Читать книгу Инна Чурикова. Судьба и тема - Алла Гербер - Страница 3

В зале никого не было. Никого, кроме Тани Теткиной. Она смотрела с экрана своими заглатывающими мир глазами и повторяла, как заклинание, как молитву:

– Скорей бы… Скорей бы мировая революция…

– Послушай, – сказала я, наперед зная, о чем ее скоро спросит офицер на допросе. – Послушай, Теткина, ты и правда веришь, что придет такое время, когда люди перестанут мучить друг друга?

– Верю.

– Ты веришь во всеобщую гармонию?

– Во что?

– В благодать.

– Не понимаю, во что?.. – А потом убежденно, о своем: – Верю. Верю…

В тот день я не стала дожидаться трагического конца фильма «В огне брода нет» – не хотела, чтобы она погибла. И она осталась рядом со мной – в пустом просмотровом зале, где я снова, вот уже в который раз, смотрела фильмы Глеба Панфилова.

Потом пришла Паша Строганова. Паша из «Начала», проживающая в шестидесятые годы в городе Речинске (есть такой или похожий на него, но Паша там жила да и сейчас живет, наверно).

Она посмотрела на меня вызывающе-растерянно, независимо-любопытно:

– А вы кто?

– Я критик. Хочешь, я напишу о тебе книгу?

– Хочу, а что?.. Только я не артистка… И я не эффектная… И я замужем… А вы что, мной интересуетесь? – И пошла, не понимая, кому и зачем понадобилась.

Я крикнула туда, в глубину экрана:

– Паша, вернись!

Она улыбнулась, чуть не плача (как тогда, в фильме, в актерском отделе столичной киностудии, где ей сказали, что на нее нет больше «спроса»).

– Странно. Как все это странно…

Теперь их было двое… рядом со мной, в темном зале «Мосфильма».

Мэр города Елизавета Уварова вошла энергично, быстро, делово. Привычно закурила, ловко зажигая на лету спичку. Строго посмотрела сквозь толстые стекла очков.

– Вы ко мне?

– Я хочу написать о вас книгу.

– …Писатель – тоже практический работник. Мы строим дома, вы пишете. Надо увлекать людей…

– Но нельзя обманывать.

– Разве мало в нашей жизни хорошего?

– Хотелось бы побольше.

– А вы покажите людям, как это должно быть, и люди вам за это спасибо скажут. И я первая.

– А вы не боитесь ответственности?

– Каждый человек обязан отвечать за свои поступки.

– Но ваши планы могут рухнуть?

– Уйду я – придут другие…

И… осталась – ждать своего слова. В фильме «Прошу слова» ее последний, зовущий взгляд был обращен к нам, зрителям, которых не было в тот день рядом со мной, но которые – знаю – еще придут.

Сашенька Николаева вбежала на экран стремительной, летящей походкой гида. Легкая, элегантная, притягательная – это для туристов. И тут же, через секунду, – глаза, затравленные тоской, во всем теле – озноб беды, на покатых плечах – ее пудовая тяжесть.

– Я хочу написать о вас книгу… Вы подарили мне тему… Это будет книга о красоте человека. О величии духа! О мужестве таланта!

Но она уходила. Уходила, не оборачивалась. Она не верила мне.

– За счастье надо бороться, – вздохнула Анна, Анна Васильевна, буфетчица из сибирского города Чулимска. – Зубами и ногами, – добавила она и тяжело опустилась на стул, тревожно вглядываясь в черноту зала.

Теперь их было пятеро.

Зажегся свет, и шумная ватага очередной съемочной группы устремилась к экрану. Незамеченная, я сидела в огромном зале, не в силах вырваться из того оцепенения, в которое ввергли меня эти странные женщины, эти смешные и грустные героини Инны Чуриковой. А там, на другом экране неведомой мне картины, суетилась камера, суетились люди…

Что-то там происходило серьезное, кажется, даже «жизненное». А на меня, с трудом прорываясь сквозь частокол незнакомых слов, смотрела, ничего не понимая, Таня Теткина и повторяла свое:

– Скорей бы… Скорей бы мировая революция!

И кричала от боли и страха Орлеанская дева:

– …Крест! Дайте мне крест!

– Не уезжай… Я умоляю тебя!… – молила любимого Сашенька.

– Уезжай ты отсюда… Христа ради прошу, уезжай из Чулимска, – просила, выпрашивала, изгоняла Анна… сына. – Завтра же, слышишь? Завтра…

– Прошу слова, – тихо сказала Елизавета Уварова. Вежливо расталкивая плотную толпу веселящейся массовки, не замечая устремленных на нее взглядов, не слыша требований тишины и приказа соблюдать правила поведения, она шла прямо к нам, и никто уже не мог ее остановить.

В тот вечер мы все вместе вышли из проходной «Мосфильма». Семенила в длинной, нескладной юбке Таня Теткина, поминутно зачесывая гребенкой сползающие на глаза волосы. Вызывающе стучала каблуками Паша, и в такт им раскачивалась белая, через плечо, клеенчатая сумочка. Уверенно, как на первомайской демонстрации, шагала Уварова, одергивая и без того влитой, точно сросшийся с ней жакет. Летела впереди гид-переводчик Сашенька Николаева, растерянно оглядываясь, не отстал ли кто… А замыкающая группу буфетчица Анна молча кивала ей: мол, иди, не останавливайся, никто не потерялся, все на своих местах.

Рожденные в разное время, ни в чем вроде бы не похожие, они объединились для меня в одну женщину, которую из роли в роль открывает Инна Чурикова.

Впрочем, наверно, все-таки не одну женщину, а одну судьбу, и даже не судьбу, а тему судьбы. Мысли теснились в голове и, постепенно сжимаясь, собирали в один образ тех, кто сейчас шагал, бежал, семенил рядом со мной. И я подумала, что в этой книге не буду снова расселять их по картинам. Они уже прожили там, не помышляя друг о друге, а теперь пусть заживут вместе, чтобы помочь нам понять, что их не разъединяет, а объединяет.

Это общее и есть явление Чуриковой в искусстве.