Читать книгу Веруня и схематоз. Кто угробит лохотрон: местная версия - Алла Смолина - Страница 2

1

Когда снится сон и понимаешь, что это снится сон, – это сон в квадрате, не так ли? Будто не дома в постели, а сидишь в зале кинотеатра и смотришь фильм, не так ли? И, может быть, кому-то еще (Ульяне?) показывают этот же сон?

Сон, который показывают во сне.

Кадры.

1. Ульяна и кушетка.

2. Вдруг кушетка – не кушетка, а гигантская амеба: рот и задний проход – единая дыра, и много таких дыр.

3. Амеба – слизкая, бледно-розовая. И ее, будто резиновую, надувают.

Еще кадры сна.

– веревки-скрепы появляются откуда-то – неизвестно откуда, видать, из закромов сна.

– Ульяна сама, своими руками, крепит себя к амебе-кушетке.

Еще кадры.

– Ульяне залепляют глаза – нашлепки на глаза, будто от серых валенок отрезаны.

– Ульяна, не видя, не глядя, подписывает подсунутые ей бумаги. Сумма 108 тысяч.

Еще кадры.

– лестница в голбец.

– амеба в голбце крупным планом. В густой навозной жиже, и жижа наползает.

– коричневая жижа наползает на розовое тело амебы и вот-вот достигнет белого тела Ульяны – пеньковые грубые веревки по ногам, по животу и у грудей.

Еще кадры.

Крупный план: стойло. Стойло из батогов, кривых, серых.

Крупный план: амеба – гигантская, розовая.

Крупный план: кривые серые батоги вдавливаются в дутое тулово амебы, в обрезиненную разбухшую массу – без перекладин, без слег…

Веруня просыпается. Веруня делает наброски сна в блокнот, который специально приготовлен на тумбочке.

– Не вещий сон, – думает она. – Пожалуй, не вещий.

Еще думает:

– Ульяна не будет защищаться и не будет обвинять. Сами придут – сами развяжут.

…Вера Кронидовна Поляшова знала, что то, как человек сам себя себе представляет, отличается от того, как его представляют другие. Поскольку она маленького (152 см) роста, то приучила себя к уменьшительному имени Веруня. Так, кажется ей, ее представление о себе приблизится к представлению о ней людей.

Когда забрезжила возможность заиметь частную собственность (без нее нет независимости), Веруня направилась в деревню. Она устроилась в школу в Кирильцево в 80 километрах от В. – с жильем в учительском доме. И подыскивала дом, чтоб купить. В Кирильцеве, на центральной усадьбе, не было, а нашелся в Лычкове, в двух километрах от Кирильцева. Раньше здесь было десятка два домов, а теперь жилых только два: этот, лет девяноста, и еще в одном жила с весны до поздней осени бабка Христя – здесь у нее ульи. Еще у двух домов хозяева далеко и хоть не приезжали, но интересовались судьбой.

…Дом – огромный пятистенок. Под одной крышей летняя изба, горница и двор. Раньше пара лошадей с телегой или санями могли во двор въехать и развернуться. «Обкупилась, городская», – говорили местные (хотя в городе цены уже прыгнули вверх и пятьсот рублей стоит табуретка, сварганенная частником). Но, главное, все знают, что в Лычкове отключат электричество. Отключат, как только Кристя-пчеловод уйдет насовсем. А Веруня хоть и видит, что маячит тут и там по полям-перелескам электрик Покосов, но к этому легко: не представляет себе, что ее, городскую приезжую, не возьмут во внимание и отключат от цивилизации.

…Продала дом бабка Маня – маленькая, сухенькая, темный стручок. Говорили, что злая и вредная. И говорили, что родом из богатой семьи и ее отец баловал и наряжал ее. Веруню забавляло, что бабка и другие помнят, кто шестьдесят лет назад была самая нарядная среди девок округи. Еще говорили, что у бабки были муж и сын, но спились и умерли.

Бабка Маня выговорила за собой подклеть, чтоб хранить в ней свой какой-то хлам. А батоги (своими руками выделывала) бабка не занесла в подклеть, а навалила сбоку и в теплые летние дни куча батожья поросла травой. Бабка приходила и смотрела, не нарушила ли городская уговор: не зашла ли под замок в подклеть или не унесла ли батогов. Бабка жалела свой труд по изготовлению батожья и по сторонам насмехалась над городской, которая не понимала, зачем вообще огораживать, если вокруг ни единого раба. Только когда совхозное стадо прорвалось в Лычково и попортило гряды, Веруня озаботилась добыванием жердей и гвоздей.

Бабка, сморщенный темный стручок, стояла на гряде, опираясь на клюшку, и наставляла городскую, как сажать лук или картошку. А Веруне являлся вдруг образ бабки в молодости – в коротком розовом платье тальянкой. Будто привидение порхает над огородом. И в эти миги она ощущала, как бабка, чтоб напитаться, забирает ее энергию и ее время…

…В Лычкове Веруня проникала в заброшенные дома и выносила нужное для быта: чугунок, кочергу, полешки, корзинку. Бабка Кристя, пчеловодка, сочла это за воровство, и по округе так и распространилось. А Веруня не понимала, воровство или не воровство. Она не стала лазить, пока бабка на стреме, а только по выходным, когда бабка уходила в баню – к дочке в Кирильцево: и не таскала ничего, а просто тянуло посмотреть. Вот собирали люди скорлупу от яиц, и так это и лежит в лыковых корзинках – скорлупки в скорлупках – лет, может, двадцать-тридцать. А что сделается? Или пух и перья… Или береста… Однажды нашла деготь (не помнит сейчас Веруня, в какой посудине). Местный охотник ухватился за него сразу, как за ценность. Черный вязкий деготь мог бы лежать вечно в той посудине…

На огороде, в черной, лошадьми унавоженной земле народилось всего, и Веруня бегала после уроков в Лычково убирать урожай. И Ульяна тоже приезжала на выходные. Бабка Кристя, надсадившись на уборке, осталась в Кирильцеве. И ливень сорвал провода, а электрик не стал чинить. Веруня и Ульяна на выходные все же пошли в Лычково – храбрые дуры. И Веруня в потемках сломала ногу. Ульяна, которая училась в медучилище, сделала шину, и утром пошла в Кирильцево за помощью. А ручей, который на полпути, так разлился, что тракторок не мог пройти. А Ульяна сказала, что донесет Веруню – всего-то километр – до ручья. Не на руках донесет, на плечах – плечи сильнее рук. Плечи – это самое сильное…

Ульяна вынесла Веруню на руках к яблоне. Веруня подтянулась, уселась на толстую ветку, а с нее на плечи Ульяны. И руки – в стороны, как когда-то на арене, чтоб держать равновесие. Ульяна несла. Сначала до яблони на краю деревни, потом до перелеска с березами, потом до леса, где можно отдыхать, выбрав дерево с крепкой веткой. И Веруня уверяла, что она может, как обезьяна, переправляться с дерева на дерево. Плечи – самое сильное у Ульяны, у Веруни – руки. Она и теперь, в свои пятьдесят четыре, делает висы – когда плечи ниже хвата.

Зять бабки Кристи, поджидающий со своим тракторком у ручья, обалдел, когда они – Веруня на плечах Ульяны – показались из-за деревьев. Правда, хохма. Веруня легкая, а Ульяна сильная. В деревне дивились: как это, родня, а непохожие? Веруня – маленькая и чернявая, вишенная, Ульяна – дородная, как спелая груша.

…Да, батожье и голбец могли быть в подсознании Веруни только из Лычкова.

А может, все же сон – вещий? Может, зачем-то ей нужен сейчас тот неудачный опыт отделения от государства?

2

Первого числа Веруня пролонгировала вклад и опять внесла двадцать тысяч. И Оля, личный Веруни менеджер, – беременная на большом, скоро в декрет, сроке, – как обычно, сделала Веруне комплимент за то, что умеет высчитывать проценты по вкладу с высокой точностью.

Сейчас Оля занята. Администратор, увидев в руках у Веруни договор «ДеШели», предложила другого менеджера, но Веруня сказала, что подождет. Ей хочется увидеть недоумение Оли, знающей о ее крепком финансовом положении.

– Какой кредит, вы ж понимаете, Оля? – готовит Веруня фразу. – Ведь нет у меня другой проблемы с деньгами, кроме как их сберечь.

Оля заметила ее и дала знать, что скоро-скоро. Веруня смотрит, как Оля работает с полной яркой женщиной (продавщица? повар?), хотящей кредит. На пухлом лице Оли мелькнет на миг желание вчувствоваться в жизнь внутри собственного живота, но потом опять все внимание к делу. Веруня не понимает, почему она улавливает эти неявные отношения. Даже думает, не вредно ли ребенку нерожденному, что в мыслях мать не с ним…

…Оля, узнав, по какому поводу Веруня, сдержала недоумение, будто тормоз какой-то в себе включила. Она сразу вернула договор купли-продажи, сказав: «Это не к нам».

– Значит, кредитный и купли-продажи не связаны? – спросила Веруня. – Правильно я поняла?

Оля, набирая данные договора, ответила:

– Мы здесь только с кредитным.

– И что, у меня действительно кредит? – спросила Веруня. – Ведь вы же понимаете, Оля? Ведь понимаете?

Оля смотрит в экран монитора. А Веруня не может видеть, что там на экране. Ей воображается, что у монитора есть хвост, который оканчивается где-то в главном офисе (в Москве). И по хвосту на монитор идет передача сигналов, и Оля вчитывается, как будто надо расшифровывать, – даже губами чуть шевелит. Веруня едва удерживается, чтоб не вскочить и не пойти на ее место.

– Так у меня кредит? Значит, не фикция? – не вытерпливает Веруня.

– Ведь вы же сами подписали? – Оле как будто что-то мешает направить взгляд на клиентку. А у Веруни ощущение, что Оля их хорошие отношения предает. И Веруня сразу успокаивается.

– Скажите, Оля, – говорит она, – то есть, может быть такое, что кредитный договор заключен не в самом банке?

– В магазине, например.

– Да? В магазине? – удивляется Веруня. – Вот ведь как отстаю.

Она достает свой блокнот с записями.

– А Анастасия, барышня в «Жасмине», милая такая, которая кредитный договор мне… Она не сотрудник банка, нет?

– Нет, – говорит Оля и опять взгляд в монитор. – Вам бы надо в «Жасмин» сначала.

В «Жасмин»? Но в блокноте стоит, что первым делом – в банк. И не потому, что банк ближе от дома… А потому, что интуиция подсказала… Интуиция и вчера, и сегодня утром, сразу после сна, подсказала, что сначала – в банк.

Веруня пожалела, что села к Оле, лучше бы к другому менеджеру – без беременности.

– Значит, у меня договор с банком двухсторонний, то есть стороны я и банк, так? – уточняет Веруня, сверяясь со своим блокнотом. – Но расторгнуть его не могу, потому что сначала нужно расторгнуть другой двухсторонний договор – между мной и «Жасмином», так?

У Оли в животе человек, который мешает вникать.

– Если я не могу расторгнуть договор с банком, пока не расторгла договор с «Жасмином», значит, есть какой-то договор, в котором это прописано, так? Оля, вы можете дать мне этот договор?

– Нельзя, это внутренняя информация.

– Ловко. Значит, у меня теперь потребительский кредит! Под двадцать девять процентов годовых! Я у вас держу вклад под восемнадцать годовых, а вы мне даете под двадцать девять.

Видно, что Олю коробит: ведь Веруня говорит громко и привлекает внимание… И даже!.. Непонятно отчего веселится, будто довольна.

– Ну, не буду, Оля, – говорит Веруня. – Не буду. Нельзя вам.

– Вы сначала в «ДеШели», – говорит Оля. – У вас все получится.

Веруня и не сомневается. Она подает Оле заготовленное с вечера заявление, чтоб отправить в головной офис в Москву. Но Оля подает ей фирменный бланк – претензию. И Веруня пишет претензию. Готово – теперь время (9:47), подпись, печать.

Оля встала из-за стола, качнулась, взявшись за поясницу. Живот на стол почти весь. Бедная, устала.

Веруня, прощаясь, сказала, что она в «Жасмин», а Оля опять, будто даже виновато, опять повторила, что все получится.

По пути домой Веруня думает, что придется выяснять, что за отношения связывают банк и «ДеШели». Что Оля в раздвоении из-за двойных стандартов и что нечего требовать от нее смелости. Что нужно непременно завести папку для всего этого дела – настоящую картонную папку. Не решила пока насчет цвета: зеленую или синюю?

Дома посмотрела внимательно претензию (не заявление, а претензия – это надо усвоить). Ох, видно, что юридически швах. Веруня так и сказала Оле («я – юридически швах»), и Оля сказала: пишите своими словами. И Веруня написала «применены мошеннические приемы» и т. п. Хотя интуиция подсказывала, что юридическую свою слабость лучше не предъявлять в письменном виде.

3

Чемоданчик в большом пластиковом пакете с надписью «DeSheli» (на каком это языке? французский?) Идет Веруня по местной, совсем не столичной Ленинградке. Предчувствует, что отложит студию-мечту. Отложит, пока не разберется. Предчувствует, что не быстро разберется. А то вдруг, особенно на светофоре, что и быстро – на раз: что договорится вдруг, например, чтоб перенести по времени на два-три месяца. Или вдруг, что потянет и разбирательство («ДеШели» и кредит), и студию (логика и риторика) – раздвоится, может, как-то…

…В «Жасмине» за конторкой – блондинка. На рассеянный взгляд, красивая. А приглядеться внимательно, так и признаки беременности. Веруня положила кейс с косметикой на черный из кожзама диван. И, глянув на бейдж с именем:

– Елизавета, здравствуйте.

– Здравствуйте, – отвечает, бросив понимающий взгляд на диван (пакета с чемоданом не видно ей из конторки). – По какому вы вопросу?

Хороший тон, без скуки и с пониманием.

– Могу я увидеть Светлану Чугромину? Есть у вас такой косметолог?

– Вам зачем?

Веруня отметила съезжание с правильного тона и ласково, как ребенку, ответила:

– Зачем? Это и хочу понять, но пока не очень понимаю. Так у меня бывает.

Блондинка Елизавета смотрела на нее, а потом не на нее, а в какую-то тетрадочку. А потом спросила:

– Женщина, вы что хотите?

Веруня посмотрела на постер на стене, потом на Елизавету, с чертами лица как на постере, окинула взглядом коридор.

– А скажите-ка мне, Елизавета, – Веруня умело сделала паузу. – У вас торговое предприятие или медицинское?

– Женщина, вы зачем сюда пришли?

Нервность проклюнулась в Елизавете, а Веруня спокойна: вынимает из сумки файл, из файла два экземпляра составленного ею заявления.

– Вот мое заявление, в двух экземплярах, один вам. Распишитесь, что приняли. А, Елизавета?

Елизавета, странно сделав головой вперед, привстала со стула, потом опять села. Сказала:

– Ничего не обязана принимать, посылайте по почте.

– А я уже, только что оттуда, – ласково сказала Веруня, показывая квитанцию. – И мне кажется, что чем быстрее вы со мной, тем лучше для вас.

– Женщина! – вскочила Елизавета со стула. – Женщина!

В лицо ей, и впрямь беременной, будто бросился со всеми его признаками ранний токсикоз. Она, отодвинув свой стул и схватив в руки школьную тетрадку, крикнула «Женщина!» и быстро-быстро по лестнице. Один пролет лестницы виден Веруне, а верхний не виден, загорожен стеной. Елизавета еще не скрылась, как вышли сверху двое. Спустились к Веруне, как с неба черные птицы.

– Женщина, вы зачем пришли? – спросил тот, что шел впереди. И, видимо, главнее второго, среднего роста, плотного (и брюшко явно имеется). – Сейчас вызову охрану и вас удалят.

– А товар свой зачем принесли? – спросил второй, показав глазами первому на чемодан.

– Товар? – удивилась Веруня искренне, как ребенок от двух до пяти. – Вот буду знать теперь, что это называется товар.

Она поглядела в сторону лестницы, куда убежала Елизавета: ей жалко беременных, которые на работе. Она подала высокому два своих экземпляра А4 и почтовую квитанцию.

– Елизавета не может расписаться? – вопросительно утвердила она. – Значит, вы.

– Когда были на процедуре? – высокий сначала пустил на нее удавий взгляд, а потом махнул глазами по заявлению.

– Представьте, позавчера, – хихикнув, сказала Веруня. – В субботу, в тринадцать тридцать, затратила два с половиной часа, хотя планировала полтора.

Высокий и с брюшком переглянулись. Высокий прошел к двери, на которой написано VIP-зал, достал из кармана ключ, открыл дверь и сказал: «Проходите». А тот, что с брюшком, смеясь глазами, сказал: «Прихватите свой товар».

Тот, что с брюшком, представился юристом Валерием Вадимовичем, а высокий – Павлом (и отчество не требуется). За двумя столами буквой «Т» Павел устроился на главном месте, Валерий Вадимович сбоку от него, а Веруне предложили любое удобное место. Веруня села спиной к окну, лицом к дверям на крайний стул – она могла, не поворачиваясь, видеть тех. И расстояние от них – максимально возможное.

Чувствовалось, что эти двое недавно работают вместе – не притерты. И главный, Павел, чуть ли не только что инструктировал юриста Валерия Вадимовича и держит его на поводке. А юрист признает поводок – решил, пока не обуркался, не показывать зубы.

Веруня положила свой А4 на стол. Юрист протянул руку, но, осекшись, подвинул главному. Тот взял и пробежал мельком. Каждый со своего места присматривался к норовистой клиентке.

– Сами составляли претензию? – спросил Павел.

– Претензия? – опять искренне Веруня. – Вот узнала теперь, что это так называется. Новый для меня жанр.

– Из интернета, наверно, скачала? – поддел Валерий Вадимович.

– Я филолог. Какие проблемы?

Юрист сказал живо:

– У меня мама тоже филолог.

Павел глянул на него, и он убрался, как улитка в ракушку, но все же так, чтоб рожки снаружи.

Веруня достала из сумки блокнотик и ручку и будто извинилась:

– Я всегда записываю. Типа графомании.

– Значит, на процедуре позавчера? – спросил Павел.

– Позавчера, да. У меня ж написано. Что вместо полутора часов… Ведь мы договаривались, что полтора часа надо на процедуру… Договаривались по телефону с вашим сотрудником…

Она вдруг догадалась. Взглянула на Павла и спросила в упор:

– Ведь это вы звонили? С рекламой процедуры? Что рынок расширяете?

Павел будто забрало опустил. Сказал, будто диктуя:

– Значит, какой-то молодой человек вам позвонил и предложил придти на проце…

Веруня перебила:

– Слушайте, я что, по телефону не отличу, мужчина или молодой человек? Ведь это вы звонили. И говор не наш, не местный, я в этом разбираюсь. Вы!

Они переглянулись между собой. Веруня поняла, что это для них пунктик: кто звонил и когда. И еще пунктик: почему она так быстро к ним прибежала. От этого зависели какие-то важные для них ходы. Она записала в блокнот: «время —?».

Их раздражает, что она записывает. А она чувствует и дразнит.

– Кто с вами работал? Из сотрудников?

– Работал? – хихикнула Веруня.

Юрист Валерий сказал:

– Ничего смешного нет.

– Представилась Светой. Сказала, что косметолог. Могу ее увидеть?

– У нас две Светы. Беленькая и черненькая. С вами какая работала?

– Сказала, что Чугромина. Волосы темные, натуральные… в смысле, не крашены. Могу ее видеть?

– Нет, не можете.

– И почему? Она сказала, что позвонит мне с утра. Узнать, как я справилась с процедурой. И не позвонила. А у меня к ней вопросы.

– Можете задать мне, – сказал Валерий Вадимович.

– Да? То есть вы ответите за нее? И то, что она делает, вы в курсе?

Они опять сыграли в перегляд. Потом Павел спросил:

– Какие вопросы вас интересуют?

– В моем заявлении полный перечень. На один мне не захотела ответить Елизавета.

– На какой?

– Ваше предприятие торговое или медицинское?

Они опять в перегляд. А Веруня хихикнула, но потом, взяв себя в руки, сказала:

– Я полагала, что медицинское, что врачи. Как она сказала, космецевтика. Но это теперь не у вас, это я в интернете… Но вот вопрос, который у вас надо. Который даже главный вопрос, если разобраться.

– Какой вопрос?

– Впрочем, и несложный, – решила вдруг Веруня. – Нормальный. Сколько это все стоит реально?

Они не в перегляд. Взгляд каждого по отдельности ушел в какую-то темь и где-то там, в подковерной теми, стукнулся со взглядом другого.

– Вы спрашиваете невозможные вещи, – сказал Павел.

– Да, задаете невозможные вопросы, – поддакнул Валерий Вадимович.

– А чо ж невозможного? – хохотнула Веруня. – Это ж база, основной вопрос: сколько стоит? У Светы хотела спросить. Не ответит?

– Не ответит, – сказал Павел. – И никто не ответит.

Опаньки!

– Слушайте, ребята, – доверительно понизила голос Веруня. – Я понимаю, что какой-то у вас ловкий бизнес, хотя не понимаю пока, как все устроено. Но времени сейчас нет, правда. Давайте мы сейчас сделаем так, будто ничего нет. Этих договоров, кредитов, кремов. А через два месяца… В принципе, я готова платить… Даже чтоб просто разобраться… мне интересно… Правда, интересно…

Она на миг остановилась:

– Через два… нет, лучше через три месяца, начнем все по новой. Вы мне позвоните, пригласите на процедуру. Я приду… подпишу эти договоры. А что, правда, хорошие процедуры? Дело ведь не в деньгах. Если хорошие, я готова платить.

– А что же вам мешает сейчас? – Павел.

– Я же говорю, у меня планы другие на сейчас, на ближайшие два-три месяца. Время распределено уже. Еще с весны распределено время. Мы ж цивилизованные люди, так?

– Но мы и не заберем время. Наоборот, вы на наших процедурах отдохнете. Помолодеете. Я специально изучал ваш рынок. Мы здесь реально лучшие.

– Готова и поверить. Но важный пунктик есть. От него не деться.

– Какой важный пунктик?

– Ваши сотрудники меня обманули, так?

Опять взгляд того стакнулся со взглядом другого.

– Но вы же сами подписали договоры? – сказал Валерий Вадимович. – Разве вас заставляли?

– Ясненько, ясненько, – сказала Веруня, записав в блокнот «сама подписала» и поставив восклицательные знаки.

Юристы наблюдали. Она засмеялась:

– Слушайте, я б могла и сразу всю сумму! Почему кредит? Фу! Как говорят гопники, стремно…

– Вы хотите сразу? – спросил Павел, до которого будто не сразу дошло.

– Она говорит, если бы, – поправил Валерий Вадимович. – Что если бы, так она могла бы и сразу.

– Ну да, у меня карта с собой всегда. Ребята, вы что, с карты не принимаете разве?

«Ребята» переглянулись. Павел, каменный, несколько оживил себя и сказал будто заученное наизусть:

– Вера Кронидовна, я сразу увидел, что вы наш клиент. Лучше нашего салона вы ничего не найдете. Мы протестировали здешний рынок – мы здесь действительно лучшие. Вы педагог, представляете, как важен внешний вид. У нас даже директора школ есть клиентки.

– Нет, я не из этих, – Веруня почему-то вспомнила Инну Колейко, подругу детства, которая была директором лицея, а теперь заделалась депутатшей.

Она почувствовала, что устала (все-таки сказываются неспокойный вчерашний день и сегодняшняя бессонная почти ночь, и банк, и почта).

– Если вы не мошенники, – сказала она, отступая, – я приду к вам через два-три месяца.

Они будто изморить ее хотели, не морщась, сглатывали «мошенников». И время они тратили не свое, а ее. И единственное, чего добилась, что Павел принял ее заявление и расписался на втором экземпляре. А расторгнуть договор – нет, нет оснований.

Веруня уложила в сумку файл и блокнот, даже не записав их фразу «нет оснований». У двери на стене висело зеркало, такое же, как в кабинете для процедур, – чуть больше формата А4. Веруня подошла посмотреться, и Павел тоже. Лицо Павла отразилось над отражением ее лица. Его, крупное, вверху, ее, маленькое, внизу. Как будто ванька-встанька, дважды перевернутый. На миг их взгляды в зеркале встретились и тут же метнулись в разные стороны. Павел прошел к двери и, проявляя дешевую галантность, открыл ее перед Веруней.

4

В трехкомнатной квартире, в которой Веруня после смерти матери (март этого года) проживала одна, в прихожей – огромное зеркало. Веруня, подойдя к нему, представила опять ваньку-встаньку в убогом зеркале «ДеШели». Если бы ваньку-встаньку – игрушку – перевернули, то да: голова – шарик поменьше – оказалась бы внизу, но и лицо перевернуто. А в зеркале ее маленькое лицо отразилось под большим лицом этого Павла. Да, так. Но оба лица отразились зеркально, а не перевернуто. Так что ассоциация с ванькой-встанькой поверхностная. Надо бы другое сравнение, но не приходит в голову. Решила, пройдясь на ощупь по отснятым на глазок с обоих «дешелистов» кармам, что Павел, вероятно, из какого-то другого города, но не столичного, а такого же как В. Лицо – квадрат со скругленными углами, черты – правильные, но кажется, что щеки сползают со скул да никак не сползут. И взгляд темных круглых глаз – как у змеи, которая глядит внутрь себя, – в свою кишку, переваривающую жертву. А юрист Валерий с мамой-филологом – наверняка сельский, и мама его – сельская учительница. По характеру – вроде Вадика, Ульяны мужа, рад посмеяться-покривляться. Но общее для обоих то, что спотыкались об ее отчество. И оба, кажется, не поняли, что она им не по зубам.

Она похвалила зеркало за мысль (раз спотыкаются на отчестве – то значит, не поняли, что

она им не по зубам). Сказала вслух себе: Веруня, Веруня! А потом: Вера Кронидовна. Это мантра. Считала, что такой тренинг необходим, чтоб «Веруня» и «Вера Кронидовна» сосуществовали в гармонии.

Главное, теперь ей не хотелось, чтоб они ею, как взнузданной, управляли. Устроенная ими ловушка – это окно возможностей для нее. И нельзя упустить. И она, так и запишем, не упустит. Она раздвоится: то Веруня – участник, актор, то Вера Кронидовна – наблюдатель и репортер.

…Есть такое упражнение – вис. Она выполняет его каждый день. Вис – это не подвешенное состояние. Это когда нагрузка не на самую сильную от природы часть – не на плечи, а на руки.