Читать книгу Московские джунгли - Алла Лагутина - Страница 3

Лилю подбросили на порог дома малютки в Якутске ночью под Новый год, в страшную метель, и никому из тех, кто освидетельствовал подкидыша и заполнял документы, было совершенно непонятно, как она выжила. Да, девочка была одета тепло: байковая пижамка, сверху шерстяной костюмчик ручной вязки, пуховые носочки и рукавички, пуховая шапочка, – и завернута в ватное одеяло, а поверх одеяла, что совсем всех поразило, – в шкуру оленя, причем не выделанную, а свежесодранную… Прямо в окровавленную шкуру положили ребенка, завернутого в одеяло, и зашили грубыми нитками, чтобы сверток не развернулся. Оставили лишь небольшое отверстие для дыхания. И все же Лилю так замело снегом, что обнаружили ее, лишь когда сторож, он же дворник, Нюргун Григорьевич, лопатой начал очищать ступени. Он сбрасывал, сбрасывал снег, а потом лопата ткнулась во что-то твердое, большое… Странный меховой шар…

Нюргун Григорьевич был человек немолодой, о террористах и бомбах и не думал, да и какие террористы в Якутске? Втащил меховой шар в помещение, вспорол стягивающие мех нитки своим охотничьим ножом, который от отца получил, когда в пятнадцать лет с охоты первый раз добычу принес – сначала на охоту положено было с отцовским ножом ходить, а свой дарили, когда юноша первую кровь пролил, и нож этот всегда с собой носили, как бы судьба ни сложилась, куда бы ни занесла жизнь, вот как его: сторожем и дворником при доме малютки в большом городе… Вспорол ножом нитки, раскрыл меховую полость – и застыл в ужасе. Он сразу понял, что в окровавленном ватном одеяле перед ним лежит ребенок. Он видел лишь край щеки и маленький рот, но был уверен, что ребенок мертв. Не мог малыш выжить в такую морозную ночь, под таким слоем снега. Там дышать-то было нечем.

На крики Нюргуна Григорьевича прибежали дежурные няни. Они хорошо попраздновали ночью, но при виде раскрытой шкуры и ребенка в окровавленном одеяле тут же протрезвели. Бросились вызывать скорую и милицию. И одна даже пыталась удержать руку Нюргуна Григорьевича, когда тот решительно принялся разматывать ватное одеяло:

– Пусть милиция, там могут быть улики…

Она много смотрела сериалов про нашу милицию и заокеанскую полицию.

– Ребенок может быть жив, – сказал Нюргун Григорьевич, хотя сам в это не верил.

…Но щечка была розовая, ротик как цветок, у мертвых так не бывает.

Искра надежды, но все же, все же!

Он распахнул одеяло.

И девочка открыла глаза.

Сначала улыбнулась окружающим ее взрослым, потянулась со сна, потом пригляделась, не нашла никого знакомого и заревела.

Ее, конечно, отправили в больницу, где ребенок был признан здоровым. Единственный изъян – длинная царапина на шейке, слишком ровная, чтобы предположить, что девочка сама могла оцарапаться ноготком. Словно кто-то нарочно провел по коже лезвием, но без нажима, как бы намечая место для разреза.

Возраст определили – около двух лет, национальность – смешанная: не то эвенская, не то бурятская кровь смешалась с русской. А может, и якутская, у таких маленьких не поймешь. Хотя старая нянька-якутка говорила: «Нет, якутской крови у подброшенной девочки и капли нет».

В больнице здоровая малышка тут же заразилась коклюшем, потом краснухой, потом скарлатиной… Видимо, ее не прививали. И первые полгода своего сиротства девочка провела в инфекционном отделении. Там она получила имя и фамилию: Лилия Снежная. Красиво, романтично! Романтиком была главный врач инфекционного отделения. Отчество ей дали в честь дворника, который ее нашел, – Нюргуновна.

Все ее вещи были переданы в милицию, но что толку? Не в отделение же ФБР, где целые лаборатории исследовали бы шкуру, одеяло, одежду, подгузник. Нет, обычное отделение: там больше надеялись найти свидетелей того, как оставляли ребенка на пороге дома малютки. Но в новогоднюю ночь все сидели за столами и смотрели в телевизор, а в такой буран не было даже молодежи, которая иной раз выскакивает на улицу, чтобы продышаться от запаха оливье и водки и потанцевать на снегу. Никого на улицах не было.

Тот, кто подкинул ребенка, очень хорошо выбрал время.

Вообще, сам факт, что подкинули, не удивлял. Многие жили очень бедно, и лишний рот иногда оказывался уж совсем лишним. Но смущало, что девочка такая большая, и за ней явно хорошо ухаживали и хорошо ее кормили, и развита не по годам, хотя не говорит, но слышит, не глухонемая, так что молчание может быть последствием шока: оказалась в незнакомом месте, нет рядом знакомых людей. Смущало, что одета девочка была хорошо, явно не бедны родители. И больше всего смущала свежесодранная шкура оленя. Это вообще была какая-то странность и дикость, с какой и не сталкивались.

Следователь, Александр Лиховцев, которого назначили по делу подкидыша, был молод и еще не утратил любопытства. Он даже сходил к своему старому учителю, пенсионеру Эркину Талбановичу Николаеву, отработавшему в органах пятьдесят пять лет, и спросил, что он думает. Тот нахмурился: шкуру могли содрать, если повозка с оленями заплутала в буране и людям, в ней ехавшим, надо было согреться любой ценой. Еще в шкуру зашивали умершего ребенка, если он был очень дорог родителям. Зашивали в шкуру, потом в бересту и поднимали на ветви дерева – повыше к небесам, чтобы быстрее вознесся и вернулся обратно, желательно – в их же семью. Но эта девочка была жива… И кто сейчас путешествует на оленях на большие расстояния?

– Мистика тут какая-то. Чертовщина. Или шаманизм, – сказал старый следователь.

– Да какой шаманизм в наше время?

– Думаешь, шаманов больше нет? Они есть. Всегда были и будут. У всех: и у якутов, и у тунгусов, и у бурят. Везде, где шаманы были, они всегда будут. Есть явления, которые никакими карами не искоренить и никакой водкой не вытравить, запомни это, Саша. Тем более ты живешь не в Твери какой-нибудь. Тут в таких вещах разбираться стоит.

Не верить своему старому учителю молодой следователь не мог. Тем более что мелькнуло что-то такое в раскосых глазах старого якута…

– Эркин Талбанович, а вы шаманов видели? Настоящих?

– Видел, – вздохнул старик. – Раньше не рассказал бы и родному брату. И теперь не рассказал бы, он дурак был, засмеял бы. Тебе расскажу. Ты не дурак, смеяться не будешь, а любое знание полезно. Проводил я расследование в дальнем поселке. Таком далеком, что они жили даже на старый лад. Им построила советская власть новые дома, да в этих домах холодно, неуютно, и духов туда не переселишь. И они ставили юрты между этих домов. И оленей держали, и собак, все как встарь. И шаман у них был. Звали они его мужским именем, и одевался он как мужчина, и считал себя мужчиной. Да только это баба была. И такая красивая… Сашка, я за всю жизнь такой красавицы не видел. Молодая, чуть больше двадцати. Но у якутских шаманов так: бывает, в тело женщины входит мужская душа, когда они проходят это… В общем, превращение в шамана. А бывает – в мужское тело входит душа женская. Но это не как наши… ну, мужеложцы эти или бабы-коблы, а совсем другое дело. Там не от секса, а от души идет. И получается, что эта женщина как бы открыла окно в своем теле и впустила душу шамана. И стала мужчиной. Она могла бы даже жениться, но еще не полюбила никого.

– А документы? – тупо спросил Саша.

– Документы не меняют. Это земное, это им неважно. Они не как транс… забыл, как называется. Ну эти, в больших городах, которые пол меняют и тело себе перешивают. Они просто по-другому ощущают свое тело. Им перешивать ничего не нужно.

– А с женой как?

– Не знаю! Не интересовался. Я ухаживать пытался за ней, так она на меня в гневе напустила духа злого, лютого, он меня истерзал изнутри, я кровью блевал, когда меня оттуда увозили. Когда увезли, она духа отозвала и мне легче стало, но все равно лечить язвы пришлось по всему желудку и пищеводу. Думали, я съел или выпил что, но я знаю… Можешь ржать, Сашка, я знаю, что и как было. Она же сначала предупредила меня. Она… Он… Шаман… Я вылечился и вернулся. И дело до конца довел. Там было подозрение на убийство молодого парня. Я хотел эксгумацию провести, но не пришлось. Его по старинке хоронили. Привязали к березе, а когда промерз и подсох, перенесли на деревянный помост и накрыли берестой.

– И это при советской власти?

– Да не было там никакой советской власти. То есть власть была. Документы им выдавали. Детей заставляли отдавать учиться в интернаты. Фиксировали свадьбы, рождения, похороны. Убийства. Но вообще, власти не было. Мог депутат приехать. Все дружно голосовали – депутат уезжал. И дальше жили как жили. Детей в интернаты отдавали редко, чаще отсылали в другое поселение, чтобы жили в семье и учились тем наукам, которые настоящему якуту нужны, а не математике с физикой. Я-то сам интернат прошел. Мои родители верили, что новое время пришло и надо жить по-новому. Но в таких поселеньях почти не бывает тех, кто хочет по-новому. Они уходят. Остаются те, кто хочет по-старому. И вот покойничка-то из-под бересты я и собирался вытащить, но тут пришел сам виновный. Шаман заставил. Признался во всем, лишь бы я не тревожил мертвого. Я-то уеду, а мертвый, да еще убитый, если из-под бересты вынуть, уже обратно не ляжет, будет ходить, придется всему поселению на другое место перебираться. Я мог бы все равно эксгумировать, я был обязан, со мной были двое русских милиционеров, они не верили и не боялись… Но я не стал. Я поверил. Можешь ржать, Сашка…

– Да как-то не до смеха.

– Хорошо. Значит, я прав и ты не дурак. Ладно, скажу тебе про девочку. Я не знаю, кто и зачем, но явно любящий родитель решил, что ей нельзя дальше жить. Видимо, в нее вселился злой дух. Или еще что-то такое, от чего и шаман избавить не мог. И тогда было два пути: или перерезать ей горло костяным ножом и похоронить на верхушке дерева, как положено, зашив в оленью свежую шкуру, или имитировать ее смерть и похороны. Это и было сделано. Вот на фото царапина – это костяным ножом слегка провели. Потом закутали, потому что не хотели, чтобы замерзла, не хотели ее погибели, и зашили в свежую оленью шкуру – сразу и для тепла, и для защиты от духа, чтобы обмануть: он мертвую шкуру, мертвую кровь почует, а до того, что под ней скрыто, не доберется. И бросили в городе. И концов теперь не сыскать, даже время не трать. Никто никогда не скажет, у кого пропала девочка. Потому что родители устроили похороны по всем правилам, подняли на дерево сверток из меха и бересты. Только в свертке – кукла из косточек и кожи олененка или еще какого звериного детеныша, окропленная кровью отца и матери.

– Бред какой-то. Из-за веры в злых духов собственного ребенка вот так… Теперь что с ней будет? Сейчас – больница, потом – дом малютки, потом – детский дом. А что в детских домах творится – сам знаешь.

– Но они сохранили ей жизнь и дали шанс. А сами между тем пожертвовали возможностью когда-либо иметь детей. И если она у них была единственная, это серьезная жертва.

– Да почему? Почему они не могут иметь детей?

– Потому что обманули небеса. Ладно, Сашка, вот сейчас ты разуверишься во всем, что я тебе рассказал, так что все, на этом мы закончили. Искать ее родителей смысла нет. Не трать время.

– А в отчете что напишу?

– Что опросы свидетелей не дали результатов. Ничего, карьеру не испортишь. Не убийство же. Всего лишь подкидыш.

Наверное, судьба Лили Снежной сложилась бы скверно, как судьбы большинства детдомовцев, если бы не забрала ее тетя Оксана. Пришла и просто забрала. Лиле к тому времени исполнилось три с половиной. Таких детей, как она, воспитатели называли подарочными. Никакая пьяная мамка, лишенная родительских прав, или отсидевший папка не приходили к ней, а после таких визитов дети несколько недель в истерике бились. Лиля же вообще не была склонна к истерикам. Спокойная девочка. Не сказать, что дружелюбная, но послушная и разумная. Быстро обучилась и одеваться, и на горшок ходить, и есть самостоятельно. Заговорила сразу длинными фразами и четко. И даже почти научилась читать: Лиля очень любила, когда детям читали вслух, старалась сесть поближе к воспитательнице и смотреть на страницу, и запоминала, как пишутся слова, которые воспитательница произносит. Обычно таких детей отдавать на усыновление не хотят, предпочитая избавляться от буйных и проблемных, а самим работать с удобными. Но Лиля была такая милая маленькая девочка, явно без алкогольной наследственности, без отклонений, что даже ожесточившаяся сердцем директор дома малютки хотела для нее более счастливой судьбы.

У Лили был шанс на нормальную жизнь, и ей позволили этот шанс получить.

И когда в дом малютки пришли со всеми документами и с направлением на ребенка супруги Колывановы, тридцатисемилетняя Оксана Андреевна и сорокалетний Сергей Борисович, и заявили, что хотят непременно девочку, лучше лет трех и спокойную, над ними не стали насмехаться: дескать, пришли в дом малютки, а хотят ребенка «от профессора и балерины» (таков был профессиональный сленг для обозначения нормального ребенка, без дурной наследственности и отклонений). Им просто показали Лилю.

Тетя Оксана потом говорила: для нее это была любовь с первого взгляда. Ей трудно было с Лилей расстаться. Она приходила каждый день. И уже через две недели смогла забрать Лилю и увезти. Сначала – в Норильск, где они прожили полгода. Сменили Лиле имя: она стала Лилия Сергеевна Колыванова. А потом Оксана развелась с Сергеем, с которым фиктивный брак она оформила сугубо для того, чтобы меньше было проблем с удочерением.

Тетя Оксана объяснила это так: «Очень я ребенка хотела, а сама родить не могла. Замужней же легче получить направление на усыновление. Сергей согласился помочь. Не бесплатно, конечно, но в те времена, когда ты была маленькая, всем тяжело жилось, никто ничего бесплатно не делал… Главное – помог и потом не появлялся больше. Я боялась – будет искать, шантажировать, еще денег захочет. Нет, больше я о нем и не слышала».

Из Норильска тетя Оксана с Лилей уехали в Москву, где их ждала квартира. Тетя Оксана говорила: «Едем домой». Но Лиля, с детства чуткая и внимательная ко всем мелочам человеческого поведения и реакций, поняла, едва они переступили порог комфортной «двушки»: это не родной дом тети Оксаны. Тетя Оксана сама здесь впервые, и ее все восхищает: отличный ремонт, новая мебель, раздельные большие комнаты, раздельный санузел.

Да, Лиля с детства знала, что тетя Оксана очень много ей врет.

Но так же она знала, что тетя Оксана искренне ее любит.

Отчего детей своих у нее не было, призналась она уже повзрослевшей Лиле:

– Аборт сделала в шестнадцать, дурочкой была, боялась, мать будет ругать, и пошла не в женскую консультацию, куда без матери нельзя было, а к медсестре знакомой… Так мучилась, так мучилась, а потом воспаление случилось – и все равно правда вылезла. И от матери получила, иначе как шлюхой не называла меня, пока я из дому не ушла. Хотя сама-то была совсем не святая: и выпить, и повеселиться с тем мужиком, который руку протянет… Но на мне отыгралась. И у меня уже все, никаких детей, никогда. Когда у меня появилась возможность получить тебя – это было такое счастье! Как хлеб для голодного…

– Что значит «появилась возможность»? – спрашивала Лиля.

Но тетя Оксана умолкала, и Лиля понимала, что дальнейший допрос бесполезен.

Ласковая, во всем снисходительная, в некоторых вопросах тетя Оксана была просто кремень. Например, Лиля так и не узнала, откуда нигде не работавшая тетя Оксана ежемесячно получала на книжку очень значительную сумму денег, так что они не только не бедствовали, но жили хорошо, несмотря на все дефолты и кризисы.

Еще тетя Оксана никогда не позволяла называть себя мамой. Для ребенка из дома малютки это так сладко: сказать слово «мама» – самое желанное! Но тетя Оксана сразу это прекратила:

– У тебя была другая мама, которая тебя родила и любила. Потом ей почему-то пришлось с тобой расстаться, но все равно она твоя мама. А я вторая мама. Или тетя. Да, лучше так, чтобы вопросов не было…

Для себя Лиля решила, что, наверное, отец ее был крупным вором в законе, а маму вообще убили его конкуренты. И сначала ее подкинули в дом малютки (возможно, враги отца), а потом отец нашел ее и подослал Оксану, свое доверенное лицо. И теперь издалека их обеспечивает, но к себе не приближает, чтобы ее тоже не убили, как маму.

А что? Вполне логично. Деньги-то не из воздуха берутся. И в кино такое часто показывают.

Но эту историю Лиля придумала, когда ей было уже лет одиннадцать.

До того ее личной историей было: родители умерли, а какие-то родственники отнесли ее в дом малютки. А откуда деньги у Оксаны, она вообще не задумывалась. Маленькая была.

Тетя Оксана деньги тратила, как она говорила, «с умом». Еда всегда очень хорошая, фрукты даже зимой. Одежда добротная, но без бессмысленных модных излишеств. Много игрушек ребенку с воображением не нужно. А на книги денег не жалко. Кино вот тоже: брали хорошие фильмы в видеопрокате. И свою видеотеку собрали. Компьютер купила Лиле, но компьютерные игры – мусор для мозгов, стыдно тратить на такое драгоценное время. Да и не слишком-то много у Лили было времени. Тетя Оксана уже через полгода после переезда в Москву начала водить Лилю к учительнице английского. С пяти – в секцию айкидо.

А Лиля мечтала стать балериной, она была просто влюблена в Галину Уланову, нежно трепещущую в белой пачке в старой-старой записи балета «Жизель», и в миниатюрную, как ожившая куколка, Екатерину Максимову в «Анюте» и «Щелкунчике». Ради балета она готова была отказаться от своего любимого лакомства – сгущенки, которую почему-то любила до дрожи и, когда ела, закрывала глаза и уплывала куда-то в полузабытое, уютное, прекрасное…

– Ты прямо как наркоманка с этой сгущенкой! – тревожилась тетя Оксана. – И не полезно столько сладкого есть. Диабет будет.

Но в балет Лилю не взяли.

Руководительница младшего класса в балетной школе, длинная и сухая, как полоски вяленого мяса (Откуда? Откуда эта ассоциация? Какие полоски вяленого мяса? Никакого вяленого мяса полосками тетя Оксана никогда не покупала, но ассоциация возникла мгновенно, едва Лиля увидела эту женщину), сказала:

– Слух и чувство ритма у девочки есть, гибкость хорошая, но у нее короткие ноги, нет талии, голова крупная, а с возрастом проявятся национальные черты: она будет мясистой. Доголодается до больницы, и все равно с природой не поборешься. Отдайте ее лучше в какие-нибудь национальные танцы… Или даже в школу фламенко. Там эти недостатки будут незаметны.

Маленькая худенькая Лиля проплакала всю дорогу домой и половину ночи. Она ненавидела эту тощую преподавательницу балета очень долго, пока не повзрослела достаточно, чтобы понять: преподавательница, сама бывшая балерина, была хорошим профессионалом и отнеслась к ней со всей возможной добротой. Просто в балете принято говорить прямолинейно. Вот тебе и «короткие ноги, нет талии, голова крупная». Вот тебе и грядущая «мясистость». Во всем оказалась она права. С возрастом Лиля действительно стала не округлой и не толстой, но плотной, крепко сбитой девчушкой, совсем не балетного облика.

Перед тем как Лиля пошла в первый класс, они с тетей Оксаной придумали «сказку», которую Лиля выучила так, что почти в нее поверила. Тетя Оксана – родная сестра ее мамы. Мама вышла замуж за папу, папа был нерусский, поэтому у Лили такое скуластое личико, такие раскосые черные глаза и такие роскошные, прямые и жесткие черные волосы, так что косы толщиной с ее вовсе не тонкие ручки, а перехватывать их приходится двумя резинками, чтобы не рассыпались. Мама и папа погибли, когда Лиле было три года. Жили они в Якутии, откуда родом отец, ехали откуда-то зимой, машина заглохла, они замерзли насмерть. Эта деталь, такая небанальная, делала историю правдоподобнее.

Директор, принимавшая документы, и завуч, конечно, знали правду об усыновлении, но не болтали: тетя Оксана была щедра на подарки, чтобы ее девочке было в школе комфортно.

Конечно, «чукчей» Лилю дразнили. Пытались и толкнуть, вещи со стола швырнуть, сумку с книгами выхватить: дети к тому, кто выглядит чужеродно, зачастую относятся как злобные зверьки. Но обидчиков хватило ненадолго.

Во-первых, Лиля уже два года отзанималась айкидо и умела направлять силу обидчика против него же, и попытки ее толкнуть или вырвать у нее сумку чаще всего кончались ревом драчуна.

Во-вторых, когда одноклассники чуть повзрослели и Лилю уже пытались просто дразнить, она спокойно и уравновешенно рассказывала о том, чем чукчи отличаются от якутов, а заодно, что чукчи ничуть не смешные, что они свирепые воины, которых боялся весь север и которых не смогли одолеть казаки, и что мертвых своих они хоронят, завернув в полосы оленьего мяса, взрезав живот и вынув внутренности, чтобы быстрее пришли звери, покровители племени, и забрали бренную плоть. Девчонок эти истории пугали и они перестали доставать Лилю на тему чукчей, мальчишки прониклись уважением: что она о такой жути рассказывать может.

А в-третьих, как-то постепенно все ребята поняли, что чукча, или кем там была Лиля, – это не смешно, а страшно. Что Лиля может сделать так, что будет еще страшнее: расскажет какую-то историю – а потом все, кто дразнил ее, во сне это видят, и некоторые со страха до туалета добежать не успевают. Родители «запуганных» пытались на нее жаловаться, но Лиля была отличницей с безупречным поведением, и агрессорами были именно их дети. А если ее национальные сказки могут так напугать девятилетнего мальчика, может быть, следует проконсультироваться с психиатром?

К четвертому классу ее больше не дразнили. Она влилась в коллектив. По-прежнему была отличницей плюс еще победила два раза на танцевальном конкурсе, так что в школе ею гордились. Были завистницы, но были и приятельницы. Подруг не было. Ни одной близкой подруги за все детство. Что-то мешало ей дружить. Никого не хотелось подпускать близко, кроме тети Оксаны. Но просто тусоваться с девчонками, ходить в кино или в магазинчики дешевой бижутерии, есть пиццу и мороженое, при этом обсуждая диеты и модельное будущее, Лиле даже нравилось. Это было игрой в другую жизнь. Совсем непохожую на ее настоящую, с жестким расписанием занятий, с тайным увлечением серьезным кинематографом.