Читать книгу Мисс Страна. Чудовище и красавица - Алла Лагутина - Страница 2

Сандугаш было пятнадцать лет, когда она впервые увидела во сне убийство.

Когда впервые во сне убили – не ее.

К тому, что время от времени ей приходится переживать в снах собственную смерть, она привыкла, насколько вообще к такому можно привыкнуть.

Убийство незнакомой девочки стало для нее новым, неизведанным прежде ужасом.

Девочке было лет одиннадцать, не больше. Сандугаш отчетливо видела ее розовые резиновые сапожки, джинсы со стразиками, розовую куртку с опушкой из искусственного меха, покрасневшие руки без перчаток, пальцы с обкусанными ноготками, выкрашенными ярко-розовым лаком… Видела девочку словно бы глазами самой девочки. Отражение в зеркале: круглое румяное лицо, русая челка, волосы быстро пачкаются, и почему такие толстые щеки?

Острое чувство недовольства своей внешностью, которое для девочки было еще в новинку…

Потом – на прогулку, и все забыто, радость от бега, от игры со сверстниками: их лица были расплывчаты, правил игры Сандугаш во сне не поняла, но чувствовала легкость и радость. А затем – усталость и холод, когда девочка в розовой куртке шла вдоль дороги, возвращаясь от подруги. И еще чувствовала, как надвинулись тьма и жуть, когда девочка согласилась сесть в машину. Незнакомая пара, мужчина и женщина, предложили ее подвезти.

Бабушка говорила этой девочке: не садись в машину к незнакомым мужчинам. Но тут за рулем была женщина, а мужчина – на сиденье пассажира. Раз женщина, то не страшно, можно.

Девочка замерзла, устала, проголодалась и хотела домой… Сандугаш чувствовала все это за нее. Переживала свой собственный ужас. Даже пыталась там, во сне, покричать девочке: «Нет, не делай этого, не садись в машину, нельзя!» – но девочка ее не слышала…

И потом, когда мужчина и женщина завезли девочку в лес, когда женщина, смеясь, набросила петлю из ремешка на шею девочке, а мужчина хотел сделать с ней плохое, когда девочка отбивалась ногами в розовых резиновых сапожках, пока не потемнело в глазах, пока самым главным не стала жажда воздуха, хотя бы маленького глоточка, и совершенно все равно, что этот дядька стягивает с нее джинсы… Сандугаш чувствовала все.

Она проснулась, хрипя от ужаса и удушья.

Резко села на кровати.

Потянулась за стаканом с водой. Она всегда ставила его на ночном столике – уже привыкла так просыпаться и знала, что ободранному хрипом горлу понадобится глоток воды.

Но прежде всегда жертвой была она сама. Впервые случилось так, что в ее сне насиловали и душили кого-то другого. Что она видела жертву и сама была этой жертвой, видела преступников – и они были реальными, здешними, из этого мира, из ее времени… Именно их реальность и современная одежда напугали Сандугаш больше всего.

Ведь кошмары, которые снились ей прежде, всегда приходили с легким флером иномирности, с ощущением, что все происходит хоть и с ней, но не здесь и не сейчас.

И еще одно отличие было в этом новом кошмаре. Цвет глаз преступников. У женщины они были карие, у мужчины – темно-серые. Ни один из них не был Белоглазым. Ни один не был тем, кто преследовал Сандугаш во сне с раннего детства.

В тот день Сандугаш задержалась в школе после уроков. В библиотеке долго ждала, когда освободится место у старенького компьютера, который был подключен к Интернету. Когда пришла ее очередь, сначала искала информацию для сочинения по теме «Бурятский героический эпос “Гэсэр”» – пока не убедилась, что никто не интересуется результатами ее поисков, никто не стоит за спиной. Тогда вбила в поисковик Яндекса: «девочка розовая куртка изнасилование убийство в лесу». То, что выдал поисковик, не имело отношения к той девочке, которую она видела во сне, и Сандугаш осмелилась понадеяться, что сон был такой же непостижимой фантазией, как и Белоглазый… Но подумав, она набрала: «пропала девочка розовая куртка джинсы со стразами розовые сапожки». И сразу нашла ее. Девочку из сна. Узнала на фотографии.

Оказывается, она была хорошенькой, эта девочка, Катя Симачева одиннадцати лет. Сама себя в зеркале она видела щекастой дурнушкой. А если со стороны смотреть – очень даже симпатичная. Катя пропала, когда возвращалась от подруги в родное село. Ее искали. Ее еще не нашли…

Может, и не найдут, если убийцы хорошо ее спрятали.

Сандугаш стерла историю поиска, встала из-за компьютера, подошла к окну.

Шел мокрый снег. Темнело. В стекле отражалось ее собственное лицо. Красивое. Очень красивое.

Сандугаш была самой красивой девочкой в двух параллельных классах. А может быть, и во всей школе. Ей даже не приходилось соперничать с другими девчонками, и они никогда не пытались ее травить от зависти. А парни не решались к ней приставать, как к остальным. Она была вне всех этих школьных игр. И иногда даже жалела об этом. Потому что причиной было не какое-то особенное уважение сверстников к ней лично… Причиной был страх перед ее отцом.

Сандугаш была дочерью шамана.

Поэтому она видела страшные сны.

Поэтому она видела сегодня настоящее, уже свершившееся убийство, жертву которого еще просто не нашли, а убийц, возможно, никогда не найдут…

А ведь она могла бы их опознать. И даже помочь составить фоторобот! Если бы можно было пойти в полицию и рассказать, как все случилось… Ведь она видела, точно видела Катю Симачеву, с которой никогда и знакома-то не была, потому что та жила слишком далеко, чтобы их пути хоть где-то, хоть при каких-то обстоятельствах могли пересечься. Она видела Катю. И запомнила лица ее убийц. Вряд ли ей удастся найти место в лесу, где все это произошло, но если во всех подробностях вспомнить сон… Сандугаш зажмурилась. Вызвала в памяти тот момент, когда машина свернула с шоссе. Нет, бесполезно.

Что же делать? Нельзя молчать! Она видела убийц!

Сандугаш подхватила сумку с тетрадями, метнулась в раздевалку, торопливо скинула туфли-сменку, натянула резиновые сапоги (в их местах все с сентября по май ходили в резиновых сапогах), рывком надела пуховик и побежала домой. То есть сначала на остановку автобуса, где долго топталась и злилась, что автобус не идет, никак не идет, потом еще двадцать минут автобус полз по раскисшей дороге до Выдрино, потом она мчалась от остановки до родного дома…

Дом у родителей Сандугаш был хороший. Новый кирпичный на месте старого деревянного они отстроили одними из первых в селе. Нельзя сказать, чтобы Доржиевы были состоятельными, нет, не так, как владелец магазинчика Симаков, или сын бывшего председателя колхоза Цибиков, или старики Номоевы, чей сын уехал в Улан-Удэ и стал бизнесменом. Но все же Бата Номгонович Доржиев своим древним потомственным искусством зарабатывал достаточно, чтобы неплохо обеспечивать себя, жену и единственную дочку. Неплохо по выдринским меркам, но это лучше, чем у большинства.

Переезжать в многоквартирные дома отец отказывался – ему нужен был свой дом, с отдельной комнатой, где можно принимать тех, кто пришел на поклон к шаману. И он дождался времени, когда удалось наконец построить себе жилище, такое, какое нужно. Средства у него на это были, а чего не хватало, то дали односельчане. Даже просить не пришлось. Сами принесли. Потому что – шаман.

Шаманы в Бурятии были всегда. И будут всегда. Советская власть в этом плане ничего не изменила: священников и лам ссылали в лагеря, где они и пропадали навеки, а шаманов не трогали. Боялись. Да и спрятаться шаману было легче – его искусство и его служение не требуют открытого признания, как у тех, кто славит Христа или Будду. Достаточно было солгать новой власти – да, дескать, перевоспитался, осознал, больше не буду, – устроиться на любую, самую простую, низкооплачиваемую работу, и всё, можно дальше жить, как прежде. И с духами говорить, и врачевать. Односельчане сами прикроют от чужаков, если что.

Когда революция случилась, в Выдрино был не шаман, а шаманка. Не старая еще. Она даже согласилась обучаться грамоте с другими женщинами. Понимала: новая власть сильная и надолго, надо притвориться, пригнуться, спрятаться… Работать пошла на звероферму. Но на самом деле за нее всегда работали другие, а она, как прежде, оставалась шаманкой, всеми чтимой. Потом, когда состарилась, из своей большой семьи, из множества внучатых племянников, выбрала самого способного и выучила.

Он всю жизнь проработал сторожем, но был шаманом, и к нему на поклон даже коммунисты местные ходили, те, кто в силу древних духов верил больше, чем в грядущее торжество мировой революции.

Тот шаман женился: шаманки замуж идут редко, а шаманы почти всегда женятся. И дети у него были, а когда состарился, правнука своего обучил – Бату Доржиева, отца Сандугаш.

Сандугаш в отцовскую приемную комнату заходить было запрещено. Но конечно, как любой любопытный ребенок, она туда заглядывала украдкой… Там стояли простой стол и грубые табуреты, на стене висели бубен и отцовская шаманская шуба, сшитая из кабаньей кожи и кабаньего жесткого меха. Кабан был духом-хранителем шамана: хороший зверь, сильный, свирепый, надежный защитник. В темноте большого шкафа хранились готовые мази и настои. Не все шаманы искусные травники, но Бата Доржиев травяной наукой легко овладел. Запасы трав хранились в кладовой, а жир, медвежий и сурковый, – в подполе. В комнате, кроме бубна, шубы и мебели, больше ничего не было. И совсем никаких украшений.

Когда-то Сандугаш увидела по телевизору интервью с шаманкой и подивилась, как роскошно убрана у той комната, где она принимала посетителей, в том числе журналистов: и на полу шкура, и по стенам шкуры, и ложе под меховым одеялом, и пуфики из узорчатой кожи, и рога оленьи на стенах, и сама шаманка вся разряженная… У отца Сандугаш спросить не осмелилась – спросила у мамы: «Почему наш папа так красиво не одевается? Почему к нам не пришли журналисты, а к ней пришли?»

Мама объяснила, что та женщина – не настоящая шаманка. Настоящие шаманы никогда не бахвалятся своим даром и своей силой, не дают никаких интервью, не объединяются в «Союзы шаманов Бурятии». Шаман – всегда одиночка, со своим бубном, со своим духом, и знают о нем только те, кому положено, то есть люди, для которых он говорит с духами и за которых у духов просит.

Маму Сандугаш звали Надеждой, красота ее была бело-розовой, нежной, сияющей. Волосы – облако золотистых кудрей, глаза – большие и светлые, на щеках – чуть асимметричные ямочки, для современных понятий о красоте полновата, но так папе больше нравилось. Тихая, ласковая, она нигде никогда не работала, с удовольствием хлопотала по дому и холила свою красоту: никаких покупных кремов, только пахнущие медвежьим жиром и травами мази да горькие целебные отвары, которые ее муж сам готовил. Горе за всю жизнь у нее одно было: когда много лет не удавалось родить мужу желанного сыночка. После рождения Сандугаш мама никак не могла забеременеть. В конце концов и эту проблему Бата Номгонович решил с помощью духов: на трое суток увел жену в лес… Вернулась Надежда бледная и словно бы в ступоре, сразу легла, проспала целые сутки, а когда проснулась – отказалась говорить Сандугаш, что в лесу случилось. Но Сандугаш уже привыкла к тому, что ей не рассказывают про отцовские шаманские дела. Хотя все равно спрашивала – а вдруг повезет? Изредка ведь получалось что-нибудь выведать… Однако о том, что в лесу было, мама решительно не желала говорить, а потом оказалось, что она беременна и ее нельзя волновать. Родилась двойня, оба мальчики. Назвали в честь дедушек: Петр и Номгон. Сейчас им было полтора года, и мама полностью погрузилась в заботы о них. Уставала. Отец позволил бабушке, своей теще, приходить и помогать, хотя прежде в доме не терпел присутствия даже ближайших родственников.

Сандугаш любила свою русскую бабушку Нину Сергеевну: с ней весело, можно и сериал обсудить, и модный журнал вместе полистать, повздыхать над фотографиями, и вообще бабушка вела себя, как правильная мама – и расспросит, и похвалит, и поругает. А мама была… Сандугаш не сразу даже смогла сформулировать для себя, что не так было с мамой, ведь это ее мама, ее изначальная данность. Но все же, подрастая, глядя на матерей подруг, она поняла, что ее мама – не такая, как они. Слишком погружена – и даже не в себя, а в супружество, в мужа, в свою к нему любовь, в служение. Она делала все, чтобы Сандугаш росла хорошей, достойной дочерью, вкусно ее кормила, чисто и нарядно одевала, рано начала приучать к домашнему хозяйству. Но все это она делала, словно бы душу не вкладывая, потому что не для Сандугаш старалась, а для Баты, чтобы он был доволен.

Сегодня бабушка опять гостила – Сандугаш, едва вошла, услышала ее звонкий голос и попискивания близнецов, откликавшихся на него. С кухни вкусно пахло запеченным мясом и тестом, значит, мама готовит, а бабушка с мальчишками сидит. В обычный день Сандугаш, едва скинув сапоги, побежала бы наверх, к бабушке, к братьям, которых обожала. Малышей затискать, пощекотать, обцеловать смуглые сладкие щечки. Бабушку обнять, вдохнуть запах ее духов, наговориться всласть, отвечая на миллион ее вопросов… Сандугаш даже показалось, что сквозь кухонные запахи она чувствует сладкопряный аромат «Estee» – эти духи бабушка когда-то давно за огромные деньги купила в Москве вместе с косметическим набором, в котором имелись коралловая помада, пудра, тени, румяна и тушь для ресниц. Коробка от уже давно использованного набора все еще хранилась у нее, и иностранные слова «Estee Lauder» для маленькой Сандугаш смотрелись заклинанием из далекой красивой жизни… На флакончики «Estee» бабушка копила, покупала их снова и снова. Она, хоть и работала до пенсии всего лишь кассиршей в сельском магазине, благодаря зятю не бедствовала. Даже могла накопить на духи, за которыми теперь в Москву ездить не надо было: все можно купить с доставкой по почте… Понятие дефицита исчезло, но во весь рост встало понятие дороговизны. Цена на флакончик любимых духов для простой пенсионерки из поселка Выдрино непомерная. Только Нина Сергеевна Антипова простой пенсионеркой не была: она была тещей шамана. Сам Бата, кстати, терпеть эти духи не мог и вообще не одобрял парфюмерию. Он любил только натуральные запахи, и у мамы парфюмерии не водилось, от ее волос пахло травами. Бабушка, как и все уважавшая шамана, тоже не душилась, когда шла в гости к зятю, но «Estee» пропитали ее волосы и одежду, так что от бабушки все равно ими пахло – уютный любимый аромат, от которого обычно у Сандугаш радостно щемило в груди, а сейчас вдруг захотелось заплакать.

Сандугаш не пошла к бабушке. Не пошла и к маме. Она сделала то, что позволяла себе очень редко: пошла к отцу.

К счастью, он был не в своей приемной, а в общей комнате, сидел на диване в спортивном костюме, читал журнал «Вокруг света», и тот, кто не знал, что он шаман, ни за что бы не догадался об этом – так обыденно Бата сейчас выглядел. Только глаза – пронзительный взгляд словно насквозь протыкает и крючьями тянет из души все скрытое. Даже если и не собираешься от него ничего скрывать. Просто он по-другому смотреть не может. Глянул на Сандугаш – и отложил журнал.

– Садись. Рассказывай.

Сандугаш села, куда отец указал – на диван, возле его ног, – и принялась рассказывать, разглядывая узоры на отцовских шерстяных носках.

– Папа… Я опять видела страшный сон. Но не Белоглазого. Других. Девочку видела, как она в зеркало на себя смотрит, с подружками играет, потом идет по дороге и садится в машину к чужим. Там были мужчина и женщина, они ее завезли в лес. Мужчина насиловал, а женщина держала, и ремешок ей на шею набросила, и задушила. Папа, эта девочка – настоящая, она не из других времен, она из сейчас! Ее ищут, не нашли еще. Я в Интернете посмотрела, нашла все, имя нашла, фото… Катя Симачева, одиннадцать лет. И убийцы – я же их видела! Может быть, можно как-нибудь?.. Я бы дала описание, а в полиции есть специальные художники, которые по рассказу могут нарисовать портрет…

Наконец она подняла взгляд от носков к лицу отца. Взгляд его больше не был пронзительным – он стал непроницаемым, словно за толстым темным стеклом укрылся. Сандугаш знала: сейчас отец скажет «нет». И неизвестно, объяснит, почему «нет», или не станет, и ей придется с этим «нет» смириться.

– Значит, теперь ты видишь то, что происходит не с тобой? – уточнил отец.

– Да. Теперь вижу. Один раз, сегодня ночью, увидела. – Сандугаш была слишком взволнована тем, что нашла девочку из сна, и даже не задумалась: а ведь и правда, ее дар изменился, раньше она видела во сне только себя, свои муки, свою смерть!

Раньше во сне убийцей всегда был Белоглазый, а жертвой – она.

– Сандугаш, специальные художники есть в иностранной полиции. А в нашей милиции… полиции… разве что в больших городах. Да и не станет никто тебя слушать и со слов твоих рисовать. Ты не свидетель. Сама подумай: тебе сон приснился. Даже если ты видела то, что на самом деле творилось, доказать это нельзя. И даже если ты поговоришь с человеком, который поймет, что у дочери шамана может быть такой вот непослушный дар, позволяющий ей видеть что-то про других людей, у этого человека будет начальник, который не верит, и этот человек побоится идти к начальнику с отчетом. А у них же там всё бумажки да отчеты, отчеты да бумажки. Им проще тебя отправить прочь.

– Но я видела убийц! Я могла бы помочь их найти! Они убили девочку! Они же снова…

– Да. Скорее всего, они убьют снова. Стоит один раз безнаказанно убить – и зверь внутри опять запросит крови. Но полицейским легче на кого-нибудь повесить это убийство. Или они начнут искать улики, следы, свидетелей. Но никто не станет рисковать карьерой и работать с ясновидящим.

– В Америке работают.

– Редко. Рискуя карьерой. И то в Америке. Еще хорошо, что сейчас человека трудно отправить в больницу для сумасшедших, а то раньше за ясновидение и предвидение вполне могли упрятать.

– Тебя же не упрятали…

– Я полиции помогать не лезу. Я шаман среди своих людей. Свои люди знают, чужие – нет. И это правильно. Та девочка не из наших людей.

– Все равно жалко…

– Всех жалко. Но всем не поможешь. Есть свои люди, есть чужие, это надо всегда помнить.

– А если бы она была из своих, ты позволил бы мне в полицию пойти?

– Если бы она была из своих, я бы сам тебе помог и тело найти, и убийц. Только к нашим людям они не сунутся. Я хороший шаман, и Кабан хорошо охраняет моих людей. Тех, кто из Выдрина, из Прокоповки, из Сегла – из всех деревень, где наши люди живут. Любой чужой почует его клыки и испугается. Даже не веря, не понимая, почует. Нашу девочку, если бы она в машину к ним села, они бы не тронули. Передумали бы. Сами бы не знали почему, но передумали. Потому что в Выдрино всегда жили шаманы. Местные шаманов уберегли. Наш род уберегли. А мы их бережем. Наследника себе выберу, воспитаю – он тоже беречь будет, если сможет сильного духа вызвать… Дух в наше время нужен сильный. Не птичка-соловей. Кабан нужен. Росомаха. Медведь. Собака. Рысь. Даже волк, если приручить. А соловей – слабый дух. Хотя дар у тебя большой. Жалко. Но не буду тебя учить. Дух слабый. Не защитник. А жизнь женскую свою потеряешь. Мужчины могут быть шаманами и жить человеческой жизнью. Женщины не могут. Женщины полностью отдаются – или духу, или мужу и детям. Иначе нельзя. Ты моя дочь, мне тебя жалко. Хочу, чтобы ты отдавалась мужу и детям, Сандугаш. А соловей твой со временем утихнет.

– Пока он поет все громче, – прошептала Сандугаш.

– Пока ты еще девочка. Станешь женщиной – утихнет. Дитя родишь – замолчит, перестанет тебя посещать.

Спорить с отцом, вспоминая тех немногих шаманок, которые смогли и замуж выйти, и дар сохранить, Сандугаш не стала. Впрочем, в одном он точно был прав: о шаманках, родивших ребенка и сохранивших дар, никто и не слыхивал. Сандугаш только вздохнула, отгоняя слабый призрак Кати Симачевой, чьих убийц она видела так же ясно, как своего собственного…

Белоглазый. Отец обещал, что он тоже перестанет тревожить сны Сандугаш, когда она станет женщиной и родит дитя. И хотя девочка привыкла во всем отцу верить, она не надеялась когда-нибудь избавиться от Белоглазого. Он был всегда. Невозможно представить, чтобы он – и вдруг исчез.

Белоглазый снился Сандугаш в кошмарах с самого раннего детства. С тех пор, как она начала осознавать и запоминать свои сны, в них присутствовал он, мужчина с белыми волосами и белыми глазами – так Сандугаш описывала своего ночного мучителя родителям. Потом для краткости прозвала его Белоглазым.

Русских в поселке Выдрино было много, но ни одного такого ярко выраженного блондина с пепельно-белыми волосами и светлыми до прозрачности глазами. Нигде она такого человека не встречала. Только во сне.

То, что Белоглазого можно назвать красивым, Сандугаш осознала, когда подросла и у нее сформировалось понятие о красоте: лицо у него было тонкое, черты чеканные, он был похож на тех актеров, которые в старых фильмах, обожаемых бабушкой Ниной, играли белогвардейцев… Но ни на кого конкретно. Просто если уж его в кино снимать – обязательно в роли белогвардейца.

То, что мужчина был молод, Сандугаш поняла, повзрослев достаточно, чтобы двадцатипятилетний для нее был уже не просто «взрослый дядя», а, пожалуй, «парень». Молодой красивый парень со светлыми глазами, странно подстриженными светлыми волосами и тонкой ниточкой усов над верхней губой снился Сандугаш и наполнял ее сны кошмарами, ощущением ужаса, преследования, предвкушением боли и смерти. Психологов у них в поселке не водилось, но отец расспрашивал ее о снах дотошно, получше любого мозгоправа, и выяснил только то, что ни в кино, ни в книжках, нигде в реальной жизни Сандугаш не встречала человека, которого боялась. Как только отец это понял, он перестал ее расспрашивать. И запретил сны рассказывать.

«Перестань о нем думать. Этим ты его кормишь. Увидишь его во сне – убегай, как всегда. И все. Чем меньше думаешь днем – тем лучше».

Сандугаш старалась думать о ночном преследователе пореже, но не удавалось. Она боялась его даже днем. Боялась наступления ночи. Боялась, что он ей приснится.

К счастью, он приходил не каждую ночь. У Сандугаш бывали и просто сны, без кошмаров, без преследования, без белоглазого человека. Обычные детские сны, в которых она летала или переживала что-то повседневное… Невозможно было предсказать, когда ей явится кошмар. И в конце концов она к этому просто привыкла. Как привыкают к постоянной боли.

Когда ей исполнилось двенадцать лет и у нее начались ежемесячные кровотечения, сны изменились. Они стали тяжелее, мрачнее. Теперь черты Белоглазого она видела ясно и четко, а просыпаясь, долго не могла изгнать его образ, словно отпечатавшийся на внутренней стороне век. Сандугаш разглядела его одежду: что-то странное, несовременное, серо-голубое. Иногда он являлся, покрытый мехом, светло-серым, волчьим. Порой и сам оборачивался волком с белыми глазами… Он бежал за ней вдоль берега Байкала. Она увлекала его в лес. Он бежал за ней, и она знала, что когда-нибудь он ее в конце концов настигнет. Схватит. Запустит в нее когти, и зубы, и нож. Повалит ее на землю, срежет с нее одежду, скрутит ей руки за спиной, сильно и больно разведет в стороны бедра и врежется, ворвется в ее тело, сначала – там, снизу, потом возьмет в руки нож и будет полосовать ее кожу, пока ему не надоест, и тогда он запустит пальцы в ее волосы и запрокинет ей голову назад, и она уже не сможет дышать – захлебнется!

Сандугаш просыпалась с хриплым криком. И долго жадно ловила ртом воздух, наслаждаясь тем, что может дышать.

Она была уже достаточно большая и понимала, что во сне Белоглазый ее насиловал. Другие девочки ей рассказывали, что видят неприличные сны, от которых получают удовольствие. Ее сон был неприличным, но удовольствия она не получала.

В четырнадцать лет Сандугаш впервые насладилась сном, в котором присутствовал Белоглазый. Но не в тот момент, когда он овладевал ею, врезался, вбивался в ее тело – нет, это было больно и страшно. Удовольствие – неописуемое, непостижимое – пришло, когда он перерезал ей горло ножом, но она впервые не задохнулась, не захлебнулась собственной кровью, а каким-то образом смогла вырваться, вылететь через собственный распахнутый рот, крохотной птахой вспорхнуть к вершинам самых высоких деревьев и увидеть далеко внизу свое тело, тонкое, белое, окровавленное, разметавшиеся черные волосы – и Белоглазого, бессильно рычащего, воющего, рыдающего… Она летела и пела, и это было счастьем.

Проснувшись, Сандугаш еще какое-то время лежала, не открывая глаз и стараясь удержать в себе то чувство, которое подарил ей сон. Этот новый полет был приятнее, чем прежние детские сны. Новый полет был сладостным рывком к истинной свободе, который она могла прочувствовать, а словами описать не сумела бы.

Отец говорил, что ее дух – Соловей.

Говорил, что она могла бы стать шаманкой.

Что дар у нее большой, раз пробудился так рано.

И дух ее дожидался и пришел к ней сразу в миг рождения, ведь отец даже имя ей выбрал такое…

«Сандугаш» означает «соловей». Не на их языке, на чужом. Но имя само просилось, щебетало, пелозаливалось и не оставляло отца в покое, пока он не решил: девочку будут звать именно так. Про себя он называл ее соловьем на бурятском языке: «алтан гургалдай». Но ни разу не произнес этого вслух.

Сандугаш во сне видела себя шаманкой, вызывавшей духа маленькой серой птички. Ясновидящего духа, предвидящего духа, приносящего дождь, солнце, плодородие своим пением, исцеляющего духа, всем хорошего, за исключением одного: не могла маленькая серая птичка быть защитником. Ни себе, ни своей шаманке, ни людям, для которых шаманка просила дождя, солнца, плодородия, которых исцеляла и которых пыталась защитить от белоглазого волка…