Читать книгу Звенья разорванной цепи - Алла Бегунова - Страница 2

Крымский сад может зеленеть даже зимой.

Все тут зависит от искусства садовника. В его распоряжении имеется богатая палитра. Яркие краски в ней – вытянутые вверх купола кипарисов, пушистые разлапистые ели и сосны, колючие ветки можжевельника, плющ, чьи узловатые плети легко взбираются на отвесные стены. Прямо на земле, похожие на замерший взрыв, торчат в разные стороны узкие и длинные листы пальмы юкка. Цветы морозника, что распускаются только в феврале, добавляют садовой композиции все оттенки густого зеленого тона. Потому бледно-коричневая каменистая почва, иссушенная морскими ветрами, почти не видна под узорчатым травяным покровом.

Садовник князя и княгини Мещерских, Федор, а по первому своему имени – Фатих, крымский татарин, перешедший в православие, – немало потрудился, чтоб барский особняк на Екатерининской, главной улице в Севастополе, окружали дивные растения. В сумрачные и студеные дни, какие выпадают и на крымскую зиму, обитатели дома находили в них приятные воспоминания о жарком южном лете. Федор-Фатих любил свое детище и всегда осматривал сад дважды в день – утром и вечером.

Так и сегодня, держа лейку с водой в одной руке и стальной секатор для обрезки веток – в другой, он шел на закате дня по дорожке вдоль забора. Темный предмет, едва различимый в путанице коротких отростков можжевельника, татарин заметил сразу, ибо знал сад наизусть, как молитву «Отче наш».

Федор-Фатих перешагнул через недавно подстриженные лавровые кусты и стал разглядывать находку. Судя по всему, это было короткое ружье, спрятанное в чехол из коричневой кожи. Его прислонили к забору рядом с плоским камнем. Верхнюю часть забора накрыли толстой овечьей шкурой и приколотили ее шестью деревянными колышками. В общем, получилось отличное место засады для стрелка.

– Вай-вай-вай! – испуганно пробормотал садовник и, ничего не тронув, шагнул обратно на дорожку. – Алла сакъласын! Делири-рим![1]

Несмотря на приобретенные уже некоторые познания в русском языке и русскую жену – кухарку Мещерских, Зинаиду, – садовник предпочитал о серьезных и непонятных ему вещах говорить по-татарски. В таком случае собеседницей его могла быть только сама княгиня, урожденная Вершинина Анастасия Петровна, по первому мужу – Аржанова, дворянка Курской губернии, где имела она пять деревень и хутор в Льговском уезде. Именно Аржановой он и был отдан в крепостные около девяти лет тому назад, осенью 1780 года, когда попал в плен к русским во время короткого рукопашного боя в караван-сарае около здешней деревни Джамчи.

В ту пору молодая и красивая женщина, вдова подполковника Ширванского пехотного полка Андрея Аржанова, погибшего в сражении с турками при Козлуджи, путешествовала по полуострову со слугами и охраной якобы для излечения от застарелой болезни легких, но на самом деле – с конфиденциальным поручением от нового ее возлюбленного – светлейшего князя Потемкина. Анастасии Петровне предстояло глубоко и всесторонне изучать жизнь Крымского ханства, узнать нравы и обычаи людей, его населяющих, и, естественно, – освоить язык, на коем они изъяснялись. Успехи красавицы на данном поприще оказались столь велики, а ее деяния в Крыму так полезны для Российской империи, что государыня Екатерина Вторая удостоила ее своим знакомством, зачислила в штат секретной канцелярии Ее Величества с годовым окладом в 600 рублей и затем не раз отмечала наградами, по преимуществу – земельными наделами, деревнями, крепостными крестьянами…

– Селям алейкум, ханым! – в пояс поклонился княгине татарин, когда ее горничная Глафира впустила его в барский кабинет.

– Алейкум селям, Федор! – ответила она.

– Мен бу ишке баш къошмам! – с ходу рубанул садовник.

– Нетюрлю иш?

– Мен совлемех туфек-учун бахчи-ге.

– Не?! Бу нетюрлю туфек?.. Бир шей мен анламан… Ал-са бир даан сойленыз аитты-гы нызы авашджа! – приказала Федору-Фатиху княгиня[2].

Татарин заговорил быстро и взволнованно. Иногда он оглядывался на Глафиру, по-прежнему стоявшую у него за спиной. Верная спутница барыни во всех ее командировках в Крым, горничная знала немало бытовых татарских слов и фраз, однако сейчас смысл его речи уловить не могла. Федор-Фатих перемежал поэтические описания кустарников и деревьев, произраставших у забора, со своими, весьма эмоциональными оценками места засады, устроенного там, и неведомого ему злоумышленника, столь умело воспользовавшегося прекрасным садом. Но Глафира видела, что ее сиятельство мрачнеет все больше. Наконец Анастасия Петровна отодвинула в сторону стопку деловых бумаг на столе, где делала пометки, встала и сказала татарину:

– Сагъ ол, бахчиванджи. Юръ! Ве лякинъ агъзымдан ел алсын!..[3]

Не зная, как истолковать последние слова госпожи, Федор-Фатих на всякий случай кивнул. Потом трижды поклонился барыне в пояс и попятился к двери. Глафира предусмотрительно отворила ее, и садовник очутился в коридоре. Там он надел на голову круглую татарскую шапочку из черного каракуля и потуже затянул пояс на суконном зипуне. Все, что мог, он сделал и со спокойной душой теперь направился в садовую сторожку за особняком, где обитал с женой и тремя детьми. В саду уже было совсем темно. Лишь полная луна на безоблачном небе заливала желтым светом пустынную Екатерининскую улицу, забор, кованые ворота посредине, двухэтажный особняк, верхушки елей и кипарисов вокруг него.

Сегодня была среда.

Вечером каждую среду полковник князь Мещерский, заместитель управляющего конторой Севастопольского порта, играл в карты в доме своего начальника, капитана первого ранга Дмитрия Ивановича Доможирова. Туда приходили и другие любители попытать счастья за зеленым ломберным столом из штаб-офицеров Черноморского флота. Чаще всего – капитаны второго ранга, командиры линейных кораблей «Св. Александр Невский» и «Св. Андрей Первозванный» Языков и Вильсон. Правда, игра шла на небольшие ставки. Но просидев без перерыва за карточным столом три-четыре часа, вполне можно было остаться без двухсот рублей, то есть половины годового жалованья флотского штаб-офицера. Особенно, если в противники попадал такой дока, как Роберт Вильсон, хмурый англичанин из города Плимута, умелый мореход, но и игрок расчетливый, осторожный, неазартный.

По счастью, сегодняшняя карточная схватка закончилась для Михаила Аркадьевича Мещерского не так уж и плохо. Сначала он проиграл двадцать рублей, но потом вернул десять обратно. Насвистывая веселую песенку, князь вышел из экипажа, остановившегося у ворот, распахнул плащ с пелериной и стал нащупывать в кармане кафтана ключ от ворот. Не хотелось ему звонить в колокольчик и беспокоить привратника, поднимать свирепых дворовых псов, ибо время приближалось к полуночи. Однако из-за темноты и двух бокалов хереса, выпитых после игры, ключ в скважину у Мещерского никак не попадал, и он злился.

В эту минуту слуга Аржановой, Николай, прижал щеку к прикладу унтер-офицерского егерского штуцера образца 1778 года. Штуцер был установлен на заборе, покрытом овечьей шкурой, и направлен в сторону ворот. В «диоптр», цилиндрический прибор для точного прицеливания на стволе ружья, Николай увидел голову своего барина и чуть передвинул ствол влево, чтоб попасть ему точно в висок. Такой имел молодой стрелок особый прием: пулю он вгонял противнику либо в висок, либо в лоб прямо над переносицей, и последнее было предпочтительнее. Но князь стоял к нему боком, возился с ключом у ворот, то наклоняясь к замку, то снова выпрямляя стан.

Окликать его, чтоб увидеть лицо своего обидчика в анфас, Николай не собирался, ведь это – не специальное задание секретной канцелярии Ее Величества. Не спеша, мягко и почти нежно он положил палец на удобно изогнутый латунный спусковой крючок, а левой рукой покрепче обхватил ложе и ствол своего любимого оружия, которое ласково именовал «Дружком».

– Прицелился? – раздался голос у него за спиной.

Николай, успевший сосредоточиться для стрельбы и отрешиться от реалий мира сего, вздрогнул.

– Сегодня ты стрелять не будешь, – продолжала Аржанова. – Возьми с собой штуцер и сойди с камня на землю.

– Эх, матушка барыня! Зря вы мне сейчас помешали! – огрызнулся Николай, но штуцер с забора снял и перешел на клумбу с лавровыми кустами.

– Сам знаешь, смертоубийство – дело нехитрое, – в темноте она смотрела на него пристально. – Но что потом будет?

– Никто не узнал бы про него… – пробормотал, точно оправдываясь, молодой слуга.

– Значит, меня в расчет не берешь? – спросила Аржанова и плотнее закуталась в оренбургскую шаль, накинутую на плечи.

– А разве вам-то не горестно, ваше сиятельство? – вскинул голову Николай. – Ведь вас же он подло обманул, мою жену обесчестил, меня опозорил перед людьми! И все ему, подонку, как с гуся вода… Пока мы с вами государыне служили, пока на войне против бусурман под пули шли, он здесь хвост распускал навроде павлина… Ужо расчелся бы я с ним один на один по-честному! Ужо успокоил бы его навек с сучком его дымящимся, который без спросу в первую попавшуюся дырку лезет!..

Не прерывая этот запальчивый простонародный монолог, Аржанова взяла молодого слугу за руку и быстро повела через сад, темнеющий громадами деревьев, к заднему крыльцу двухэтажного дома, откуда к ее кабинету и спальне вела крутая деревянная лестница. В коридоре к ним метнулась Глафира, мать Николая, с испуганным, распухшим от слез лицом. Курская дворянка остановила ее жестом и приказала подать в кабинет две чашки чая с ромом покрепче, печенье и марципановые конфеты.

Штуцер, уже спрятанный в чехол, Анастасия устроила на нижней полке большого книжного шкафа, куда он при своей длине в 115 см удачно поместился. Николаю она приказала снять шапку и куртку и сесть в кресло напротив письменного стола. Будучи все еще возбужденным до крайности, молодой слуга то сжимал кулаки, то порывался выбежать вон, то сыпал проклятиями в адрес князя Мещерского, второго мужа обожаемой им госпожи Анастасии Петровны.

Глафира открыла дверь и внесла в кабинет большой поднос с красным шарообразным фарфоровым чайником, бутылкой рома, чашками, вазочками с печеньем и конфетами. Поднос по разрешению барыни она водрузила на ее письменный стол. Затем разлила по чашкам чай, добавила в него рому и встала у дверей со скорбным лицом, сложив руки на животе. Николай, обжигаясь горячим и крепким напитком, сделал сразу несколько глотков и понемногу успокоился.

– Почему ты решил его убить? – спросила Аржанова.

– Отомстить хотел, – молодой слуга смело поднял на хозяйку темно-голубые глаза. – За ваше и за свое унижение. Но вы его пожалели. Весьма сие странно… Ведь врагов вы никогда не жалеете.

Анастасия усмехнулась:

– Наверное, потому и живу еще на этом свете.

– Стало быть, он – вам не враг?

– Врагов моих определяет государыня императрица. Им, как ты верно заметил, пощады нет.

– Ясно, – вздохнул Николай. – Вы его простили. Однако я прощать не собираюсь и никогда не прощу… Отойдя от конфиденциальной службы, сделался барин совсем другим человеком. Эдакий вальяжный господинчик. Карты, вино, бабы… Нет в нем прежней строгости к себе. А без этого в нашем деле – пиши пропало. Только в теплой конторе ему и сидеть…

Аржанова слушала сына горничной с удивлением. Слишком связно и осмысленно он говорил. Курская дворянка знала Николая с младых ногтей. Был он веселым подвижным ребенком, потом нескладным подростком, потом превратился в рослого, сильного юношу. В основном помогал отцу своему, Досифею, на все руки мастеру, – и лакею, и кучеру, и истопнику, и садовнику. Все изменила первая их поездка в Крым. Николай познакомился с кирасирами Новотроицкого полка, которые состояли в охране вдовы подполковника, научился у них обращению с огнестрельным оружием и внезапно открылся у него великий талант к меткой стрельбе. После очередной схватки с татарскими мятежниками она сама подарила ему егерский унтер-офицерский штуцер ручной сборки, изготовленный на Тульском оружейном заводе. Они словно давно искали друг друга: отличное ружье с восемью нарезами в стволе, с кремнево-ударным батарейным, «французским» замком и отрок Николай, принадлежавший курской дворянке, кое-как научившийся читать у дъячка из церкви в деревне Аржановка…

– Все правильно ты излагаешь, – в задумчивости ответила княгиня Мещерская. – Возможно, и впрямь кончилась моя совместная служба с Михаилом Аркадьевичем. Но прошу тебя: оставь его в покое. Пусть идет он собственной дорогой, а уж куда она его выведет, то одному Господу Богу известно.

– Что ж, ваше слово для меня – закон, – грустно признался молодой слуга. – А знаете, почему?

– Откуда мне знать, голубчик…

– Женился я на Арине по воле матушки, – тут меткий стрелок оглянулся на горничную, по-прежнему стоявшую у двери, и она всхлипнула. – Но люблю-то я вас, ваше сиятельство!

В комнате воцарилось долгое тягостное молчание. Глафира в страхе перекрестилась несколько раз. Сын ее скромно опустил очи долу. Курская дворянка не спеша допила чай, поставила пустую чашку на поднос, аккуратно промокнула губы салфеткой. Теперь она поняла истинную причину поступка Николая и про себя подумала, что, во-первых, он – молодец, а во-вторых, нет больше повода исключать его из числа ближайших сотрудников, ибо он вполне управляем.

– Это замечательно, Николай! – Аржанова улыбнулась ему улыбкой светской дамы. – Ведь с некоторых пор я более не ваша барыня, а вы свободные люди… Потому ценю твое искреннее признание. Дорого мне доброе отношение тех людей, кои много лет делили со мной опасности, труды и невзгоды. Тем более есть у меня новое поручение от Ее Величества, и оно потребует от нас и должного прилежания, и настойчивости, и отваги…

Так вышла из щекотливого положения княгиня Мещерская, нынче владеющая шестью сотнями крепостных душ, но меткий стрелок на барыню не обиделся. В ее словах не почувствовал он ни поощрения дерзких слов, ни осуждения их, но самое главное – никакого дворянского чванства. Он шагнул к ней, встал на одно колено и поцеловал протянутую ему руку:

– Безмерно тем счастлив, Анастасия Петровна! Как родился я вашим покорным рабом, так им и пребуду до скончания дней!..

Вольную своим крепостным – Глафире, ее мужу Досифею, их единственному сыну Николаю – она действительно дала вскоре после осады турецкой крепости Очаков, завершившейся успешным штурмом 6 декабря 1788 года. Молодой слуга участвовал в нем вместе с хозяйкой и особенно отличился, сразив наповал выстрелом из штуцера янычарского агу. Двигало ею желание в полной мере воздать должное этим людям за верность, за честность, за особую привязанность к ней. Но как жить без них дальше, она совершенно себе не представляла.

Ее бывшие крепостные, кстати говоря, – тоже.

Они упали перед барыней на колени и просили не прогонять их прочь, оставить на прежнем положении, пусть и свободными, но надежными ее помощниками на службе государевой, спутниками во всех новых ее странствиях и приключениях. Анастасию это тронуло до глубины души. Она знала, что средствами, достаточными для начала самостоятельной жизни, для покупки хорошего дома, участка земли, домашнего скота и птицы, семья Глафиры теперь располагает. Следовательно, решение их было идущим от сердца и абсолютно бескорыстным.

Согласно военным законам того времени Главнокомандующий осадной армией генерал-фельдмаршал Потемкин-Таврический отдал богатый купеческий город Очаков нашим солдатам на три дня «на добычь». Оборотистая, хозяйственная Глафира времени там зря не теряла. В разрушенных домах погибших османов она нашла и деньги, и драгоценную утварь, и ковры, и меха. Про интересы своей барыни, день-деньской занятой в поверженной турецкой твердыне на службе, она также не забыла.

Возвращение их домой можно назвать и торжественным, и триумфальным.

Недавно построенный на верфи в Херсоне 66-пушечный линейный корабль «Святой Владимир», предназначенный для севастопольской эскадры, Потемкин отправил к месту его базирования 12 января 1789 года. Трехмачтовый парусник медленно вошел в Южную бухту под приветственные залпы береговых батарей, убрал паруса и бросил якорь точно на ее середине. Никак не меньше часа перегружали матросы багаж княгини Мещерской на большой шестивесельный баркас. Кроме сундуков, плетенных из камыша саквояжей, корзин и кожаных баулов, на палубе «Святого Владимира» находились три бесформенные фигуры, закутанные с головы до пят в темные одежды.

Это тоже были русские трофеи.

Около двух тысяч невольниц из очаковских гаремов попали в руки победителей. Что с ними делать, светлейший князь решительно не знал. В конце концов Григорий Александрович послушался совета Аржановой и распределил восточных женщин среди своих офицеров. Данным его приказом остались очень довольны и первые, и вторые.

Анастасия, конечно, офицерского чина не имела, но, служа в секретной канцелярии Ее Величества девятый год, по распоряжению царицы получала оклад, примерно равный пехотному генерал-майорскому. Потому светлейший князь отписал ей двух чернооких красоток. Третья же предназначалась начальнику ее охраны – поручику Екатеринославского кирасирского полка Остапу Тарасовичу Чернозубу, настоящему богатырю, человеку необыкновенной храбрости и силы, происходившему из украинских казаков…

Думала ли курская дворянка, что встреча с мужем после восьми месяцев разлуки принесет ей столько огорчений, окажется совсем нерадостной, двусмысленной, исполненной лжи и фальши?

Правда, на пристани, впоследствии перестроенной и вошедшей в историю под названием «Графская», все обстояло в высшей степени пристойно. Пока шлюпки и баркасы со «Святого Владимира» швартовались и разгружались, пока на широких сосновых досках пристани строилась морская пехота с линейного корабля, там играл военный оркестр. Затем командир военного парусника итальянец Чефолиано отдал рапорт о благополучном прибытии командующему севастопольской эскадрой капитану бригадирского ранга Федору Федоровичу Ушакову. Знаменитый флотоводец в ответ произнес краткую речь. Он упомянул о великой очаковской победе, о прошлогодних боях нашего военно-морского флота с турками в Днепровско-Бугском лимане, о подвигах российских матросов и солдат.

Аржанова в толпе встречающих высматривала мужа, и вскоре он помахал ей рукой в белой лайковой перчатке. А вот дома на Екатерининской улице к Николаю вышла его молодая жена Арина, нянька маленьких княжат: пятилетней Александры и Владимира трех с половиной лет от роду. Даже пышные праздничные юбки не могли скрыть ее беременности, срок которой приближался к семи месяцам, и это – в отсутствие супруга! Тяжелые сцены разыгрались в тот день в господском особняке.

Первая произошла в гостиной, куда барин благоразумно не явился. Арина валялась у барыни в ногах, рыдала, просила прощения и уверяла, будто Михаил Аркадьевич принудил ее к сожительству силой. Николай, крича, как зарезанный, требовал примерно наказать несчастную и отправить ее на покаяние в монастырь. Горничная злобно грозила невестке кулаком. Среди потока слов, жалостливых, бранных, обидных, грязных, Аржанова одна хранила молчание. Потом встала, опираясь двумя руками на подлокотники кресла, точно не имела сил держаться на ногах, и вынесла окончательный приговор. Арину не трогать, не изводить придирками и оскорблениями, не нагружать черной работой. Пусть она спокойно доносит и родит ребенка. Все-таки в нем будет половина княжеской крови. Каким образом обустроить его дальнейшую судьбу, курская дворянка еще подумает. Но пока велит верным своим слугам поумерить страсти и сор из избы ни в коем случае не выносить.

Ошеломленные таким решением, Николай, Глафира и Арина замерли посреди комнаты, как вкопанные. Анастасия направилась к двери. Не смея ничего возразить госпоже, они лишь проводили ее выразительными взглядами: Арина – благодарно-виноватым, Николай – недовольным, Глафира – растерянным.

Анастасия не обратила на них внимания. Теперь ей предстояло объясняться с мужем. Она не сомневалась, что Михаил пустит в ход все способы для собственного оправдания, для разубеждения обманутой супруги, и для ее… обольщения. Через венецианское окно спальни на втором этаже курская дворянка смотрела на чудесно ухоженный сад, желая в движении ветвей, почти оголенных, но еще сохранивших зеленый убор, угадать некое предзнаменование, найти разгадку.

В этой ситуации на самом деле все складывалось весьма непросто.

Адъютант светлейшего князя Потемкина – поручик Новотроицкого кирасирского полка князь Мещерский был младше Аржановой почти на два года. Тогда, в Херсоне в сентябре 1780-го, он сам вызвался ехать в Крымское ханство вместе с прелестной вдовой и быть начальником ее охраны. И он действительно спас Анастасии жизнь, прямо-таки вырвал ее, раненную кинжалом и избитую кнутами, из рук Казы-Гирея, резидента турецкой разведки на полуострове. Хитрую ловушку устроил родственник хана для русской путешественницы, и она по своей неопытности легко в нее угодила. Ожесточенной получилась драка в караван-сарае у деревни Джамчи. Кирасиры перебили подручных злого татарина, но сам Казы-Гирей ушел целым и невредимым.

Потом Аржанова и Мещерский снова поехали в Крым. Этот полуденный край уже прочно вошел в сферу интересов Российской империи, а правитель страны Шахин-Гирей подписал с царицей союзный договор. Турки готовили очередной мятеж против него, и следовало всеми средствами помогать хану удерживаться на престоле. Бунт вспыхнул в мае 1782  года. Но убить Шахин-Гирея сразу восставшие не смогли, русские увезли его в свою крепость Керчь. Население же полуострова мятежников не поддержало. Массовых народных выступлений не произошло, только локальные стычки. Разведывательно-диверсионная группа Аржановой сумела отбить нападение турецких наемников-чеченцев на ханский арсенал, расположенный в горной крепости Чуфут-Кале, а затем изгнать их из ханской столицы – Бахчисарая.

До проклятого шпиона Казы-Гирея и его отряда они тоже добрались, но позже, в феврале 1783-го, при помощи местных пастухов устроив на горе Чатыр-Даг засаду. Пуля из егерского штуцера, что был в руках у Николая, пробила Казы-Гирею лоб именно над переносицей. Почему-то после этого события открытому османскому присутствию в Крыму пришел конец. Татарские беи и мурзы стали решать, на чью сторону им теперь лучше переметнуться. Естественно, выбрали русских, и вскоре хан Шахин-Гирей отрекся от престола в пользу Екатерины Великой.

Полуостров стал Таврической областью Российской империи, но полному его освоению, как могла, мешала враждебная Турция. Туда, за Черное море, удрали самые отпетые, самые бешеные и непримиримые из крымских татар. Правительство султана Абдул-Гамида Первого взяло их под свое покровительство и поощряло их планы реванша и всеобщего джихада против неверных, или кяфиров. Потому следовало пристально наблюдать за поведением мусульманского населения в Крыму. Аржанова как признанный специалист по «восточному вопросу» снова вернулась в полуденный край. Секретная канцелярия Ее Величества на сей раз придумала для курской дворянки отличное легальное прикрытие: супруга управляющего канцелярией Таврического губернатора коллежского советника князя Мещерского.

Венчание, на которое Анастасия согласилась с трудом, происходило в Санкт-Петербурге, в храме Святого Самсония Странноприимца на Выборгской стороне. Однако брак вышел не фиктивным, а реальным. Против всех ожиданий, бывший кирасир оказался любовником энергичным, изобретательным и очень выносливым. Бурными играми в постели он увлек вдову подполковника Ширванского пехотного полка, и она, в полной мере поддавшись сладостному соблазну, родила двоих детей: сперва девочку, потом мальчика.

Известно, что век чувственной, сугубо телесной любви, лишь краешком задевающей сердце, ум и душу, не так уж долог – от силы года три. Аржанова, занятая на службе бесконечными разъездами, продержалась почти четыре. Когда секретная канцелярия вновь вызвала ее в штаб-квартиру Главнокомандующего Екатеринославской армией генерал-фельдмаршала Потемкина-Таврического, оставив, между прочим, в Севастополе князя Мещерского, то их прощание было лишено трагедийного надрыва, вселенской печали, неодолимой скорби. Скорее они оба восприняли его как служебную необходимость.

Не в том ли заключалась причина всех последующих событий? Мертвым не больно. Таковыми могут быть не только люди, но также – их отгоревшие, исчерпавшие себя страсти…

Созерцание зимнего сада, одновременно и зеленого, и опустевшего, усыпанного желтой листвой, привело Аржанову в глубокую задумчивость. Она не сразу услышала стук в дверь. Когда Анастасия обернулась, Мещерский уже подходил к ней. Сделав последний шаг, полковник встал на колени и низко склонил голову.

Выглядел Михаил превосходно. Для объяснения с супругой он гладко побрился, тщательно расчесал каштановые, немного вьющиеся волосы и собрал их на затылке в косичку с черной муаровой лентой, опрыскал дорогим английским одеколоном. Открытый ворот белоснежной рубашки оттенял его красивое загорелое лицо и шею. Темно-лиловый шелковый халат облегал рослую фигуру с широкими плечами, правда, уже слегка оплывающую от сидячей, не связанной с физическими усилиями работы.

– Прости, ненаглядная моя! Прости дурака, моя родная и единственная! – прочувствованно, со слезой в голосе произнес князь. – Ну, обычная это мужская слабость. Что особенного случилось-то?.. Ядреная молодая девка, к тому же крепостная, спит недалеко от кабинета. Однажды не устоял, зашел проведать. А она забеременела…

– Однажды зашел? – сухо уточнила курская дворянка.

Железный характер сотрудницы секретной канцелярии Ее Величества, имеющей служебный псевдоним «Флора», Мещерский знал, как свои пять пальцев, и этот вопрос ему не понравился.

– Ладно, краса моя, – пошел он на уступки. – Дважды зашел, трижды зашел… Скажи, пожалуйста, имеет ли это большое значение?

– Не имеет.

– Вот видишь! Неужели мы, люди благородного происхождения, станем обращать внимание на подобные пустяки?

– Возможно, и пустяки, – согласилась она.

Спокойствие Флоры, ее голос, лишенный какой-либо эмоциональной окраски, ввел Михаила в заблуждение. Он решил, что дело слажено.

– Ведь наш с тобою союз освящен церковью. Мы несем ответственность перед Господом Богом за сохранность и крепость его и за потомство, в нем рожденное. Брак, свершенный на небесах, нельзя ставить на одну доску со случайной связью… – Он поднялся с колен и, уверенно прохаживаясь по спальне, заговорил пылко, быстро, с напором. Анастасия слушала его, не перебивая. Ей было интересно, чем закончит этот монолог ее супруг, бывший кирасир, бывший начальник ее охраны, в боях с врагами Российской империи проявивший храбрость и предприимчивость необыкновенную.

Но ничего оригинального князь не придумал. Он предложил ей забыть сей досадный инцидент с Ариной, простить ошибку, вызванную долгим отсутствием супруги и физиологическими потребностями мужского организма.

– Ты не собираешься признавать ребенка? – вдруг спросила его Аржанова.

– Какого ребенка? – полковник словно бы споткнулся на ровном месте.

– Того, что родит от тебя Арина через два месяца.

– Ты всерьез утверждаешь, будто у нее – мой ребенок?

– А чей, ваше сиятельство?

– Н-не знаю…

В волнении князь приблизился к Анастасии, и она закатила ему полновесную пощечину. Схватившись за щеку, Мещерский отшатнулся.

– Настоящая ты сволочь, Михаил, – сказала курская дворянка, потирая ладонь, пострадавшую от сильного удара. – Сначала, как говоришь, не устоял, а теперь – в кусты. Ребенок – твой, сие мне совершенно ясно. Если родится мальчик, я запишу его в унтер-офицерские дети, потому как мой бывший крепостной Николай, ныне вольный человек и мещанин, будет числиться капралом в фузелерной роте севастопольского гарнизона. Если родится девочка, то проблем вообще никаких. Она вырастет в нашей семье, я обеспечу ее приданым.

– Почему ты так яро выступаешь против меня? – озадаченно спросил Мещерский. – Разве ты забыла о наших праздниках любви?

– Ничего подобного! – огрызнулась она.

– Нет, забыла! – воскликнул он с некоторым торжеством в голосе. – Ты забыла, как ждала моих ласк, как страстно желала их!

– Ну предположим, что желала.

– Тогда зачем спорить? Давай начнем все сначала. Перелистаем обратно удивительную книгу нашего романа до самой первой его страницы. Много там чего было написано…

Курская дворянка отвернулась от мужа и снова подошла к окну. Ветер, который зимой дул обычно с моря на берег, раскачивал ветви деревьев в саду. Лишь кипарисы, высаженные вдоль забора и главной аллеи, мало поддавались его порывам. Их пустые внутри темно-зеленые кроны, где никогда не поют и не селятся птицы, выглядели красиво, но печально.

Перемену в настроении жены полковник уловил тотчас. Встав рядом с ней, он через окно долго смотрел на сад, потом взял ее руку и нежно поцеловал. Следующим его действием были объятия, коим Аржанова сопротивления не оказала. Через минуту широкая кровать из дуба, накрытая голубым шелковым покрывалом, приняла на своем роскошном ложе два сплетенных тела.

Жаркими губами Мещерский быстро касался лица, шеи и плеч супруги. Затем привычным движением расстегнул на ней домашнюю блузку и обнажил грудь чуть ниже сосков. Под его ладонями они отвердели. Обычно эта ласка возбуждала Анастасию, и она пылко отвечала мужу. Но теперь лежала неподвижно и словно бы чего-то ждала. Михаил раздвинул ей груди и языком провел по длинному узкому шраму, пролегавшему в ложбинке точно между ними, похожему на шов, оставленный какой-нибудь грубой нитью, например, сапожной дратвой.

Так, острым турецким кинжалом «бебут» распоров на Анастасии рубаху от горла до пояса, ранил русскую путешественницу ее коварный и жестокий враг Казы-Гирей в караван-сарае у деревни Джамчи. Привязанная к столбу, она стояла перед ним обнаженной по пояс, не произнося ни слова, хотя кровь текла из раны на грязный глинобитный пол, хотя подручные османского шпиона приготовились бить ее кнутами, хотя он сам, злобно усмехаясь, выкрикивал ей в лицо оскорбления и угрозы.

Шрам остался потому, что разрез на коже получился глубоким. Поначалу Флора сильно переживала из-за этого. Ей казалось, шрам портит ее идеально сложенное тело и напоминает о глупом промахе, допущенном ею. Кроме того, он может не понравиться ее великолепному возлюбленному, человеку, который и отправил Анастасию в крымское путешествие, возлагал большие надежды на таланты и способности к конфиденциальной работе молодой вдовы подполковника Ширванского пехотного полка, а она их, выходит, не оправдала.

Однако все сложилось по-другому.

Потемкин, увидев след от удара кинжалом на груди курской дворянки, едва затянувшийся, восхитился им, как отличием смелого воина, полученном в бою. Той ночью он словно бы окутал красавицу тончайшей, волшебной пеленой нежности. Она поняла без слов, как много приобрела в его глазах, ибо прошла испытание. Осторожно касаясь губами шрама, Григорий Александрович как бы разделял с Флорой недавно пережитую боль, брал ее на себя.

Ничего подобного не мог ей сейчас подарить князь Мещерский, который грубо и настойчиво ее раздевал.

– Прекрати это! – вдруг приказала Анастасия Михаилу, почувствовав, что он пытается развязать шнурок, стягивающий ее панталоны на талии.

– Но почему, краса моя?

– Я не хочу.

– Нет, хочешь.

– Ты ошибаешься.

– Сейчас посмотрим…

Князь приподнялся, чтобы быстрее сдернуть нижнее белье с жены, и получил удар тыльной стороной ладони, выпрямленной, как нож, по горлу. Отвалившись в сторону, Михаил закашлялся, схватился обеими руками за шею.

– Ты – ч-чего?! – прохрипел он.

– Я же сказала: прекрати.

– Но мы… мы, по-моему, находимся на супружеском ложе… и ты… ты должна…

– Немедленно тебе отдаться, не так ли? – закончила Анастасия за него фразу, поскольку Мещерский говорил с трудом.

В знак согласия он кивнул.

Может быть, неожиданным, может быть, даже вероломным показался ее поступок бывшему кирасиру. Ведь Флора позволила ему себя обнимать, целовать, ласкать ей груди. Только в последний момент отчего-то передумала. Она не согласилась на восстановление их прежних интимных отношений, какие существовали до ее командировки в Турцию и операции «Секрет чертежника». Нечто неотвратимое, почти инфернальное мешало сейчас им, и князь Мещерский догадывался, что именно это было. Запахнув полы халата, полковник сел на край кровати.

– Я знаю, без него тут не обошлось, – сказал Михаил, громко кашляя. – Он всегда стоял между нами… и, конечно, не мог исчезнуть…

– Если ты знал, то зачем согласился на венчание со мной? – спросила Анастасия.

– Я любил тебя и люблю до сих пор.

– Любовь бывает разной.

– Да, сначала я любил тебя платонически, потом овладел тобою как венчанный супруг. Разве это преступление?

– Нет. Но тогда отдавай себе отчет о возможных последствиях.

– Из Стамбула ты благополучно прибыла в лагерь нашей осадной армии под Очаковым. Значит, ты выполнила очередное его поручение?

– Само собой разумеется.

– И там, в лагере, ты спала с ним? – Михаил с кривой усмешкой на устах повернулся к жене.

– Не буду тебе лгать. Да, спала.

– После этого ты смеешь осуждать мою связь с Ариной?

– Вот что, дражайший супруг, – Аржанова решительно поднялась с кровати и застегнула пуговицы на блузке. – Я никого не осуждаю. Ни тебя, ни Арину, жену моего верного слуги Николая. Я намерена обеспечить будущее вашего ребенка, не разглашать вашу тайну… Но, знаешь, есть одна деталь, весьма прискорбная. Возможно, тебе неприятно будет это слышать, и все-таки я скажу… Что-то у нас сломалось, изменилось, навсегда ушло… Мне уже не доставляет удовольствия близость с тобой. Более того, она угнетает меня… Коли хочешь, то подавай на развод…

– Сразу – развод? – ошеломленно выдохнул князь.

На самом деле он ее всегда боялся.

Страстно желал и боялся, потому что Анастасия Петровна прежде всего стала ему известна как фаворитка его начальника, всесильного Потемкина, в те поры генерал-аншефа и генерал-адъютанта царицы, губернатора Новороссийской и Азовской губерний, вице-президента Военной коллегии, командующего всей иррегулярной конницей России, многих иностранных и российских орденов кавалера. Любовниц светлейший князь менял, как перчатки. На службу в секретную канцелярию Ее Величества рекомендовал лишь одну Аржанову, сам привез ее в Санкт-Петербург и представил государыне. Екатерина Алексеевна, будучи великим знатоком человеческих душ, признала выбор тайного своего супруга обоснованным и на царскую службу молодую очаровательную женщину приняла.

Михаил принадлежал к сильно обедневшей, захудалой ветви рода князей Мещерских. Кроме звонкого титула, он ничего не имел. Его собственное благосостояние целиком зависело от продвижения по службе. Тут, как ни странно, знакомство с Аржановой сыграло особую роль. Он съездил с ней в Крым в 1780  году в первый раз и из поручиков Новотроицкого кирасирского полка стал секунд-ротмистром. Вторая длительная командировка на полуостров принесла ему уже два чина: ротмистра и майора, а еще пожалование от царицы – семьсот десятин земли.

При определении его к новой, статской должности управляющего канцелярией Таврического губернатора и венчании с курской дворянкой бывший кирасир сделался коллежским советником, что примерно равнялось чину армейского полковника, удостоился ордена Святого Владимира четвертой степени и снова получил пятьсот десятин земли в общее с молодой женой владение. Успешная поездка Екатерины Великой в Крым летом 1787 года, к организации которой и он, и Анастасия имели прямое отношение, вылилась в новые награды. Мещерского по его просьбе тем же чином шестого класса, то есть полковником, перевели обратно на военную службу и вручили денежную премию – тысячу рублей.

В екатерининские времена быстрой карьеры дворянин мог добиться, лишь имея покровителей в высоких армейских или придворных кругах. Благодетелем князя и княгини Мещерских выступал Потемкин. Но он, скорее, оказывал столь постоянное внимание прелестной Анастасии Петровне, чем бывшему своему адъютанту. В данном случае Михаил нисколько не заблуждался, и потому развод с Аржановой абсолютно не входил в его планы. Прекращение церковного брака – это очень большие хлопоты, масса неприятностей и, наконец, скандал в светском обществе Севастополя.

– Никакого развода не будет, – сказал после долгого молчания полковник, по-прежнему сидя на кровати.

– Будет или не будет, пока не знаю, – Флора нахмурилась. – Но в мою спальню ты больше не входи.

– Да? А что же мне делать?

– Подумай. С Ариной твои барские шутки тоже теперь не пройдут. Николай зол, как черт. Чего доброго, еще и пристрелит.

– Кругом обложили, – пробормотал Мещерский. – Ровно медведя в берлоге.

– Не огорчайтесь, ваше сиятельство, – Аржанова, внимательно наблюдавшая за супругом, увидела в его глазах уныние и готовность безропотно принять любое ее решение. Кроме развода, конечно. – Предлагаю вам выход.

– Какой? – князь взглянул на жену с надеждой.

– Поскольку три года вы были моим боевым товарищем и любили меня чисто платонически…

– Любил! – горячо подтвердил он.

– Значит, надо вас выручать из трудного положения. Ну как солдат солдата, вы меня понимаете…

– Господи! – печально взмахнул рукой Мещерский. – Что за чушь ты городишь!

Аржанова рассмеялась.

Сперва этот разговор ее волновал и тревожил, потом – злил. А теперь стал казаться комическим. Следовало только совладать с собственными чувствами – главными из них были обида и горечь – как ситуация упростилась до анекдота. Неверная жена и неверный муж обсуждают важный вопрос. Им надо жить дальше бок о бок, сохраняя видимость брака и правила приличия. Рецептов тут много, и самый первый лежит на поверхности.

– Послушай, Михаил, – курская дворянка обошла вокруг кровати и приобняла супруга за плечи. – Из Очакова я всем привезла подарки. Тебе тоже, но особенный, живой.

– Наверное, хорошую охотничью собаку? – он потерся щекой о ее руку. – Хотя нет, животных в твоем багаже я не заметил.

– Сейчас мы спустимся на первый этаж, в нашу маленькую гостевую комнату. Там находятся две невольницы из гарема трехбунчужного паши Хуссейна, бывшего коменданта турецкой крепости. Так вот, они – твои.

– Мои? – полковник резво вскочил на ноги. – Это как понимать?

– Обыкновенно. Я объясню восточным шлюхам, что отныне ты – их новый хозяин, затем уйду. Далее поступай с ними по своей воле.

– А ты? Что будешь делать ты?

– Я? – Аржанова на мгновение задумалась. – Давно мечтаю попариться в нашей баньке с березовыми вениками, с кваском. Одним словом, по-деревенски и от души… После чего лягу спать. Пожалуйста, не буди меня. Развлекайся с наложницами у себя в кабинете.

В день приезда в Севастополь из Очакова Флора, без сомнения, пребывала в состоянии эйфории от последних встреч со своим великолепным возлюбленным, Григорием Александровичем, и от замечательной победы русского оружия над вечными врагами России, османами. Все казалось ей простым, легким, естественным. Так, меткого стрелка Николая она успокоила, его жену, ставшую предметом сексуальных домогательств барина, утешила, князю Мещерскому предложила взамен себя партнершу, да при том не одну, дабы не скучал он долгими зимними ночами…

Баньку Досифей истопил превосходно.

Аржанова и Глафира лежали на сосновым полках, хлестались березовыми вениками и поддавали жару, опрокидывая на раскаленные камни бадейки то с водой, то с квасом. Для полного расслабления требовалось еще выбегать во двор нагишом и кататься по снегу. Однако, увы, в январе 1789 года снег на недавно основанной военно-морской базе не выпал. Пришлось вместо этого обливаться водой из огромной бочки, стоявшей в саду.

Закрутив на голове мокрые волосы в виде чалмы из полотенца и обернувшись простыней, Анастасия отдыхала после парной и пила чай из самовара в предбаннике. К чаю Досифей подал печатные тульские пряники, мед, варенье из абрикосов, лимон, нарезанный тонкими ломтиками. Горничной, в виде исключения, было позволено сидеть рядом с госпожой и рассуждать о разных поворотах жизни человеческой, в частности, о детях, прижитых на стороне, о верности и любви, о прощении грехов, завещанном нам Иисусом Христом.

Досифей, периодически появляясь перед женщинами, старался не смотреть на завлекательные очертания их фигур, проступавшие под увлажненными льняными простынями. Наливая в очередной раз барыне в чашку свежую заварку, лакей заговорчески сообщил:

– Михаил-то Аркадьевич у турчанок не остался и в кабинет их не повел.

– Отчего? – небрежно спросила Анастасия.

– Господин полковник сейчас самолично сказать мне изволили, будто они совсем не в его вкусе, и энтих толстозадых уродливых баб только одни отпетые сладострастники-басурмане хотеть могут.

– Ничего. Постепенно привыкнет, – успокоила себя курская дворянка.

Дни потекли за днями, но что-то не задавалось у Аржановой со скорым решением домашних ее проблем.

Князь Мещерский, отлученный от тела супруги, стал регулярно напиваться в офицерском собрании, играть допоздна в карты у капитана первого ранга Доможирова, молчать за семейным обедом, грустно глядя на Анастасию и своих детей – Александру и Владимира. Очаковских невольниц он словно бы не замечал.

Няньку Арину она все чаще встречала в детской с заплаканными глазами. Видимо, семья Глафиры, нарушая приказ барыни, втихую донимала ее суровыми упреками. А чего, собственно говоря, донимать на восьмом-то месяце беременности, чего требовать от бедной молодухи, если изменить ситуацию никак нельзя?

Николай, слуга верный и честный, прежде ловивший каждое слово госпожи, теперь являлся к ней неохотно, при встречах отводил глаза. Правда, и дел у него прибавилось в связи с зачислением в фузелерную роту гарнизонного батальона. Согласно приказу Главнокомандующего Черноморским флотом генерал-фельдмаршала светлейшего князя Потемкина-Таврического, в роте создавали отдельную команду стрелков. Пятнадцать егерских штуцеров образца 1778 года ручной сборки доставил для нее в Севастополь тот же линейный корабль «Святой Владимир».

Капрал Николай Аржанов (таковую фамилию присвоили ему при поступлении на службу как уроженцу деревни Аржановка) отвечал за отбор в команду наиболее сметливых и способных солдат, за обучение их приемам прицельной стрельбы. На это благое дело казна отпускала особливые деньги: цена пороха, свинца и бумаги, потребных для ста учебных выстрелов в год.

Уж не казенную ли пулю забил шомполом в ствол своего «Дружка» Николай, когда вознамерился прикончить полковника – князя Мещерского? Спасибо садовнику Федору-Фатиху, что разглядел засаду в саду и предупредил Анастасию. Вовремя она остановила меткого стрелка. Последующий их разговор получился очень откровенным. Но полной уверенности в том, что ей удалось убедить Николая и найти понятные для него аргументы, у курской дворянки не было. За жизнь венчанного своего супруга она опасалась, хотя иногда думала о его недальновидном, безответственном поведении, которое, конечно, не могло остаться безнаказанным. Ведь не простой слуга, Николай, а обученный тонкому делу, обличенный доверием, он обиду терпеть не станет. Однако почему же, почему разброд и шатания постигли прежде сплоченную и дружную разведывательно-диверсионную группу Флоры? Есть ли спасение от подобной напасти? Чем она вызвана?

Таким невеселым мыслям предавалась Аржанова, гуляя перед обедом с детьми по берегу Южной бухты Севастополя погожим весенним днем. Заслоненная от пронзительных морских ветров горой, возвышающейся над ней, Южная бухта всегда оставалась тихой и спокойной. Зеркальную ее поверхность лишь изредка морщил легкий бриз. Когда-то в гавани, глубоко врезающейся в сушу, обитало множество дельфинов. Их веселые игры Анастасия наблюдала в мае 1783 года с борта флагманского корабля Азовской флотилии «Хотин». Тогда эскадра из одиннадцати русских военных парусников впервые вошла в Ахтиарскую бухту, положив начало славному Черноморскому флоту.

Все это были не очень большие, с мелкой осадкой суда, в основном, фрегаты и шхуны, имевшие на вооружении от сорока до двадцати пушек. Строили их на верфях Воронежского края или в Таганроге. Не обладая высокими мореходными качествами, они, тем не менее, сыграли свою роль в Первой русско-турецкой войне и изгнали османский флот сначала из Азовского моря, а затем – и от берегов Крыма.

Прошло пять лет. Дельфины совсем ушли из Южной бухты, ибо спокойная, безмятежная жизнь этих разумных морских животных тут закончилась. Русские начали строить по берегам бухты пристани и причалы, вбивать сваи в морское дно по правой стороне гавани. На левой были устроены доки, чтобы килевать и ремонтировать суда. Там заработали кузницы и лесопилки, канатные мастерские. По водной глади засновали баркасы, ялики и лодки, перевозя грузы с одной стороны на другую. Появилось несколько больших линейных кораблей, имевших осадку до пяти метров, восемь фрегатов с сорока пушками на борту, легкие крейсерские суда, которые иногда называли и корсарскими, брандеры, шхуны, посыльные пакет-боты, баржи и прочие плавсредства, нужные для деятельности крупного военно-морского соединения.

От улицы Екатерининской до Южной бухты было рукой подать. Туда вела грунтовая дорога с пологим спуском и поворотом, а также – лестница, вырубленная в скале. Обычно Аржанова вместе с дочерью Александрой и сыном Владимиром шли по лестнице, потому что по дороге теперь часто ездили телеги и возы, нагруженные флотским имуществом. Севастопольская эскадра готовилась к навигации 1789 года.

Проведя земляные работы, русские отняли у горы немалую часть. Они сильно расширили и выровняли береговую полосу, благоустроили ее. Снабженная складскими постройками, деревянными мостками и причалами, она теперь тянулась почти до Графской пристани. Ближе к берегу стояли на якорях фрегаты, имевшие осадку до четырех метров. Дальше за ними на глади Южной бухты возвышалась краса и гордость эскадры – линейные корабли «Святой Павел», которым долгое время командовал сам Ушаков, «Преображение Господне» (командир – капитан второго ранга Селивачев), «Святой Александр Невский» (командир – капитан второго ранга Языков), «Святой Андрей Первозванный» (командир – капитан второго ранга Вильсон), «Святой Георгий-Победоносец» (командир – капитан второго ранга Поскочин), «Святой Владимир» (командир – капитан второго ранга Чефолиано).

Всех этих доблестных мореходов Анастасия знала лично, как, впрочем, и других офицеров военных парусников. Не будучи любителем светских развлечений, командующий севастопольской эскадрой Ушаков согласился на проведение в недавно отстроенном здании Адмиралтейства балов и еженедельных приемов, где могли участвовать и жены командного состава. Там играл военный оркестр, бывало скромное угощение, иногда ставили любительские спектакли. Собственно говоря, других развлечений в Севастополе не имелось, и вышеназванные являлись единственной отдушиной в однообразной, особенно зимой, жизни далекого от столицы Империи южного гарнизона. Они позволяли морякам с разных кораблей лучше познакомиться друг с другом, отвлечься от тяжелой морской службы.

Потому Аржанова не удивилась, когда ее окликнул молодой офицер, руководивший погрузкой с пристани на большой баркас, прямо к ней пришвартованный, восьми орудий. Лейтенант артиллерии Константин Подыма с фрегата «Святой Амвросий Медиоланский», недавний выпускник Артиллерийского и инженерного корпуса в Санкт-Петербурге, запомнился ей тем, что прекрасно танцевал контрданс. Без сомнения, и лейтенант тоже вспоминал свою партнершу – княгиню Мещерскую.

Женщин в Севастополе пока было мало. Не так-то легко познакомиться с девушкой из хорошей семьи и жениться флотскому офицеру. Ведь большую часть времени он проводит вдали от земли, бороздя черноморские воды с апреля до декабря.

Маленького Владимира заинтересовали пушки, и курская дворянка ступила на деревянный настил, приблизилась к баркасу. Два чугунных ствола с необычным, близким к овалу дульным отверстием и некоторым сужением в казенной части, опутанные толстыми пеньковыми канатами, уже находились на судне. Матросы взялись за третий, лежащий на лафете – невысокой дубовой тележке с четырьмя колесиками, которая стояла на пристани.

Лейтенант снял треуголку, галантно поклонился даме и поцеловал протянутую ему руку. Радуясь поводу побыть с очаровательной Анастасией Петровной наедине – матросы, что грузили пушки, конечно, не в счет, – Константин разрешил маленькому князю Мещерскому детально обследовать орудие и даже посидеть верхом на его стволе. Попутно молодой офицер довольно живо, доходчиво и забавно объяснял ребенку, как заряжают пушки на кораблях и стреляют из них. Под конец, когда он стал сравнивать полет пушечного ядра с похождениями персонажа русской сказки по имени Колобок, прислушалась и княжна Мещерская, страшная непоседа.

Флора не ожидала, что артиллерист окажется столь умелым рассказчиком. Танцуя с ней на последнем балу в Адмиралтействе, Подыма, как всегда, держался скромно и застенчиво. Их беседа не выходила за рамки, очерченные светскими правилами: игра музыкантов, погода на море, новые назначения и производства в чин, сделанные Главнокомандующим Потемкиным-Таврическим.

Чтобы поддержать разговор, увлекший детей, Аржанова спросила у лейтенанта, зачем на его фрегате сейчас меняют орудия.

– Их превосходительство капитан бригадирского ранга Ушаков сего добился, – ответил Подыма.

– Но прежде я никогда не видела подобных пушек, – Анастасия указала на овальное дульное отверстие.

– Правильно, – молодой офицер кивнул. – Это – единороги. Наше, русское изобретение. Они имеют коническую зарядную камору, которая ускоряет заряжание и способствует меньшему рассеиванию снарядов. Весьма полезны для стрельбы картечью. На Черноморский флот поступили впервые. Басурманам на палубах их кораблей теперь сильно не поздоровится.

– Значит, скоро в поход?

– Приказа пока нет, но мы его ожидаем.

– Тогда, Константин Иванович, мы будем вас провожать. Не правда ли, дети?

– Плавда, – подтвердил Владимир, не сводя зачарованного взгляда с лейтенанта.

– А ты уже бывал на каком-нибудь фрегате? – обратился к нему молодой офицер.

– На флегате? Нет, не бывал.

– О! Знаешь, сколько там необычных вещей! И якоря, и мачты, и реи, и огромные паруса, и веревочные лестницы, называемые вантами, и штурвал, который крутят два матроса.

– Маменька! – схватил за руку Анастасию сын. – Пойдем на флегат!

– Может быть, действительно устроим экскурсию? – артиллерист вопросительно посмотрел на княгиню Мещерскую.

– Конечно! – она легко согласилась на это предложение потому, что лейтенант нравился ей все больше. Молодой, очень симпатичный, обходительный, благовоспитанный и с детьми умеет разговаривать. – Но не сегодня, Константин Иванович. Время к обеду, нам пора возвращаться домой. Милости прошу в гости. Заходите безо всяких церемоний. Там и договоримся о посещении корабля. Наверное, надо поставить в известность вашего командира – капитана второго ранга Нелединского…

– Так точно, ваше сиятельство. Однако о том не беспокойтесь.

Константин Подыма снова снял треуголку, поцеловал руку прелестной своей собеседнице и затем посмотрел на берег. Там остановилась бричка, запряженная парой гнедых лошадей. На ней всегда ездил заместитель управляющего конторой севастопольского порта – полковник, князь Мещерский. Теперь он внимательно разглядывал лейтенанта. Артиллерист поклонился штаб-офицеру. Аржанова, увидев, что лицо его приняло другое выражение, резко обернулась. Полковник крикнул ей:

– Анастасия Петровна, я – за вами. Пожалуйте в экипаж. Мы едем домой обедать…