Читать книгу Вдвоем против целого мира - Алла Полянская - Страница 2

1

Дождь, начавшийся внезапно и грозно, внезапно и бесславно закончился, но город за окном ощутил облегчение – улицы пахли мокрым асфальтом, а деревья и газоны сияли свежей зеленью. Соня, закрыв глаза, блаженно покачивалась в плетеном кресле, вдыхая запах лета. Аромат цветущей акации вплывал в комнату, наполняя Сонину душу предвкушением счастья. И хоть знала она, что никакого особенного счастья не предвидится, и все поезда, самолеты и прочие транспортные средства, вильнув хвостом, умчались в голубые дали без нее – но вот цветет акация, и в душу приходит ощущение, что не все еще потеряно, что все будет хорошо и даже лучше.

Сквозь ресницы Соня смотрит в окно, ей тепло, уютно и лениво. И только Анжелка дергает ее по пустякам, пытаясь вытащить из нее какие-то эмоции, но они спят глубоким сном, потому что вечер, лето, прошел дождь, и вообще неохота фонтанировать.

– Неужели ты туда пойдешь?!

Анжелке не сидится на месте. Вся она – маленькая, по-девчоночьи легкая и подвижная, напоминает Соне птицу-колибри. Такая же яркая и не имеющая очевидного практического применения. Но колибри существует в природе для нужного и ответственного, хоть и не очень заметного для обывателей дела – она пьет нектар, опыляет цветы и поедает всякую тлю. Так и Анжелка. Она цветов, конечно, не опыляет, но ест – точно как колибри, скачет по комнате, размахивая руками, и Соня удивляется – ведь столько лет, а она прежняя, только ногти научилась красить отменно.

– Почему нет?

– Столько лет прошло! Зачем тебе это? – Анжелка останавливается перед ней и хмурится, глядя на подругу. – Софья! Ты меня слышишь?

– Тебя трудно не услышать. Что ты хочешь от меня, ребристое чудовище?

– Тысяча лет прошло с тех пор, как вы в последний раз виделись. Зачем ты туда пойдешь?

– Именно потому и пойду.

Анжелка возмущенно фыркнула и достала сигареты, опасливо косясь на Соню. Она знает, что курить нельзя, Соня не позволяет курить в своем доме, но сейчас окно открыто, и фактически она будет курить на улице. Если сесть на подоконник, как раз и оказываешься как бы за пределами дома.

– Свалишься вниз – купи в ларьке кока-колы.

Анжелка презрительно повела загорелым плечом – юмор у Сони совершенно черный. Четвертый этаж все-таки, какая там кола. Но это их обычный ритуал, который никак не влияет на их отношения, давно устоявшиеся. Анжелкин муж, тишайший Алик Рыбкин, находящийся целиком под влиянием активной и эмоциональной супруги, иногда позволяет себе ужасаться их обоюдным бездушным комментариям всего на свете, но что это меняет?

– Дариуш решил выпендриться? – Анжелка выпустила за окно облачко дыма. – Соня, очнись. Зачем ты туда едешь?

– Мне любопытно.

Она вздохнула и посмотрела на Анжелку. Ей не хотелось спорить, не было ни настроения, ни предмета для спора – она для себя уже все решила. Их друг детства Дариуш Андриевский устраивает летний бал в своем замке, построенном там, где прошло их детство, и Соня с Анжелкой тоже приглашены. Конечно же, Анжелка презрительно фыркнула и отказалась, а Соня решила пойти. Отчего нет?

Она сама себе лгала и знала, что лжет.

Ей не нужен никакой бал, она заранее знала, что будет чувствовать себя там как корова на льду, но Дариуш ее позвал, и она должна пойти. Просто чтобы увидеть его. Через столько лет – наконец увидеть.

– Я ведь знаю, почему ты хочешь пойти.

Анжелка хищно прищурилась, уставившись на Соню своими безжалостными темными глазами. Соня поняла, что она видит ее уловки насквозь, но спорить не хочет, да и отвечать нечего. Все уже решено, о чем тут спорить.

– Сонь, прошло почти двадцать лет. Может, хватит фигней страдать?

Может, и хватит, но Соня думает о Дарике и понимает, что ведет себя как дура. Ну что она для него? Она и раньше ничего для него не значила, а уж теперь-то. А вот пойдет она на этот его бал, у нее даже платье есть. Но Анжелке она этого не скажет, конечно. Анжелка захочет увидеть ее наряд, а Соня пока не решила насчет него окончательно. Платье из синей органзы и бархата – длинное, с открытыми плечами и пышной юбкой, к нему полагаются перчатки, доходящие до локтей, и туфли на каблуках – Соня никогда не носила ничего подобного, и туфли на каблуках не носила, ей некуда было наряжаться, а на каблуках она может только стоять, но она несколько раз надевала платье и туфли и смотрелась в зеркало, замирая от восторга и страха. Вот так она выйдет из своей старенькой машины, и…

Она не знала, что будет дальше. Может, и ничего – но она всегда придерживалась мнения, что жалеть о содеянном разумнее, чем о не сделанном. А потому она пойдет на бал – Анжелка права, прошло без малого двадцать лет, все уже стали другими. Мало ли что было в детстве, смешно вспоминать старые обиды. Конечно, обиды никуда не делись, но между ними и нынешней жизнью стоят годы. Все меняется. Не меняется только присутствие Анжелки в ее жизни, и Соня до сих пор не знает, зачем той нужно общаться с ней. У них нет ничего общего, кроме воспоминаний, причем не самых счастливых, но ей иногда кажется, что Анжелка зачем-то взяла над ней шефство, да так и оставила себе эту обязанность, хоть она ей и самой не в радость. А для чужих – они типа дружат.

– Ну что ты молчишь?!

– Анжел, что ты хочешь от меня услышать? – Соня качнулась в кресле. – Я не знаю, что тебе ответить, кроме уже сказанного. Не хочешь – не ходи, но меня пилить не надо. Может, я тоже не пойду, передумаю в последний момент. Но я все равно на выходные собиралась туда поехать, цветы полить, сверчков послушать. Я устаю от города летом, ты же знаешь.

Они замолчали, глядя, как за окном сгущаются сумерки. Сверчки – это аргумент, в городе сверчков нет.

* * *

Этот сон обычно приходил к нему под утро. Он всегда знал, что снова окажется на лугу за бабушкиным домом, и две тоненькие фигурки скроются в лесу – Анжелка в своем неизменном красном сарафане в горох, и Лиза, одетая в синее платье в белых ромашках. И он будет звать их, но его крик увязнет в жарком густом воздухе, наполненном сладковатым ароматом скошенной накануне травы. Во сне он всегда знал, куда идут девчонки, как знал и то, что никогда больше не увидит Лизу. И никто больше ее не увидит.

Но во сне он не понимал, что спит, и ужасался своему невесть откуда взявшемуся знанию. И всегда просыпался в этот момент.

И сегодня проснулся.

– Владик, иди завтракать.

Солнце освещало комнату причудливыми пятнами, пробиваясь сквозь ветви акации, растущей за окном. Он полежал, не двигаясь, пытаясь удержать воспоминание, посетившее его во сне, но уже знал, что снова забыл нечто важное, и досадовал на себя – ведь во сне он не просто вспомнил, он точно знал это важное… Нет, не вспомнить уже.

Мать звенит посудой на кухне – летом она всегда живет здесь. Она любит этот дом так же, как он сам. Они и раньше всегда жили тут летом – мать выращивала цветы, варила варенье, иногда они вдвоем ходили гулять в лес или на Дальние озера. Отца Влад помнил весьма смутно, он ушел от них в какую-то другую жизнь давным-давно, не пожелав взять на себя ответственность за семью. Мама, казалось, уходу отца была рада, и этого никто не понимал, даже бабушка с дедом осуждающе качали головами – не смогла удержать мужика! – а их дочь презрительно улыбалась – вот еще, держать его!

И сейчас, слушая, как она звенит посудой на кухне, он понимал, что рад вот так лежать в своей старой кровати, слушать знакомые с детства звуки и знать, что впереди длинный летний день, который он может провести так, как захочет.

– Доброе утро, мам.

Она повернулась к нему – ее лицо время тронуло осторожно, глаза у нее такие же ясные, как и раньше, а каштановые кудрявые волосы, собранные в пучок бархатной зеленой резинкой, тщательно уложены.

– Давай завтракать, лежебока.

Он улыбнулся и вышел во двор. Цветы, которые мама увлеченно разводила на их огромном участке, разноцветными пятнами выделялись на зеленой траве – мать разбросала клумбы по всему участку, и они выглядели яркими островками, случайно выросшими посреди газона – но за этими островками ухаживали очень трепетно.

Нет ничего лучше, чем утреннее умывание водой из колодца. Он сам натаскал ее и слил в большую бочку, установленную под навесом, вода тяжелая, прозрачная, пахнет бочкой и листьями, и наслаждение от утреннего умывания невероятное. И снова приходит ощущение покоя и счастья, почти забытое за последний год.

– Владик, ты долго будешь копаться?

Он опять улыбнулся. Все так, как было, здесь время остановилось, вот она, мама, – привычная и очень мало изменившаяся, и дом с большими окнами, и за воротами улица с ухоженными заборами и клумбами. Все так, как должно быть.

Завтрак аппетитно пахнет, и Влад ощутил, что проголодался.

– Садись, сынок.

Тарелки тоже знакомые, еще бабушкины – как всегда, безупречно чистые. А стаканы новые, те, что он привез, из толстого стекла с массивным донышком. Мать налила ему компота, пахнущего вишнями и смородиной, и он залпом выпил сладковатую жидкость, не холодную и не теплую, а слегка прохладную. Только мать умеет это – накормить его так, как он хочет. И только ей он позволял ухаживать за собой, это как бы само собой разумелось.

– Вкусно. – Он разрезал стейк и вдохнул запах мяса. – Ты всегда знаешь, чего мне хочется.

– Мы слишком давно с тобой знакомы, чтобы мне этого не знать. – Мать улыбается одними глазами. – Ешь, сынок, а после перекопаешь мне дальнюю грядку, я там укропа насею. Будет у нас укропа этого видимо-невидимо, а то ведь без него ни супа не сваришь, ни консервации не сделаешь, зачем его покупать, если можно своего насеять.

Это был их всегдашний разговор, и дело даже не в тех копейках, которые приходилось платить за покупной укроп, а просто нравилось матери его выращивать, да он и сам любил эти кудрявые, пряно пахнущие грядки.

– Перекопаю, конечно. Мам, как ты думаешь…

– Соня утром приехала.

Эта фраза упала между ними, как первая дождевая капля в пыль, и повисла такая же тишина, как перед ливнем – вот-вот обрушится стена воды, и все замерло в ожидании бури, которая сломает слабое и больное и укрепит сильное.

– Понятно.

– Что тебе понятно? Девочка питается какими-то растворимыми супами. Нальет кипятка в порошок, и вся еда! Я сейчас упакую корзинку, отнеси ей завтрак и скажи, что я жду ее к нам на обед в три часа. А потом уже копай. Я бы сама сходила, но мы заболтаемся с ней, а у меня дел полно, обед надо готовить.

– Ладно, схожу.

Они давно уже не говорили о том, что произошло много лет назад – Лиза словно была жива, потому что они не произнесли то, о чем думали, а не произнесли, потому что страшно. Если ее тело не нашли, значит, теоретически она может быть еще жива, просто обитает где-то в своем, видимом только ей мире – так же, как тогда, когда ходила по этой улице, грезя наяву, а они все существовали для нее где-то в параллельной реальности, и только Анжелка могла и умела пробиться к ней. Потом Лиза ушла в тот мир, в котором жила – ушла полностью, и никто не смог найти ее следов, словно и не было ее. Хотя ее, если вдуматься, здесь в любом случае не было – просто тело, в котором обитал мозг, настроенный на другую волну.

– Спасибо, мам, завтрак вкусный. Грядку я сейчас перекопаю, а ты пока упакуй корзинку.

Он вышел во двор и направился к сараю за лопатой. Ему хотелось подумать, а лучше всего думается во время монотонной работы, не требующей интеллектуальных усилий. Грядка для укропа оказалась очень кстати.

Укроп – отличное растение, в хозяйстве без него никак.

* * *

– Не понимаю, зачем тебе это надо.

Татьяна лежит в шезлонге у бассейна и смотрит на Дариуша из-под полуопущенных ресниц. Ее совершенное тело, загоревшее до золотистого цвета, кажется ненастоящим – не должно быть такого совершенства, это вызов обществу. И тем не менее она здесь и вполне живая. Ее коротко стриженные каштановые волосы оставляют открытым лицо с высокими скулами, огромные глаза цвета дорогого виски осеняют длинные ресницы. Брови вразлет придают этому лицу высокомерное выражение – или оно правда высокомерное? Дариушу это неважно. Главное – они здесь вместе, и шутки, которыми они обменяются со старыми приятелями завтра ночью, будут смешить их еще долго.

В этом особая ценность общества Татьяны – она всегда готова поддержать любое, даже самое безумное начинание, если в результате кого-то можно выставить дураком и всласть посмеяться над удачной колкостью. Злой и наблюдательный ум Татьяны всегда подмечает слабости окружающих, а уж близкие приятели для нее и вовсе как на ладони, какая разница, сколько лет прошло.

– Это будет весело. – Дариуш провел пальцем по плечу Татьяны, в этом жесте не было ничего сексуального или страстного, так трогают статуи в магазине, чтобы понять, из чего они сделаны. – Мы не виделись много лет. Я навел справки обо всех, ты знаешь, каждый чего-то достиг.

– Могу себе представить. – Татьяна презрительно поморщилась. – И чего же?

– Мишка Ерофеев сейчас работает в Министерстве транспорта, должность вполне значительная. Брат его – помнишь, бойкий такой, он младше нас был года на три? Он гонщик-мотокроссер, у него контракт в сборной Германии.

– Надо же…

– Да, прикинь. – Дариуш сел на бортик бассейна и опустил ноги в воду. – Машка защитила диссертацию, преподает в университете прикладную математику.

– Она всегда была книжной молью.

– Она когда-то здорово подтянула меня по алгебре. – Дариуш вздохнул. – Ты же моего старика знаешь, он репетиторов не признавал – давай сам соображай… а тут Машка. В то последнее лето, помнишь, а потом уже… а, неважно. Сейчас Машка – доктор наук, мать семейства и вполне состоялась. Софья – известная писательница, пишет неплохое фэнтези под псевдонимом Ксения Павлова, издается у нас и за границей, и…

– Надо же. – Татьяна опять презрительно сморщилась. – Так и представляю себе эту дуреху – встрепанную, в дурацкой растянутой вязаной кофте.

– Соня мало изменилась, но дурехой в растянутой кофте не стала. – Дариуш тонко улыбнулся. – Это будет весело. Теперь Анжелка – она вышла замуж за успешного бизнесмена, сына владельца сети аптек, но папаша состарился и почти отошел от дел, рулит теперь всем Анжелка, и очень неплохо.

– Она всегда была такая… – Татьяна картинно закатила глаза. – Торговка – это как раз про нее.

– Ну, может быть. – Дариуш поболтал ногами в воде. – Петька и Линка Яблонские не приедут, Линка занимается рекламой, а на досуге рисует картины, недавно выставка у нее была в Израиле, Петька в «Металлинвесте» руководит айти-отделом, оба заняты. Ну, там неожиданностей никаких, они всегда были мотивированы на успех, с такой-то бабушкой, как у них, ничего иного и быть не могло. Помнишь, как Линка на рояле играла? Ну то-то. Упорство у нее всегда было, так и осталось, похоже. А самая огромная неожиданность – это Владик Оржеховский. Помнишь, рядом с Соней жил – дача через забор?

– Белобрысый такой пацан, Соня его за собой постоянно таскала. Мать у него была детский врач, а по жизни просто фурия какая-то, за своего малыша могла убить.

– Да, этот. Представь себе – он делает компьютерные игры, которые покупают крупнейшие мировые игроки на этом рынке. Его новая игра «Спасти принцессу» произвела фурор. Сам я пока не купил, но, говорят, это очень качественный продукт. Пожалуй, с Владом я категорически предпочту не ссориться, и тебя прошу притормозить.

– Вот еще.

– Таня.

Они понимали друг друга с полуслова. Страсть была в их отношениях категорией второстепенной, но быть собой, не притворяться – и при этом чувствовать себя комфортно они могли только в обществе друг друга, потому они держались вместе уже много лет.

– Кстати, Оржеховский недавно развелся. – Дариуш протянул руку, и Татьяна подала ему стакан с виски. – Развод был неприятным.

– А Соня у нас не замужем, конечно же.

Они переглянулись и захохотали.

– Соне придется сыграть свою роль, деваться ей совершенно некуда. – Дариуш допил виски и поставил стакан рядом на бортик бассейна. – Местных я не приглашал, это чересчур. Знаешь, а я горд за нашу ватагу – все преуспели, так или иначе. Даже Илюха что-то там мутит с недвижимостью, квартира в центре Питера, свое агентство… в общем, так или иначе, ботаны победили.

– Этого и следовало ожидать. – Татьяна налила себе шампанского и посмотрела сквозь бокал. – А в детстве все было просто.

– То детство, а жизнь все расставила по своим местам. – Дариуш протянул пустой стакан, и Татьяна плеснула ему еще виски. – Леха Дунаев по шестому разу в тюрьме, его сестра Алка замужем за каким-то алкашом, пятерых детей нарожала, выглядит как старуха. Тамарка спилась и умерла год назад, ее сестра Верка – помнишь, мелкая такая бегала за нами – тоже нарожала кучу ребятни, тоже муж-алкаш, а старший сын в тюрьме по малолетке сидит. Олег умер – водка, Руслан в психушке – алкогольный делирий, дома жена и трое ребят, старший уже наркоман. И кого из них ни возьми, все так.

– А ты ждал другого?

– Надеялся. – Дариуш улыбнулся. – Анжелка же смогла.

– Анжелка… – Татьяна поморщилась. – Она всегда таскалась за нами как пришитая. Ее папаша-алкаш вообще на внешние раздражители не реагировал, а мать поощряла ее дружбу с нами, хоть и сама попивала. Помнишь, Машка подтягивала Анжелку все лето по математике и физике, а Соня – по гуманитарным предметам? Все лето бедная Анжелка тратила на это и вылезла! Но Анжелка – это исключение.

– Согласен, это приятное исключение. Тань, мы все носимся по кругу и отрабатываем заложенную в нас программу. Социум втискивает нас в определенные рамки, мы в пределах этих рамок живем и действуем и выйти за них – ни-ни, табу и прочий харам. Так что – да, стать чем-то большим, чем были родители, у наших общих друзей был шанс примерно такой, как у мадагаскарской жабы – хрюкнуть. Их родители пили, рожали детей и пахали в огородах – и они делают то же самое. Но Анжелка – другое дело. Бывает, что ж.

– Дарик, ты урод. – Татьяна засмеялась. – Твой старик думает, что ты просто лентяй, а ты урод.

– Да. А кто это ценит?

– Я ценю. – Татьяна поднялась и подошла к нему. – Я тоже урод. Идем, сделаем нового маленького уродца. Он будет прекрасен, как ангел.

Она помассировала ему плечи, Дариуш посмотрел на нее, запрокинув голову. Ее лицо было совершенным, тело поражало соразмерностью и красотой линий. А она здесь, с ним. Потому что лишь он понимает ее до конца, а это немало.

Да, пожалуй, им удалось выйти за рамки и написать для себя свою собственную социальную программу, но это получилось так странно, что приходится скрываться от окружающих.

2

Соня очень любила свой дом в Привольном.

Когда-то на его месте было несколько кривых сельских улочек с маленькими домиками, их снесли, потому что уж больно ветхие были, строили их вдовы и калеки после войны из чего попало. А когда обжились немного после разрухи, принялись отстраивать село, вот и «оптимизировали» тамошних жителей, выселив их за овраг. Никто из выселенцев был не в претензии – участки нарезали честь честью, с материалами для новой стройки помогли, электричество провели, радио, клуб, и детям в школу ближе.

Оставшуюся же часть земли, убрав утлые постройки, выделили городским под дачи. Так и шла полоска дач с двух сторон реки, там посреди лугов и леса попадались маленькие озера – словно кто-то шутя их круглым инструментом нарезал в самых неожиданных местах. Строго говоря, озерами эти водоемы не являлись, но были похожи, просто маленькие. Вот идешь лесом, а тут – озерцо метров пять, а то и десять-двадцать в диаметре, глубокое, чистое и холодное. Такие участки деревенским были без надобности – только перевод земли, ни огорода не устроишь, ничего. А городским нравилось, вот и поселились там дачники, ученые головы из разных институтов.

Городские носа не задирали. Были среди них и профессора, и врачи, и даже писатели. Приезжали с детьми, покупали у местных молоко, творог и яйца, а случись кому в селе захворать – бегом бежали к профессору Моисееву, и если он был в своем доме, то никогда не отказывал в помощи. Или к профессору Оржеховскому, а потом и к его дочери, Елене Станиславовне, она хоть и была детским врачом, но и «взрослые» болезни лечила успешно. А если возникала надобность у колхозных умельцев в вопросах техники, тоже было к кому обратиться. Профессор Шумилов, например, понимал в кузнечном деле и с техникой обращался свободно, хотя и занимался совершенно другой наукой, каким-то синтезом, даже лаборатория у него была оборудована в Научном городке, где он с женой, Тамарой Кузьминичной, а потом и с сыном, проводили много времени, но они никогда не отказывали в помощи деревенским.

Детвора перезнакомилась между собой, и «дачные» к концу лета ничем не отличались от местных – все загорелые, горластые и шустрые.

А потом дети выросли и приезжали в Привольное со своими чадами, Соня знает, что она – третье поколение дачников Научного городка. Третье поколение держалось особняком, с местными не дружило. Только Анжелка прижилась в их компании, но это благодаря тому, что она чаще бывала с Лизой, умела ее понимать, и Лиза была по-своему привязана к Анжелке.

Их дом построил ее дедушка, профессор Шумилов, он проектировал его вместе с друзьями, сотрудниками института строительных технологий, это звучит как-то сухо, а на деле они были вполне компанейские люди, художники и архитекторы, большие фантазеры, каким был и сам дед. Дом их всегда выделялся, потому что напоминал маленький замок с полукруглыми окнами, башенкой и зубцами. Тогда это было нетипично, и деда пытались заставить перестроить дачу, но он наотрез отказался. Так и стоит их «замок» с тех пор, ничего в нем не изменилось. И Сонина комната в башне прежняя – полукруглая и светлая во второй половине дня.

Вот только, кроме Сони, в этом доме больше никого не осталось.

Она занесла сумки в дом и выглянула в окно. Из него виден луг с маленьким круглым озерцом посредине, дальше река. Год назад за этот участок ей предлагали совершенно бешеные деньги, но ей и в голову никогда не приходило продать дом. В глубине души Соня до сих пор надеялась, что Лиза вернется. Вот так войдет во двор, привычно глядя в никуда, не обращая ни на что внимания, сядет в траву около клумбы и будет, раскачиваясь, смотреть на цветы, на бабочек и стрекоз, на пчел – или просто будет казаться, что она смотрит на все это, а ведь вполне возможно, что она не видит ничего вокруг, или видит, но не так, как все… Но сестра всегда возвращалась домой, и как продать дом, если есть надежда – может, и глупая, что Лиза вернется?!

Рассудком Соня понимала, конечно, что сестра никогда не придет. Со дня ее исчезновения прошло уже почти двадцать лет, и ждать Лизу глупо, но в глубине души Соня все равно ждала. Не потому, что любила сестру – она ее едва знала и никогда не понимала. Но Лиза исчезла, и если никто не видел ее мертвой – тела не нашли, – то, значит, Лиза вполне может быть жива. Или ее похитили инопланетяне. Или она ушла в какое-то другое измерение – в то самое, на которое был настроен ее мозг. Просто раньше она жила там душой, а потом ей и тело удалось туда перетащить. И там она весело смеется, смотрит в глаза окружающим и разговаривает, и все ее понимают.

А здесь никто не понимал, кроме мамы и Анжелки. Да мама тоже, собственно, не понимала, ей это было не надо, она любила Лизу такой, как есть, если можно назвать любовью то болезненное обожание, которое мать обрушивала на Лизу и которое та не могла ни понять, ни оценить, ни почувствовать.

Лиза была старше на два года. Но что было Соне от ее старшинства, если Лиза была – а ее все равно что не было? Тогда немногие знали это слово – аутизм, а Соня знала. Она помнит, как осознала, насколько Лиза отличается от нее самой и от других детей. Пока они были вдвоем, она воспринимала сестру такой, какой та была, и ей казалось, что все живут точно так же. Но когда в четыре года ее отдали в детский сад – маме надо было все больше заниматься с Лизой, – Соня вдруг поняла, что все дети вокруг почти такие же, как она сама, и никто не похож на Лизу. Аутизм, да.

Родители все надеялись вылечить сестру. И Соня, «здоровая кобыла», оказалась как бы лишней – случайный ребенок, рожденный не потому, что нужен, а по настоянию отца и деда. Они все понимали и надеялись, что второй ребенок будет здоров. Так и случилось, но что с того, когда существовала Лиза, требующая всего времени и всего внимания, какое только можно было уделить? Как тут заниматься вторым ребенком, тем более таким патологически здоровым, постоянно шкодящим и задающим бесконечные вопросы? Почему, почему Лиза не задает вопросов, почему она не разговаривает? Но зато Лиза решала уравнения и задачи, а еще много рисовала. Она разговаривала с миром языком цифр, жила в них, сложнейшие головоломки складывались в ее руках сами. Лиза рассказывала о мире языком рисунков, и оказывалось в итоге, что она видит мир совсем не так, как все люди. Она изрисовала альбомы портретами людей, вперемежку со стрекозами и листьями. Эти портреты так и остались на страницах ее альбомов, их никто никогда не видел, потому что они бы многих обидели. Мать ужасно обижалась на то, как Лиза ее рисует. А Лиза все равно рисовала, и с каждым годом сходство портретов с оригиналами все больше пугало, хотя настоящего портретного сходства часто не было, и тем не менее все себя узнавали. Мать точно узнавала. Она отнимала у Лизы ее альбомы и прятала, а сестра рисовала все новые и новые рисунки, которых Соня не видела, потому что даже знать не хотела, что рисует сестра, которая весь мир вмещала в альбом, но никогда не смотрела в глаза и не разговаривала.

Иногда Соне казалось, что если бы мама могла, она достала бы из ее головы мозг и вставила бы в голову Лизе. Потому что у Лизы было все, чем и приблизительно не обладала Соня – гениальность, талант и красота, зато младшая была здорова, и мать ей этого не простила. Соня знала, что мать предпочла бы, чтобы тогда, двадцать лет назад, бесследно исчезла она, «здоровая кобыла», а не Лиза. Иногда Соня и сама не отказалась бы вот так пропасть, но у нее не было другого измерения, кроме того, которое она сама создавала в своих книгах. И лицо сестры часто проглядывало в этих книгах, но оно всегда смеялось. Этого мать ей тоже не простила бы, наверное, если б дожила. Она не разговаривала с Соней с тех пор, как пропала Лиза, до самой своей смерти. Она ни с кем не разговаривала, возненавидев весь мир.

Конечно, Лиза была красавица. С самого рождения – красавица. Светлые волосы, вьющиеся крупными локонами, огромные светлые глаза в обрамлении длинных черных ресниц, удивленные брови, очень темные на белом лице. Маленький точеный носик, пухлые губы, гибкая фигура – Лиза была совершенной настолько, что иногда Соне казалось, что она не может быть ее сестрой. Ведь она сама совсем не такая – красивая, да, но не прекрасная!

Они внешне были похожи, но Соня знала, что рядом с Лизой она смотрится как китайская подделка. И родители, и бабушки только вздыхали – ну да, почти обычная девочка, бывает. Но зато она могла говорить, смеяться, чего-то хотеть, а Лиза либо сидела, раскачиваясь и глядя в одну точку, либо решала какие-то уравнения и задачи, исписывая одну тетрадку за другой, причем считала все в уме, либо рисовала картинки, понять которые никто не мог. А на даче она могла пойти погулять – так это называлось, а вообще она просто бродила где вздумается, в городе так не погуляешь, там машины, которых Лиза словно не видела, там только с мамой или с Соней, а на даче можно и с Анжелкой.

Анжелка была вообще отдельной главой, потому что только она понимала, чего хочет Лиза. Они уходили вместе, возвращаясь когда к обеду, а когда и под вечер. Кто знает, где они бродили и как Анжелка научилась понимать Лизу, тем более что уж Анжелка-то полностью находилась в этом мире, и ее зловредный нрав всем был известен. Но вот поди ж ты – именно она проводила с Лизой много времени, и это ее не тяготило. И Лиза при виде Анжелки немного оживала и становилась больше похожей на человека.

В тот день, когда Лиза пропала, Анжелка была с ней. Она так и не поняла, куда Лиза подевалась, но с тех пор она прочно обосновалась в жизни Сони.

Соня приезжает в этот дом, потому что любит его. Это, возможно, единственное, что она любит. И чем черт не шутит – вдруг инопланетяне возьмут и отпустят Лизу. И она вернется.

* * *

Машина въехала в ворота, охранник на КПП заглянул внутрь и кивнул – проезжайте. Три года назад Афанасьев купил участок в Научном городке, и охранники знали его.

Дом достроили полгода назад, проектировал его сам Матвеев, великий и гениальный, и проект был дорогой. Но он того стоил.

– Пожалуй, это лучшее, что у меня есть. – Афанасьев вышел из машины и остановился, разглядывая дом. – Мам, как ты думаешь?

– Согласна.

Мать, как всегда, прямая и элегантная, улыбаясь, смотрит вокруг, кудри ее, совсем уже седые, треплет ветер – она не красит волосы принципиально и не укладывает их в замысловатые прически, ей это ни к чему. Она все так же оберегает покой сына, хотя ему уже пятьдесят восемь лет.

– Дима, я понимаю, что ты хочешь сделать.

Афанасьев вздохнул. Мать всегда все понимала и никогда не давила на него, но именно сейчас он не хочет ничего обсуждать, потому что сам пока ничего не решил. Дело предстоит очень щекотливое и, можно сказать, опасное: один неверный шаг – и все рухнет, и исправить будет невозможно.

– Мам…

– Я понимаю. – Она погладила его по руке. – Я уверена, что все получится так, как ты задумал.

– Я должен был тебя послушать еще тогда.

– Ну, дети редко слушают родителей. – Мать засмеялась. – Пойдем в дом, посмотришь, что мы здесь сотворили.

Он подал ей руку, и они пошли в холл. Единственная уступка возрасту, которую мать сделала, и то по его настоянию, это туфли. Больше никаких каблуков. Конечно, сломать шейку бедра в этом возрасте – смерти подобно, и мать, такая активная и деятельная, прекрасно осознавала опасность, а потому отказалась от каблуков. У нее был полный шкаф самых разных балеток, некоторые она никогда не надевала, но покупала постоянно: раз уж ей нельзя носить каблуки, туфель должно быть очень много. Афанасьев только посмеивался над этим, но никогда не спорил. Да бога ради, пусть скупит хоть все балетки в мире. Кто-то шубы в ангаре держит, а он построит матери ангар для обуви, долго ли.

Конечно, интерьер был в английском стиле – ситцевые обои, прекрасная мебель, причем антикварная, все выдержано в духе старой доброй Англии.

– Тебе нравится?

– Конечно. – Афанасьев поцеловал руку матери. – Что бы я без тебя делал!

– Балбесничал бы. – Она потрепала его по щеке. – Я надеюсь, что у тебя все получится так, как ты хочешь. Скоро будем обедать, мне пора привести себя в порядок.

– Тогда я тоже пойду к себе, встретимся за столом. Куда подать?

– Я уже распорядилась, обедаем в столовой. – Мать обернулась. – Дина!

Мгновенно около нее появилась невысокая худенькая женщина, словно соткалась из воздуха. Афанасьев скептически относился к этому сравнению, но так никогда и не замечал, откуда появляется вездесущая Дина, тенью следующая за хозяйкой, куда бы та ни пошла. Он знал: пока Дина рядом с матерью, ничего плохого с ней не случится. Дина, казалось, умела все на свете: она могла починить любую одежду в считаные минуты, буквально на ходу. Она умела мерить давление и делать уколы, ставить капельницу и готовить еду, а самое главное – она практически всегда молчала, и за это Дмитрий ценил ее особенно.

– Дина, голубушка, нужно распаковать чемодан. – Мать направилась вверх по лестнице. – Я там привезла белые свечи на камин и фотографии в рамках…

– Уже сделано, не извольте беспокоиться.

Афанасьев ухмыльнулся – Дина явно была родственницей магрибских джиннов, ведь он не заметил ни возни с чемоданами, ни фотографий в рамках, а между тем вот они, стоят на камине, словно там всегда были.

Он поднялся по лестнице в свою спальню. Конечно, при постройке дома он задумал совершенно иной дизайн, но мать все забраковала и переделала по своему вкусу, и в итоге получилось гораздо лучше, чем у него и у дорогого дизайнера.

Этот дом сейчас – ловушка для принцессы, а принцесса настолько своенравная и странная, что может в эту ловушку и не попасть. Но он ждал этого дня, он много лет следил за принцессой и сейчас понимает, что весь его план – ужасная чепуха, ничего у него не выйдет, но что-то передумывать уже поздно, и как теперь быть – неизвестно.

Зазвонил сотовый, Афанасьев взглянул на экран. Это его партнер Бронислав Андриевский, и именно сейчас он вообще не вовремя.

– Что, Бронек?

– Привет, Дима. – Бронислав говорит громко, перекрикивая шум, в котором он находится. – Ну что, ты был прав, скважина рабочая, мы богаты.

Это их старая шутка, они и так были богаты, но когда они только начинали, они все деньги вложили в одну-единственную скважину, и если бы она оказалась пустой или недоступной для бурения, они бы сейчас пили пиво из недопитых кем-то бутылок на ступеньках вокзального сортира. Но скважина оказалась полной, и тогда Бронислав сказал: мы богаты. Так и повелось, всякий раз, открывая новую скважину, он говорил эту фразу, и они вспоминали, какими были двадцать пять лет назад. Молодыми, голодными и самонадеянными. И рисковыми. Был какой-то кураж, которого сейчас нет, со временем пришли опыт и осторожность, а что-то ушло.

– Отлично. – Дмитрий засмеялся. – Ты что звонишь-то, Бронек?

– Присмотри там за Дариушем. – Голос партнера звучал уже не так весело. – Эта девка рядом с ним… не нравится она мне, и никогда не нравилась, вечно подбивает его на разные гадости, а он ведется. Их последняя выходка стоила нам кругленькой суммы, а вся эта затея с балом неспроста, они задумали что-то нехорошее.

– Конечно, присмотрю по мере сил, но ты же знаешь Дариуша. – Афанасьев откровенно недолюбливал наглого сопляка. – Пристроил бы ты его к делу, что ли.

– К какому, например? – Бронислав вздохнул, это был их вечный спор. – Хорошо тебе говорить, у тебя Вадим деловой до невозможности.

Вадим, сын Афанасьева от второй жены, продолжил отцовское дело, и успехи его оказались очень значительными. Дмитрий гордился сыном, небезосновательно считая, что все лучшее в Вадике от него. Он сам вырастил его, считая, что дети – самое важное в жизни любого мужчины.

– Вадим просто учился в нужном заведении. – Афанасьев хотел утешить партнера, да нечем. Дариуш похож на своего отца во всем, кроме деловых качеств. – А Дарик…

– А Дарик непригоден для бизнеса, с людьми ладить не умеет, делом не интересуется, одно хорошо у него получается – пакостить да валять дурака, вот и пусть валяет его до посинения, лишь бы в дерьмо не вляпался. Так что бал пусть балует, денег не жаль, затея самая для молодежи отменная. Главное, чтобы снова в скандал не влип. Дим, я тебя прошу, пойди туда и…

– Хорошо, Бронек, не беспокойся, присмотрю. – Афанасьев досадливо поморщился, у него есть собственное дело, свой план, который он разрабатывал годами, этот план вот прямо сейчас полетел псу под хвост, и ничего нового на ум не приходит. – Да что может случиться, соберутся люди, выпьют, поедят, потанцуют…

– Зная Дариуша и эту его девку, я готов поверить во что угодно. Ладно, дружище, когда закончишь дела, приезжай, поедем в Швецию, порыбачим.

– Обязательно.

Афанасьев бросил телефон на кровать и лег поверх светлого покрывала.

Все его построения и хитрости ничего не стоят, потому что это будет ложь, а лжи здесь уже достаточно.

Что ж, действовать по обстоятельствам иногда бывает лучшим решением.

3

– Привет.

Этот голос ей не знаком. Но, обернувшись, она мгновенно узнала говорившего. Владик Оржеховский, сосед по даче, который был когда-то слишком мал для их компании – в детстве разница в три года кажется огромной, а сейчас это просто молодой симпатичный мужик с голубыми серьезными глазами и светлыми волосами, собранными на затылке в хвост. От него прежнего ничего не осталось, но Соня узнала его моментально. И обрадовалась.

В детстве он был – ну, Владька и Владька, тетя Лена, его мать, иногда просила Соню взять сына с собой на речку, потому что одного его отпускать боялась, а ходить с ним всякий раз было некогда. Соня брала его за руку и вела за собой, Владик послушно шел рядом, счастливый от того, что его приняли в компанию больших, практически совсем взрослых ребят. Соня не тяготилась им – мальчишка был послушным, не выказывал склонности влезать в неприятности, не болтал лишнего, а если они оставались вдвоем, то даже разговаривали о том о сем. Но в твои тринадцать лет десятилетний мальчишка – именно мальчишка, а в тридцать три – парень, который младше тебя на три года. Младше всего на три года. И, конечно, взять его за руку и повести за собой, иногда покровительственно поглядывая на его светлую макушку, уже невозможно, потому что макушка его выше ее собственной сантиметров на двадцать.

В то лето, когда исчезла Лиза, они виделись последний раз. Владьке было десять лет, он не участвовал в общей суматохе, тетя Лена велела ему сидеть дома. А на следующее лето Соня приехала в этот дом одна, без родителей – бабушка и дед тогда были еще живы, и они хотели, чтобы все шло по-прежнему. Они, наверное, по-своему любили Соню, но никогда не пытались это как-то выразить. И когда мать сделала то, что сделала, они позвали Соню на дачу в надежде, что знакомая обстановка и покой вернут внучке ощущение стабильности, но они не стали уделять ей больше внимания, просто предоставили Соню самой себе и сняли запреты и ограничения, которые наложила мать. Этого, впрочем, оказалось достаточно. Выросшая в доме, где интересы обитателей вращались вокруг науки и вокруг Лизы, Соня не тяготилась тем, что дед с бабкой, да и отец тоже, не могли уделять ей хоть сколько-то времени, которое было занято какими-то более важными делами. Но если бы они это сделали, то поняли бы, что исчезновение сестры перечеркнуло напрочь прежнюю жизнь Сони, и все стало по-другому. А потом вдруг оказалось, что Соня сторонится своей прежней шумной ватаги, но никто этого не заметил, кроме Анжелки, которая тенью бродила за Соней, как когда-то за ее сестрой. Но Соня не нуждалась в Анжелке и чаще всего бродила одна, вспоминая каменное молчание матери и ее обвинения, и вечно хмурого отца, который теперь еще больше стал занят, ведь его уже никто не отвлекает посмотреть на то, какие успехи делает Лиза, а у Сони успехов особых не имелось, она даже таблицу умножения освоила с трудом. Зато ей хотелось рассказать о том, что где-то на Дальнем озере живет король эльфов, его замок из мрамора обвили розы… это были миры, которые создавались в Сониной голове, неспособной осилить таблицу умножения, и эти сумеречные миры, запертые в ее голове, никого не интересовали.

Владьку больше не приводили к ним, он стал старше и сам ходил на речку. Иногда тетя Лена заходила по-соседски, и Соне было странно, что она разговаривает с ней – она за год отвыкла от того, что с ней говорят. Но тетя Лена приходила нечасто и смотрела на нее как-то жалостливо-виновато, и Соне было лучше одной. Дед и бабушка занимались своей наукой, писали статьи, вместе создавали какой-то учебник, им было не до Сони – так она думала тогда. Даже когда мать покончила с собой, они горевали отдельно от внучки, если вообще горевали, а до нее, как всегда, никому не было дела. Даже исчезновение Лизы ничего не изменило.

И горечь от этого осталась. Она ушла глубоко, но – осталась. Соня до сих пор не знает, почему они все так с ней поступили. Она всерьез принялась сочинять свои миры, находящиеся здесь же, вокруг озер, эти миры были населены странными существами, с которыми она могла стать свободной и счастливой. Потом новых миров и интересных историй стало так много, что пришлось записывать. И это помогло ей пережить многое – смерть бабушки, и отца, и деда. И глухое раздражение остальной родни, которую она вообще не знала, потому что ни старший сын профессора Шумилова, ни его дочь никогда не занимались наукой, что приравнивалось к предательству. Но если вдуматься, Соня и деда с отцом толком не знала, и бабушка просто – ну, вот была, никаких пирожков и задушевных бесед, вот еще! А родители жили для Лизы, даже когда той не стало. Особенно когда ее не стало.

Все прежние знакомства тоже прекратились – незачем стало дружить. Тем более с соседским пацаном, который ничего не понимал.

И вот сегодня Владька вдруг вынырнул из прошлого – высокий, спортивный и очень симпатичный. Но воспоминание о том, как она таскала его на речку, держа за руку, обесценивало в ее глазах все его очевидные достоинства.

– Привет. – Соня улыбнулась гостю так, словно они расстались вчера. – Заходи.

Он вошел в дом, отметив про себя, что здесь тоже мало что изменилось. Все так же много книг, просто теперь это другие книги, и белоснежная скатерть на круглом столе идеально накрахмалена и отглажена. Видимо, Соня недавно убиралась – полы еще влажные, пахнет чистотой и мятой. Он поискал глазами букет – вот же он, оранжевые бархатцы и веточки мяты в стеклянном кувшине, Соня поставила его на широкий подоконник. Окно открыто, ветер треплет белую гардину. Пастораль.

И только Соня не вписывается в эту пастораль – Соня, которую он помнил голенастой кудрявой девчонкой, очень внимательно следившей за тем, чтобы он не утоп в реке, Соня, которая брала его за руку и таскала за собой, приобщив к их взрослой ватаге, за что ему люто завидовали ровесники, Соня, которая в какой-то момент просто пропала, – вот она. Взрослая, но такая же длинноногая, с такими же кудрявыми светлыми волосами, с глазами, меняющими цвет в зависимости от освещения, от голубого до синего, а иногда зеленоватого – эта Соня та же самая, что и раньше. Просто выросла. Но он и сам тоже вырос.

– Я собиралась что-нибудь приготовить. Будешь завтракать?

– Вот, мать тебе передала.

Она только сейчас заметила в его руках небольшую корзинку.

– Она сама хотела зайти, но ей что-то срочно понадобилось сделать по хозяйству. Тут картошка, мясо и салат – ешь, пока теплое. Мама говорила, что ты питаешься растворимой едой.

– Иногда питаюсь. Спасибо, есть хочу. Ой, и пирожки с малиной, обожаю! Проходи в комнату, не стой, ты чего.

Он снял кроссовки и ступил на влажноватый пол. Снова огляделся – на другом окне горшок с геранью, на подоконнике в веранде еще два таких же. Неужели эти цветы живут здесь, и когда Соня в городе?

– Я с собой их вожу. – Она заметила его взгляд. – В ящик ставлю и привожу, уезжаю – забираю с собой.

– Дома некому поливать?

– Дело не в этом. Можно устроить цветы так, что их не надо поливать, есть способы. Я, когда езжу за границу, ставлю каждый горшок в пластиковый таз с водой, и все дела. Нет, я беру с собой цветы, чтобы дом выглядел живым, понимаешь?

И хотя эта фраза показалась ему странной, он понял. Она такая же, как была. Совсем не изменилась, просто стала больше, и все. Но в этом все дело – она стала больше. Много где.

– Ты точно не хочешь есть?

– Мы с мамой только что позавтракали. А потом она говорит – отнеси Соне еды, знаю я ее, нальет кипятка в порошок, имитирующий суп, и все. Неужели ты это делаешь?!

– Ага. – Соня ухмыльнулась. – К черту манеры, я есть хочу. Посидишь?

– Посижу, торопиться некуда.

Ему и самому было чудно́, что торопиться некуда. Он много лет работал, не позволяя себе никакого отдыха. Из-за этого, возможно, и семья у него не получилась. Но теперь врач сказал: либо вы на пару месяцев уезжаете туда, где работа вас не достанет, либо – добро пожаловать в ад, сдобренный антидепрессантами. И мать практически силком утащила его в Привольное на дачу в Научный городок, запретив брать с собой компьютер и отобрав айфон. Она иногда могла вот так нагнуть его, упирая на тот неоспоримый факт, что она – его мать, и если он ослушается ее, то причинит ей моральные страдания.

Она нечасто пользовалась этим правом вето, но если пользовалась, то причина была весьма основательная. Вот как сейчас. Но Соне этого знать не надо.

– Ты же знаешь насчет бала? – спросил он.

О чем-то надо говорить, а о чем говорить с женщиной, которая ест картошку и мясо?

– Ага. – Соня налила себе сока из пакета с фотографией помидора. – Боже, как вкусно. Я почти не умею готовить, знаешь? Потому просто заливаю кипятком лапшу и прочее. Твоя мама об этом знает. Да, я в курсе насчет затеи Дарика.

– Ты пойдешь?

– Еще не решила. А ты?

– Если ты пойдешь, я тоже пойду.

Она улыбнулась. Давно прошли времена, когда он шел куда-то, держась за ее руку… но, видимо, не совсем прошли.

– У меня есть платье. Хочешь покажу?

– Ешь, потом покажешь.

– Нет, сейчас. Идем, оно в спальне.

Она подскочила и потащила его за руку, как когда-то, но в спальню! Полутемная комната в башенке была обставлена хорошей мебелью, светлые стены украшены репродукциями картин с какими-то цветами, а кровать походила на королевское ложе – с витыми столбиками и пологом из бело-розовой легкой ткани. Он вдруг напрягся – она же в спальню его притащила, но оказалось, что напрягся зря, потому что притащила она его именно ради платья. Оно висело на вешалке, торжественное и величественное, совсем не совместимое с Соней, но невозможно было не согласиться, что это прекрасное платье.

– То-то. – Соня удовлетворенно хмыкнула и вернулась в гостиную доедать завтрак. – Мне оно тоже нравится, а вот затея Дарика – не очень.

– Почему?

– Много лет прошло. – Соня доела мясо и отодвинула тарелку. – Будь другом, достань из холодильника пакет с виноградным соком. Затея интересная, если не учитывать особенностей наших отношений.

– В смысле?

– Владь, ты маленький был, не понимал, да и не видел многого. – Соня вздохнула. – Я же с Дариком и остальными виделась в последний раз, когда мне было четырнадцать лет, а ему шестнадцать, такой возрастной разброс у нас. Я в то лето, что мы все гуляли вместе, была не слишком счастлива. А из Дарика и Таньки-Козявки полезло такое… в общем, были напряги, понимаешь?

– Честно говоря, нет.

Ничего более странного он не слышал. Они казались ему очень взрослыми и идеальными. Дети из Научного городка были внуками профессоров и других научных работников, но вряд ли это являлось причиной того, как они выглядели – Дариуш Андриевский, внук профессора филологии Андриевского, высокий, смуглый, с пронзительными синими глазам и волнистыми черными волосами. Дарик – так они его называли, знал все на свете, был ироничным, все понимающим, а временами веселым и язвительным. Татьяна Филатова, чье лицо сейчас смотрит с обложек модных журналов – супермодель, зарабатывающая сотни тысяч, – внучка профессора химии Огурцовой и дочь двух профессоров биологии, умная, начитанная Танька-Козявка, очень вредная – но как-то по-козявочьи, влюбленная в себя по уши и презирающая всех вокруг. Казалось, она знала о каждом нечто постыдное и щурилась презрительно. Еще была Анжелка – маленькая, хрупкая, шустрая как ящерица, с кожей цвета топленого молока, с искристыми карими глазами, осененными прекрасными ресницами, с тонким любопытным носиком и ярко накрашенными ногтями, Анжелка была пришлой, из местных, но прижилась у них, потому что отличалась яркой красотой совершенно особого свойства и откровенно зловредным нравом, выдержать который могла только Лиза, но лишь оттого, что она ни на что не обращала внимания, живя своей жизнью. И Соня. Все говорили, что Лизе досталась внешность, а Соне здоровье, но это лишь оттого, что Лиза была странная. Соня, белокурая и кудрявая, с глазами, меняющими цвет, как река в летний день, гибкая и длинноногая Соня, иногда улыбчивая и заинтересованно поглядывающая на мир, который переделывала как хотела – в своей голове, но чаще – задумчивая и неразговорчивая, по мнению Влада, была самой красивой из всех. Еще был Илья Миронов, внук знаменитого психиатра, профессора Миронова, всегда задумчивый, даже отрешенный, немного бледный, с коротко стриженными русыми волосами и лицом ангела. Он занимался какой-то зверской зарядкой с поднятием тяжестей, всерьез изучал иностранные языки и понятия не имел, что будет делать в жизни, но уж точно не торчать над книгами, как его дед и отец. И был Мишка, высокий, крепкий, с раскосыми темными глазами и слегка азиатской внешностью – его мать была наполовину китаянка. Мишка любил технику, разбирался в автомобилях и уже умел водить дедовскую «Победу». А о Машке и говорить нечего, сероглазая и смуглая, с пепельными вьющимися волосами и улыбкой Мальвины, она сражала бы наповал, если б вообще обращала на это внимание, но ее внимание было приковано к математике и клумбам, в которых она ковырялась целыми днями, когда не шла гулять с ватагой.

Каждый из них был словно сам по себе. Владу всегда казалось, что вот расходятся они вечером по домам, и если больше никогда в жизни не увидятся, это их не особенно расстроит. Они были каждый на своей волне, и только он был вместе с Соней. Но она далеко не всегда была с ним, даже если шла рядом, держа его за руку. Она словно пребывала где-то внутри себя, глядя на мир удивленными, а иногда настороженными глазами, которые меняли цвет, как хотели.

Но когда эта ватага собиралась вместе, то производила очень сильное впечатление. Они и по отдельности были красивы той красотой, которая заставляет впечатлительных дам восхищенно охать, но когда были вместе, это казалось нереальным. И он так привык восхищаться ими, что и представить себе не мог, что существуют какие-то «напряги». И даже сейчас, после стольких лет, он помнил восхищение, которое испытывал, когда шел в их компании, держась за Сонину руку.

– Ну, разное тогда случилось.

Соня поднялась и принялась собирать посуду. Он смотрел на нее, поражаясь, как много сохранила о ней его память – вот эта родинка на ее левой щеке, небольшая, темная родинка, он помнил ее, как помнил, что у Сони маленькие розовые ушки с блестящими сережками. Она всегда носила сережки, а еще у них с Лизой были одинаковые серебряные медальоны, с той только разницей, что на крышке Сониного был выгравирован ее знак зодиака – Рак, а на крышке медальона Лизы – Овен. Он помнил, как Соня говорила, что Рак – это фигня, вот если бы Весы или Дева, тогда можно было бы сделать красивую картинку, ну или на крайний случай – Скорпион, а Рак – это безобразие какое-то. Но картинка была симпатичная, крышку медальона украшали какие-то цветные камни, и Соня всегда носила его, как и Лиза. Эти медальоны сделал им дед, профессор Шумилов. Он умел делать, кажется, все на свете, даром что профессор.

Вот и сейчас на Соне этот медальон, серебро за столько лет ничуть не потускнело, что удивительно.

– Ничего удивительного. – Соня вдруг засмеялась. – Влад, это платина, а камни – изумруды и бриллианты вообще-то. Насчет серебра – ну это просто версия для печати, так сказать. Мой дедушка фигню не дарил никогда.

Это правда. Профессор Шумилов был человек основательный, и если уж делал подарок, то знал, что он придется по душе и прослужит долго. Но подарки он дарил далеко не всем, не признавая обязаловки в этом вопросе. Он считал, что подарки надо дарить только особенным людям – особенным для него лично. И после его смерти оказалось, что эта дача и его квартира завещаны Соне – именно она оказалась для него особенным человеком. Старший сын профессора и его младшая дочь были обижены и не скрывали этого, но оспорить завещание не представлялось возможным – ведь пришлось бы судиться с девятнадцатилетней племянницей, круглой сиротой, а это выглядело бы некрасиво, тем более что оспаривать было сложно, завещание оказалось грамотно составлено, и адвокат, оглашавший его, это знал. Так и досталось все Соне, хотя она, за год потерявшая отца, а потом и деда, вряд ли считала это удачей.

Все это Влад знал от матери, а сейчас просто вспомнил.

– Я читал твои книги.

Соня вдруг смутилась и покраснела.

– Ну чего ты? Читал. Занимательно, весьма. Эльфы там, феи…

Он и сам понимал, что прозвучало это высокомерно – но ничего не поделаешь, слово не воробей. Хотя Соне как будто и дела нет до его тона, она справилась со смущением, потянувшись за пирожком.

– Сока хочешь?

– Давай.

– Налей себе. – Соня подвинула к нему пустой стакан. – Так что насчет бала, ты пойдешь?

– Интересно было бы всех увидеть.

Влад много раз ловил себя на том, как сильно у него поменялось восприятие мира. Книги, которые он читал в детстве взахлеб, теперь казались ему наивными, как пентиум, фильмы, которые волновали его, сейчас были неинтересны. Многое он видел по-другому, и ему было любопытно, насколько изменится его оценка старых знакомых.

Вот оценка Сони у него осталась прежней – соседская девчонка, внучка профессора Шумилова, вечно хмурого молчаливого человека, который всегда был чем-то занят. Тогда Соня была совсем уже взрослой девочкой, которой доверяли его в походах на речку. Но теперь она не кажется ему такой безусловно взрослой, а ее макушка едва достает ему до подбородка.

А еще у нее появилась весьма впечатляющая грудь. Влад вдруг поймал себя на том, что пялится на ее грудь, обтянутую тесной оранжевой футболкой с изображением кошки, и Соня это видит.

– Жениться вам надо, барин.

Он покраснел и отвел глаза, а Соня откровенно потешалась над ним. Она все такая же смешливая и такая же одинокая – подумалось ему, и он удивленно отметил, что иную Соню он бы, пожалуй, не признал. Она всегда была словно в стороне от всех, даже в компании ровесников – болезнь Лизы наложила отпечаток на отношения в семье и на нее саму, а после исчезновения Лизы, когда ее мать отгородилась от всех стеной отчаянного исступленного молчания, Соня и вовсе замкнулась. Влад помнил, как его мама возмущенно говорила бабушке: эта женщина потеряла одну дочь и сейчас теряет другую. Все знали, что мать перестала замечать Соню, словно та была виновата в исчезновении старшей дочери. И Соня запомнила, как ее оттолкнула семья, и осталась наедине с миром, который перекраивала в своих фантазиях как хотела. Влад это сейчас понял: новые и полусказочные миры, которые создавала она в своих книгах, все это – ее одиночество, ее стена, которой она отгородила себя от всего, что причиняет боль.

Как случилось, что они потеряли друг друга?

– Я развелся на той неделе, куда там мне жениться.

Соня кивнула и понимающе улыбнулась. Влад помнил, что она и в детстве была такая же – спокойная, задумчивая, немного грустная, грустная, пожалуй, больше, чем положено, и всегда готовая смеяться, искать что-то веселое и интересное.

– Вот решил отпуск здесь провести, давно не приезжал.

– А я регулярно езжу, но здесь все стало по-другому – какие-то чужие люди, высоченные заборы, охрана… – Соня вздохнула. – Место стало «модным», прикинь! И эти понаехавшие его для меня испортили, вот и сижу на своем участке – благо хоть твоя мама не продала свой, а то совсем невмоготу стало бы, потому что справа поселился какой-то абсолютно неприемлемый тип, выстроил каменный забор, яхта у него тут – а недавно его приятели вздумали порезвиться на моем участке – причалили, понимаешь, и к озеру. У него-то озера нет, а у меня вон какое, и эти недоумки решили, что им все позволено.

– И что ты сделала?

– Вызвала охрану. – Соня ухмыльнулась. – Теперь здесь есть Устав, ты не в курсе? Есть, и он запрещает такие вторжения категорически. А эти пьяные орки дошли до того, что пытались вломиться в дом. Им это показалось забавным.

– И как же ты?..

– Охранники их повязали и вызвали полицию. Пока этот, из-за забора, приехал, их уже увезли. Он, видите ли, дал ключи от дачи какому-то приятелю, но здесь это не оправдание – ну, ладно, у меня дом ничего не стоит, и брать нечего, а остальные граждане здесь реально дворцов понастроили, так что правила ввели очень жесткие. В общем, сидит он теперь за своим забором и в сторону моей дачи даже смотреть боится, а то не было случая, чтоб не изводил меня – продай да продай. Так что я рада, что вы тоже не продали, не то хоть пропадай среди этих малахольных богатеев.

– Мать не продаст ни за что – она надеется сюда внуков привозить. – Влад снова смутился. – Только не скоро она их дождется, похоже.

Он знал о Соне то, что рассказывала мать, она тоже знала о его жизни из того же источника, а вместе у них разговор не получался. Между ними тенью стояла Лиза, и они не могли с этим ничего поделать. Потому что виделись в последний раз в тот год, когда пропала Лиза, между сегодняшним днем и тем летом прошла целая жизнь, но на деле получилось как в кино: кадр из детства – и вдруг они уже взрослые, знакомые незнакомцы. Такой вот монтаж.

– Так что насчет бала, пойдем? – Влад налил себе еще сока и отпил. – Ну что ты теряешь?

– Не понимаешь ты. – Соня вздохнула. – В то последнее лето очень многое случилось.

– Но платье ты все-таки купила.

– Да, платье купила, но это ничего не значит. – Соня поднялась и выглянула в окно. – Некоторые вещи не забываются. Они… ну, Дарик и Танька-Козявка, они причинили мне тогда очень большое зло. Я не хочу их больше видеть, если вдуматься. Просто если не пойду, они решат, что я боюсь. Или до сих пор дуюсь на них.

– Но ты дуешься, по ходу.

– Нет, это не то. – Соня поморщилась. – Это не просто какая-то детская обида, это…

– Соня, двадцать лет прошло.

– Девятнадцать.

– Округлим. – Влад допил сок и тоже поднялся. – Мы все стали совершенно другими людьми, пора забыть старые обиды. Давай пойдем, ну, пожалуйста!

Он канючил так же, как когда-то в детстве, они оба это вспомнили и рассмеялись, и почувствовали, что неловкость ушла.

– Ладно, пойдем – но от меня ни на шаг!

Эта фраза тоже была из их общего прошлого, только теперь она значила совсем другое. Теперь Соня будет держаться за его руку, и они оба это понимали.

– Расскажешь, что случилось между вами тогда?

– Ни за что. Собственно, Дарик не виноват, я думаю. Это Танька. Вот она – настоящая мерзавка.

– Тем не менее посмотреть любопытно. – Влад взглянул в окно на реку. – Говорят, он построил нечто грандиозное.

– Купил три соседних участка, это больше четырех гектаров земли. – Соня вздохнула. – Помнишь его папашу? Вместо науки он ударился в бизнес и нажил такое несметное количество денег, что подумать страшно. Вот Дарик и построил здесь нечто – не знаю что, но думаю, это впечатляюще.

– Тем более надо посмотреть. – Влад взял со стола корзинку, в которой принес Соне завтрак. – Мать зовет тебя к нам на обед, так что в три часа будь как штык.

– Ладно, приду.

Они расстались уже на совершенно дружеской ноте, и Влад этому отчего-то был рад, хотя если подумать – ну что ему Соня? Но он радовался, что прежние отношения восстановлены. Ему многое нужно восстановить в своей жизни, чтобы она опять стала принадлежать ему самому. И Соня – часть мозаики, часть его жизни, когда он был счастлив. Когда ничто не омрачало его воспоминаний.

Влад остановился. Ему вспомнился сон, и он снова подумал: ведь что-то забылось, что-то важное, что он знал и должен был сказать… кому? И сразу забыл, хотя это было настолько важным, что даже во сне он это понимал.

Что он забыл?

Матери не было видно – она собиралась съездить в город и купить кое-что к обеду, он вошел в дом и достал альбом с фотографиями. У них было много альбомов, за каждый год свой, так было заведено, они стояли на полках, на корешке каждого приклеена бирка с годом, а за обложкой лежит конверт с негативами. Не все фотографии печатались, но пленку, разрезанную на куски, хранили полностью.

Влад достал альбом, пронумерованный годом исчезновения Лизы. Ответ там, он уверен.

И вдруг подумал: в доме Сони не было никаких фотографий. Ни одной вообще. Только картины на стенах ее спальни, но на них цветы.

Открыв альбом, Влад начал рассматривать фотографии, аккуратно вклеенные в хронологическом порядке. Вот он с матерью на скамейке у дома. Влад помнит, что снимал их дедушка, и у него все время что-то не получалось, а потом наконец получилось, и он с облегчением вскочил и убежал, его ждали приятели. А вот они вместе с соседями – в беседке накрыт стол, профессор Шумилов и его жена, Тамара Кузьминична, что-то обсуждают, бабушка заинтересованно их слушает, профессор и его жена находились в процессе постоянного диалога – они вместе работали над одной темой, и оба были людьми очень увлеченными. А вот Соня – сидит рядом с ним, но смотрит через стол на смуглого парнишку.

Да это же Дарик!

Влад снова вгляделся в фотографию. Вот он сам, сидит рядом с Соней, вот его мама, пьет чай и что-то говорит Сониной матери, вот Лиза, как всегда, отрешенная, замкнутая, словно запертая в тюрьме своего сознания. Она всегда была рядом с матерью, тут ничего удивительного. Вот отец Сони и Лизы, молчит и смотрит в никуда, и еще какой-то человек, незнакомый. Но остальные-то знакомы, он сам был там, так почему же он не помнит этого дня совершенно? Это не их беседка, и у Сони на участке тогда такой не было, он это помнит очень хорошо. И откуда здесь взялся Дарик? Профессор Андриевский к тому времени уже умер, а родителей Дарика обитатели Научного городка не жаловали, как же он оказался в их компании, если учесть, что больше никого из детей здесь нет? И почему он, Влад, не помнит тот день?

Влад перелистнул страницу – вот еще фотографии того дня. Соня с ломтем арбуза в руках, сок течет по запястьям, она улыбается, глядя куда-то поверх фотографа. Вот снова профессор Шумилов с женой, и его мать рядом с ними – о чем-то спорят. Вот он сам вместе с Дариком и Соней на качелях. Нет, он не помнит этого дня совсем. И качелей этих не помнит, таких не было ни у него, ни у Сони. Значит, собирались у кого-то из соседей. Но когда, по какому поводу и каким боком туда попал Дарик, он не знает. Нужно у Сони спросить, она, возможно, помнит.

А вот Лиза. Влад рассматривает ее и ловит себя на мысли, что более прекрасного лица он, пожалуй, не видел. Зря Танька-Козявка так кичилась своими бровями вразлет и карими глазами с золотистыми точками, потому что Лиза была красивее ее в сто раз. Что-то было в ее лице, в ее фигуре, движениях… какое-то сияние, что ли, которого она и сама не осознавала, как не осознавала ничего на свете, кроме формул и цифр, и странных картин, которые рождались в ее голове, и она их рисовала всегда, когда не выстраивала колонки цифр.

А вот еще человек – Влад не знает, кто это, но лицо мужчины ему отчего-то кажется знакомым. Нет, не сохранила его память тот день, он канул в Лету, и только эти фотографии свидетельствуют о том, что день этот был. Это вдвойне странно, потому что он многое помнит из самого раннего детства и позже тоже – вот ведь запомнил Сонину родинку на щеке и ее маленькие розовые ушки, и их разговоры тоже помнит. А этот день выпал из памяти.

Взяв альбом, он направился к Соне. Утром, когда мать попросила его отнести завтрак, он шел к ней с ощущением крайней неловкости, а сейчас запросто протиснулся в старую дыру в заборе, увитом диким виноградом, и направился прямо в дом.

– Соня!

В доме ее не оказалось, и Влад пошел по дорожке, едва заметной в траве. Наверное, она либо у озера, либо на берегу реки. Так и есть – у озера старая беседка, а в беседке расположилась Соня с ноутбуком. Что-то она пишет, и Влад понимает: это очередная книга, полная эльфов и прочих сказочных жителей. И мешать ей не стоит, но нетерпение слишком велико.

– Соня!

– Ну чего орешь-то? Я и первый раз отлично слышала. – Соня повернула к нему голову. – Что это у тебя?

– Фотографии. – Влад вошел в беседку и положил на стол альбом. – Я тут разбирал снимки, и вот смотри, что нашел. Самое смешное, что я не могу вспомнить, когда это снимали.

Соня посмотрела на фотографии, и ее лицо окаменело.

– Соня?

– Это поминки на даче у Дариуша, год со дня смерти его дедушки. Его родители созвали соседей, и мы пришли. Вернее, я пришла, Лизу привели, а тебя мама притащила, потому что боялась, что ты пойдешь на речку с пацанами и там утонешь.

– Ага, она всегда отчего-то этого боялась. Но я того дня вообще не помню, как отшибло.

– Зато я помню. – Соня вздохнула. – В тот день исчезла Лиза.

4

Дом сиял огнями, а в необъятном парке мерцали фонарики. Дорожки, вымощенные мозаичной плиткой, терялись в полумраке, вдоль них развесили грозди фонариков, которые освещали все вокруг и вели к полянкам с клумбами и скамейками, иногда можно было выйти к причудливой беседке – всякий раз другой. Звуки живого оркестра, доносящиеся из дома, соревновались со стрекотом сверчков.

Ноги горели от боли. Соня спряталась на балконе и застыла как статуя, потому что любое движение вызывало новый приступ боли, терзающей ее ступни. Проклятые туфли на каблуках превратили первый в Сониной жизни бал в кошмар. Сейчас ей хотелось, сняв туфли и подобрав юбку, влезть в фонтан, чтобы вода утолила пульсирующую боль в ногах. А ведь туфли по размеру, но каблуки превратили их в орудие пытки.

– Прекрасно выглядишь.

Танька-Козявка, одетая в простое черное платье, облегающее ее совершенное тело как вторая кожа, приветливо смотрит на Соню.

– Да? Ну с тобой-то мне не сравниться. – Соня рассматривает Танькино лицо как некий экспонат. – Видела тебя в журналах. Но вживую ты лучше.

Танька рассмеялась и обняла ее.

– Я очень рада тебя видеть. Вообще всех наших.

– Я тоже. Столько лет прошло. – Соня украдкой покосилась на Влада, застрявшего с Мишкой и Ильей. – Прекрасный праздник.

– Да, отличный. – Танька снова улыбнулась. – Дарик мастер устраивать торжества, в этом деле ему равных нет. Анжелка не пришла, правда. Не знаешь, почему?

– Понятия не имею. Я тоже не собиралась, но Влад канючил, и вот я здесь.

– Да ладно, Соня. Не может быть, что ты еще сердишься.

Танька наблюдает за ней из-под покаянно опущенных ресниц, но Соня и сама умеет играть в такие игры, поэтому улыбается – нет, конечно, она не сердится, но и не забыла.

– Просто времени в обрез, у меня сроки по контракту очень жесткие.

– Ах да. – Танька кивает. – Конечно. Я видела твои книги в магазинах, все никак не соберусь купить и почитать.

– Не думаю, что тебе они понравятся. – Соня оглянулась на Влада, но он о чем-то болтал с парнями, и помощи оттуда ждать не приходится. – А кто все эти люди?

– Друзья Дариуша и мои. – Татьяна тонко улыбнулась. – Сегодня полнолуние, лето… и пусть я не Маргарита, но бал у нас будет.

– Красиво все устроили. – Соня ловит на себе взгляд пожилого мужчины, и взгляд его немного более пристальный, чем позволяют приличия. – А кто этот человек, вон там?

– Да ну тебя, нельзя же настолько уходить в иные миры, Соня. – Танька смеется. – Это партнер отца нашего Дарика, совладелец его нефтяной компании в Норвегии Дмитрий Афанасьев. У папаши Дарика норвежское гражданство, знаешь? Там у него скважины и платформы, дядька этот – бывший замминистра энергетики, потом они с отцом Дариуша сделали свой маленький гешефт. И сегодня он приехал на наш праздник, ему нужно развеяться после очередного развода.

– Да что ж такое, все разводятся… Тань, да ему лет шестьдесят, поди. Что ж ему с женой-то не жилось? Кому он теперь, старый пень, нужен?

Татьяна засмеялась, запрокинув голову. Она умеет так смеяться – серебристым холодным смехом, ненастоящим и злым, который только напоминает смех.

– Соня, ну что ты, как дитя, ей-богу. Да с такими деньгами, как у него, он нужен всем. Ты представить не можешь размер его состояния.

– Да ну. – Соня нахмурилась. – Это не он нужен пресловутым «всем», а его деньги. А это не совсем одно и то же.

– Ты все такая же наивная. – Танька вздохнула. – Иногда я тебе завидую. Ладно, веселись, еще увидимся. Рада, что ты пришла. Что ж ты здесь стоишь? Идем в зал, там музыка и все наши.

– Ты иди, я позже приду. Я не очень люблю толпу, мне надо привыкнуть.

– Как всегда. Ты все такая же чудна́я, Соня.

Танька упорхнула, а Соня вздохнула – ей хотелось домой. Идея прийти сюда, на этот блистательный праздник, уже не казалась ей удачной, она явно не создана для таких грандиозных мероприятий. А для чего она создана? Но вот для чего она точно не создана – так это для высоких каблуков, которые она сдуру напялила на свои ноги тридцать девятого с хвостиком размера. И теперь вынуждена стоять здесь и смотреть в зал, где куча незнакомцев с бокалами – и все сплетается в какофонию звуков, невесть откуда взявшийся запах сигар, и над всем этим – небо со знакомыми созвездиями. И совсем рядом за каменным забором – привычная дорога, и за полоской кленовой рощи – старый дом с запахом беленых стен, застекленной верандой и огромной акацией у задней стены. Она, собственно, так и собиралась – просто посмотреть со стороны, но одно дело, когда ты сама этого хочешь, и другое – когда тебя на мраморный балкон с фонтанчиком загоняет необходимость стоять столбом, потому что каждая нога, закованная в испанский сапожок, замаскированный под модельные туфли, болит безбожно, и вместе они объявили долгосрочную забастовку, отказываясь служить по своему прямому назначению. Одна радость, что ноги всего две, а если бы восемь? Или сорок?! Соня вздохнула – один хрен, и две болят, как сорок.

Она зябко поежилась. Вечерняя прохлада усиливалась близостью воды – рядом журчит фонтан, и от этого тоже холодно. Уйти она не может – разве что сбросит туфли, но тогда платье станет слишком длинным. И все бы ничего, но выход только через зал, наполненный нарядно одетыми людьми. Соня даже представить себе не может, как она босиком прошлепает мимо них, подобрав юбки. Пат.

– Вы не пьете и не веселитесь.

Соня обернулась. Рядом стоит пожилой мужик со скважинами и платформами в карманах. Тяжелое лицо, глубокие складки около носа, густые брови и седые, пышные волосы. Соня мысленно прикинула – если ему шестьдесят, то он ровесник ее отца, если бы тот дожил до этого возраста, а не умер от инфаркта в сорок пять лет, оставив ее круглой сиротой.

– Нет, не пью. – Соне кажется, что она где-то видела этого человека, но где? – Разве что сок, но только если хочу пить.

– На таких мероприятиях, Софья Николаевна, принято делать вид, что вы пьете.

– Вот еще, таскаться с бокалом. А вы откуда…

– Спросил ваше имя у милейшей Танечки, нашей хозяйки.

Ага, значит, Танька здесь и вправду хозяйка бала, как Маргарита у Воланда? Следовательно, она спит с Дариком. То-то она так по-царски ее приветствовала – спасибо, что пришла! Рада видеть!

Вот ведь сука.

Соня понимает, что ей лучше сейчас просто уйти, никто и не заметит, но Влада не видно, и черт бы с ними, с гостями, ну шокирует она их своим выходом, переживут. Но топать три километра в бальном платье и босиком по пыльной дороге – удовольствие так себе.

И Танька поймет, что она, Соня, сбежала.

– Может, потанцуем, Софья Николаевна?

– Я на этих гадских каблуках едва стою, какое там – потанцуем. – Соня от раздражения даже засопела. – Идиотство какое-то. Юбка длинная – я хотела ее подрезать, а мне портниха говорит: ну что вы, эта юбка сшита в расчете на туфли с высокими каблуками. И я, вместо того чтобы сказать ей: делай молча, что велят, повелась на эту лажу, и вот, извольте видеть – гадские каблуки превратили меня в соляной столб. Я сюда едва доковыляла, куда уж мне танцевать, да и не мастерица я плясать.

Он смеется. Но смеется не обидно, а словно услышал нечто очень забавное.

– Софья Николаевна, вы чудо.

– Ага, это вроде – ну ты и дура, да? Только вежливо, надо запомнить. – Соня фыркнула. – Ладно, пожалуй, я уже превратилась в тыкву, так что сниму-ка эти орудия пытки и пошлепаю домой.

– Ни в коем случае, Софья Николаевна. – Седой достал откуда-то телефон. – Через полчаса проблема будет решена, я вам это обещаю. Позвольте взглянуть на вашу ножку, не сочтите за дерзость. А в тыкву превратилась карета, Золушка же осталась прекрасной даже в стареньком платьице. Вы постойте здесь еще буквально минут пятнадцать. Или посидите в кресле, я вам сейчас фруктов принесу. А потом мы обязательно потанцуем.

– Ага, потанцуем. – Соня доковыляла до кресла и вздохнула. – Все, танцевать я буду здесь.

Она сбросила туфли, которые превратили ее ноги в два бесполезных отростка, пульсирующих болью. Она совершенно не могла ходить ни на каких, даже самых небольших каблуках, и ведь знала это, но все равно напялила, и пожалела о своем решении буквально через десять минут, поднявшись по лестнице и пройдя через зал, но исправить ничего уже было нельзя. И теперь она сидит на балконе, мерзнет – а весь бал там, в зале, и она вынуждена смотреть на него и понимать, что деться ей отсюда совершенно некуда.

Она вздохнула и взяла из вазочки клубнику. Ягода оказалась крупной, с твердыми косточками – и совершенно безвкусной. Соня достала из сумочки телефон, намереваясь позвонить Владу, но на балкон вошла запыхавшаяся пожилая женщина с картонной коробкой в руках.

– Давайте пройдем туда, за кадушки. – Она открыла коробку и достала оттуда иголку с ниткой. – Встаньте ровненько, я посмотрю, что тут можно сделать.

Соня молча повиновалась. Женщина встала на колени и принялась орудовать иглой.

– Я просто немного подберу, видно ничего не будет, вышивка по краю не пострадает.

– Да, спасибо.

– Это бывает, знаете, я и сама никогда не могла на этих ходулях передвигаться. А вам с непривычки, конечно… Сейчас, повернитесь немного.

Соня поворачивается, и женщина сноровисто орудует своей иглой.

– Сейчас мы все исправим, а туфельки уже едут, не извольте беспокоиться.

– Откуда едут?

– Не знаю, но если Дмитрий Владимирович пообещал, значит, так оно и есть, а он велел вам передать, что туфли едут. Повернитесь еще немного, я уже заканчиваю.

Соня чувствует, как утихает боль в ногах – каменный пол балкона холодный, и распухшие ступни возвращаются в нормальное состояние. На балкон входит парнишка, в руках у него что-то, накрытое салфеткой.

– Чтобы внимания не привлекать. – Он снимает салфетку и ставит на пол четыре обувные коробки. – Давайте мерить туфли. Дина, вы закончили?

– Минутку… все, порядок. Хорошего вам вечера, Софья Николаевна.

Крышки с коробок сняты, и Соня по очереди меряет туфли-балетки. Две пары синих и две пары черных, лакированные, украшенные стразами, они нравятся ей все, но выбирает она одни – в них уставшие ноги чувствуют себя как дома.

– Веселитесь, мадам. – Парнишка собирает коробки. – Остальные вам доставят завтра вместе с вашими туфельками, я их заберу.

– Выбросьте эту дрянь в канаву!

– Вы удивитесь, сколько женщин на свете не могут ходить на каблуках, но продолжают это делать, калеча свои ноги. Вы поступаете с собой очень умно и гуманно, потому у вас нет и никогда не будет такой неприятной болезни, как подагра. Счастливо оставаться, рад был помочь.

Соня ощущает себя так, словно ее пытали долго и изощренно, и вдруг каким-то волшебным образом пытки прекратились и раны зажили.

– Никогда больше, провалиться мне на этом месте, если я еще хоть раз…

– Я вижу, вы в порядке.

Афанасьев смотрит на Соню с необидной иронией.

– Абсолютно в порядке, спасибо вам большое! – Соня притопнула новыми туфлями. – Будто так и было! Послушайте, как вам удалось все это обтяпать столь ловко?

– Секрет. – Афанасьев подал ей руку. – Окажете мне честь, Софья Николаевна? Будьте сегодня вечером моей дамой.

– Это что значит?

– Ничего, кроме того, что я буду весь вечер предлагать вам выпить и оказывать знаки внимания. Ничего такого, что нарушило бы приличия, хотя ревновать, я думаю, никто не станет… Или я неправильно истолковал роль молодого человека, с которым вы приехали?

– Да нет, правильно. Мы с ним просто давние приятели.

– Возраст отнимает у нас свежесть и красоту, но дает нам опыт, от которого, как правило, уже нет никакого толку, воспользоваться им не представляется случая. – Афанасьев улыбнулся. – Вам никто не говорил, что вы – сногсшибательная красотка?

– Нет.

– Ну, так это завистники и злопыхатели. Идемте, Софья Николаевна, там и правда чудесный праздник. Дариуш умеет устраивать такие шоу. К сожалению, это все его таланты.

– Но это очень полезный талант. – Соня приняла протянутую руку. – Вот я, например, могла бы разве что Хеллоуин какой-нибудь организовать, потому что ничего не смыслю в праздниках и представить себе не могу такие затеи, у меня голова по-другому устроена. А вот Дарик умеет, как видите, и это отлично.

Где, ну вот где она видела этого мужика? А ведь где-то видела, и совсем недавно.

– Наверное, вы правы. Шампанского?

– Если оно сладкое, и совсем чуть-чуть, я за рулем. – Соня чувствует, как ее ноги снова обретают легкость, и это блаженное ощущение настраивает ее на веселый лад. – А лучше просто сока.

– Сонька!

Это Машка – единственная, кто продолжил династию ученых среди поколения дачников Научного городка. Машка мало изменилась, но изменилась, конечно. Голос ее стал хрипловатым, а значительная грудь возвышается над тонкой талией – она совершенно не похожа на математического сухаря, и это говорит в ее пользу.

– Шикарно выглядишь. – Соня рассматривает Машку, трогает ее плечо, щеку, словно не верит, что это она. – Отлично выглядишь!

– Ты тоже, тихоня, превратилась в красотку. Боже, как я рада всех вас видеть! Пойду с Дариком и Танькой поздороваюсь, увидимся!

Она упорхнула, а Соня вздохнула – Дарика она видела всего минуту, когда он встречал гостей на лестнице. Дарик… ну, как Дарик. Все такой же, только вырос, а это уже совсем другое дело.

– Сладкое шампанское, Софья Николаевна.

Она понимает, что Афанасьев только что буквально спас ее, и берет из его рук бокал, но праздник для нее окончен. И теперь она готова топать по пыльной дороге три километра, не так это далеко. Но сейчас уйти будет глупо и слишком заметно.

– Хотите, покажу вам дом?

– Конечно. – Соня вежливо улыбнулась. – Жаль, что мы приехали вечером, я бы все здесь рассмотрела.

– Думаю, Дариуш будет не против, если вы навестите его в ближайшие дни, он вам с удовольствием покажет и дом, и парк, здесь есть на что посмотреть.

– А у вас тоже здесь дом?

– Да. – Афанасьев рассмеялся. – Это место сделал модным именно я.

– Ах, так это вы таскали мои плюшки?!

Афанасьев вытаращился на Соню, решив, видимо, что она спятила.

– Здесь было отличное тихое место, и вдруг в какой-то момент появились все эти люди, принялись возводить свои дворцы, скупая у старожилов участки. И ко мне приходили, до сих пор иногда досаждают предложениями насчет продажи! И яхты эти, будь они неладны! И…

Афанасьев хохочет, а Соня злится.

– Ничего смешного не вижу. Я теперь вообще не выхожу за пределы своего участка. Все эти заборы, охранники…

– Ну, тут ничего не поделаешь, место уж больно хорошее. – Афанасьев с улыбкой смотрит на распалившуюся Соню. – Конечно, понаехавшие многое здесь изменили, но зато вы теперь точно знаете, что в ваше отсутствие в дом никто не проберется.

– А там нечего брать, даже если кто-то вздумает пробраться. Хорошее шампанское, кстати.

– Конечно. – Афанасьев взял у нее из рук пустой бокал. – Хотите, я вам завтра покажу свой дом? У меня бассейн и оранжерея есть.

– Бассейном меня не удивишь, на моем участке есть озеро. А что в оранжерее?

– Вот приходите ко мне и увидите.

– А кот у вас есть?

– Кот? – Афанасьев озадаченно посмотрел на Соню. – Нет, кота нету, но есть озеро с рыбками. Передняя его стенка стеклянная.

– Это как?

– Приходите – увидите. Я вам завтра позвоню, можно? И если у вас будет время для визита, пришлю за вами машину.

– Ладно. – Соня почесала кончик носа. – Я здесь планирую побыть с недельку, так что время выберу, жутко вы меня своими рыбками заинтересовали. Жаль, что нет кота…

– А у вас есть?

– Был. – Соня вздохнула. – Он умер три года назад… и больше я ни-ни. Такого нет и уже не будет, он один такой был, и другого мне не надо, я другого так любить все равно не смогу, а это нечестно по отношению к коту. Вот и приходится с чужими котами дружбу водить при случае.

Афанасьев прислушался и выудил из кармана гудящий телефон.

– Прошу прощения.

Он отошел, пытаясь услышать, что ему говорит звонивший, Соня осталась одна. Публика, подогретая алкоголем, заметно повеселела. Соня поискала глазами Владьку – ну, так и есть, в соседней комнате пиво и бильярд, и он с Илюхой и Мишкой там. Он повернул голову и увидел Соню, помахал ей рукой – мол, помню о тебе, маякни, если что понадобится. Портить Владьке веселье она не собиралась.

– Вот, это вам.

Официант сунул Соне в руку клочок бумаги. Она развернула его, и сердце ее бешено застучало – записка была от Дарика.

5

Ночь, пробравшаяся в парк осторожно, как кот на кухню, уже вовсю хозяйничала между деревьями и живыми изгородями, но парк от этого стал еще прекраснее. Соня прошла по дорожке в самый его конец, миновав фонтан, посреди которого сидела Русалочка, свернула на боковую дорожку и, пройдя по белым плитам, обозначившим дорогу на поляну, по которой то тут, то там были разбросаны не то скамейки, не то просто камни, она оказалась перед беседкой, отчего-то напомнившей ей старинный склеп – такие же белые мраморные стены, и две фигуры ангелов у входа. Соня поднялась по ступенькам и вошла в беседку. Внутри та еще больше напоминала склеп – узкие окна, каменные скамейки, продолговатый каменный не то стол, не то алтарь в центре. Соня подняла повыше фонарик – нет, не понять, что написано и нарисовано на стенах, но то, что эта беседка – результат просмотра какого-то фильма ужасов, уже понятно: в глубине стоит белый каменный саркофаг самого что ни на есть зловещего вида, а то, что показалось ей столом, все-таки, наверное, алтарь – с чашей из какого-то блестящего металла… нет, тут несколько этих чаш. И бутылка вина.

Соня совсем уже собралась уйти – очень неуютно оказаться в склепе, особенно ночью, даже если это ненастоящий склеп, а просто плод странной фантазии хозяина имения. Она подошла к выходу, освещая себе дорогу фонариком, снятым с куста у дорожки – внутри светилось какое-то вещество в стеклянной капсуле. Абсолютно неопасный фонарик с точки зрения пожарного, но сейчас он подвел Соню – вещество светиться перестало. Ну, почти перестало, и Соня ощутила себя так, словно во тьме лишилась единственного попутчика.

Ступив на мраморный порог, она выглянула наружу. Это оказалось плохой идеей – сзади склеп, впереди – лужайка. И не просто лужайка. То, что Соня приняла за небольшие скамейки, оказалось бутафорским, но тем не менее кладбищем – с выстроенными в определенном порядке надгробиями. Или просто камнями, которые в свете луны казались ей надгробиями… да нет же, это точно могильные памятники, вот и фигурка плачущего ангела, и кельтский крест из серого камня. Соня в ужасе прижалась к холодной стене склепа – позади во мраке притаился саркофаг, в котором… конечно же, ничего нет… но вдруг есть? А за дверью склепа погост.

Соня боялась кладбищ. Когда-то давно они все вместе забрели на дальнее погребенье. Накануне они посмотрели у Дарика страшный фильм «Возвращение живых мертвецов», и Соня помнит, как все эти иностранные покойники лезли из своих могил, блуждали в ядовитом тумане, который и вызвал их к этой противоестественной жизни. Они бродили среди могил, сквозь ночь и туман пробираясь к выходу, одетые в парадные одежды, истлевшие, испачканные в земле, но все равно выглядящие очень иностранно, ведь те покойники, которых приходилось видеть Соне, даже при жизни не носили таких нарядов.

Она вспоминала вчерашнее кино, и вдруг в какой-то момент ей показалось, что один из памятников качнулся. Она не помнит, что было дальше. Она бежала так, как не бегала никогда в жизни, сердце колотилось в горле, откуда исторгался дикий крик, прервать который она была не в состоянии.

Дома бабушка отливала ее водой, ночью Соня не могла уснуть, а когда уснула, ей приснилось кладбище, на могилах стояли небольшие фонарики, и все это было знакомое и незнакомое одновременно. Соня проснулась в ужасе и в холодном поту, а бабушка, вздыхая, накинула платье и тайком от деда побежала к бабке Агафье Бутейке, которая жила сразу за оврагом. И старая Бутейка долго что-то шептала над Сониной головой и поила ее каким-то отваром, от которого кружилась голова и бросало в сон – крепкий, без сновидений. Больше Соне кладбище не снилось, страх ушел, спрятался, но не исчез, потому что кладбищ она по-прежнему боялась. Она, конечно, знала, что никакие покойники не полезут из могил, и потом, через годы, осмелилась посмотреть тот жуткий фильм, оказавшийся смешным и нелепым, а среди покойников был только один по-настоящему кошмарный персонаж – мертвый мальчик-плохиш, из-за которого, собственно, вся каша и заварилась. Но в целом фильм оказался нестрашным, и Соня удивилась, как она могла так сильно испугаться столь примитивного кино, но и только. Но на кладбищах одна никогда не бывала. Страх не ушел, он притаился где-то внутри ее головы, и это был страх иррациональный, непонятный и самой Соне, признаться в нем она не хотела, потому что объяснить, чего, собственно, боится, не могла.

И вот сейчас, стоя на пороге склепа, невесть как попавшего в этот праздничный парк, Соня снова ощутила ужас, который гнал ее когда-то с сельского погоста. Но он был другим – памятники из ракушечника, реже – из гранита, или кресты, чаще сваренные из труб и выкрашенные серебрянкой, и старые, из потемневшего дерева, а старая его часть представляла собой разбросанные безымянные холмики, под которыми покоились те, о ком не сохранилось даже отблесков памяти.

Здесь, в свете полной луны, Соня поняла, что ее старый ужас вернулся и принялся хозяйничать в ее голове. И надгробия точь-в-точь как в том старом фильме, и кельтский крест из серого камня, отбрасывающий зловещую тень, и фигура плачущего ангела. И сверчки, перекрикивающие все звуки, только не стук ее сердца. Ноги ее словно приросли к земле, туман клубился, закрывая могилы. Откуда он взялся, этот туман? Он такой же желтоватый, как в том фильме. А вдали виден дом, освещенный огнями, там люди, там свет и тепло, пройти надо всего ничего, вон видна дорожка, вдоль которой висят странные светящиеся штуки в виде фонариков. Двадцать шагов. Но их не пройти. Никак.

Соня вспомнила дом, из которого она вышла, чтобы приехать на этот невероятный бал. Она чувствовала себя Золушкой, надев платье, купленное к этому дню и так нелепо смотревшееся среди старенькой мебели и стен гостиной со старыми обоями. Но мероприятие было запланировано, и Соне ужасно хотелось прийти. И все было бы почти хорошо, если бы ей не передали записку, где Дарик написал, что ему очень надо с ней, Соней, поговорить. В дальнем конце парка, за фонтаном с Русалочкой в белой беседке.

И она пошла, стараясь не бежать, потому что чувствовала, что ей снова тринадцать лет, и Дарик сейчас, взглянув в ее глаза близко-близко, скажет: Сонь, у тебя глаза красивые. И… Что значит это «и», Соня не знала, просто не придумала – или знала слишком хорошо… Ей не тринадцать, слава всем богам, а тридцать три, и сейчас она уже совершенно точно знает, что глаза у нее и правда красивые. Вот только зачем Дарику понадобилось с ней говорить, да еще в дальнем конце парка, если в доме полно комнат, а главное – о чем им говорить после стольких лет, она не подумала. Или подумала? Видимо, да, потому что пошла.

И вот белая беседка, оказавшаяся склепом, мирно стоявшая посреди невесть откуда взявшегося кладбища. Желтоватый туман стелется по земле, закрывая могилы, поднимаясь к ступенькам склепа, и дорожки уже не видно, сейчас туман переползет через порог, и тогда… Что тогда? Соня не знает. Она попала во власть страха, который вырвался на свободу из закоулков ее души, загнанный туда очень давно бабкой Бутейкой. Соня вдруг вспомнила запах трав, которые заваривала бабка, растопив камин осиновыми поленьями – плакун-трава, любисток и полынь. И вкус отвара, горький и приносящий неожиданный покой.

Соня переступила порог, нащупав ногой ступеньку, осторожно спустилась на землю и побрела сквозь клубы тумана. В какой-то момент, находясь почти у цели, она больно ударилась ногой о камень, споткнулась и упала, оказавшись лицом к лицу с надписью на надгробии, высеченной и выкрашенной в черный цвет – Илья Миронов. Соня попыталась встать, но страх, сковавший ее, оказался сильнее. Илья Миронов, как это? Илья, их друг и неизменный участник всех затей, жив-здоров, Соня сегодня видела его вместе с Владькой в бильярдной. Ни года рождения, ни…

– Где она? Куда делась?

Соня вздрогнула, и страх отступил. Это был живой голос, нетерпеливый, хоть и приглушенный.

– Не знаю, только что вроде бы здесь была… или мне показалось?

Второй голос озадаченный, но тоже абсолютно человеческий.

И, кажется, знакомый.

Соня осторожно подползла к кустам и затаилась.

– Да выключи ты этот туман, видишь, нет ее.

– Только что была. Темно, надо было раньше. Вот черт… дай, я сама. Ладно, шутка не удалась, идем.

– Погоди, я загляну в склеп, вдруг она там.

– Ну и пусть сидит, тебе-то что.

Из-за кустов показалась фигура в смокинге. Соня видит Дарика и сжимается. Она узнала его голос, как узнала и второй. Дарик и Козявка зачем-то заманили ее сюда. То, что это был их сговор, уже понятно: записка от Дарика, и ее собственный торопливый бег по дорожкам парка, потом фонтан с Русалочкой, а когда она увидела белую крышу беседки, оказавшейся вовсе не беседкой, то стремглав ринулась туда. Если бы она так не торопилась, то рассмотрела бы и склеп, и кладбище. Но она не рассмотрела…

Они знали.

Соня вдруг поняла, что значит вся эта история. И Дарик, и Козявка были уверены, что она придет и будет торопиться настолько, что не рассмотрит окружающий реквизит, а потом, не найдя никого в склепе, заметит особенности ландшафтного дизайна на обратном пути. Осталось только пустить искусственный туман и посмотреть, как она с визгом побежит, не разбирая дороги. Они отлично знали, что она боится кладбищ. Может, этот бутафорский погост и был построен в расчете на сегодняшний вечер, чтобы она, Соня, стала гвоздем программы. Прошло двадцать лет, а они по-прежнему веселятся за ее счет. Так, словно им в жизни больше не над чем смеяться. Они и пригласили ее только для того, чтобы подшутить над ней, а иначе она бы никогда не получила приглашения в этот дворец – а может, и никого из прежней компании не позвали бы.

Но почему? Прошло столько времени, а им все равно хочется сыграть с ней злую шутку настолько, что они устроили всю эту показуху. Они ждали, когда она вбежит в склеп, поймет, куда попала, и разглядит кладбище, когда из него выскочит. Туман довершит дело, она побежит, крича, не разбирая дороги, падая и поднимаясь, и ворвется в зал, полный нарядных людей – грязная, запыхавшаяся, с безумными глазами.

Она была близка к этому. Но ей уже не тринадцать лет, и со своими страхами за эти годы она научилась справляться. Вот только Дарика из головы не выбросила, а надо было.

Они знали, что не выбросила. И что будет потом, тоже знали. Уверены были в успехе задуманного.

Карета все-таки превратилась в тыкву, а праздничное платье – в лохмотья, бриллиантовая диадема рассыпалась и росой упала на дорожку.

– Нет?

– Нет ее там. – Дарик вышел из склепа и досадливо хлопнул дверью. – Видимо, в чем-то мы с тобой ошиблись.

– Да ладно – ошиблись. – Козявка хихикнула. – Ведь пошла она, вприпрыжку побежала. Но, видимо, рассмотрела все раньше, чем улеглось возбуждение.

– Или мы опоздали.

– Тогда она должна была бежать по дорожке, и мы бы услышали стук каблуков.

«А я и бежала. – Соне вдруг стало досадно и стыдно. – Бежала, как дура, но у этих туфель каблуков нет, так что бежать в них можно бесшумно».

Она притаилась в темноте, радуясь густым кустам и туману, который никак не рассеивался. Выйти и показаться этим двоим немыслимо, большего унижения невозможно представить. Соня вдруг почувствовала, что устала. Ей захотелось домой, в знакомую гостиную старого дома с верандой. Там все просто и понятно, и она может быть сама собой, не стыдясь этого.

– Идем, что ли, холодно же. – Козявка потерла оголенные плечи. – Вот черт… я так надеялась, что ее выступление станет хитом, и вдруг такой облом.

– Наша девочка выросла. – Дарик хмыкнул и засмеялся. – Боже, какая она забавная в этом нелепом платье!

– Наверное, сама сшила.

– Да уж понятно. – Дарик остановился и потянулся всем телом. – Идем, вечер преподнесет нам еще не один сюрприз.

– Я надеюсь. – Козявка недовольно фыркнула. – Вот дьявол, я была уверена, что она…

– Ну что теперь толковать. Идем.

Они пошли по дорожке, их голоса и шаги удалялись, а сверчки стрекотали все громче. Соня осторожно выбралась из зарослей. Горечь, как ни странно, не причинила ей боли. Отчего-то подумалось, что вышло все так, как должно было выйти. Ее позвали на этот праздник жизни, чтобы высмеять, расчет был точен, помешал случай – другие туфли.

Соня подошла к небольшому фонтанчику, посреди которого сидела точная копия статуи датской Русалочки, и зачерпнула воды. Руки, падая, она ссадила, ушибла локоть и коленку, платье, видимо, выглядит плачевно, и сама она имеет жалкий вид. Но сейчас нужно привести себя в порядок, чтобы дойти до центральной аллеи и не привлечь к себе внимание гостей. А это непросто, потому что туфли пришли в негодность, локоны растрепались, макияж потек – не говоря уже об ушибленной коленке и ободранных ладонях.

Соня села на бортик фонтанчика и сняла колготки. Опустив босые ноги в воду, она блаженно застонала – все-таки каблуки – это кошмар похуже кладбища, и ноги не полностью отдохнули даже в новых удобных туфельках. Зато балетки отлично отмылись и снова заблестели.

Открыв сумочку, Соня достала влажные салфетки и тщательно сняла весь макияж. Волосы, висящие беспорядочными прядями, она собрала в узел и закрепила на макушке металлической заколкой в виде гребня. Плечам сразу стало холодно, и это успокоило Соню. Запасные колготки скрыли синяки на ногах, которые нужно было прикрыть, несмотря на длинное платье, а луна и фонарики светили достаточно ярко, чтобы наложить новый макияж. Вытерев насухо туфли, Соня сунула в них остывшие ноги и задумалась. Под это платье она купила длинные, выше локтя, перчатки, но в последний момент, передумав их надевать, спрятала в сумочку. Теперь они пригодились, закрыв ее ссадины.

Соня постояла, прислушиваясь к ощущениям – саднили руки, болела коленка, но обида еще не принялась за нее как следует. Возможно, она придет завтра, когда все до конца осознается, но сейчас Соня думала о произошедшем как бы вскользь, словно и не она бежала недавно по дорожке, стараясь не попасться никому на глаза, потому что где-то там, в дальнем конце этого великолепного парка, ее ждал Дарик.

Но теперь это в прошлом. Сейчас Соня полностью осознала: все, Дарик в прошлом. Все эти годы он приходил в ее сны, и она ждала этих снов, потому что там он целовал ее – так же, как в первый раз. Теперь она будет гнать его из своих снов поганым веником. Потому что того Дарика, что жил в ее воспоминаниях, нет – и никогда не было. Она его придумала сама. Но больше она не отдаст ему ни миллиметра своей жизни.

– Соня?

Это Владька, который и уговорил ее прийти сюда. Соня вдруг подумала о том, что было бы, не споткнись она и не рухни в этот искусственный туман. Вряд ли Дарик и Козявка стали бы ее высмеивать открыто. Дарик, скорее всего, сочинил бы наскоро какую-то небылицу, а потом они вдвоем с Козявкой хохотали бы над самим фактом ее присутствия там, куда ее позвали щелчком пальца через почти два десятка лет – и она побежала. Именно побежала через весь парк. Идиотка.

– Что с тобой?

– Ничего. Устала немного. Я ухожу, Владик.

– Я как раз искал тебя, чтобы спросить, не хочешь ли ты домой. – Влад рассматривал расстроенное лицо Сони, гадая, что такое случилось с ней. – Договорились с ребятами встретиться завтра у нас, хоть у тебя, хоть у меня, решим потом. Я думал, здесь будем только мы, а тут полно каких-то левых граждан, и все такие светские, что скулы сводит от скуки. Идем, что ли?

– Ага, идем.

Взявшись за руки, они пошли по дорожке и, обогнув дом, вышли к воротам, за которыми оставили машину. Они приехали на маленькой юркой машинке Сони, Владу было в салоне тесновато, как и Соне – из-за длинной юбки. Но это неважно, ехать недалеко.

У Сони зазвонил телефон, она выудила его из недр сумочки, удивленно глядя на незнакомый номер. Кто бы это мог быть?

– Софья Николаевна, я вас потерял.

Это давешний старик Афанасьев. Соня почувствовала угрызения совести – человек помог ей, а она совершенно забыла о нем, это нехорошо.

– Дмитрий Владимирович, я прошу прощения! – Соня покосилась на Владьку, сидящего рядом и пытающегося устроить свои длинные ноги. – Я уже домой собралась, мы с приятелем в машине сидим…

– Ну вот. – Афанасьев, похоже, огорчился. – А я думал, мы с вами потанцуем. Ну что ж, Софья Николаевна, раз так, я позвоню вам завтра. И если вы найдете время, буду рад видеть вас у себя.

– Конечно, давайте завтра. – Соня обрадовалась, что неловкий момент сглажен. – Я просто не люблю все эти шумные мероприятия, и…

– Ни слова больше. – Афанасьев засмеялся. – Отдыхайте, Софья Николаевна, завтра созвонимся.

Соня с облегчением бросила телефон назад в сумочку и завела двигатель.

– Это тот старик, что прилип к тебе? – Влад искоса глянул на нее. – Видел, как он пялился на тебя…

– Ага, он. – Соня улыбнулась. – Он меня сегодня просто спас, знаешь?

Она ни за что не стала бы рассказывать историю с туфлями Дарику, например. Но Владька – это Владька, с ним можно посмеяться над собственной неловкостью.

– Ну если так, то ему респект. – Влад засмеялся. – Соня, нельзя быть такой бестолочью. Если ты не терпишь каблуки, зачем ты их напялила?

– Думала, привыкну. Туфли-то были вроде удобные, я в них по комнате ходила, и ничего, а когда пришлось больше пяти шагов сделать, вот тут-то и начался кошмар. До сих пор ноги немного болят, прикинь.

– Сейчас приедешь домой, ступни в таз с прохладной водой окуни.

– Да уж окуну, понятное дело. Во сколько завтра наши соберутся?

– Договорились на пять часов вечера. Кстати, Дариуша и Татьяну я не приглашал.

Соня промолчала. То, что завтра соберутся все, кроме Дарика и Таньки, показалось ей отличной идеей. Пусть сидят в своих хоромах, а они все вместе зажарят шашлык, искупаются в озере и вообще повеселятся. Не оглядываясь всякий раз на Козявку, не думая о том, что любое движение может быть жестоко высмеяно, причем всем будет смешно, кроме того, над кем смеются.

– У тебя или у нас, Соня?

– У меня. – Она осторожно едет по дороге, которая в свете луны кажется так, словно только что здесь образовалась. – У меня же есть озеро, устроимся в беседке. Владь, отчего ночью даже очень знакомая дорога выглядит совершенно чужой?

– Я тоже замечал это. Не знаю, может, из-за теней? Ну, тени падают, что-то видно, чего-то нет, вот и получается, что едешь по дороге, которую тысячу раз пешком исходил, а словно впервые ее видишь. А чего ты такая скучная? Что случилось?

– Ничего, просто случайно набрела на поляну в парке, а там, представляешь, устроено кладбище.

– Я видел. Мы с ребятами немного побродили там в начале вечера, пока ты на балконе отсиживалась. Это не настоящее кладбище, но надписи на камнях меня позабавили. Зачем Дарику понадобилось все это?

– Без понятия. – Соня остановила машину у ворот, за которыми была видна освещенная крыша дачи Оржеховских. – Все, приехали, выходи. Тебе мама даже свет зажгла, смотри.

– А ты поедешь, в пустой двор заведешь машину, по темноте потопаешь в дом и все такое? – Влад нахмурился. – Нет, дорогая, не пойдет. Едем к тебе, а я домой через дыру в заборе потом нырну, дашь мне фонарь.

– Как знаешь.

Соня в душе рада такому повороту событий, потому что после сегодняшнего приключения у нее не слишком уютно на душе. Господи, каким же надо быть извращенцем, чтобы вместо беседки устроить кладбище и склеп, пусть даже ненастоящие? Или это делалось специально ради того, чтобы подшутить над ней? Но это же глупо. Не такая уж она персона, чтобы ради нее устраивать такое сборище, тем более она вполне могла не прийти или не повестись на записку Дариуша.

Но она пришла и повелась. Они точно знали, как она поступит. Соня вздохнула украдкой – она по-прежнему круглая дура, когда дело касается Дариуша.

– Как ты думаешь, зачем ему кладбище в парке? – Влад наблюдал, как Соня, подобрав длинную юбку, поднимается на крыльцо. – Оно не настоящее, но мрамор, похоже, подлинный. Это же куча денег. Зачем? И почему на камнях наши имена?

– Я только имя Ильи видела, остальное не рассмотрела.

– Как ты вообще там оказалась?

Соня испуганно повернулась к нему. Она и не подумала, что Владька спросит об этом, хотя любой бы на его месте спросил.

– Я… ну, гуляла. Парк хотела увидеть. И дед этот напрягал, хоть он спас меня, но уж больно ретиво принялся гусарствовать, а я такого не люблю.

– Понятно. – Влад вздохнул. – Я войду?

Они одновременно вошли на веранду, открыв двустворчатую дверь. Здесь пахло чистым полом и геранью. Соня сняла туфли и застонала:

– Какое блаженство! Туфли – это отстой.

– Ага. – Он нащупал на стене выключатель. – Надо было хоть ночник включенным оставить, темень какая!

– Дай я.

Соня знала этот дом так, что могла на ощупь найти здесь любой предмет. Вот и сейчас ее рука уверенно нашла кнопку выключателя, раздался щелчок, и свет залил гостиную.

– Твою мать!

Влад попятился, схватив Соню за руку.

Посреди гостиной в луже крови лежала Танька-Козявка. В бальном платье, совершенно мертвая. Кровь была повсюду – на полу, на скатерти, на стенах. Соня почувствовала, что ее сердце застучало так сильно, что казалось – вот-вот лопнет корсет, а Влад уже набирал телефон полиции.

Труп пошевелился, Танька села на полу, глядя на приятелей своими темными глазами. Ее улыбающиеся, накрашенные алой помадой губы будто повторялись в ране на шее, такой же красной и тоже словно улыбающейся.

Этого Соня уже не вынесла, воздух стал вязким и горячим, тьма окутала ее, закружила и больно ударила по лицу чем-то шершавым и твердым.

6

– Говорил тебе, не надо этого делать.

Голос Дариуша звучит издалека, Соня хочет открыть глаза, но ей это не удается.

– Ты лицо ее видел? Успел заснять?

Это голос Татьяны, холодный и злорадный. Соня открывает глаза – они сняли скатерть с ее стола и засунули в пакет. В дверях стоит Влад со стаканом воды – Соня никогда до этого не падала в обморок, но сегодня последнее перышко, похоже, сломало спину верблюда. Сначала кладбище, пусть даже и ненастоящее, теперь труп Таньки посреди гостиной.

– Соня. – Дариуш улыбнулся, глядя на нее. – Ты же не обиделась, надеюсь? Ну очень смешно вышло, согласись! Видела бы ты свое лицо!

– Вы с дуба рухнули оба? – Влад подошел к Соне и подал ей полотенце, в которое завернул лед. – Приложи, не то скула распухнет, я не успел тебя подхватить, приложилась знатно.

Соня молча смотрит, как в ее гостиной Дарик и Козявка оттирают искусственную кровь.

– Сонь, ну невозможно было удержаться. – Татьяна поворачивает к ней смеющееся лицо. – Давно я так не веселилась. Ты реагируешь очень бурно, а наблюдать крайние проявления человеческой психики так забавно!

Соня молча поднялась с дивана, отложив полотенце со льдом. Она понимала, что если даст сейчас волю бушующей в ней ярости, то доставит Татьяне и Дариушу еще больше удовольствия, но и молча наблюдать, как они хозяйничают в ее доме, тоже нельзя, получается, что она совсем уж тряпка.

– Уходите.

Это слово упало в гостиной и прекратило веселье.

– Соня, ты что, обиделась? – Дарик смотрит на нее проникновенно и удивленно. – Ну, какие глупости, это просто шутка старых друзей.

– Я не то чтобы обиделась, Дарик. – Соня ощущает, что внутри у нее образовался комок колючего льда, и он заморозил ее насквозь. – Но то, что вы ввалились в мой дом, устроили здесь беспорядок и решили, что так оно и должно быть – недопустимо и ненормально, и я удивлена, как вам такое вообще могло прийти в голову. Я настаиваю, чтобы вы немедленно покинули мой дом, иначе я вызову охрану и вас выведут. Время пошло.

Татьяна и Дариуш переглянулись. Они еще не до конца верили в происходящее – ну, не может Соня вот так просто выставить их из дома, когда она должна считать за счастье, что они к ней пришли, но не похоже, что она шутит. Ее холодный взгляд и ледяной голос – все это, возможно, розыгрыш, тоже по-своему смешной, потому что это сейчас не Соня. Не та Соня, которую они знали.

– Сонь, да ладно тебе кукситься, ведь весело получилось! – Татьяна пытается перевести все в шутку. – Ты бы видела свое лицо!

– Весело – кому? Вам двоим? – Влад сел на диван и вытянул ноги. – Ребята, у вас обоих, похоже, проблемы с общением.

Соня молча смотрит на Дариуша и Татьяну. Все изменились за эти годы, даже она изменилась – но не эти двое. Они по-прежнему ищут развлечений в театре, где актерами выступают окружающие их люди, и актерство это вовсе не добровольное.

– Вы двое чего-то не поняли? Покиньте мой дом.

Дариуш подошел к ней, и Соня ощутила запах его одеколона. Он оказался так близко, как она могла только мечтать, его взгляд был недоумевающий и знакомый.

– Сонь, ты что, правда обиделась?

Она молча достала из сумочки телефон и набрала номер охраны.

– Ладно, мы уходим. – Татьяна сердито тряхнула головой. – Знала бы я, что ты стала такой сопливой истеричкой, нипочем бы связываться не стала. Идем, Дарик.

Она продефилировала к выходу, Дариуш пошел за ней. В дверях обернулся – Соня стояла неподвижно, глядя на них пустым взглядом. В какой-то момент ему показалось, что он совсем не знает ее. Где-то они с Танюхой просчитались, видимо.

– Увидимся, Сонь. Извини за беспорядок. Красивое платье, очень тебе идет.

Он вышел, Соня с Владом слышали, как стучат каблуки Татьяны по дорожке сада. Соня вздохнула – совершенно не нужно было Владу все это видеть, у него однозначно есть вопросы, а уж то, что она сейчас собирается сделать, и вовсе покажется ему странным, но услать его не выйдет, по всему видно, что он намерен остаться с ней.

– Скула ссажена.

– Скажи мне что-то, чего я не знаю. – Соня сбросила туфли и пошлепала в спальню. – Подожди, я сейчас. Если я не вылезу из этого платья немедленно, меня просто разорвет на части… вот черт!

«Молнию» на спине заело, Соня, пытаясь извернуться, чтобы ее расстегнуть, едва не вывихнула себе руки.

– Влад! – Она поняла, что сама не справится, более неловкой ситуации не придумаешь, будь она одна, платье пришлось бы разрезать, а так его еще можно спасти. – Владь, иди сюда, я тут…

Он слышал ее сопение и истолковал его совершенно правильно.

– Погоди, не дергай, я сейчас…

Замочек заело, он осторожно дернул, потом еще – замок подался, и платье раскрылось, оголяя белую Сонину спину.

– Готово. Я подожду в гостиной.

– Ага, я мигом.

Соня вылезла из платья и повесила его на плечики, колготки снялись не так быстро, там, где были ободраны колени, они присохли к коже, и ссадины снова закровоточили. Соня надела домашнее платье и вышла в гостиную, то, что представляет собой весьма живописное зрелище, она поняла только по ошеломленному лицу Влада.

– Ты чего?

– Сядь. – Влад взял оставленное Соней полотенце. – Объясни мне, как ты за один вечер умудрилась разбить себе локти, ссадить ладони и коленки, синяки, так и быть, не считаем, хотя и их немало. Утром этого не было.

– Влад, я…

– Нет, подружка, темнить будешь с кем-нибудь другим, а я прошу объяснить, что, черт подери, здесь происходит! – Влад аккуратно вытер кровь с Сониных коленок. – Йод у тебя где?

– Йод? – Она заполошно отпрянула. – Нет, Владик, не надо йода. Он щиплется, и я же это в фонтане промыла!

– Отличное решение, учитывая, что ты понятия не имеешь, что за вода течет в том фонтане. Насколько я помню, твоя бабушка аптечку держала в ванной, и не думаю, что это изменилось. Сейчас ты мне все объяснишь, и не вздумай врать.

Соня понимала, что время идет, надо еще прибраться в гостиной и сделать то, что она планировала – но спровадить строптивого приятеля у нее не получится. Он очень похож на свою мать, а эта дама всегда добивается того, чего хочет.

– Можешь пищать. – Влад открыл пузырек с йодом. – Завтра это будет болеть зверски.

– Оно и сейчас уже болит…

– Ну а завтра станет еще хуже. – Влад безжалостно пригвоздил Соню к дивану одним движением пальца. – Сидеть! Ну и наказание с тобой, Соня. Нужно отмыть эту дрянь, пока не засохла, скатерть отнесу матери, возможно, она ее спасет, нет – значит, выставишь Дариушу счет. Ну чего ерзаешь?

– Владь. – Соня беспомощно смотрит на него. – Ты иди, я сама…

– Попытка так себе. Есть что-то еще, и я из тебя намерен это вытрясти, поэтому лучше скажи сама.

Соня понимает, что рискует нажить себе репутацию параноика и истерички, но сбрасывать со счетов свои подозрения не хочет. И если бы не Владька, который через двадцать лет вдруг принялся изображать из себя доминантного самца, она бы сама все устроила, но теперь не получится.

– Соня.

– Не смей на меня давить, вот еще! – Она попробовала возмутиться, но без холодной колючей ярости, которая клокотала в ней совсем недавно, возмущение получилось наигранным. – Владик, тебя Елена Владиславовна совсем потеряла…

– Софья, или ты немедленно скажешь, что здесь, мать твою, происходит, или я за себя не ручаюсь.

– Просто нужно поискать «жучки» и камеры.

Ну вот, она это сказала, сейчас он засмеется и покрутит пальцем у виска – да, Соня, похоже, ты спятила, шляясь по придуманным мирам, полным эльфов и прочей сказочной чепухи. И если подумать, то это именно так и выглядит – паранойей. Если не знать того, что знает она.

Но Влад спокойно кивнул и вынул из кармана допотопный телефон.

– Логично. – Он снял заднюю крышку и на что-то нажал, выдвинулась антенна. – Мать у меня отобрала айфон и прочие игрушки, тут она в своем праве, конечно. А вот эту лабуду не просекла. Я сделал ее так, для развлечения – выглядит как старый кнопочный телефон, коим он и был задуман изначально, но у него есть дополнительные функции, тут уж я постарался. Мы сейчас мигом вытащим на свет все, что есть здесь лишнего.

Он снял пиджак и бросил его в кресло, набрал на клавиатуре телефона несколько цифр, и аппарат вдруг загудел.

– Это что, Владь?

– Это как раз то, что нам надо – устройство, отслеживающее все посторонние сигналы. Так, твой телефон у тебя в сумочке, поехали дальше… упс!

Аппарат пискнул, и Влад присмотрелся к книжным полкам. Ну так и есть, крохотная камера, передающее устройство. Влад отсоединил камеру и продолжил свое путешествие по Сониному дому. В спальне нашлась вторая камера, пристроенная на карнизе, еще одна нашлась в ванной. Влад все больше удивлялся – зачем Дариушу и Татьяне понадобилось их устанавливать в доме у Сони?

В прихожей его устройство пискнуло около телефона, висящего на стене. Этот аппарат был установлен сразу после постройки дома – профессор Шумилов обязан быть доступен в любое время. В каждом доме Научного городка был такой аппарат, но отчего устройство сработало около него?

Влад раскрутил трубку – так и есть, допотопный «жучок», который тем не менее находился в исправном состоянии. И это не Дариуш с Татьяной его установили, это работа совершенно других людей.

Еще раз обойдя весь дом и убедившись, что больше в нем нигде ничего лишнего нет, Влад вернулся в гостиную, где на диване маялась Соня. Невозможно было представить, что сегодня, увидев ее в вечернем платье, с макияжем и прической, он вдруг подумал, что красивее женщины, пожалуй, не видел. Сейчас Соня – снова Соня: в домашнем платье, со свежей ссадиной на скуле, с разбитыми коленками. Но ее глаза, ставшие совершенно синими в свете небольшой, но яркой люстры, все так же волнуют его.

Он сам на себя рассердился за это, да так, что предпочел не смотреть на Соню, а изучать «жучки» и камеры.

– Почему мама отобрала у тебя телефон и прочее?

– Потому что я как дурак много лет пахал без отдыха, по восемнадцать часов в день проводя в вирте. – Влад вздохнул. – Конечно, я создавал игры и многое другое тоже, но в какой-то момент навалились проблемы с головной болью, зрением, распалась семья, и вообще я вдруг обнаружил, что уже лето, хотя мой внутренний сенсор четко показывал апрель. Док меня огорошил радостной вестью, что если я не выползу в реал, забросив работу, то меня ожидает целый парк неприятных аттракционов. И мать, естественно, наложила вето на все, что имеет отношение к работе. Она вообще-то смирная у меня, но иногда… Ладно, это дела прошлые. Ты мне скажи, что это было? Зачем Дариуш и Татьяна приперлись в твой дом и устроили эту клоунаду? И что за фигня со следящими устройствами? Почему у тебя сбиты колени и куча синяков? Соня!