Читать книгу Где сосны рвутся в небо, или Огненное пятилетие - Алла Плотникова - Страница 2

Бабушка рассказывала, а кот, точно понимая, что речь идёт о нём, подпевал всё громче и ластился к руке хозяйки, выгибаясь, старался коснуться и её бедра, и Марининой ноги, и весь превратился в певучую нежность.

– Цыгане бичом-то и шваркнули его, глаз и выбили. Но глико, какие пакли,– бабушка взяла кота за лапу. Тот податливо весь потянулся к ней.

– Глико какие когти, – она нажала на подушечку кошачьей лапы,– Настигчи навзбучивал эйтих-то цыган. В два щёта закогтил. Так и спас Зинку. Так-то внучка, а ты боиссья, – лаская одной рукой кота, а другой внучку, рассказывала бабушка, – Перёж маму твою защищал, а ноне тебя. Вон де-ка. Защитник наш некошнный.

Конечно, Мурлок едва ли был старше Марины. И глаза лишил его не в бою с кочевниками цыганский бич, а в момент бегства из соседского цыплятника брошенный камень. Но Марина не знала об этом, и бабушкина хитрость сработала. С того вечера Мурлок больше не был злым котом Бабы-Яги, а превратился в защитника, в обнимку с которым было не страшно даже в ночи, когда голбешник, мягко ступая своими мохнатыми ножками по полу, пушистой поступью ходит тихонько по дому.

3. Амбар, полный чудес и тайн

– Внученька. Внууу-че-нееее-ка. Внуууу-ченька!..

Доносилось из кухни. И несмотря на то что от комнатушки, в которой Марине был выделен диван, письменный стол, стул и книжная полка, кухню отделял лишь дверной проём, занавешенный шторками.

Межкомнатных дверей в доме, построенном Марининым дедушкой, не предусматривалось – таить друг от друга в русской семье было нечего. Но увлечённая чтением, внученька не отзывалась. Она и не слышала бабушку, потому как находилась не в соседней комнате, а на сделанном, из пробкового дерева и обтянутом белой тканью, плоту. Вместе с ней, сражаясь с жаждой и голодом, дрейфовал средь бескрайних вод Луис Алехандро Веласко.

Он, как и положено мужчине, стойко переносил лишения, однажды только пожаловавшись Марине, что его не захотели покормить. Когда, завтракая ещё на борту «Кальдаса», он попросил яблок и мороженого, их не дали.

– Не знаю, куда они их спрятали. – по-детски подытожил Луис Алехандро. Но в основном, попусту не тратя сил, молчал. И лишь ночами, когда невозможно было отличить, простёрлась ли водяная пропасть снизу или неподвижный глянец моря уже укрыл их своей мягкой тяжестью, Луис Алехандро, желая убедиться, что они ещё живы, что-нибудь спрашивал, а потом, стараясь не повредить потрескавшиеся от жажды и соли губы, тихо рассказывал о том, как в детстве мечтал стать моряком и в конечном итоге стал, о том, что по прибытию в Картахену планировал списаться на берег, о Мэри, которой обещал вернуться и которая продолжает его ждать, не догадываясь, что их ночь в портовом кабачке «Джо Палука» была прощальной ночью и никогда больше они не увидят друг друга. Луис Алехандро рассказывал, Марина слушала, а океанские воды уносили их всё дальше в далёкие неизвестные места, в которых не плавают корабли, в которых теряются даже чайки.

В минуты, граничащие между сном и бредом, Луис Алехандро переходил на сдавленный полушёпот и говорил своей юной спутнице что-то на родном языке. Но Марина, не владея языком испанцев, не могла отличить, в последние минуты их жизни, признавался ли Луис Алехандро в любви или грустил о том, что ей не суждено случиться. От чувств голос его трепетал или, быть может, виной тому был морской ветер. Но в эти минуты Марине, до слёз, хотелось прижать его к своей, едва начавшей формироваться груди, поцеловать в макушку, нежно и боязливо так, как мать целует младенца и, покачиваясь но волнах Карибского моря, не отпускать никогда.

Но ни у неё, ни у него не оставалось сил даже на то, чтобы хоть немного изменить положение тел, чтобы хоть чуточку оторвать обгоревшую под лучами беспощадного солнца, спину от борта.

От обезвоживания горло и грудь болели так, что каждый вдох был вдохом страдальческим. Казалось, чем терпеть, легче вовсе не дышать. Но они оба, слушая дыхание друг друга, боясь, что если один решит не дышать, то другой непременно задохнётся, и сражаясь с жаждой, голодом, вслед за Малой Медведицей, которая, как известно, светит прямо над Сьерро-де-ла-Попа, они продолжали дрейфовать.

– Внученька, пойдём со мной! – Марина, вздрогнула.

Оторвавшись от книги, увидела на пороге бабушку. Украшенный узором из крупных цветов платок, завязанный под подбородок, рабочий фартук, поверх повседневного халата, идеально сочетались с внешностью бабушки. Но окажись на пороге её спутник, Луис Алехандро Веласко, хоть в сомбреро, Марина растерялась бы меньше.

В тот день она впервые в жизни ощутила то чувство, которого все последующие годы будет стыдиться, стараться не замечать, прятать как можно глубже.

Держась за ручной вышивки шторку и ласково глядя на внучку, у порога комнаты, стояла мало понятная, почти незнакомая женщина, о чём она думает, о чём мечтает, во что верит, для Марины навсегда осталось неизвестным.

Но Марина и любила бабушку, и была привязана к ней. Оттого и была так удивлена этому сиюминутному открытию.

– Внученька, пойдём со мной в амбар, – повторила бабушка , – Поможешь отнести бидончик с квасом деду.

Только в этот момент Марина окончательно возвратилась в реальность и со свойственной ей быстротой перешла на новый лад. Отбросив книгу в сторону, на страницах которой, в одиночку сражаясь с жаждой и голодом, остался её спутник, вприпрыжку побежала за бабушкой.

Марина давно хотела побывать в амбаре. Но на амбаре постоянно висел увесистый замок, такой, что вполне сгодился бы и для ворот какого-нибудь средневекового замка.

А ключи, сколько Маринка ни подглядывала, бабушка умело прятала.

Бабушка открыла замок, потом распахнула скрипучие ворота. И у Маринки глаза разбежались: по стенам, куда ни глянь, висели серпы, топоры, грабли, лопаты, коса-горбуша, литовка, ножи. На полу стояли бидончики, фляги, бочонки, огромные банки и бутыли, в углу подпирал стену деревянный сундук, на сундуке уселся украшенный кружевной резьбой ещё один сундук, а на нём ещё меньшего размера сундучок.

«Чудо какое!» – едва не воскликнула Марина, но сдержалась.

У противоположной стены стоял на подножке мопед деда. За мопедом аккуратная полочка с инструментами. И пока Марина разглядывала деревенскую пещеру чудес, бабушка подошла к бочке с краником, подставила бидончик, и потекла в него жидкость, звонко ударявшаяся о стенки бидончика. Нацедив квасу, передала бидончик внучке. А Маринка в это время жадно рассматривала полку с книгами и брошюрами.

– Бабушка, можно я одну книжечку возьму? А потом обратно положим.

Зная о внучкиной любви к чтению, бабушка не смогла отказать. Протянула руку к полке, достала сверху тетрадь в коленкоровом переплёте. Неизвестно, намеренно ли был сделан выбор или взяла с полки первое, что попалось.

– На. А я в огород схожу, – бабушка внимательно оглядела кладовую амбара, словно проверяя, всё ли на месте. – Иди домой и не разлей.

Маринка счастливая была готова бежать домой, но стараясь не расплескать квас, пошла аккуратно по настилу из досок.

Дома поставила бидон с квасом на кухонный стол, а сама в нетерпении побежала к своему столу. Раскрыла коричневую тетрадь. На титульном листе увидела большие витиеватые буквы ЗЩ. «Интересно, что означают эти буквы?»,– подумала Марина. Перевернула страничку, прочитала вслух: «Летопись Залазны». Ниже аккуратным почерком было изложено следующее:

«Официальное разрешение на строительство Залазнинского завода было получено Масаловым от государственной Берг-коллегии в 1772 году. Эта дата и считается годом основания Залазнинского завода, а впоследствии – село Залазна. Масаловы были туляками, там же имели заводы, из тульских же мест набирали своих людей. Туляки-масаловцы сильно отличались от здешних крестьян своим тянучим «акающим» говорком и надменным поведением.

Их поселение получило название Залазна: то ли по названию реки, на которой находилось, то ли само поселение дало имя реке.

«Интересно, кто это всё писал? Может быть дедушка?» – сама у себя спросила Марина и себе же ответила. Вспомнила про оставленный на столе бидончик с квасом. Уже собралась тут же отнести его дедушке, но решила дочитать страничку: «В конце 1760-х годов Антип Максимович Масалов начал строительство домны и кричной фабрики «о трех молотах». Антип с сыном Иваном «вспомнили» про некогда разведанные рудники Красноглинской волости, наметив постройку завода на реке Залазна.

Датой пуска завода считается 1772 год. Выгодное расположение завода (на кайско-глазовском тракте) приводило в Залазну купцов. Залазнинская пристань на реке Белой была средоточием товаров.

Залазнинцев всегда отличала смекалистость, расчетливость и деловитость. При постройке домов стремились к их внешней красоте и ухоженности.

Ажурные шторки (вышивка «ришелье») полноправно сочетаются с резными деревянными ставнями. Вышивка украшала многие избы.

Вышитые полотенца («рукотерники» по-вятски) вешали на образа, на зеркала и на рамки с фотографиями. Стены украшали вышитыми салфетками.

Особой «невестой» выглядела в избе кровать. Долгими вечерами женщины плели кружева, делали ажурную прорезную вышивку для спинок кровати, для подзоров (нижняя часть кровати), для покрывал, наволочек и накидок на наволочки. Подобного рода «одежда» жилища вызывает ощущение восторга от возможностей человека.

Мастер оставлял душу в каждом предмете обихода: в прялке, веретене, полках для посуды. Чисто выбеленная печь, начищенный стол, вымытый пол покрыт домоткаными половиками. Дерево дышит в каждом углу дома теплотой и светом. Деревянные стены обычно не заклеивали, как сейчас обоями, а оставляли дышать».

– Внуучеенька! – в дверях стояла бабушка. Марина подскочила со стула и побежала относить дедушке квас к соседям через дорогу: дед помогал скошенную траву сметать в стог.