Читать книгу Семь корон зверя - Алла Дымовская - Страница 3

И настал день. Солнце упрямо пробивалось сквозь единственную узкую щель плотно задернутых, вытканных замысловатым узором занавесок. Снаружи доносились разбудившие ее звуки популярной молодежной песни, смешивавшиеся с голосом диктора, читавшего новости. Рита Астахова открыла глаза и, увидев себя в незнакомой комнате, рывком села в кровати. На ней была чужая, не по росту, летняя пижама, рука ее на сгибе локтя заклеена пластырем, от которого тянулась тонкая пластиковая трубочка капельницы. Кроме Риты, в комнате никого не было. Она посидела немного, бессмысленно глядя перед собой, но внезапно накатившая дурнота вынудила ее снова лечь. Сколько времени она уже лежит больная в этой чужой постели, Рита точно не знала, вернее, не помнила. В комнате то было совершенно темно, то изредка ей казался вокруг полусумеречный свет. Рита была больна, она совершенно в этом уверена, и она помнит, хотя и очень смутно, возле себя дружеские лица и руки, помогавшие ей. Рите и сейчас еще было нехорошо, зато, слава Богу, она полностью пришла в себя. Полежав еще немного, она ощутила естественную потребность организма в совершении кое-каких своих нужд, но встать сама не решилась. Тогда Рита позвала наудачу: «Эй!» – ни к кому конкретно не обращаясь. Крик ее получился тихим и жалким, в горле от усилия неприятно запершило. Однако, как ни странно, она была услышана. Где-то за дверью засеменили торопливые шажки, и через пару мгновений в комнату едва слышно проскользнула длинноволосая девушка. Ритка уже видела ее раньше: она была в ту роковую ночь со своим парнем Стасиком в этом доме, и, кажется, именно ее лицо Рита видела склоненным в кровавом оскале над несчастной Катькой. Но сейчас девушка выглядела абсолютно нормальной, только сильно обеспокоенной. Однако, увидев лежащую с открытыми глазами Риту, она вроде бы обрадовалась, по крайней мере заулыбалась, но тут же замахала на нее руками:

– Лежи, лежи! И не думай даже вставать! А то мне за тебя попадет!

– А ты кто? – слабым голосом, но достаточно дружелюбно спросила ее Рита.

– Я – Тата. Это имя для своих, – сказала та со значением, словно причисляя Ритку к некоему избранному кругу. – Если тебе что-то нужно, ты сразу зови меня. Тебе уже лучше?

– Да, вроде ничего. Вот только встать не получается, а мне надо… – И Рита без смущения объяснила внимательно слушавшей ее Тате, что именно ей надо.

Вопрос был тут же решен с удобствами и без проблем. «Как, однако, у них все оборудовано! Наверное, как в самых дорогих больницах», – делая свое дело, думала Рита. Но заботу о себе принимала с удовольствием, несмотря на неясное свое положение в этом доме. Оказав Рите необходимую помощь, Тата собралась уходить, сказав, что скоро вернется с завтраком, а потом поможет Рите умыться, потому что кое-кто, добавила она игриво, очень хочет ее навестить.

Когда с едой и гигиеническими процедурами было покончено и Тата, собрав пустую посуду на поднос, ушла, тут же в дверь легко, но уверенно постучали, и, не дожидаясь Ритиного позволения, к ней в комнату почти бесшумно зашел Миша. И Рите стало вдруг как-то особенно приятно оттого, что именно Миша захотел увидеть ее, и вот он пришел и теперь берет стул и садится рядом с ее кроватью. Он был так добр к ней, когда ее принесли совсем плохую из того ужасного сарая, и Рита была уверена тогда, что умирает, а Миша утешал ее и уговаривал не бояться. Она запомнила его как единственное светлое пятно среди кошмара и боли последних дней, бог знает сколько их прошло, она не может вспомнить. А Миша сидел и молча и серьезно смотрел на нее. Рита подумала, что он очень симпатичный и, наверное, сильный и умный, несмотря на несколько угрюмый вид. И серый плотный костюм, и отглаженная рубашка, и идеально повязанный тугой галстук выглядели на нем совершенно естественно, хоть бы и в такую несусветную июльскую жару. И еще Рита поняла: он ждет, что она первая с ним заговорит, и, наверное, боится, что она может этого не захотеть и ему придется уйти. Тогда Рита просто кивнула ему, как бы показывая, что все в порядке, но в разговор вступать не спешила. Миша показался ей тем самым человеком, от которого она может узнать многое и выяснить наконец, что же с ней произошло и продолжает до сих пор происходить. Следовало лишь правильно задать вопрос. Да вот беда, у Риты не получалось собраться с мыслями, когда рядом с ней молодой, красивый парень и смотрит на нее в упор, стараясь заглянуть в глаза. Но молчать и дальше было бы просто глупо, и Рита, была не была, все же решилась расспросить его наобум, а там, глядишь, что-нибудь обязательно прояснится. Однако первая же фраза, непроизвольно слетевшая с ее уст, прозвучала неумышленно глупо:

– Вы – Миша? – Смешной вопрос, она же прекрасно помнит и его самого, и его имя!

Но молодой человек, напротив, обрадовался ее словам:

– Так вы меня не забыли?

– Не забыла. Здорово, что вы пришли! – И чтобы перейти к волновавшей ее теме, Рита осторожно спросила: – А я давно здесь лежу?

– Относительно. Вторую неделю, точнее, девять дней, – почти сочувственно ответил ей Миша.

– Долго… Я очень больна?

– Теперь уже нет. Но в некотором смысле… – Миша замолчал и отчего-то напрягся, словно хотел сообщить Рите нечто весьма огорчительное, но не решался.

Ритка, почувствовав нехорошее для себя в его молчании, жалобно попросила:

– Миша, если у меня есть какие-то заморочки, лучше скажите мне сейчас, а то я измучаюсь без толку. Все равно рано или поздно я же узнаю.

– Не то чтобы у вас неприятности… – «Это он меня интеллигентно поправляет», – не к месту подумалось обеспокоенной Ритке, но Миша уже продолжал: – Просто вы попали в несколько необычную для человека ситуацию. А плоха она или хороша – решать только вам.

– Ну говорите, не томите! Вы же хороший, вы же мне помогли уже один раз… пожалуйста! – Голос Ритки прозвучал как жалобный просящий плач и, пожалуй, привел интеллигентного Мишу в некоторое смущение.

– Вы только не волнуйтесь. Вас никто здесь не обидит, скорее наоборот. И извините меня, что я хожу вокруг да около и только терзаю вас недомолвками… – Тут Миша запнулся и как-то обреченно отвел глаза в сторону. – Видите ли, я не знаю, как и с чего начать, – тихо признался он.

– Да вы начните, как получится, а что неясно, я спрошу, хорошо? – приободрила его немного успокоенная Рита.

– Я попробую, но все не так просто… – И Миша в очередной раз замолчал. Потом, словно решившись на что-то, сел торжественно прямо, сцепил перед собой в замок руки и, глубоко вдохнув воздух, спросил: – Скажите мне, Рита, вы верите в сказки?

Ритка пришла в легкое недоумение от его вопроса, но тут же подумала, что это, очевидно, какая-то игра, и посчитала за лучшее в ней поучаствовать.

– Нет, в сказки я не верю. Только в сны, – ответила она и попыталась благожелательно улыбнуться.

– Жаль. Тогда нам непросто будет понять друг друга. Однако я все же попытаюсь вам объяснить… – Миша перевел дыхание и продолжил: – Понимаете, то, что с вами произошло тогда, – Миша особенно, с нажимом, выделил последнее слово, – имеет самое непосредственное отношение к некоему сказочному, можно сказать, фольклору.

– Вы знаете, я об этом уже догадалась. Вы и ваши знакомые, верно, вообразили себя ведьмами и вурдалаками, которые пьют кровь и питаются человечьим мясом. Как там у Бабы-яги: «Чую, что русским духом пахнет… Конь на обед, молодец на ужин». Только зачем же людей по-настоящему мочить?

– Вы как раз ухватили основную мысль. Но есть одна неточность – мы не вообразили, мы такие и есть на самом деле!

– Вы хотите, чтобы я, как последняя дура, поверила, что вы настоящие вампиры – вурдалаки из книжек и ужастиков? – Вот тут Ритке в самом деле стало смешно: «Да он просто чокнутый какой-то, а на вид вроде нормальный парень». Она слабо помотала головой: – Нет, это бред полный!

– Вы не правы. Как раз не бред, как раз наоборот. Вы только выслушайте меня до конца.

– Да не хочу я ничего слушать! Играйте в ваши игры, мне-то что, только не надо лапшу на уши вешать. – Веселость у Ритки уже прошла, и на ее место явилась холодная злость. – А если хотите знать правду, то вот что я вам скажу: вам и вашим друзьям лечиться надо, и не где-нибудь, а в психушке для особо опасных, буйных шизофреников.

– Спасибо за откровенность. – Миша, казалось, нисколько не обиделся на оскорбления, только лицо его приняло грустное и безнадежное выражение, какое скорее всего бывает у здорового человека, пытающегося что-то растолковать глухонемому. – Но вы все же обдумайте трезво мои слова, если получится, то без лишней предвзятости. Все же на свете много необычных вещей. А я к вам попозже еще наведаюсь, и мы поговорим.

Ритка не нашлась сразу что ему ответить, а Миша уже выходил из ее комнаты, не попрощавшись с ней и даже не обернувшись напоследок. И Ритка осталась в одиночестве, она ослабела от усилий физических и эмоциональных, которых потребовал от нее этот необычный и странный разговор, и в голове ее навязчиво крутилась только одна мысль: почему понравившийся ей парень непременно оказывается сдвинутым по фазе психопатом? И этот случай, к сожалению, не исключение. И, думая об этом, она как-то незаметно для себя уснула.

Мише же было далеко не до сна. Выйдя из импровизированной больничной палаты, он постоял с минуту в маленьком уютном холле второго этажа, досадливо теребя листочек высокой драцены, растущей в кадке у окна, и, делать нечего, отправился на доклад к хозяину. Впрочем, особого результата от беседы с пострадавшей девушкой он и не ожидал. Однако ее агрессивность, вместо обычного в ее обстоятельствах неверия и испуганного недоумения, озадачила его. Дело могло осложниться, а этого Миша никак допустить не мог.

Хозяин, как обычно в это время, пребывал в своем затемненном наглухо кабинете. Днем он никуда выходить не любил без крайней необходимости, дневной свет в его неприкрытости раздражал подозрительного хозяина. Хотя в современном мире бояться дня и обычного общения с людьми ему было нечего. Но Миша догадывался, что это всего лишь давняя привычка, а не излишняя осторожность. Постучав в тяжелую, темного дерева дверь и услышав изнутри краткое и резкое: «Можно!», Миша поспешил войти. Его господин, как это часто бывало, полулежал на мягком, обитом темно-коричневым велюром, изящном тонконогом диванчике и потягивал кофе из хрупкой фарфоровой чашечки. Кофе хозяин всегда варил сам, прямо в кабинете, на портативной электрической плите, так что вся комната насквозь пропахла неистребимым резким запахом свежесмолотых кофейных зерен. Миша, подчиняясь раз и навсегда заведенному порядку, взял старинное полукресло и сел напротив так, чтобы хозяин мог видеть его, не меняя при этом положения тела. После, налив себе с молчаливого позволения горячего кофе из громоздкой медной турки, Миша приступил к делу:

– Должен вам сказать, что разговор, к моему прискорбию, не получился. Впрочем, ожидать обратного было бы самонадеянно и глупо. Если бы не крайние обстоятельства, я бы посоветовал подождать, пока вопрос не разрешится сам по себе.

– Невозможно, – как обычно кратко и односложно ответил хозяин.

– Да, я знаю. Я постараюсь еще раз. Позже. – В подражание господину Миша тоже перешел на категоричный тон.

– Михаил, у тебя нет времени. Это ты, надеюсь, понимаешь? – Хозяин повысил голос и даже приподнялся с подушек, что случалось редко. «Значит, дело совсем нешуточное», – решил про себя Миша, вслух же сказал:

– Понимаю, Ян Владиславович.

– В крайнем случае – завтрашний день. Больше ждать нельзя. Очень… очень рискованно.

– Она будет готова, я обещаю. Кто должен приехать?

– Думаю, сам Воеводин.

– А если нет? Если он возьмет и пришлет вместо себя простого опера? – забеспокоился Миша.

– Не пришлет. – Ян на секунду задумался. – Вот что… С утра возьмешь машину и будешь ждать его у здания прокуратуры. Воеводину наш знак внимания будет приятен. К тому же он господин воспитанный, ему неудобно будет отказаться.

– Хорошо, я буду там к десяти ноль-ноль.

– Значит, вопрос решен. А сейчас иди к девочке и хоть душу наизнанку выверни, но сделай так, чтобы она поняла. А главное, вызубрила свою роль, как «Отче наш»!

– Вряд ли она знает «Отче наш», – позволил себе пошутить Миша.

– Не важно, ты меня понял. – Ян нетерпеливо хлопнул ладонью по мягкой велюровой спинке диванчика и резко оборвал разговор: – Все, иди. Некогда.

Поднимаясь наверх по деревянной винтовой лесенке, Миша в уме перебирал возможные аргументы убеждения и наилучшие с точки зрения доходчивости примеры своей правоты, могущие подействовать на строптивицу – их новоявленную сестру. Обычно внутренне равнодушный к невзгодам своих собратьев, выполняющий всю требуемую от него работу лишь из чувства долга, кодекс коего был выработан им самолично раз и навсегда, он был холоден и уравновешен перед лицом любых проблем и любых посторонних ему страданий. Религию и чувство прекрасного вполне заменял ему окончательно сложившийся в Мишиной голове образ всемогущего хозяина, которого Миша отнюдь не низводил в равный хоть одному живому существу ранг, а поместил где-то между сверхчеловеком и неким Высшим Разумом, создавшим мироздание. В Бога Миша не верил и потому считал хозяина новым высшим созданием разумной эволюционирующей природы, своего рода посредником между небом и землей, в переносном, конечно, смысле. Но сопереживать или сострадать хозяину ему бы и в мысли не пришло, ведь никто же не станет сочувствовать ангелу или Господу Богу. Однако девушка в верхней спальне, с приятным именем Рита, вызвала у него давно и нарочно забытые и отвергнутые им ощущения. И дело было не в красоте, к тому же далекой от совершенства, на собственный Мишин вкус, и не в ее полной сейчас беспомощности и болезни – он знал, что это всего лишь плата за будущее могущество. Просто за всю Мишину не очень долгую жизнь ни один живой человек, да что там человек, ни один его сородич-вамп никогда не просил его о помощи и тем более не был благодарен за нее. Его обычную вежливо-успокаивающую скороговорку эта несчастная дурочка приняла за чистую монету и невольно возложила на Мишу неявную ответственность, которая требовала опеки и заботы с его стороны, так что Мише пришлось освободить для девушки уголок в своей замороженной душе, чему Миша был совсем не рад, но ничего поделать с собой уже не мог. Поэтому на второй этаж он поднимался в некотором раздражении и в то же время с твердым намерением выполнить задание хозяина.

В коридорчике перед нужной ему дверью Миша столкнулся с мадам Иреной, правой рукой хозяина, которая была рядом с ним задолго до появления самого Миши и, как утверждали злые языки, ранее звалась просто Ирочкой Синицыной. Миша был уверен, что мадам Ирена не столько проходила мимо по своим делам, сколько поджидала его, Мишу. В чем и не ошибся.

– Что-то, Мишаня, вид у тебя невеселый! Девочка оказалась не подарок, или на здоровье жалуешься? Если проблемы с девчонкой, могу помочь, – первой заговорила с ним Ирена.

– Нет, мадам, никаких проблем. Я вполне справлюсь сам! – отрезал Миша, возможно, что и несколько резко. Но мадам в ответ только нарочито расхохоталась.

– Ну-ну, Мишенька, смотри, если что, я буду неподалеку, – сквозь смешки ответила мадам, пропуская Мишу к заветной двери.

«Наверняка будет подслушивать в коридоре. Тотальный шпионаж – любимое развлечение нашей уважаемой патронессы», – подумал про себя Миша, но предполагаемое занятие мадам Ирены его ничуть не обеспокоило. Он прекрасно знал, что Ирена будет стоять под дверью исключительно ради собственного удовольствия, а отнюдь не по поручению хозяина, который безоговорочно полагал в основе прочности их общины полное доверие между всеми ее членами.

Но, тихонько заглянув после обязательного учтивого стука в комнату девушки, он увидел, что Рита мирно спит, откинувшись навзничь на подушки. Миша тут же решил ее не будить, тем более что какие-нибудь полчаса или час ничего не меняли, а с другой стороны, мадам могло надоесть караулить его в коридоре, что само по себе было бы неплохо.

* * *

Когда Рита открыла глаза, было уже время обеда. И потому вскоре в ее комнате снова возникла все та же Тата, на этот раз катящая впереди себя тележку на колесиках. Но на этот раз кормить Риту ей не пришлось. Почти сразу вслед за Татой в спальню вошел сумасшедший Миша. Отпустив Тату кивком головы, он подкатил сервированный столик к Ритиной кровати и сам сел рядом. Суетливо и неумело перебирая обеденные приборы, он налил Рите вкусно дымящегося супа в фарфоровую плошку и, закрепив плошку на специальной подставке, убедившись, что та не опрокинется, Миша заговорил. Говорил он долго, не забывая при этом подавать и менять Рите тарелки, и она ела и слушала его не перебивая. Сначала из некоей боязни перед явно ненормальным человеком, потом уже из нездорового интереса, и, наконец, из нехорошего, возникшего у нее ощущения, что все, о чем ей рассказывает Миша, – чистая правда. Уже сытая, Рита откинулась на подушки, но расслабиться не смогла, ее всю било, точно в лихорадке, но на этот раз не от болезни – от страха. От страха перед правдой, пока не очень убедительной, но, по внутренним ощущениям, с не заставящими себя ждать доказательствами. Поэтому надо было наступать и таким образом защищаться:

– Откуда ты знаешь, что этому вашему Яну на самом деле шестьсот лет? Только потому, что он сам вам сказал? Ты же, Миша, здесь всего три года, а говоришь так уверенно, будто у его матери роды собственноручно принимал! – Ритка перешла с Мишей на ты и даже не заметила. Настолько были пусты и не нужны церемонии, когда, она знала это и чувствовала каждым нервом, решалась вся ее будущая жизнь и судьба. И Миша тоже стал говорить ей «ты», даже с нескрываемым облегчением, хотя речь его и осталась безукоризненно правильной и без малейшего оттенка наглости и фамильярности.

– Видишь ли, Рита, я не могу заставить тебя поверить мне и Яну и всем остальным из нас. Пока не могу. Но эта вера придет со временем, и основана она будет не на пустом месте. А пока я, чтобы убедить тебя хоть в чем-нибудь, представлю первое доказательство того, что я не сумасшедший и не лгун. Будь добра, открой, пожалуйста, рот и пошире. Не бойся, больно не будет.

Рита, скорее из любопытства, чем от доверия к нему, запрокинула голову, и Мишины пальцы плотными и ощупывающими движениями стали массировать ее десны одновременно справа и слева. Потом он слегка надавил и сразу же убрал руки, и рот наполнился теплой солоноватой жидкостью. Рита справедливо решила, что это кровь. Но боли, как и обещал Миша, не было никакой.

– Теперь прополощи и выплюнь. – Миша протянул ей стакан со слегка розоватой водой. Потом поднес раскрытую ладонь к самым ее глазам. – Посмотри сюда.

– Мамочки, что это такое? Что это значит? – шептала в ужасе Ритка, пытаясь по подушкам отползти подальше, но и не имея сил отвести взгляд от его ладони. Миша держал перед ней на весу два довольно крупных человеческих зуба, два клыка с полным набором корней, слегка замазанных кровавой жижей. Ритка провела языком по верхней десне – так и есть: два пустых страшных гнезда. Господи, да что же это?!

– Не пугайся ты так, ничего страшного, послезавтра уже вылезут новые, лучше прежних! – Миша загадочно, но успокаивающе усмехнулся. – А эти клыки все равно бы к утру выпали, так что я лишь немного помог.

– Почему? – только и смогла выдавить из себя Рита.

– Все просто. Ты меняешь зубы, потому что больше ты не обычный человек и, следовательно, зубки тебе тоже нужны особые, необычные.

– Какие же?

– По устройству они будут представлять собой нечто вроде шприцев. Но подробности и инструкции к пользованию получишь позднее. – Миша постарался сгладить ее нервозно-напряженное состояние шуткой, хоть и не вполне удачной. – Сейчас это не главное.

– А что сейчас главное? – Первый шок у Риты прошел, и на зубы, все еще лежащие в Мишиной руке, она могла уже смотреть без страха и особого отвращения.

– Главное, поверила ты мне наконец? Хотя бы немного?

– Ну, допустим, что поверила. Дальше-то что?

– Дальше будешь жить с нами. Мы теперь одна семья. Ты пока это не в состоянии принять и понять, но тем не менее все так. Мы будем тебя учить, лечить, будем заботиться о тебе. А ты, когда придет время, определишь свое положение в нашей общине и тоже внесешь свой вклад в нашу семью.

– А если я не захочу? Если я смотаюсь отсюда? Если пошлю вас всех к такой-то матери?! – Ритка сорвалась чуть ли не на визг, протест и злость затопили ее сознание помимо живой человеческой воли, она кричала и в то же время представляла себя со стороны и знала, что выглядит отвратительно-базарно, и что Миша смотрит на нее, извергающую бранные, уличные слова, и назло стала выкликать нечто совсем нецензурное.

Миша, однако, невозмутимо выждал, пока она закончит свою матерную тираду, и ответил ей рассудительно и спокойно:

– Насильно никто не станет тебя удерживать, не беспокойся. Но уходить не советую. Хотя бы первое время, пока ты не освоишься со своим новым положением. Неконтролируемая самостоятельность может стать смертельно опасной для новичка, который еще даже не испытал свою первую жажду и не знает, что это такое. И тем более не умеет в одиночку охотиться и даже правильно обращаться со своим телом.

– Ты же говорил, что я теперь чуть ли не бессмертная? Или ты мне лапшу вешал? – уже миролюбиво осведомилась Ритка.

– Да, сама по себе ты не можешь умереть. Но есть вещи, которые могут тебя убить, и их надо знать. И уметь от них защищаться. – Миша перешел на почти учительский тон, и голос его от фразы к фразе становился все более строгим. – И научиться жить так, чтобы ни в коем случае не привлекать к себе излишнего внимания. Ничего из вышеизложенного ты еще не умеешь, ты пока наш иждивенец и ученик. Ты даже не прошла до конца стадию перерождения, она закончится полностью не раньше чем через неделю.

– Ну а когда я всему научусь, я смогу сама решить, что мне делать дальше?

– Безусловно. Но имеется еще одна проблема… – Миша на минуту замолк, тут уж была не была. – В общем, завтра с утра тебя навестит следователь.

– Это с какой же стати? Что он, мне родственник, чтобы меня навещать?

– Это по поводу твоих подруг: Кати и Аси. И вот что ты должна будешь сказать ему… – Тут Миша сделал паузу, многозначительную и увесистую, как занесенная дубина, чтобы значения будущих слов дошли абсолютно и грозно до его собеседницы. – В ту ночь, ты понимаешь в какую, вы втроем, поругавшись с нами и обидевшись на… Впрочем, причину ты сможешь додумать сама. Далее, вы вышли отсюда и на проселке остановили машину. В ней уже сидели двое парней-кавказцев. Вы были пьяны и рассержены, вам было все равно, и вы сели к ним в машину. По дороге парни вас связали и завезли в лес. Там вас стали бить и насиловать. Но так как их было только двое и они не могли уследить сразу за всеми вами, тебе удалось развязаться и убежать. Как ты добралась обратно к нашему дому, ты уже не помнишь. Утром тебя, избитую и покалеченную, нашли без сознания у ворот. Что стало с твоими подругами, ты не знаешь. По версии милиции, они обе пропали без вести. Номера машины ты не помнишь. Марку можешь назвать любую. Это все. – Миша замолчал и в упор тяжелым взглядом смотрел на Ритку, словно пытался подсмотреть в ее зрачках, как в замочную скважину, что же происходит у нее внутри. Ритка, словно набрав в рот воды, не издавала ни звука. Тогда Миша снова заговорил: – Если все понятно, давай вместе повторим с тобой твою роль, чтобы в ответственный момент не было осечки.

Мишино лицо приобрело чуть ли не ласковое, материнское выражение, фальшивое насквозь зияющими дырами напряжения и подспудной боязни ее ответа. И Ритка поняла, что можно еще поторговаться, а не сдаваться так бездарно и сразу.

– А ты и твой шеф не боитесь, что я расскажу ментам всю правду? А если даже они мне не поверят, все равно неприятности вам обеспечат, а, как? Убить-то вы меня не можете! Это против правил – ты сам сказал. Что тогда? – издевательски и немного шутовски наигранно спросила Ритка. Впрочем, вопросы, заданные ею Мише, были нешуточные.

– Тогда нам просто придется исчезнуть из города. Мы лишимся более-менее уютного и надежного пристанища. На новом месте у нас опять будут трудности и неустроенность, придется все налаживать заново. И насколько удачно мы сможем осесть и закрепиться, сказать заранее нельзя. Тебе же придется терпеть неудобства вместе с нами. Почему? Я уже раньше объяснял.

– А вы совсем не боитесь, что когда-нибудь вас просто посадят?

– Вот это просто невозможно! – Миша первый раз искренне и от души рассмеялся перед Риткой. – По крайней мере в ближайшие лет сто. Ведь для начала нас надо хотя бы поймать: я имею в виду чисто механический процесс. Ты еще только-только вступаешь в новую жизнь, а потому не можешь знать и оценивать нынешние возможности своего тела и его физиологии, вот и несешь чушь.

– Ладно, я знаю, что ни фига про себя, какая я есть теперь, не знаю. Но я знаю, что мои подруги лежат где-то мертвые, а не пропали без вести. И еще я знаю, что убили их вы-ы! – Тут Ритка не выдержала и тихо и отчаянно зарыдала.

Но Миша не дал ей наплакаться как следует, в силу обстоятельств он должен был проявить жестокость, хотя на какой-то миг и почувствовал несвойственное ему искушение облегчить ее ношу и даже протянул руку, чтобы погладить по спутанным волосам и приласкать и немного успокоить. Однако Миша понимал, что его жестокость – это жестокость мира вокруг, и чем раньше девушка осознает ее и научится преодолевать, тем лучше будет для всех.

– Кто бы ни убил твоих подруг, это уже не имеет значения. Важно только будущее живых. Так что перестань плакать и соберись, чтобы я смог как следует подготовить тебя. Нет и не может быть другого выхода, понимаешь?

Опустошенная и запутавшаяся, она только кивала головой, повторяла сквозь хлюпанье носом за Мишей нужные слова, уже не заботясь, насколько пристойно она выглядит, и отчего-то называла себя «Лесси» и в третьем лице, и как автомат бормотала один и тот же текст, пока наконец Миша не сказал ей, что все, хватит, и что она молодец. Потом он стал говорить что-то о том, как они оба устали и нужно отдохнуть, и, уходя, пообещал Рите, что ее сегодня еще кое-кто навестит. С тем и оставил измученную девушку одну.

Ритка не знала, да и не хотела знать, куда именно отправился от нее Миша. Возможно, побежал с докладом к хозяину, возможно, просто отправился пообедать. Собственно, она и не была в состоянии думать о чем-то, кроме завтрашнего визита к ней следователя. Несмотря на Мишины резоны и завуалированные угрозы, Рита все же не приняла окончательного решения. Мысли ее хаотично метались между безумными, гибельными вариантами и здравыми, практичными решениями, наиболее сейчас благо приятными и благоразумными, но сильно пахнувшими предательством, правда, чьим и по отношению к кому – Рита даже про себя боялась признать и произнести. То ей в порыве протеста против логики обстоятельств виделось чистосердечное, возвышенное произнесение истины перед лицом сурового, непременно в форме, милицейского служаки и немедленное затем принятие смерти от неизвестно чьей руки, и прочие высокие материи в духе Жанны д’Арк… Но тело и разум очень хотели жить и потому инстинктивно отметали представленные им беспокойной совестью сюжеты. И на Ритку накатывал противоположный страх, полный сомнений, – справится ли она завтра как надо, устоит ли перед лицом закона со своим обманом, и не падут ли на нее в случае неудачи тюремно-следственные кары? Роящиеся, противоречивые, сбивчивые и неопределенные измышления заставляли Риту метаться, перекатываясь из стороны в сторону по просторной кровати, и только тоненькая трубочка капельницы накладывала некоторые ограничения на ее безумные рыскания среди сбившихся простыней. Она была вся целиком внутри собственных терзаний и не замечала, что так промаялась до самого вечера, и не помнила ни услуг заходившей к ней, но ни словом не обмолвившейся Таты, ни молчаливо, кое-как проглоченного ужина. Пожелав спокойной ночи, Тата оставила ее в одиночестве при свете ночника, но Ритка никак не могла уснуть, так она боялась неотвратимо подкрадывающегося к ней завтра, в котором, в сущности, должна была сделать выбор между живой собой и покойными уже, но не отомщенными подругами. Закуклившаяся в своей боязни, Рита даже не сразу осознала тот факт, что возле ее постели стоит кто-то чужой. Рита не слышала ни шагов, ни дыхания подошедшей к ее больничному ложу фигуры, только тень, вдруг упавшая на ее исплаканное лицо, заставила Риту вернуться в реальность. От нее не потребовалось узнавания. Еще до того как подняла истосковавшиеся в муке глаза, она уже знала и сама, кто перед ней.

Факт, что хозяин пришел ради нее, ибо ради кого еще он мог прийти, ведь, кроме Риты, в спальне не было никого, произвел нежданный эффект, словно нажав на невидимые рычаги в ее душе и вызвав к жизни чувства некоего тщеславия от собственной значимости и удовлетворения от внимания к ее персоне. Страх и метания были преодолены чистым любопытством и на время отставлены. На этот раз хозяин не был равнодушно-отстраненным, и можно было догадаться, что Ритка более не маленький ненужный камушек на его неведомом пути, но живое существо, обретшее наконец форму, сущность и определенную значимость. Набравшись храбрости, что было не так просто пред человеком, возможно, уже решившим ее судьбу, Рита попыталась прощупать взглядом его лицо, узнать, чего же, добра или еще большего зла, ей ожидать, и, обнаружив лишь грустное, но доброжелательное спокойствие, расслабилась и успокоилась сама.

– Что же вы стоите? Я лежу, а вы стоите, неудобно даже. Вы садитесь, пожалуйста, а то я не посмотрю на эти трубки и иголки и тоже встану, – озаботилась вдруг Рита.

– Не стоит. Я сейчас присяду. Я опасался напугать тебя и выжидал, когда же ты наконец меня заметишь. – Ян неторопливо даже не сел, а как бы опустился мягко всем телом на маленькую трехногую табуретку, отчего стал почти вровень с лежащей девочкой. – Сколько тебе сейчас лет?

– Недавно девятнадцать исполнилось.

– Это хорошо. Чем моложе человек, тем проще ему даются перемены. – Ян дал девушке время осознать и впитать в себя последние слова, являвшиеся преддверием их дальнейшего общения, потом тихо и проникновенно сказал, слегка склонясь к Ритиному сосредоточенному личику: – Ты ни о чем не хотела бы меня спросить?

– Хотела бы, конечно. Но я не знаю даже, с чего начать, – ответила Рита и, не уловив и тени недовольства со стороны хозяина, добавила чуть ли не кокетливо: – А вы помогите мне, ведь вы взрослый и умный и много чего знаете, раз целых шестьсот лет живете, если Мишка, конечно, не наврал…

– Не наврал. Даже слегка приуменьшил. Мне шестьсот восемьдесят два года, если тебе это интересно. – И, не обращая внимания на Ритины невольные «Ух ты! Не может быть!», Ян продолжил: – Я помогу тебе, но для этого мы немного поменяемся ролями. Скажи, ты бы хотела узнать, что сталось с твоими подругами, вернее, с их телами, после того как их убили, или, – последние слова Ян прошептал проникновенно и задушевно, как змея, почти в самые ее губы, – как у нас говорят: выпили?

– Не-е-ет! Нет! Не хочу, не говорите мне! Это страшно, я не хочу знать! – Она содрогнулась и отшатнулась – не ожидала жутких, похожих на внезапный тихий выстрел слов, не ожидала от по-хорошему ласкового голоса, их произнесшего. Страхи вернулись, ворвались вихрем, и Рита не смогла нести на себе взгляд хозяина, заслонилась свободной от капельницы правой рукой, безвольной ладошкой. Но Ян отвел ее руку в сторону, и Рите пришлось все же посмотреть на него.

– Не кричи. Не хочешь – не надо. Иногда нежелание знать притупляет в нас чувство гнева и жажду мести, а в твоем случае – это хорошо. – Ян сжал дрожащую ручку девушки своими ладонями и так оставил, не отпустил, словно хотел подобным образом передать ей часть своей силы и спокойной уверенности. – Но кое-что я все же хочу рассказать, чтобы избавить тебя от ненужных иллюзий. Ты готова слушать?

– Я готова слушать, – ответила еле слышно Рита, не зная, что хуже – знать или не знать до конца всю правду.

– Как ты уже, наверное, догадываешься, ты не должна была остаться в живых, как и никто из приглашенных в мой дом вместе с тобой. Ни твои подруги, ни мальчик по имени Артур, ни ты сама не были нам нужны иначе, как, скажем, некие сосуды, содержащие необходимый продукт питания, другими словами, как животные, добытые охотником для поддержания его жизни. И тем более нам не нужны были свидетели.

– Я не дура, понимаю это и без вас! – попробовала огрызнуться Ритка. Сравнение с животными было унизительным и пробудило в ней утихшую до недавних пор агрессивность.

– Я еще не закончил. Имей терпение выслушать собеседника до конца, в будущем это умение может пригодиться. – Ян ничуточки не рассердился, напротив, был благожелателен и рассудителен, насколько возможно, чтобы не раздражать девушку еще больше. – Итак, я продолжаю… В тот день охотником была Ирена, твоя знакомая Ирочка, именно она собрала вас всех и привезла в мой дом. И по праву добытчика имела возможность сама выбирать себе… жертву.

– Вы хотели сказать что-то другое, что-то неприятное. Говорите, не стесняйтесь, я ведь понимаю – мне придется ко многому привыкать. – Рита тоже постаралась держать себя в руках и к тому же решила, что если уж хлебать дерьмо, так полной ложкой.

– Как пожелаешь. Мои родичи сказали бы не жертву, а корову. Они сами придумали это обозначение, я здесь ни при чем. Виновато, очевидно, время, в котором они выросли и живут. Оно располагает молодых к словотворчеству, к изобретению своего собственного языка. Но вернемся к нашим баранам… – Увидев недоуменное выражение Ритиного лица, Ян сразу поправил себя: – Это просто образное выражение. Я хотел сказать: вернемся к моему рассказу. Так вот, Ирена выбрала тебя, Рита. Остальных должны были поделить те, кто нуждался в тот момент в пище. Но Ирена слишком усложнила и затянула свою охоту, была слишком слабой и голодной, потому ей и не удалось справиться с тобой. Иначе бы у тебя, Рита, не было бы ни единого шанса уцелеть.

– И что же, бедная Ирена-Ирочка так и осталась голодной, бедняжка? – Чтобы придать себе мужества, Ритка отважилась на неприкрытый сарказм. Но ее издевка не была замечена и поддержана. Ответом ей были печальные, строгие слова, от которых мороз продрал по коже:

– С ней поделились.

– Кем? Кем поделились? Аськой или Катькой? – окончательно оледенев внутри, не то спросила, не то простонала Рита.

– А кого бы ты предпочла? – спросил ее Ян и тут же будто наотмашь хлестнул ее резким внезапным окриком: – Отвечай мне быстро, не задумывайся!

– Наверное, Аську, – торопливо пробормотала ошалевшая от неожиданности Рита и только мгновение спустя сообразила, что же она, в сущности, выбрала, и к горлу ее подступила тошнота.

– Почему? Она тебе меньше нравилась? – не отставал Ян, не замечая вроде бы Риткиного состояния и словно умышленно продолжая мучить ее.

Но Рита не могла уже говорить и только машинально кивнула в ответ и отвернулась. Ян еле заметно усмехнулся – улыбнулся и фамильярно, по-хозяйски, однако не без нежности погладил ее ставшую вялой и безучастной руку, которую все еще сжимал в своих ладонях.

– Все правильно. Ты ведь умница. И я думаю, у нас тебе будет хорошо, особенно когда в твоей милой головке все вещи станут на свои места. А теперь спи и ни о чем не думай. На все твои вопросы в свое время будут и ответы. Обещаю тебе.

Утро следующего дня Рита встретила с куда большей долей уверенности в себе и с просто превосходным самочувствием. Она ощущала такой необычный, такой мощный прилив физических сил, что подумала, будто она ошиблась и со вчерашнего дня прошла не одна освежающая сном ночь, а по меньшей мере неделя. Ритка хотела встать и побежать в сад, во двор, хоть куда-нибудь, но из постели ее не выпустила Тата, велевшая ей дожидаться визита следователя Воеводина, впрочем, пообещала, что после его ухода Ритка сможет выйти, так как лежать ей дольше не будет никакого смысла. Ритка и сама догадалась, что ее выдают за лежачую больную исключительно по сценарию пьесы, надлежащей быть в розыгрыше перед невысоким прокурорским чином, и потому не протестовала. Роль свою она собиралась отыграть на совесть, ее будоражили нетерпение и егозливое беспокойство, как начинающего актера перед первым учебным выходом на сцену. Ей представлялось, какой жалкой и слабой, но очень убедительной предстанет она, Рита, пред суровыми очами блюстителя и обманет его милицейскую подозрительность, вечную профессиональную настороженность, по причине намеренного и умышленного введения в заблуждение, и бдительный аргус закроет горящие глаза и уснет, убаюканный и успокоенный ее безобидной правдивостью.

Но блюститель оказался вовсе не суров, и комедия не понадобилась. Ритка даже была разочарована, что ее актерские старания не нашли применения. Воеводин оказался довольно молодым, хоть и полноватым, но живым и суетливым, сильно страдающим от жары человеком. По крайней мере он беспрестанно тер свое рыхлое невыразительное лицо клетчатым старомодным платком внушительных размеров и даже не присел для проведения допроса, а и допроса никакого не было. Воеводин семенил, переваливаясь, вокруг Риткиной кровати, разговаривая по большей части с Мишей о каких-то далеких и непонятных делах, сильно жестикулируя и изредка кидая Ритке на ходу незначительные вопросы и не очень вслушиваясь в ответы, и только невпопад несколько раз бросил в ее сторону: «Ну да, да, конечно, будем искать!» Хотя кого Воеводин собирался искать, Ритке было совершенно непонятно, да уже и не важно. А непоседливый следователь, потихоньку увлекаемый Мишей вон из комнаты, хитро и приторно жаловался на непонятный Рите, но злокозненный карбюратор: машина ведь своя, не казенная, казенная не по чину, не положено, так что ножками, если что, товарищ следователь, ножками, а это маета и упущенное государственное время. Миша сочувственно кивал и убеждал в полной поправимости беды и в личном и бескорыстном своем участии в борьбе с аморальным карбюратором и, уходя, подмигнул Ритке, мол, не скучай, все в ажуре. А потом ее переодели в клевую, модную одежду, не поскупились, что приятно, и разрешили наконец встать и идти, и заново познакомились, и приняли в семью.

И Ритка стала постепенно обживаться, не ужасаясь и смиряясь помалу, как любой человек, живущий в реальном кошмаре, постепенно перестает видеть и замечать этот кошмар вокруг себя, особенно когда наблюдает его постоянно изнутри, и кошмар только со стороны кошмар, а так в нем есть и весьма приятные, выгодные стороны, и надо учиться ими пользоваться себе на благо, а не разводить никому не нужные, а главное, бесполезные сопли. Любознательная и любопытная от природы, Ритка быстро ознакомилась, вошла в узкий круг и составила о нем представление, не очень ясное и полное, но достаточное для понимания. Да ее и предупреждали, что не все сразу и не за так просто дается. Кроме Ритки, в общине вампов было в общей сложности девять человек, но не все они жили постоянно в большом доме, за исключением, конечно, самого хозяина. Миша, например, вообще жил отдельно на территории, в уютной, но пустоватой квартирке над гаражом. Гараж и вторые ворота выходили на другую улицу с великолепной бетонной подъездной дорогой, которой в первый Риткин приезд сюда не воспользовались из соображений конспирации. Мадам Ирена в основном обреталась по дорогим гостиницам и пансионатам, но в доме ночевала часто, для чего имела на первом этаже две великолепно обставленные комнаты с отдельным душем и туалетом, лучшие в доме, после, разумеется, хозяйских. Максик и Сашок и впрямь оказались парочкой геев, они имели свою квартирку в городе на улице Орджоникидзе, в самом центре, небольшую, но, по слухам, весьма комфортабельную, однако в большом доме отирались с утра до вечера каждый день по делу и без дела. Как утверждала Лера, они оба были тайно и страстно влюблены в хозяина, который этого в упор не желал замечать, но тем не менее ловко использовал на всеобщее благо. Лера, в частности, нравилась Ритке больше других в общине, за исключением разве слегка отчужденного Миши. Она была простая девчонка, как и сама Ритка, только постарше, в общину же попала вслед за другом, наобещавшим ей неземные чудеса, но не жалела, а, напротив, была довольна, что так неплохо устроилась в жизни, имея в прошлом большую бедную семью и не имея образования. Друг ее Фома свое настоящее имя Ритке так и не открыл, утверждая, что, переродившись, принял его в память о библейском Фоме неверующем, чьим путем и он якобы прошел, а еще в честь голливудского героя Тома – «то бишь Фомы» – Круза, на которого он, по его мнению, был похож. Вообще же был этот Фома попросту безобидный болтун, но с хорошей долей трусости, чтобы не болтать о чем не надо там, где не надо. Сам он практически никогда не охотился, а довольствовался тем, что добывали остальные, или, иначе говоря, «допивал». Однако ему никто не ставил нахлебничество на вид, а, наоборот, делились и считали умным лентяем, и вообще в общине никто никого не обижал, по крайней мере Рита ни разу пока этого не наблюдала в открытую, и ей это нравилось и давало дополнительное чувство огороженности и защищенности. Тата и Стасик, так же как Лера со своим Фомой, постоянно жили в доме; девушки официально считались замужними племянницами хозяина, а что – дом огромный, а дядя богатый и гостеприимный, живи – не хочу, согласно южнокавказским законам гостеприимства. Тата и Лера, собственно, и вели все немалое домашнее хозяйство, особенно Тата, хлопотунья и умница, и делали свое незатейливое дело с удовольствием, видимо, не желая чего-то большего. Ребята же частенько довольно надолго пропадали днем в городе с разными важными делами, как-то связанными с поручениями хозяина, и больше всех Миша, но Риту в суть их дел пока не посвящали. Ирена если и присутствовала, то не бралась ни за холодную воду, но никого из прислуги не унижала и госпожу из себя не корчила, так что девушки не обижались: ну не любит человек домашнюю работу, что тут поделаешь, и делали все за нее.

На второй день активной жизни у Ритки стали прорезываться новые клыки, или, как их любовно именовали в общине, «комарики». И были «комарики» с секретом. При определенных мимических сокращениях мышц лица, которые Ритка сначала совершала непроизвольно, еще не владея ими, как частью тела, зубки эти удлинялись подобно складной антенне, становились острыми и полыми внутри. И если с силой втягивать в себя воздух, неприятно чмокали где-то под десной. Потеря их, даже при несчастном случае, не грозила ничем катастрофическим, через пару дней, как объяснили Рите, «комарики» отрастали снова. Да и все ее ткани теперь, как выяснилось, обладали просто фантастически сверхъестественными способностями к быстрой регенерации.

Но многому пришлось и поучиться. Удесятеренная тайными процессами сила мышц была непривычна и приводила на первых порах к многочисленным бытовым авариям в виде разбитой посуды и покалеченной мебели. И подумать только, откуда этакая мощь бралась, превращая худенькую обыкновенную девушку в настоящего Рэмбо, а ведь Ритка даже пищу потребляла в прежних, если не в меньших, количествах. Фома пытался ей объяснить, сам путаясь в словах и изобретенных наспех понятиях, что-то про внутренний энергетический обмен, превращавший все структуры ее тела в маленький, но емкий реактор, сырьем для которого и служила живая человеческая кровь. Тогда, еще в самые первые дни, Рита поинтересовалась у него, общинного всезнайки, почему бы просто не покупать потихоньку законсервированную кровь у медиков, сама была медсестрой и представляла механизм, тем более так показывали и в западном кино. Но нет, не годится, плохо и никакого эффекта, а в кино все сказки и враки, кипятился Фома, хотя и сам не знал ответа, почему так, а не иначе, почему нельзя брать кровь животных и замороженную кровь людей. Хорошо хоть было то, что вампу свежее питье требовалось не так уж и часто – кому раз, а кому много два раза в месяц. И одной «коровы» за глаза хватило бы на всех братьев, если бы кровь не так быстро вытекала из артерий, а при неумелом вскрытии она порой хлестала как из брандспойта, и если бы все члены их маленького сообщества были голодны одновременно. Но даже и при таком расходе людского материала пропажа нескольких человек за месяц, да к тому же в курортном городе, не вызывала дополнительных подозрений, кроме обычных, поисково-милицейских, связанных с уголовно-криминальными делами. Тем более что сценарий охоты каждый раз менялся, иногда являя собой чудеса изобретательности и виртуозности исполнения. Хотя до первой своей жажды Рита была уверена, что никогда и ни за что не сможет убить никакое, пусть самое бесполезное на свете, человеческое существо, даже если она больше к этим существам и не относится, и сама она уже другой биологический вид, как разъяснял ей вездесущий Фома, пусть так, но они тоже мыслящие и чувствующие, и убийство – грех. Но это было до…

Ее время пришло раньше чем через неделю, после посещения суетливого следователя. Все эти несколько дней Ритка будто кожей ощущала пристальное, но дружелюбное внимание к себе со стороны всех обитателей дома. И даже сам хозяин, по вечерам покидавший свой любимый кабинет, участливо спрашивал ее о здоровье и самочувствии, словно ожидая чего-то. И вот однажды утром, выйдя на прохладную еще веранду, Ритка ощутила легкое головокружение и за ним следом неприятную вялость в ногах. Она не придала этому значения и не стала жаловаться на недомогание, отнеся его на счет недавней болезни и последующих изменений в своем организме. За завтраком Риту, словно неистовый бес, обуял зверский аппетит. Ела, ела много – и за обедом, и после него. К ужину ее уже стало тошнить, но голод стал только острее. Тата и Миша и все остальные молча наблюдали за ее подвигами Гаргантюа, но никак не комментировали. Только Ян, посмотрев и оценив ситуацию, попросил Стаса все приготовить. Но что все, не объяснил. Хотя Ритка и так поняла, что последнее распоряжение касается непосредственно ее. На следующий день было еще хуже. Ритку качало, как пьяного матроса на берегу, голод жег все сильнее, горло горело огнем, и никакая вода не могла этот огонь потушить. Ритка мучилась, но терпела, так как беспокойства за жизнь не испытывала, знала, что пропасть ей не дадут. И если ничего не предпринимают, значит, так надо и ничего страшного с ней не происходит. Но на третий день Ритке уже хотелось выть от ненасытного, терзающего жара, и она бы завыла, будь у нее на это силы. Едва передвигая ноги, Рита до полудня бесцельно шаталась по саду, ни на кого уже не обращая внимания, желая только одного – утолить невыносимое голодное жжение и упасть, забыться. Внезапно из-за забора, возле которого она, будто в лихорадке, бродила, раздался детский, а может, женский голос, визгливо требовавший помыть как следует груши, и Ритка поняла, что нашла наконец то, что неосознанно искала, тот источник, которому суждено исцелить ее жажду.

Когда Риту снимали с кирпичной ограды, она визжала и отбивалась, не помня себя. Она до крови обломала ногти о стену, рассадила локти и колени и готова была разорвать и убить не задумываясь каждого, кто пытался ей помешать добраться до вожделенной цели. Не различая лиц и держащих ее рук, кусалась и царапалась, вырывалась и лягалась, но все же ее скрутили и потащили, и Ритка в безумном ослеплении заплакала от неистовой злобы и ненависти. А потом где-то в доме, в одной из комнат, она не помнила, в какой именно, да и не имело значения, перед ней на пол швырнули связанного, давящегося кляпом паренька, с глазами, какие, наверное, бывают у бычков на бойне. И Ритка рванулась что было сил, но не пустили, а Стасик уже припал к беззащитному горлу мальчишки, и тонкой струйкой побежала кровь, и Ритка, забыв все на свете и себя саму, заверещала в отчаянии и вожделении: «Дай! Дай, убью! Да-а-а-й!» Она не знала, кто и как сунул ей к лицу фаянсовую миску, из которой тянуло самым желанным ароматом, тяжелым и горячим, но нетерпеливо опустилась туда лицом, жадно открыла и оскалила рот, и зубки заработали сами собой и потянули внутрь сосудов и артерий спасение и утоление и вечное блаженство.

И стало хорошо, прекрасно и удивительно. Тело вернуло всю свою силу, мышцы – упругость, а разум – ясность. Посидев немного, успокоившись и придя в себя, Ритка огляделась вокруг. Паренька куда-то унесли, и только Тата подтирала пол, как оказалось, в кухне, и ворчала на Стаса, который мог бы и поаккуратнее. Миша стоял рядом и держал ласковую руку на Ритином плече. Увидев осмысленность в ее взгляде, спросил:

– Как ты, ничего?

– Ничего? Просто здорово! – Ритка вздохнула сладко. – Как в нирване!

– Ты и такие слова знаешь? Молодец! – Миша действительно был за нее рад, и рука его легонько погладила Риткино плечо. – Сегодня, можно сказать, знаменательный день. Ты узнала немного новую себя, узнала, кто ты и какой дальше будет твоя жизнь. И надеюсь, избавилась от ненужных глупостей и представлений. Ведь так?

– Наверное, так. Только я сейчас не хочу об этом думать. Мне легко и хорошо и хочется что-то делать, мне все по плечу, и я горы могу свернуть!

– Ну, дело найдется. А в следующий раз, милая, попробуешь поохотиться сама.

– Как сама? – Ритка от неожиданности даже подскочила. – Я не умею, я боюсь!

– Нечего бояться. И потом, на первой самостоятельной охоте ты будешь не одна, с подстраховкой. – Миша наклонился к Ритиному лицу, поправил ее растрепавшиеся волосы. – Ну хочешь, я тебя сам буду учить?

И Ритка коротко вздохнула:

– Хочу!