Читать книгу Москва – Переделкино. Рассказы-новеллы - Алла Рахманина - Страница 10

МОСКВА
Лав-стори

Оглавление

1

Ей уже двадцать шесть, и она по-прежнему моложе всех.

Семь лет отдала она машинописному бюро несчестьэтажного НИИ. Самой молодой пришла, самой молодой и остаётся. Более того, становится всё пригляднее. Благодаря голубоватой седине, искусно сделанной знакомой мастерицей, серенькие глаза теперь загадочней, глубже, а короткая, ёжиком, прическа делает её похожей на паренька. Джинсы и курточки, некогда легкомысленные, подобраны теперь строже и с умом, дабы подчеркнуть достоинства не в полной мере совершенной тоще-худой фигуры.

Рабочий стол Елены Викентьевны – Элен, как она себя называет, – стоит в углу, вплотную к дюралевому подоконнику. В этом есть свои преимущества. Одинокое дерево – хоть какая-то зелень! – шевелит под окном листочками, а внутренняя рама всегда приоткрыта, и Элен, сидя на холодном металле, с комфортом общается со своими невидимыми собеседниками. Голос у неё при этом напряжённо и как-то обиженно подрагивает. Да ещё и приходится ей из-за плохой слышимости, закрыв глаза, по несколько раз и весьма громко повторять в трубку довольно интимные, едва ли предназначенные для постороннего слуха слова:

– Встретиться? Потереться носами? Нет, не в этот раз. По личным причинам. Нет, по телефону вряд ли получится. По видеотелефону? Вприглядку? Ха-ха-ха!

Но уже через пару-тройку дней она отпрашивается с работы по неотложной, крайне уважительной причине: должна кого-то встретить. Или, если «здоровье позволяет», прикрывая ладонью телефонную трубку, обиняками объясняет, как поточнее добраться до её дома. До её двери.

– Да, второй этаж! Жду! Шампанское? Полусухое! Воздушные шарики не забудь, да, те самые. Хорошо, аромат твоих любимых духов встретит тебя уже в подъезде!

В машинописном бюро тем временем происходят перемены.

Распределительницы работы – неизменно строгие, не очень молодые и очень полные дамы в очках – меняются одна за другой. Они не совсем довольны столь явным свободомыслием Элен, но молчат. Завидуют? Считают её слишком эмансипэ? Если бы они только знали!

Появляются долговязые, непременно в партикулярной тройке, при галстуках и с кейсом в руках, стеснительные юноши из других отделов. С ними начальницы говорят сухо. Не по делу же пришли, ясно как день.

Если накануне молодой человек поджидал Элен у проходной, то утром их обоих обязательно можно увидеть вместе в столовой, расположенной на одном из верхних этажей. Он заполняет оба подноса холодными закусками, а она властно заказывает и щебечет, щебечет, щебечет, запрокинув счастливое лицо.

Как правило, этим утренним столовским кофе короткий роман и завершается. Увы, не бóльшим. И Элен всё чаще задумывается.

Она как будто сопротивляется этим звонкам, этим встречам, домогающимся её невидимкам. Количество их как будто переходит в качество, и они становятся отвратительны – иначе, почему бы она так брезгливо гримасничала при разговоре? И чтобы отделаться от встречи, пускает в ход уже не только соображения здоровья.

Элен задумывается, надолго и глубоко.

Не слышит, бывает, если к ней зачем-то обращаются, и подолгу смотрит на одинокое дерево, зеленеющее под окном. Когда же ей протягивают рукопись для перепечатки, она глядит на неё с полнейшим недоумением.

А звонки… Звонки раздаются всё реже. Да и она уже не набрасывается на трубку, а просит говорить, что её нет на месте, что она серьёзно заболела, умерла. Распределительницы – чаще всего уже совсем не молодые дамы в тёмных роговых очках – с плохо скрываемой радостью, даже с мстительным торжеством в голосе отвечают:

– Вы знаете… Элен… Елена Викентьевна ещё не появлялась… Не знаю… Не могу сказать… Хорошо, передам…

Иногда брови их озадаченно поднимаются, а удивлённый взгляд устремляется на сидящую тут же рядом Элен – голос в трубке, по-видимому, женский. Но они молчат.

Когда же по телефону приходится вдруг отвечать самой Элен, слышится только иронично-саркастичное:

– Неужели? Гм…

Или не совсем понятное:

– Зависит…

А однажды и вовсе немыслимое:

– Я завязала с этим, поняла? Завязала!

Бросает трубку и застывает в неподвижном созерцании своего заоконного дерева, и дерево словно помогает ей сосредоточиться на решении, ещё не окончательном, но уже необходимом, без которого нельзя жить.

Молодых людей, пусть и редко, но всё ещё посещающих машинописное бюро, она отправляет восвояси.

– Не мешайте работать!

Или как-то горьковато-вымученно советует:

– Поищи на бульваре…

Она уже не убегает ежечасно в бар покурить, выпить чашечку кофе. Над ней, если она отлучается, уже не подшучивают. Новенькая электрическая пишущая машинка жужжит под её летающими пальцами почти непрерывно. И лишь изредка по лицу её катятся слёзы, которых она не замечает, хотя бьют они по тем же самым клавишам.

2

Очередную нынешнюю начальницу Элен отметила некоторой снисходительной симпатией. Тем более, что Ирина Николаевна – так её звали – была весьма умеренной полноты и даже не носила очков. Задержавшись каким-то образом в машинописном бюро, она устраивала, очевидно, и тех, кто был сверху, в Учёном совете, и тех, кто обитал в самом низу, то есть, полтора десятка машинисточек.

– Ну что? – не отрываясь от стрёкота клавиш, обратилась к ней однажды Элен. – Как поживаешь? Одинокая, так? В коммуналке? Семь комнат, восемнадцать жильцов, из них пятеро детей, от двух до десяти лет? Не считая трёх кошек, двух собак, пары попугаев, пары канареек и тьмы тараканов. Так?

– Так, – кивнула ошарашенная Ирина Николаевна. – Правда… комнат одиннадцать, собак четыре, а в прихожей зимует мотоцикл. Но… Как вы догадались?

– Не замужем, – невозмутимо продолжала Элен, не поворачивая головы. – Мужики, само собой, были да сплыли.

– Да, но… Откуда вы знаете?

Тут Элен взглянула на неё, наконец, устало откинувшись на спинку стула. Не взглянула – осмотрела с головы до пят оценивающим и каким-то почти мужским взглядом.

– Откуда. Оттуда. Сама такая, – помолчала и добавила:

– Талия у тебя классная. Хочешь, давай дружить?

Ирина Николаевна что-то ответила на это, но так и не смогла вспомнить, что именно. Наверное, согласилась, судя по странному, возникшему после этого разговора возбуждению. У неё было такое чувство, будто какой-то хамоватый дёрганый паренёк глаз на неё положил.

Вспомнилось неожиданно, как недавно, дня три назад, шли за ней двое. По пятам шли. Относительно молодые, плечистые. Балагурили нарочито громко. Баллы ей выставляли. И за талию, и за так далее: за причёску, за некогда ярко-зелёные, а теперь слегка выцветшие замшевые туфли. Она готовилась уже к знакомству, к свиданию. Прикидывала, который из двоих будет настойчивей?

– Да она же перестарок! – воскликнул разочарованно, забежав вперёд и оглянувшись, один из них.

Поразило её это, обидело не на шутку. В сорок два – перестарок?

Нет, молодость прошла, конечно. Давно не провожали её мужчины заинтересованными взглядами, хотя казалось, что буквально вчера она ещё, случалось, нравилась. Приходилось порой даже делать вид, что не к ней относились одобрительные, а то и не совсем пристойные взгляды сослуживцев, прохожих. Как странно, несправедливо, что всё ещё довольно моложавые люди, те самые, которым она нравилась когда-то – она по-прежнему узнавала их на улице, усатых, с погустевшими бородками, чернота которых простреливалась уже иголочками седины – равнодушно скользили по ней взглядами, будто по манекену, по муляжу, выставленному в витрине.

Перестарок? Ничего-ничего! Она себе и зарядку беспощадную пропишет, и положительные эмоции придумает, и на полуголодную диету сядет (что совсем не сложно при её бюджете). Аэробикой, наконец, займётся, кун-фу, самбо. А может, на другую, более перспективную работу перейдёт, в какой-нибудь кооператив? Это омолаживает, бодрит…

Но это потом. А пока Ирина Николаевна сидела за столом в своей комнате в коммуналке и поила чаем Элен, согласно устному приглашению. Та бутылочку «ноль семьдесят пять» принесла, три розовые гвоздики.

Сидели, сплетничали, на американского христианского миссионера-миллионера по телевизору глядели. Из-за двери просачивались в комнату звуки коммуналки: плач, хохот, нестройный хор остальных телевизоров, водопадный грохот спускаемой в туалете воды, ароматы жареного лука и нового, сомалийского, средства от насекомых.

Поздний час подступил незаметно – не ехать же гостье домой в свою такую же келью, тем более что завтра утром им обеим в один офис.

– Замётано, Ириш! Развязываю! Надоело одной. Кровать у тебя двуспальная, потрёмся, как говорится, носами…

Ирина Николаевна не совсем её поняла. Но, оказавшись под одеялом, Элен – Лёнчик – принялась энергично извиваться, щекотала едва сдерживавшуюся от смеха смущённую начальницу, оглаживала её, целовала шею, плечи, грудь.

– Какая ты! Оладушек!

Взобралась на неё и, лёжа на колыхавшемся животе, убеждала представить, что она – Лёнчик – мужчина. Раздвинула сильными, мосластыми коленями её жаркие окорока и… Будто и впрямь мужчина на ней был, молодой, дерзкий, беспощадно добивающийся своего. И эти слова его, её:

– Дай губки, Оладушек! Тебе хорошо со мной?

У Ирины Николаевны перехватило вдруг дыхание, и сдавленный счастливый стон, годами копившийся внутри, вырвался наружу. Очень громкий, надо сказать, стон. Даже крик, скорее.

Это обстоятельство – темпераментность Ирины Николаевны – незапланированно для неё самой вызвало необходимость запуска на полную громкость старенького проигрывателя, а именно: пластинки с иностранной мелодией «Лав-стори». И в этот раз, и в последующие.

Соседям, однако, были не по нраву ни музыкальные, ни прочие децибеллы.

Возникла идея. Съехаться? Хлопотное дело, но зато!…

Обменяли отдельные жилплощади на общую, смежно-двухкомнатную, плохонькую, на пятом, без лифта, этаже панельной «хрущобы», показавшейся обеим обителью райской. Как хорошо без мотоцикла в прихожей, без хора телевизоров, рёва ежеминутно спускаемой воды и чьей-то чуткой ушной раковины, приставленной с той стороны двери!

3

Жили.

Лёнчик перешла на другую работу. Ирина Николаевна осталась там же.

Заработки свои поначалу тратили сообща: Ирина Николаевна хорошо готовила, умела экономить. Они посещали выставки собак и кошек, кинотеатры. В тёмных фойе и залах украдкой запускали пальцы куда не следует, лаская одна другую, подражая происходившему в воображении и на экране. И как будто ночей в постели не хватало.

Не обходилось без проблем, без ссор. Но семья есть семья, утешала себя Ирина Николаевна. У всех так бывает. Как там у Льва Толстого? Каждая семья счастлива по-своему, а несчастлива одинаково?

Пропадала иногда Лёнчик, ночь-заполночь домой являлась, коньяком от него – от неё – несло. Бывало, что и на двое-трое суток исчезала. Ирина Николаевна ловила себя на том, что думала о своей сожительнице – о своей подруге, о соседке по квартире – как о непутёвом, но горячо любимом супруге, муже. Привалило ей на сорок третьем году, не одна она теперь. Прилепились друг к дружке две души живые. Кому это мешает?

Ирина Николаевна покраснела, прислушиваясь к ускорившемуся во всех жилочках бегу крови. И тут же, опомнившись, от страха похолодела: она же старше Лёнчика была на целых шестнадцать лет! Скоро, лет через пять-семь, действительно перестарком станет, действительно старухой. А он – она… Ей же сейчас всего двадцать шесть с небольшим!

Когда Лёнчик в очередной раз заявилась под хмельком, Ирина Николаевна, накрывая на стол, тщетно сдерживая слёзы, стала ей выговаривать: дом забыла, шляется с кем попало, где попало. Другую завела?

– Почему же другую? – дерзко вопила в ответ из ванной Элен. – А может, другого?! Что я, мужика себе не могу найти? Обречена на баб, вышедших в тираж? Да меня бизнесмен один подцепил, мы с ним на «Мерседесе» все валютные бары объездили!

Всему есть предел. И у Ирины Николаевны тоже нашлось достоинство.

4

Элен, вопреки надеждам-ожиданиям, согласилась с разъездом легко и быстро. Хлопотное дело, но надо!… Обратно в две коммуналки.

Москва – Переделкино. Рассказы-новеллы

Подняться наверх