Читать книгу Тайный агент Её Величества - Алла Бегунова - Страница 6

Орудия с интервалом в полминуты дали двадцать залпов. Батальон Троицкого пехотного полка промаршировал по улицам Керчи от крепости до порта с отменным старанием. Впереди, держа шпагу наголо ехал подполковник Щетнев. Встречая светлейшего хана, команда корабля «Хотин», как это положено по уставу, выстроилась на реях. Козлянинов же ожидал августейшего пассажира у парадного трапа. Когда Шахин-Гирей вступил на красный ковер, его покрывающий, оркестр грянул марш «Гром победы, раздавайся!»

Эти церемонии вызвали большой интерес у жителей Керчи.

Целая толпа собралась на Старо-Каменной пристани и молча глазела на корабли Российского военного флота, пришвартованные у пирса. Своими размерами среди них выделялся «Хотин», имевший длину почти 32 метра, три мачты и 25 орудий. Гораздо хуже был вооружен «Модон», недавно прошедший ремонт и сверкавший свежей покраской, – всего 14 орудий. Еще в состав эскадры входили две однотипные двухмачтовые шхуны «Вячеслав» и «Победислав-Дунайский», каждая с 12-ю орудиями, и транспортный лоц-галиот «Слон», двухмачтовый, с фальконетами.

Вслед за светлейшим ханом на борт «Хотина» поднялась его свита из двадцати трех человек, одетых по такому торжественному случаю в парчовые кафтаны. Более скромно выглядели чиновники русской дипломатической миссии во главе с действительным статским советником Веселитским, которые замыкали шествие. Одновременно с ними на шхуны и лоц-галиот погрузились ханские гвардейцы, саймены и бешлеи, коих число не превышало ста пятидесяти.

На кораблях убрали трапы, отдали швартовые концы. Двенадцативесельные баркасы повели парусники из бухты в открытое море. Там, слегка вспеняя верхушки волн, дул свежий ветер в направлении норд-ост, как раз нужном для плавания. Корабли подняли паруса, развернулись и двинулись к Керченскому проливу. Оттуда, если проложить курс прямо на север и через Азовское море, до крепости Петровская насчитывалось ровно 170 километров.

Морская равнина дышала мощно и размеренно. Корабли, как призраки, растворялись в жемчужной дымке. Дольше всех был виден «Хотин». Громада серо-белых парусов на фоне голубого неба, длинные узкие флагманские вымпела на мачтах, высокая черная корма с шестью окнами, балконом и полукруглой стеной над ними, резной, позолоченной, в аллегорической форме изображающей взятие русскими войсками турецкой крепости Хотин в сентябре 1769 года.

Вскоре исчез за горизонтом и «Хотин» – корабль.

Аржанова, сложив подзорную трубу, спрятала ее в ольстредь – кожаную суму, ремнями привязанную к передней луке седла справа, затем она тронула поводья. Арабский жеребец по кличке Алмаз тотчас отозвался на это движение. Он попятился от края горной трассы вглубь. У скалы молодую женщину ждали ее спутники, тоже – верхом на лошадях, тоже – в восточных кафтанах, в чалмах, закрученных по-янычарски.

Вообще-то они совершали обычную двухчасовую тренировочную проездку. При залпах крепостных пушек Анастасия направила коня к горе Митридат. По узкой извилистой горной дороге они за полчаса добрались до скалистого отрога. С террасы открывался дивный вид на бухту. Молодая женщина подвела Алмаза к краю обрыва и приказала кирасирам ждать ее. Она изучала в подзорную трубу самый большой парусник, пока эскадра уходила в море.

Флагман ее, капитан бригадирского ранга и кавалер ордена Св. Георгия 4-го класса Тимофей Гаврилович Козлянинов своим поведением вчера озадачил Флору.

Когда Веселитский на придворном рауте Шахин-Гирея представлял их друг другу, то сказал, что они еще увидятся, но теперь – на палубе «Хотина». Козлянинов отвечал ему в шутливом тоне. Мол, у него – не пассажирское судно, а боевой корабль, совсем неприспособленный для прогулок по морю милых дам, и посему госпоже Аржановой будет на его палубе очень и очень неуютно.

– Неужели так плохо? – спросила она.

– Ужасно! – с воодушевлением ответил капитан.

– Однажды мне приходилось быть на море, – пояснила она. – Правда, на купеческом судне…

– Нет никакого сравнения! – продолжал отбиваться от назойливой собеседницы моряк. – Во-первых, у меня на главной палубе стоит двадцать двенадцатифунтовых пушек и еще пять таких – на юте. Это же громадины!.. Во-вторых, мой экипаж – сто семьдесят человек с лишним. Разминуться друг с другом невозможно!.. В-третьих, боезапас. Ядра, картечи, картузы с порохом. Шагнул не туда – и взрыв!

– Самый настоящий? – задала вопрос Анастасия. Этот разговор начал ее занимать.

– Конечно! Столб огня, дым, осколки.

– Осколки чего?

– Ядер! – рубанул с плача капитан.

– Впервые слышу, чтоб ядра распадались на осколки, – заметила она невозмутимо.

– Да? – Козлянинов бросил на нее внимательный взгляд.

– Вероятно, вы рассказываете о гранатах или о картечи. Они взрываются при соприкосновении с целью.

– А вы откуда знаете?

– Вместе с батальоном мужа была в сражении.

– Каком?

– С турками. При Козлуджи.

– И до сих пор все помните? – не сдавался он.

– Немудрено запомнить, Тимофей Гаврилович, – она посмотрела ему прямо в глаза. – Ведь там мой муж, подполковник Ширванского пехотного полка, лично повел в штыковую атаку своих солдат и был смертельно ранен.

Козлянинов смутился. Злая улыбка исчезла с его губ:

– Простите, Анастасия Петровна! Я не хотел обидеть вас. Я же не предполагал. Потому что женщины обычно…

Он бормотал извинения. Она слушала и рассматривала его.

На вид Козлянинову могло быть лет сорок. Рост он имел высокий, фигуру – сухощавую, крепкую, с широкими плечами, могучей грудью, подтянутым животом. Лицо его, весьма приятное, освещали голубые глаза, властные, насмешливые. Волосы, уложенные в уставную прическу с буклями над ушами и косичкой на спине, чуть-чуть покрывала пудра, но и без нее было ясно, что капитан – яркий блондин.

Аржановой всегда нравились такие мужчины. Всем существом своим она ощущала силу, от них исходившую. Благородные рыцари по натуре, храбрые воины и умелые командиры, самим Господом Богом созданные для покорения этого мира, они внушали ей не страх, но глубокое почтение и интерес к себе.

Кроме того, Козлянинов чем-то неуловимо напоминал молодой женщине ее кумира и великолепного возлюбленного светлейшего князя Потемкина. Но как далеко от морских полуденных берегов пребывал ныне губернатор Новороссийской и Азовской губерний, вице-президент Военной коллегии, генерал-аншеф и многих орденов кавалер!..

Тем временем капитан бригадирского ранга, видя, что Аржанова ему не отвечает, не знал, как дальше продолжать разговор. Опыта в общении с прекрасным полом мужественному мореходу явно не хватало. Он покорил Атлантический и Тихий океаны еще в молодости, когда после окончания Морского корпуса в Санкт-Петербурге, с 1762 по 1765 год для стажировки плавал на кораблях английского флота. Зато над женщинами никаких побед отродясь не одерживал и званием холостяка гордился.

В конце концов Анастасия пришла ему на помощь:

– Давно вы командуете «Хотиным»?

– Нет. Всего третий месяц.

– И вы довольны?

– Отличный корабль, рулю вполне послушный.

– Послушный? – удивилась Аржанова.

– Корабли, Анастасия Петровна, они – те же живые существа. У каждого – свой характер, своя жизнь и судьба.

– Не может быть, – сказала она.

Капитан обрадовался. Тема для беседы с этой странной молодой особой все-таки нашлась. Он пустился рассказывать ей о «Хотине» подробно, горячо, увлеченно. Остановить моряка смог только Веселитский. Чрезвычайный посланник и полномочный министр обратил его внимание на то, что придворный раут уже заканчивается, надо прощаться с хозяином дома.

Козлянинов, поклонившись, не очень-то ловко поцеловал Аржановой руку и поспешил к Юсуп-бею, занявшему позицию у выхода, чтоб провожать гостей.

– Вы сказали ему о приказе, подписанном командующим Азовской флотилией адмиралом Сенявиным? – спросил вдову подполковника Веселитский.

– Не успела, ваше превосходительство, – Анастасия смотрела вслед капитану.

– Но вы так долго беседовали…

– Только о судьбе корабля, ваше превосходительство!

Старый разведчик и дипломат ни слов ее, ни настроения толком не понял, однако на всякий случай предупредил:

– Надеюсь, любезная Анастасия Петровна, эти отвлеченные разговоры не помешают вам выполнить поручение секретной канцелярии Ее Величества. Ваша командировка в Гёзлёве в нынешней ситуации приобретает особое значение…

Эскадра шла на север.

Козлянинов удачно провел корабли через узкости Керченского пролива, где с левой стороны высились отвесные скалы крымского берега и около них кипели буруны, а с правой стороны простирались бесконечные песчаные отмели полуострова Тамань. Тут ветер переменился. Теперь он дул бейдевинд, то есть порывы его ударяли в носовые скулы «Хотина» то слева, то справа. Ход сразу замедлился, упал с восьми узлов до трех. Морякам приходилось идти галсами, или, проще говоря, периодически менять направление движения, чтобы поймать ветер в паруса.

Старичок «Хотин», спущенный на воду в марте 1770 года, легко всходил на волну, но при этом скрипел всеми своими несущими деревянными конструкциями: бимсами, шпангоутами, пиллерсами, клямсами. То была жалобная песня русского леса, произраставшего по берегам рек Битюг, Цна, Мокша, Вадь, Хопер, Осередь, Савола и Воронеж. Веками прямоствольные дубы, ветвистые клены, липы и ясени, истекающие смолой сосны поднимали свои кроны прямо к небу, слушали лишь свист ветра.

Вдруг откуда ни возьмись явились сюда дотошные служилые люди. Они пересчитали деревья, проверили их на «гнилость в сердце» и облуп, или ветреницу, снаружи, измерили их диаметр и высоту, поклеймили особыми царскими клеймами. В своих реестрах они записали, что здоровых деревьев, годных для корабельного, галерного и шлюпочного строения, в Воронежской губернии огромное количество. Следовательно, и судовым верфям в Икорце, Таврове, Воронеже, как то повелел великий государь, быть!

Суждение Петра Первого известно: ни одна держава, подобная России, не может обходиться без портов, флота, приморской торговли. Балтийское море он завоевал, но на покорение южных морей – Азовского и Черного – ни времени, ни сил не хватило. Здесь с XV века сидели турки и татары. Они так привыкли к вольготному существованию, что царю Всея Руси надменно отвечали, будто моря эти есть внутренняя, естественная часть Османской империи, оттого никому и никогда переданы они не будут.

Если кто и принимал заветы Петра в полной мере, то это была немецкая принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, больше известная современникам под именем Екатерины Второй. Летом 1762 года ее возвели на русский престол гвардейцы вместо слабоумного супруга, императора Петра III. Екатерина Алексеевна хорошо знала, с чего следует начинать борьбу за выход к морю. С построения флота, конечно.

Таким образом, уже осенью 1762 года в Воронеж и Тамбов из столицы приехали лейтенанты Жилин и Извеков с поручением осмотреть леса и верфи, еще Петром возведенные. Их отчет получился нерадостным: леса в отменном состоянии, но верфи почти разрушены, корабли разобраны или сгнили. Это не остановило царицу. Спустя несколько лет она приказала верфи восстановить, корабли на них делать. Из бюджета страны правительство выделило на южный морской проект 100 тысяч рублей – деньги по тем временам немалые.

Коли есть финансы, то все остальное к ним, непременно, приложится, было бы желание.

Инженеры Ламбеямис, Афанасьев и Селянинов специально для воронежского мелководья, для благополучной проводки кораблей по Дону вниз, на Азовское море, и базирования их в Таганроге, где глубина гавани не превышала иногда и полутора метров, разработали чертежи новых судов. Они немного походили на тогдашние фрегаты, но осадку имели в два раза меньше, вместо стандартных 5–6 метров только – 2–3 метра.

Адмиралтейств-коллегия, рассмотрев проект, все одобрила и назвала парусники «новоизобретенными». Императрица начертала на бумагах: «Быть по сему. Екатерина». Вдохновленный высочайшим доверием, Иван Афанасьев отправился в Воронежскую губернию претворять в жизнь замысел, закладывать головной корабль серии, самый крупный в ней. Его назвали «Хотин», в честь недавней победы над османами.

В Павловске Афанасьев обнаружил сохранившиеся Петровские доки на пологом берегу реки Осередь, впадавшей в Дон, Адмиралтейскую крепость с казармами, мастерскими, складами. Дерево там уже заготовили. Для «Хотина» корабельный инженер выбрал лучшие материалы: на киль – прямой, длинный, толстый ствол молодого дуба, срубленного в Коротояцком уезде у села Яблонного. То был как бы «позвоночник» будущего судна. Из коротояцких дубов плотники стали выделывать и «ребра» – выгнутые шпангоуты, коих по набору корпуса в 32 метра требовалось никак не менее шестидесяти штук.

Корпус собрали на стапеле довольно быстро – за шесть месяцев. Дальнейшее дооборудование (мачты, бегучий и стоячий такелаж), снаряжение и вооружение производили уже на Азовском море, в гавани Таганрога. Российской казне «Хотин» обошелся дороже других одиннадцати «новоизобретенных» парусников. На корпус его потратили 4254 рубля и 81 копейку, на такелаж – 3837 рублей и 30 копеек, на артиллерию (сперва установили только 16 пушек) – 1782 рубля и 94 копейки[17].

Первым командиром «Хотина» стал капитан-лейтенант Мартын Петрович фон Дезин, опытный моряк. Он привел корабль из Новопавловска в Таганрог, под своим присмотром достроил и в мае 1771 года вышел на нем в крейсерство по Азовскому морю. Настолько добротно и красиво выглядел «Хотин», таким хорошим морским ходоком являлся, что на нем решил держать флаг вице-адмирал Сенявин, командующий Азовской флотилией.

В это время шла первая русско-турецкая война. Корпус генерала князя Долгорукова готовился вступить в Крымское ханство. Эскадра Сенявина, состоявшая из десяти кораблей, поддерживала его действия и отправилась к Керченскому проливу. Здесь 21 июня 1771 года русские моряки увидели турецкий флот, насчитывающий сорок военных и транспортных судов. Вице-адмирал поднял на «Хотине» сигнал: «Идти на сближение с неприятелем».

Капитаны, приплывшие сюда с берегов Босфора, не поверили своим глазам.

Из «внутреннего» моря Османской империи, где прежде никто не смел противостоять туркам, им навстречу двигался грозный строй боевых многопушечных кораблей под Андреевскими флангами. Конечно, шпионы доносили мусульманам о строительстве, развернутом в Таганроге. Однако в Стамбуле считали, будто создать дееспособный военный флот за год-два нельзя и у русских ничего не получится. Мысль о том, что корабли можно построить за сотни километров от морского берега и с помощью инженерных изобретений спустить по рекам, не очень глубоководным, к Азовскому морю даже не приходила им в голову.

Готовясь к боевому крещению, на «новоизобретенных» парусниках «Хотин», «Морея», «Азов», «Новопавловск», «Модон», «Таганрог», «Журжа» сыграли артиллерийскую тревогу. К сожалению экипажей, огонь открыть не довелось. Турки, имея численное превосходство, обратились в бегство. Сенявин хотел их преследовать и навязать бой. Но тут поднялся шквальный ветер, пошел дождь, видимость сильно ухудшилась. Османы ушли. Наша эскадра встала на якорь у самого Керченского пролива.

Сенявин отрапортовал в Санкт-Петербург: «По сей час я могу уверить, что милостию Божией на Азовском море владычествует флаг Всероссийской Императрицы!»

Дальнейшая служба «Хотина» была многообразной, но не совсем боевой. Двенадцатифунтовые орудия, установленные на его главной палубе, по большей части молчали. Зато паруса и снасти морякам приходилось менять не раз. Всю летне-осеннюю кампанию 1771 года корабль провел в плавании. Вместе с братьями по серии «Азовом», «Новопавловском» и «Мореей» он крейсеровал у крымских берегов, чтобы не допустить здесь высадки вражеского десанта. Турки на десант не решились. Однако свирепые шторма в октябре и ноябре здорово потрепали корабль.

Попутно выяснилась довольно неприятная особенность, характерная для всех «новоизобретенных» парусников. Малая осадка, подходящая для мелководного Азовского моря, в Черном приводила к сильнейшей их качке уже при волнении в четыре балла. От «болтанки» в пять-шесть баллов на этих судах иногда ломались мачты и реи. Сенявин предложил несколько усовершенствовать корабли и увеличить их осадку хотя бы на полметра.

Потому в апреле 1772 года «Хотин» отправился из Ени-Кале, где теперь базировался, в Таганрог, на ремонт. Там в доке он прошел килевание, то есть полную очистку днища, и переделку. Через полгода корабль вновь занял свое место в строю эскадры.

Командующему он по-прежнему нравился, вице-адмирал держал на нем свой флаг. Так было и в сентябре 1773 года, когда, крейсеруя, эскадра из шести «новоизобретенных» парусников и двух фрегатов обнаружила восточнее Суджук-Кале (совр. город Новороссийск) 11 турецких военных судов. Сенявин приказал вступить с противником в бой. Но турки снова уклонились от столкновения. Подняв все паруса, они ушли по направлению к Анатолии.

Лишь в июне 1774 года «Хотин» наконец-то смог участвовать в настоящем морском сражении. Османский флот в составе 6 кораблей, 7 фрегатов, 17 галер и шебек хотел прорваться из Черного моря в Азовское. Имея большое численное превосходство, они атаковали русских первыми. Артиллерийская канонада продолжалась около трех часов. Нашим морякам удалось поджечь один вражеский корабль, и турки отступили. Азовское море навсегда осталось русским.

Кючук-Кайнарджийский мирный договор положил конец Первой русско-турецкой войне. Высокие договаривающиеся стороны условились о размене пленными. «Хотин», взяв на борт значительную группу турок, отвез их на родину, в Синоп.

Первый капитальный ремонт, или тимберовку, корабль проходил в 1778–1779 годах, в Таганроге. Его осадку увеличили еще больше и довели до четырех метров, количество орудий – до двадцати пяти.

Коротояцкие дубы оказались на редкость прочными деревьями. Наборные шпангоуты, сделанные из них, выдержали испытание временем. Потому их менять не стали, а только нарастили, подняв выше.

Дубовые же доски двухдюймовой толщины (51 мм. – А. Б.) днищевой и бортовой обшивки во многих местах обновили. Также перестелили все палубы, на которые шел сосновый лес.

Немало изменений произошло во внутренней отделке «Хотина», особенно – на юте, или корме, где располагались помещения для жилья командного состава. Все же он являлся флагманским кораблем и часто использовался для представительских целей. Потому кают-компанию и адмиральскую каюту немного расширили, украсили их переборки панелями из красного дуба, мебель и двери изготовили из полированного ореха с литыми бронзовыми деталями.

Впрочем, даже в таком, преображенном виде адмиральская каюта крымскому правителю не понравилась. Его любимый килим «кобекли-орта» размером 5×3 метра в ней не поместился, и он счел возможным сделать командиру корабля представление о правилах пребывания, нужных для лиц монаршего звания. Тот показал ему остальные жилые помещения, которые были гораздо меньше. Тогда Шахин-Гирей спросил Козлянинова о кают-компании, где даже стояли клавикорды, музыкальный инструмент, напоминающий пианино. Моряк дал светлейшему хану вежливый, но твердый отрицательный ответ. Кают-компания необходима для совместной трапезы, встреч и общения офицеров и штурманов «Хотина», другому назначению она служить не может.

Шахин-Гирей еще раз удивился причудам своих русских союзников.

Сам он владел тремя судами. Одно из них – трехмачтовик «Араб» – считалось плавучей резиденцией правителя. Ханские апартаменты занимали на нем чуть ли не весь ют. Командному же составу предназначались малюсенькие помещеньица, скорее напоминающие норы. Никакой кают-компании там не имелось и, надо сказать, «Араб» отлично плавал по Черному морю, ходил в Стамбул. Правоверным подданным в исламской стране следует точно знать свое положение, и если им хочется совместно проводить свободное время, то для этого существуют мечети, кофейни и бани.

Возможно, светлейший хан и отказался бы от российского военного корабля, как абсолютно некомфортабельного и для путешествий царственных особ негодного. Но воспользоваться им приказала его всемогущая покровительница Екатерина Вторая. Кроме того, парусники Шахин-Гирея, нагруженные ханским добром и имеющие на борту его жен, наложниц, детей и родственников, сейчас из Керчи направлялись в Кафу: ждать своего повелителя и хозяина, которому русские полки вернут власть и трон в самое ближайшее время.

Недолго занимали хана эти, на взгляд Козлянинова, второстепенные вопросы. Погода в Азовском море стояла переменчивая. Над ним гуляли сильные западные ветры, быстрому плаванию на север не способствующие. Путешествие из Керчи в крепость Петровскую растянулось на неделю, жестокая качка через два дня заставила Шахин-Гирея беспокоиться не о коврах и каютах, а о собственном самочувствии. Так называемую «морскую болезнь» его светлость переносил очень плохо.

«Хотин», ведомый капитаном бригадирского ранга, счастливо миновал огромные серые валуны на оконечности Берданской косы, вдающейся в море наподобие серпа, и под вечер 15 сентября 1782 года вошел в бухту. С бастионов Петровской крепости светлейшего хана приветствовали залпами орудий. Для встречи августейшего гостя на главной улице города выставили почетный караул из солдат Вятского пехотного полка…

Козлянинов планировал задержаться в крепости дней на десять. Он хотел дать отдых команде, взять провизию и питьевую воду. К тому же, шхуны «Вячеслав» и «Победислав-Дунайский», лоц-галиот «Слон» встали под погрузку. Они принимали на борт армейские интендантские грузы: доски для ремонта казарм, сукно и полотно для обмундирования керченского гарнизона, бочки с порохом для пополнения боезапаса. Однако глава русской дипломатической миссии начал торопить капитана, ссылаясь на приказ командующего Азовской флотилией адмирала Сенявина.

– Какой приказ? – недовольно спросил Козлянинов.

– Вам передаст его госпожа Аржанова.

– Давно ль женщины стали служить у нас на флоте?

– Она служит не на флоте, – помедлив, ответил Веселитский.

– Слава Богу! – усмехнулся моряк.

– Советую вам, капитан, быть серьезнее. Госпожа Аржанова пользуется доверием нашей государыни.

– Не совсем понимаю слова вашего превосходительства.

– Ну так подумайте о них на досуге. Через два дня «Хотин» должен выйти в обратный рейс.

– А шхуны и лоц-галиот с грузами?

– Для их сопровождения можно оставить здесь «Модон».

Козлянинов знал, что чрезвычайный посланник и полномочный министр обличен всей полнотой власти над российскими подданными как в Крымском ханстве, так и в землях к нему прилегающих. Он проводил здесь политику, согласованную с правительством Ее Величества. Потому Веселитский был вправе отдавать даже флотским людям распоряжения, не вступая в подробные объяснения их причин и следствий. Мужественному мореходу, с детства приученному к строгой дисциплине, оставалось лишь, поклонившись старому разведчику и дипломату, отрапортовать: