Читать книгу Жизнь, которую мы потеряли - Аллен Эскенс - Страница 5

На обратном пути в «города-близнецы» я видел, как беспокойство бродит туда-сюда в мозгу брата и по мере осознания происходящего его лоб то озабоченно хмурился, то снова разглаживался. И пока колеса моего автомобиля наматывали милю за милей, Джереми мало-помалу свыкался с нашим приключением. Наконец он расслабился и глубоко вдохнул, совсем как сторожевой пес, бдительность которого пала в неравной борьбе со сном. Джереми, мой младший братишка, на протяжении восемнадцати лет спавший на нижнем уровне нашей двухъярусной кровати, деливший со мной комнату, платяной шкаф и ящики комода, был снова со мной. Ведь раньше мы никогда с ним не разлучались больше чем на пару ночей. Но месяц назад я переехал в кампус, оставив его женщине, барахтавшейся в хаосе жизненных обстоятельств.

Сколько я себя помню, мама всегда была подвержена резким перепадам настроения. Она могла в какой-то момент смеяться и танцевать в гостиной, а через минуту уже швырять на кухне посуду – классический пример биполярного расстройства, с моей дилетантской точки зрения. Впрочем, этот диагноз не был поставлен ей официально, поскольку мама категорически отказывалась от помощи специалистов. Мама жила, точно заткнув уши пальцами, искренне считая, что если она не услышит произнесенных вслух слов, то можно отмахнуться от правды. А если добавить в этот котел кипящих страстей море дешевой водки – ее излюбленный способ самолечения, чтобы заглушить душевную боль, но усилить внешние проявления безумия, – то можно получить портрет матери, которую я оставил.

Хотя она не всегда была такой. В ранние годы она умела держать свое настроение в определенных рамках, не допускавших в нашу жизнь ни соседей, ни Службу защиты детей. У нас даже были хорошие времена. Помню, как наша троица ходила в Музей науки, на фестиваль Ренессанса и в парк развлечений Вэллифейр. Помню, как мама помогала мне с домашней работой по математике, когда я мучился с умножением двузначных чисел. Иногда мне удавалось отыскать трещину в выросшей между нами стене и вспомнить, как мама вместе с нами смеялась и даже любила нас. Очень постаравшись, я мог вспомнить мать, которая умела быть сердечной и мягкой, когда враждебный мир переставал на нее давить.

Но все изменилось в тот день, когда умер дедушка Билл. В тот день нашу троицу закрутило жестоким бурным потоком, словно смерть дедушки оборвала последнюю нить, дававшую маме ощущение стабильности. После его смерти она окончательно забила на все сдерживающие центры и пустилась в плавание по волнам своего настроения. Она стала больше плакать, больше орать и набрасываться на нас каждый раз, когда ее доставала жизнь. Похоже, она задалась целью дойти до опасного края и принять это как новую нормальность.

Первым изменением правил игры стала ее манера чуть что распускать руки. Мало-помалу у мамы вошло в привычку бить меня по лицу всякий раз, как у нее закипали мозги. Когда я подрос и стал менее чувствительным к пощечинам, она приноровилась бить меня в ухо. Это было ужасно. Иногда она пользовалась подручными средствами типа деревянных ложек или проволочных ручек от мухобойки. Как-то в седьмом классе я пропустил соревнование по борьбе, поскольку спортивная форма не закрывала рубцов на бедрах и мама заставила меня остаться дома. Первые годы она не втягивала Джереми в наши домашние баталии, предпочитая вымещать на мне свои фрустрации. Но со временем мама перестала себя контролировать и с ним тоже, и тогда она орала на него, используя обширный запас ненормативной лексики.

Но однажды мама зашла слишком далеко.

Мне тогда стукнуло восемнадцать, и я уже окончил среднюю школу. В тот день, вернувшись домой, я увидел, как мама, пьяная в хлам, колошматит Джереми теннисной туфлей по голове. Я отволок маму в спальню и бросил на кровать. Мама вскочила и попыталась меня ударить. Я схватил ее за запястья, развернул и снова бросил на кровать. Мама предприняла еще две попытки дать сдачи, но оба раза она оказывалась лицом вниз на матрасе. Наконец она остановилась перевести дух и тут же отрубилась. На следующее утро она вела себя так, словно ничего не случилось, словно не было никакого приступа безумия, словно наша маленькая ячейка общества не оказалась на грани распада. В тот раз я подыграл ей, но я знал: мама достигла той точки невозврата, когда легко сможет найти оправдание любому рукоприкладству по отношению к Джереми. Я также знал, что, как только я уеду в колледж, все пойдет вразнос. И от этих мыслей у меня щемило и ныло в груди. Но поскольку мама делала вид, будто после того затмения с ней все в порядке, я похоронил свои мысли глубоко внутри, спрятав их там, где они могли мирно покрываться пылью.

Однако в тот вечер, когда мы ехали ко мне домой, жизнь вдруг показалась мне хорошей штукой. Мы с Джереми слушали репортаж об игре «Твинс», по крайней мере, лично я точно слушал, поскольку Джереми, конечно, было трудно поминутно следить за ходом игры. Я всю дорогу болтал с ним, объясняя основные моменты матча, но он практически не отвечал. А когда отвечал, то вступал в разговор так, будто только что вышел из соседней комнаты. И к тому времени, как мы свернули возле кампуса с шоссе I-35, «Твинс» уже почти положили Кливленд на обе лопатки, получив четыре очка и ведя со счетом 6:4. Я азартно улюлюкал после каждого очка, а Джереми передразнивал меня и, заражаясь моим энтузиазмом, тоже улюлюкал.

Когда мы наконец приехали, я взял в руки мешки для мусора с барахлом Джереми и провел его по лестнице на второй этаж до своей квартиры. Мы вошли внутрь как раз вовремя, чтобы успеть включить телевизор и увидеть, как «Твинс» финальным аутом выигрывает матч. Я поднял руку, чтобы стукнуться ладонями с Джереми, но он уже отвернулся, пытаясь постичь крошечные размеры моей квартиры. Кухня и гостиная располагались на противоположных сторонах одного жилого пространства; спальня была чуть больше стоявшей там двуспальной кровати; и в квартире вообще не было ванной комнаты, по крайней мере в пределах этих стен. Я смотрел, как Джереми обследует мое жилье снова и снова, точно надеясь в следующий заход обнаружить спрятанную дверь в ванную комнату.

– Может, мне нужно в ванную, – сказал Джереми.

– Пошли, – махнул я рукой брату. – Я тебя провожу.

Ванная находилась напротив моей входной двери, в холле. Наш старый дом, построенный в 1920-х годах, изначально был рассчитан на одну из тех существовавших на рубеже веков больших семей, где детей рожали темпами, явно опережавшими детскую смертность. В 1970-х дом перестроили, выгородив квартиру с тремя спальнями на первом этаже и две однокомнатные – на втором, причем только одна из этих верхних квартир оказалась достаточно просторной, чтобы получить собственную ванную комнату. Итак, если подняться по крутой узкой лестнице, то дверь справа вела в мою квартиру, слева – в мою ванную комнату, а прямо в глубине – во вторую однокомнатную квартиру.

Вытащив из мешка для мусора зубную щетку Джереми и ароматизированную зубную пасту, я направился через холл в сторону ванной комнаты. Джереми осторожно шел сзади, держась чуть поодаль.

– Ванная здесь. Если тебе вдруг понадобится, просто запри дверь. – Я показал, как поднимать засов.

Джереми не рискнул заходить в ванную. Он принялся изучать ее, оставаясь в относительной безопасности холла.

– Может, нам стоит вернуться домой, – сказал он.

– Никак нельзя, дружище. У мамы встреча. Помнишь?

– Может, она уже дома.

– Ее сейчас нет дома. И не будет дома несколько дней.

– Может, нам стоит позвонить ей и проверить. – Джереми снова принялся тереть большим пальцем одной руки костяшки пальцев другой.

Я увидел, что волнение уже вызвало у него легкий тремор. Мне хотелось положить руку ему на плечо, чтобы успокоить, но это только усилило бы болезненную реакцию. Еще одно проявление его аутизма.

Джереми повернулся лицом к лестнице, пристально разглядывая крутые ступени; его большой палец, с силой вдавившись в тыльную сторону ладони, месил костяшки, словно тесто. Я подошел поближе, чтобы отрезать ему путь к лестнице. Он был на два дюйма выше меня и весил на добрых двадцать фунтов больше. К четырнадцати годам он превзошел меня по всем параметрам: по росту, по весу и внешнему виду. Его золотистые волосы лежали ровными завитками, тогда как мои темно-русые патлы без геля для укладки торчали во все стороны, точно солома. У Джереми была квадратная челюсть с мальчишеской ямочкой внизу, мой же подбородок особой выразительностью не отличался. Когда Джереми улыбался, в его глазах плескалась океанская синева, ну а мои глаза были цвета жидкого кофе. Несмотря на столь явное физическое превосходство, Джереми всегда оставался моим «маленьким» братиком и я по-прежнему имел на него влияние. Спустившись на одну ступеньку, я схватил брата за плечи и принялся подталкивать назад, чтобы отвлечь его внимание от лестницы и заманить обратно в квартиру.

И тут за моей спиной внизу хлопнула парадная дверь, и до меня донесся звук ритмичных женских шагов. Я сразу узнал ее по походке, ведь последний месяц я каждый день слышал, как она проходит мимо моей двери. Л. Нэш – эта фамилия была написана на куске скотча на ее почтовом ящике. Ростом пять футов два дюйма, с короткими черными волосами, которые развевались вокруг лица, точно вода, танцующая вокруг камней. Карие глаза, курносый нос и холодная неприступность человека, предпочитающего одиночество. Сотни раз мы сталкивались с ней в холле или на лестнице. На мои попытки завязать непринужденную беседу она отвечала вежливой улыбкой и уместной репликой, чтобы не показаться грубой, но никогда не останавливалась, стараясь побыстрее пройти мимо меня.

Она замерла посреди лестницы, глядя, как я удерживаю Джереми за руки, не давая ему уйти. Увидев Л. Нэш, Джереми застыл как вкопанный и уставился в пол. Я посторонился, чтобы дать ей пройти. Когда она протискивалась мимо меня, стены лестничной клетки словно сжались, мои ноздри защекотал запах ее геля для душа и детской присыпки.

– Привет, – сказал я.

– Привет. – Удивленно приподняв бровь, она сделала оставшиеся несколько шагов до двери своей квартиры.

Я хотел сказать что-то еще, но выпалил первое, что пришло на ум:

– Это не то, что ты думаешь. Мы братья.

– Ага, – повернув ключ в замке, сказала она. – Джеффри Дамер[2] наверняка тоже так говорил. – Она вошла в квартиру и закрыла за собой дверь.

Я буквально онемел от ее сарказма. Мне очень хотелось парировать изящной остротой, но мозги заклинило, точно ржавый засов. В отличие от меня, Джереми не смотрел на Л. Нэш. Он смирно стоял на лестничной площадке и больше не тер большим пальцем костяшки. Похоже, его отпустило. Упрямство в глазах брата сменилось усталостью, ведь ему уже давным-давно пора было быть в постели. Я провел его в ванную почистить зубы, а потом – в спальню, куда вкатил старый телевизор, чтобы Джереми мог посмотреть свой любимый фильм на DVD-плеере, ну а сам, взяв одеяло, устроился на диване.

Мне было слышно, как Джереми смотрит фильм, знакомые диалоги и музыка убаюкивали его, отвлекая от нового враждебного окружения. Несмотря на инцидент на лестничной площадке, меня не мог не восхищать тот факт, что Джереми так легко приспособился. Ведь малейшее отклонение от привычного порядка вещей, будь то новая зубная щетка или другой сорт кукурузных хлопьев на завтрак, выбивало его из колеи. И тем не менее он был здесь, в незнакомой квартире – в квартире вдвое меньше той, что он называл своим домом, в квартире без собственной ванной комнаты, – впервые в жизни заснув не на нижней полке двухъярусной кровати.

Еще в начале вечера я выключил мобильник, чтобы избежать шквала звонков от матери, но сейчас вынул телефон из кармана, включил и проверил пропущенные звонки. Двадцать один вызов с номера с кодом города 507 – наверняка это мама названивала мне из центра детоксикации. Я буквально слышал, как она визгливо поносит меня за то, что я выключил телефон, а еще за то, что оставил ее в центре детоксикации, хотя я вообще был здесь ни при чем.

Первые девять голосовых сообщений были от мамы:

«Джои, поверить не могу, что ты способен так обращаться с родной матерью…» Стерто.

«Джои, не знаю, чем я заслужила такое…» Стерто.

«Ну, я понимаю, что не могу на тебя рассчитывать…» Стерто.

«Джои, если ты не ответишь на мой звонок, я за себя…» Стерто.

«Ты меня совсем не любишь…» Стерто.

«Прости, Джои. Жаль, что я не умерла. Может быть, тогда…» Стерто.

«Ты считаешь себя крутым студентом колледжа…» Стерто.

«Возьми наконец свою сраную трубку…» Стерто.

«Джо, это Мэри Лорнгрен из „Хиллвью манор“. Я звоню сказать, что поговорила с мистером Айверсоном о вашем проекте… И он готов с вами встретиться и все обсудить. Но имейте в виду, мистер Айверсон просил довести до вашего сведения, что он еще не дал окончательного согласия. Он хочет сперва с вами познакомиться. Вы можете завтра позвонить Джанет, и она скажет, в какое время удобнее всего сюда приехать. Мы не любим тревожить наших гостей в часы приема пищи. Итак, позвоните Джанет. До свидания».

Я выключил телефон и закрыл глаза, слегка растянув губы в улыбке. Какая странная ирония судьбы! Очень скоро, возможно, я буду брать интервью у жестокого убийцы, у человека, который недрогнувшей рукой оборвал жизнь молодой девушки, у преступника, более тридцати лет проведшего в аду самой жуткой тюрьмы штата Миннесота, однако встреча с родной матерью страшила меня гораздо больше, чем разговор с закоренелым преступником. Тем не менее я чувствовал, как меня подхватило попутным ветром – что, наверное, было добрым знаком, – который принесет мне хорошую оценку на занятиях по английскому. С надутыми парусами я смогу наконец перестать откладывать проект в долгий ящик. Устраиваясь поудобнее на диване, я не думал о том, что ветер этот может оказаться разрушительным ураганом. И когда в ту ночь я в конце концов заснул, меня приятно согревала вера в то, что моя встреча с Карлом Айверсоном не будет иметь оборотной стороны, что наше знакомство каким-то образом сделает мою жизнь лучше – вроде как проще. И вот теперь, оглядываясь назад, я понимаю, каким же я тогда был наивным.