнению Хеллингера, действительно обладает некоторыми свойствами, которые приписываются ему традиционно: Он, действительно, может благоприятствовать планам человека, или им препятствовать, но делает Он это, все-таки, по-иному, чем людям обычно представляется. Каждый человек, считал Хеллингер, может сам, без посредничества церковнослужителей, почувствовать то, что Бог позволяет ему делать, а чего- не позволяет; может самостоятельно сделать выбор в сторону Позволенного или Непозволенного, и может самостоятельно за свой выбор рассчитаться (или обрести награду).

Книга Хеллингера- сдержанная, глубокая, очень честная, и, по-настоящему, духовная книга. Она гораздо глубже Библии, и гораздо более Библии достойна того, чтобы ее читали. (Хотя современной книге, для того, чтобы ее читали, нужны не достоинства, а- спонсор, который бы ее «раскрутил». Но давайте будем оптимистами, и давайте будем надеяться на то, что, однажды, книгу Хеллингера кто-нибудь «раскрутит»!)

Воистину, Хеллингер достоин того, чтобы быть канонизированным церковью,– даже учитывая то, что в последние годы жизни он с церковью никак не взаимодействовал, и то, что многие постулаты его учения церковным противоречили. Ведь подобная канонизация в церковных кругах уже была, и подобное противоречие не помешало православной церкви канонизировать Матронушку, которая ни церковнослужащей не была, ни благосклонностью церкви при жизни не пользовалась,– а, напротив, чрезвычайно, при жизни, церковью порицалась. У Хеллингера же шансов стать святым после смерти было даже больше, чем у Матронушки, потому что западная церковь относится к людям более уважительно, и более терпимо, чем православная.

Хеллингер, несмотря на то, что церковнослужение давно оставил, был, тем не менее, в христианском отношении, намного духовнее, чем священники, – даже западные священники, не говоря уже о православных и тюменских.

Тюменские священники, на беглый взгляд, тоже могут показаться духовными. В общественных местах они ведут себя настолько доброжелательно, приветливо, и покладисто, что- куда уж, казалось бы, духовнее, и куда уж, казалось бы, лучше! Однако, горе тому человеку, который примет их публичную благорасположенность за чистую монету, и решится уединиться с ними для беседы наедине! Особенно «не повезет», в этом случае, женщине!

Как только церковнослужитель останется с женщиной наедине, так с него, скорее всего, тут же слетит его налет «скромности» и «смиренности», и он тут же превратится в грубого, заносчивого, придирчивого, сварливого,– и, может быть, даже,– свирепого человека!

А ведь многие тюменцы,– не только священники, но и миряне, – думают, что с женщинами именно таким образом и нужно обращаться, что подобное обращение идет женщинам только «во благо», и что такое поведение мужчин с женщинами нимало не противоречит «почитанию» ими женщин-святых и с Богородицы!

Но, на самом деле, такое поведение почитанию женщин-святых противоречит кардинально,– но, только если мы говорим об искреннем почитании, а не о формальном. Если смотреть с точки зрения искреннего почитания, то можно заметить, что Богородица и женщины-святые почитаются в православии очень мало. Если же смотреть с точки зрения формального почитания- то, напротив, очень много. Говоря о формальном почитании, нужно начать прямо со священного писания. Уже из священного писания можно понять, что Богородица при жизни даже и малым уважением не пользовалась, причем,– не только от будущих христиан, но, даже, и от самого Христа! Это только после смерти с Богородицей, «вдруг», случилось нечто такое, что она стала предметом для поклонения! (причем, предметом, – в буквальном смысле!). – Не обошлось это «вдруг», явно, без неких предприимчивых церковнослужителей, которые «прозрели» в таком поклонении большую для себя пользу!

То же самое «вдруг» случилось после смерти и с Матронушкой. К Матронушке церковнослужители при жизни тоже не проявляли никакого уважения и никакого внимания. Посмертное же к ней внимание церковнослужители начали проявлять какими-то такими недуховными действиями, которые начали смахивать, прямо-таки, на что-то сатанинское: все это печатание огромного количества икон, буклетов, реклама, распродажа реликвий, коммерческое кормление голубей…и всякое такое…

Если бы церковнослужители испытывали к иконам Матронушки и Богородицы истинные религиозные чувства, то мы с вами заметили бы это сразу же по тому, как изменили бы они свое отношение к живым женщинам, и насколько доброжелательно и уважительно они начали бы к ним относиться. Разве живые женщины такого отношения не заслуживают? Разве они не делают то же самое, что делают канонизированные женщины (рожают и лечат),– так почему же их-то за это никто не уважает? Почему доброта к живым женщинам находится у православных церковнослужителей в таком «дефиците»?

А вот Хеллингер был совсем другим! Хеллингер почитал Деву Марию и женщин-святых искренне и глубоко! И, вместе со святыми, почитал он и всех матерей-мирянок! Более того,– Хеллингер был убежден, что почитание матери- это, вообще, самое главное, что человек только может в своей жизни сделать, и что становление человека человеком и начинается-то только с того момента, когда он начинает свою мать почитать!– И, напротив,– если человек свою мать не уважает и не почитает, то он недостоен и человеком называться! Хеллингер подобным людям, даже, расстановки никогда не делал. Он ничего им, даже, не объяснял, а просто отправлял их со сцены на место.

«В некоторых духовных практиках, посредством которых многие стремятся вверх…мать остается исключенной. То же самое мы видим и у Иисуса, когда он отрекается от своей матери и видит в Боге отца. Как такие люди найдут путь…? Когда они найдут путь к своей матери».Б.Хеллингер

Ну, а православные священники, как мы с вами знаем, и думают совсем не так, как Хеллингер, и действуют совсем не так, как Хеллингер, и хотят Хеллингера, ко всему прочему, еще и «запретить». И конечно же, одним из главнейших пунктов несогласия с Хеллингером является у них именно отношение к женщинам.

Православные священники усматривают в отношении Хеллингера к женщинам признак отступления от «христианских» канонов, и деградации. Сами же они обращаются с женщинами так, «как надо»: «по-праведному», «по-исконному», и по-бесчеловечному,– именно так, как «Бог» «нам» и «заповедовал»! Они и другим мужчинам позволяют с женщинами обращаться точно так же!– Нельзя, однако же, сказать, чтобы они мужчин на такое обращение как-то настраивали или подбивали,– но нужно сказать, что они высказывают мужчинам в таком обращении молчаливое одобрение. Возьмем, например, такой способ обращения с женщинами, как матерение,– которое в Тюмени, кстати, широко применяется по отношению не только к женщинам, но и к детям.

По отношению к матершинникам церковнослужители никогда не проявляют своих недюжинных способностей по обвинению, осуждению и бичеванию людей, хотя в данном случае проявление таких способностей было бы донельзя кстати! Не всегда ведь нужно использовать свои способности для себя лично, – иногда, ведь, нужно использовать их и для пользы общества! А в чем могла бы состоять их помощь обществу? Да в содействии тому, чтобы прекратить, наконец, тот чудовищный мат-перемат, который стоит на тюменских улицах, и который полностью христианским правилам противоречит! Возьмем, для примера, тот мат-перемат, который стоит перед мужским монастырем в часы монастырской кормежки, когда бродячие мужики выстраиваются вдоль монастырской дорожки, клянчат у прохожих милостыню, и матерят тех, кто милостыню им не подает.

Ведь, наверняка же, церковнослужителям достаточно было бы просто сказать матершинникам: «не материтесь!», чтобы они материться прекратили,– тем более, что услышали бы такие слова от человека в церковном облачении! – Да куда там! –Во-первых, человек в церковном облачении мат как оскорбление своих христианских чувств и не воспринимает, а- во вторых, он воспринимает мат как способ «поставить женщин на место».

А теперь я немного расскажу о своем немецком опыте: о том времени, когда я ездила в Германию на занятия Хеллингера. В Германии меня поражало тогда не только то, чем в Германии (совершенно справедливо) принято восхищаться,– повсеместная чистота и порядок,– но еще и то, насколько бережно немцы обращались, повсеместно, с женщинами, с матерями, и со словами! Причем, бережное обращение с женщинами, матерями, и словами я наблюдала не только рядом с Курхаусом, но и на торговых улицах, в магазинах, в церковных дворах, в автобусах- во всех- во всех общественных и частных местах! Даже в тех местах, где ездили толпы велосипедистов и самокатчиков!

Особенно же поразительным было обращение немцев с женщинами в культовых заведениях. Я уже упоминала о том, что в Германии можно было нередко встретить женщин-священнослужителей. Вы и сами раньше могли увидеть таких женщин на «Немецкой волне» во время воскресного богослужения (сейчас уже не можете, но поверьте на слово: женщины-священнослужители в Германии существуют).

Если бы вы могли немецкое богослужение посмотреть, то заметили бы, что немецкие женщины участвовали в немецких богослужениях по-иному, чем русские- в русских: не на третьестепенных ролях, а- на ведущих! Да и по окончании богослужений, насколько я сумела заметить, церковная роль женщин заключалась не в: «принеси-подай-убери-подмети-услужи-выслушай-молча-что-я-говорю», а в чем-то вроде: «принесите пожалуйста», «будьте любезны убрать», «я внимательно выслушаю то, что Вас беспокоит», и т.д.

Да что там долго говорить, достаточно сказать одно: женщины в немецких богослужениях читали проповеди,– и сразу же убить всех тюменских священников наповал! Чтобы добить их окончательно, скажу, что женщины во время богослужений еще и стихи читали! Они еще и песни исполняли! Они (о, какой беспредел!) еще и высказывали свое мнение по актуальным немецким вопросам!– Да, в немецких богослужениях принято было обсуждать актуальные немецкие вопросы, но дело-то не в этом, а в том, что немцы совершенно не боялись доверять такое обсуждение женщинам! – Однако, то, что немцы проявляли себя такими храбрецами, и не боялись доверять обсуждение актуальных немецких вопросов женщинам, привело, как видите, немецкое общество к благоденствию и процветанию! Вот бы и нашему обществу такого не побояться!

И вот что еще в немецких богослужениях было интересно: на них часто приглашались эстрадные артисты, которые исполняли эстрадные песни,– хотя и с духовным содержанием, но- эстрадные. А разве русские эстрадные артисты не поют песни с духовным содержанием?– Очень даже поют,– но на богослужения, тем не менее, не приглашаются! Мало того, что русские церкви приглашают на богослужения таких «артистов», которых и слушать-то никто не хочет, так они еще и заставляют людей слушать своих «артистов» насильно,– транслируя их пение через громкоговорители на всю улицу. А ведь в окружающих церкви домах живут не только христиане, но и мусульмане, и буддисты, и люди других вероисповеданий! Почему же с ними-то церковь не считается? Почему церковь не считается даже с их правом на отдых?– Например, неподалеку от моего дома расположена церковь, которая вообще ни на каких людей внимания не обращает: если богослужение в ней начинается в 6 утра- то в 6 утра она и начинает транслировать, через репродукторы, псалмопение на всю улицу! А ведь люди в 6 утра хотят спать, а не ее слушать! Тем более, если люди эти – не христиане!

У немецких же церквей таких привычек, чтобы транслировать службу на всю улицу,– не было. Правда, у них были куранты, которые отбивали время. И, надо сказать, что тем туристам, которые жили рядом с этими курантами, они мешали. Но, зато, тем туристам, которые жили чуть подальше- куранты не мешали нисколько. Да и звучание курантов было намного мелодичнее того пения, которое доносится из тюменских церквей.

Еще одно отличие немецких богослужений от русских состояло в том, что на них артисты обоих полов выходили на сцену прямо к микрофону, и исполняли свои произведения прямо на виду у всех. Немецкие артистки никогда не прятались, подобно русским исполнительницам, за загородки, никогда не забивались в церковные щели и закоулки, никогда не укутывались в черные платки. Они и одевались-то совсем по-другому: не в старушечью, а в скромную, но приятную для глаз одежду. Они и держали-то себя совершенно не так, как русские исполнительницы: не пришибленно и угодливо, а- с немецким достоинством, и с полной уверенностью в том, что по-другому быть и не может!

Не знаю, как в других областях Германии, но в Тюмени- может быть и по-другому, и- по прямо противоположному. Тюменские мужчины и священники, вообще, знать-не знают, и думать- никогда-не думают о том, что у женщин какое-то достоинство может быть! Они и обращаются-то с женщинами так, как будто женщины- это и не люди вовсе, а – некие порочные, никчемные, и не представляющие самостоятельной ценности создания, которые имеют ценность постольку- поскольку служат «благородным» «кчемным» созданиям, т.е, -мужчинам.

Но, что самое ужасное,– это то, что многие тюменские женщины считают точно так же! Многие тюменские прихожанки ходят каждый день в церкви (заходя в них с непарадного входа), и бесплатно выполняют там всякую грязную работу: убирают помещения, ухаживают за церковными цветниками, готовят пищу, и т.д. Но даже и это еще не все! Многие прихожанки носят в церковь сумки с продуктами, купленными на собственные деньги, и кормят этими продуктами церковных мужчин!

А почему же женщины, все-таки, считают, что они должны должны обслуживать церковных мужчин бесплатно, не получая от них не только вознаграждения, но даже- и доброго слова? -Наверное, потому, что женщины эти никогда другой жизни и не знали. Наверное, они привыкли во всем подчиняться мужчинам. Наверное, им страшно даже подумать о том, что воля мужчин может и не быть законом! Наверное, им хочется верить в то, что, выполняя волю церковных мужчин, они «очищаются от своих грехов».

Хеллингер таких священнослужителей, которые манипулируют женщинами (да и кем угодно), не уважал, несмотря на то (или благодаря тому), что сами-то они убеждены в том, что только их одних на свете-то и нужно уважать, что только они одни на свете-то и знают, в чем заключается добро для людей!

Расскажу, напоследок, об одной своей знакомой и о том, как она навсегда ушла из православной конфессии. Женщина эта была серьезным, самостоятельным, и трудолюбивым человеком, и многого в жизни добилась собственным трудом. Однажды она отправилась на исповедь к батюшке, и честно-откровенно рассказала ему о своих личных делах. Батюшка, выслушав ее исповедь, поступил так, как он уже привык на исповедях поступать: заорал на нее благим матом, и начал унижать ее, и оскорблять. Женщина, вместо того, чтобы облобызать батюшке руки, и вознаградить его за «духовный урок», ушла, и больше ни в нему, ни к другому батюшке ни в одну православную церковь не приходила. Вскоре она приняла мусульманство, и начала посещать мечеть. Через некоторое время она сказала, что только в мусульманстве, наконец, почувствовала себя человеком.

А что тот батюшка? Да он нисколько не изменился! Он, по-прежнему, продолжает судить и «карать» людей направо и налево. Себя же самого он, по-прежнему, считает неподсудным и безупречным. А прихожане и прихожанки к нему на исповедь, по-прежнему, ходят (хотя их и становится все меньше и меньше), и, по-прежнему, выслушивают его поучения и оскорбления. Зачем?– Да кто их знает!

Позиция же Хеллингера в отношении как церковнослужителей, так и людей других «помогающих специальностей», была такой: коль уж человек выбрал для себя столь сложную профессию, то он должен помогать людям без осуждения и без высокомерия («кто действительно помогает, тот не судит»), со смирением и добросердечием. Он не должен на людей ни «срываться», ни перед ними «заноситься», ни над ними «возноситься». Даже если поведение прихожанина или клиента и кажется ему неправильным, то он, все равно, должен обращаться с ним цивилизованными способами, а- не орать на него, и не оскорблять!

Западные священники, в этом отношении, кажется, с Хеллингером согласны, зато, православные сященники… на словах-то они очень даже согласны, но, когда доходит до дела….Вспомните сами- много ли вы видели добросердечных священников? Милосердных священников? Бескорыстных священников? Смиренных священников?… Много таких видели в фильме «Остров»?– Ну, посмотрели на них в фильме «Остров»…