Читать книгу Жить – ХОРОШО!… - All.химик - Страница 2

В пору, когда я учился в Ленинградском училище связи, осенью нас отправили на уборку картошки в один из колхозов в Ленинградской области. Картошка, как картошка, с обычным лагерным проживанием в полевых условиях, и с обычными приключениями в те молодые годы, с ночными дискотеками и походами в сельский магазин за вином и водкой. И был среди нас один якут – Федя, он попал в эту «путягу» – училище – после неудачного поступления в ВУЗ, как многие из нас. И был он до чрезвычайности невозмутим во всех обстоятельствах и рассудителен. Весьма рассудителен. И было это, видимо, его наследственным достоянием…

Фёдор родился и вырос в глухой и далёкой тундре в семье оленеводов. Он жил самой обычной жизнью оленевода, жизнью, которой жили все его предки с самого своего существования, а возможно и с самого сотворения мира. Он иногда учился в школе, проживая в интернате в большом городе, но, тоскуя по родной тундре и таким же родным оленям, частенько сбегал от цивилизации. На перекладных, где-то с геологами, где-то как-то и с кем-то, он всегда возвращался в родное стойбище, к родному укладу жизни.

А отец его, увидев возвратившегося сына, совершенно спокойно так говорил: «Пришёл, однако!». А как его десятилетний сынок прошёл за неделю триста километров по непроходимой тайге и по безжизненной тундре, его не интересовало. Главное – пришёл. Однако!

Жизнь в суровых природных обстоятельствах лишила их эмоций. И они, народ, проживающий свою жизнь в этих суровых условиях, научились просто жить, и просто радоваться маленьким человеческим радостям, не проявляя эту радость наружу, на обозрение всем. И эта способность, способность не выставлять на всеобщее обозрение свои эмоциональные вспышки, будь то ярость, гнев, страх, либо любовь, с течением времени превратилась в обычную рассудительность…

Когда Федьке стукнуло семнадцать лет, местное районное руководство из отдела народного образования решило одним ударом решить двойную проблему. Из-за него у райОНО были плохие показатели: из-за того, что он постоянно сбегал из учебного заведения – интерната, он не сможет получить полного образования. После среднего обязательного, ведь нужно ещё дать образование советскому трудящемуся, независимо от его собственного желания – хочет он этого или нет. А этот постоянно сбегает. Сколько якута не корми, а он всё в тундру смотрит! А если его отправить по государственной программе в поддержку малых народов СССР учиться в ВУЗе, то пусть с ним там и возятся, решают, как ему дать это самое образование.

И вот, однажды, в Федино стойбище приехал председатель сельсовета вместе с представителем райОНО. Вездеход, на котором они приехали, фыркнул выхлопными газами, крутанулся стальной гусеницей по вечной мерзлоте, и, рыкнув, замолк. Из его тёплой механической утробы выползли люди и сказали подошедшему Фединому отцу, что его сыну выпала великая честь стать образованным человеком. Партия и Советская власть отправляют Федю на учёбу в город-герой Ленинград, учиться на энергетика. А когда он отучиться, то приедет в родные края, и будет проводить электричество в тундре для трудящихся оленеводов.

«И зачем здесь в тундре электричество? – Рассудительно думал Федькин отец. – Баловство это, однако! Опять же, оленям – незачем, а в чуме[1] простой керосинкой-то привычней». Но возражать против глупого районного руководства он не стал, а лишь упросил их разрешить ему самому отвезти Федю в город Якутск на аэродром. Время же ещё есть, а пока пусть побудет дома, ведь далеко-то в этот раз едет – не сбежать уже оттуда. Да и собрать надо его в дорогу…

Начальство согласилось с таким рассудительным мнением отца, оставили Федькины документы для института, и укатили к себе в район на рыкающем и вонючем вездеходе. В назначенное время оленевод привёз Федю прямо к аэропорту города Якутска. Он оставил ему рюкзак с собранным в дорогу, отсыпал туда денег на жизнь, немного так, и укатил на нартах[2] обратно в тундру.

Федя, держа деньги с паспортом в одной руке, и документы с направлением на учёбу в другой руке, подошёл к кассе:

– Однако, мне в Ленинград надо! Шибко скоро надо!

– Сегодня рейсов нет. Приходи послезавтра! – С сожалением, посмотрев на него, ответила кассирша.

Федя, молча и спокойно отошёл в сторону – послезавтра, так послезавтра. Но то, что можно и нужно купить билеты на послезавтрашний рейс он понятия не имел. А подсказать это ему было некому, и Федька застрял в аэропорту города Якутск аж на целый месяц! Он в назначенное время исправно подходил к кассе, но ему отвечали, мол, билетов нет, приходи через три дня. И он честно выжидал это время, приходил, и его снова отправляли вернуться через три дня…

А ему понравилось здесь! Он с удовольствием лопал мороженное в буфете, пил лимонад «Дюшес», ел кексы и пирожные, и совершенно не скучал – со всеми знакомился и весело проводил время. Спал он на скамейках в зале ожидания, а когда мест там не было, то спокойно уходил в ближайшую лесополосу, и там, устроив из веток и листьев спальное ложе, вдыхая свежий ночной воздух, безмятежно засыпал. Дитя природы! Ну, прям, Маугли, какой-то! За этот месяц он сносно научился говорить по-русски, и в кассы уже стал заглядывать по привычке:

– Билеты есть? Нет? Потом подойду, однако!

Через месяц аэропортовские милиционеры обратили внимание на примелькавшегося беспризорника.

– Эй, парень! Документы у тебя есть? – А, взглянув на документы, милиционеры, долго хохоча, объясняли Федьке о том, что билеты нужно покупать заранее.-…А за этот месяц, что ты прошарахался в аэропорту, все вступительные экзамены уже закончились!

В общем, посадили они Федьку в самолёт, позвонили в Ленинград, тамошним милиционерам, чтобы его встретили и помогли. В институт его не взяли, но чтобы не сгорела его «путёвка в жизнь» – направление на учёбу, то его определили к нам в училище связи. Какая разница – пусть учиться! Жалко, что ли? Ну, будет он в тундре своей не электричество, а связь проводить… для оленеводов. Так Федя попал к нам.

Находясь с нами, он не выделялся и не привлекал к себе особого внимания. Ему нужно было время, чтобы привыкнуть к новому образу жизни, но в принципе, там мы все были такие – все мы привыкали к новой и самостоятельной жизни вдали от дома. Начало нашей жизни, началось с трудовой повинности – отработки на сельхоз работах. Ах, это молодое и романтическое время! С молодыми шалостями, с картошкой, запечённой в золе у костра, и танцами в колхозном клубе, с обязательными драками с местными пацанами, после этих танцев!

Фёдор наш проявлял чудеса в ориентации на местности в абсолютной тьме и лесной глуши, и тем самым заслужил уважительное отношение к себе. В самую глухую ночь, когда мы сбегали от наших надсмотрщиков-преподавателей, и ходили в близлежащий посёлок за вином, а затем тащились через тот же тёмный лес на танцы, в студенческий лагерь, Федя был нашим незаменимым проводником. Он, по непонятным нам всем ориентирам, безошибочно определял не только курс в тёмном ночном лесу, но точно знал о том, что творится у нас под ногами!

– Однако, туда ходи не надо! Худой место! – Спокойно так сказал он, показывая на чистую поляну, показавшуюся впереди нас.

– Федя! Да ты что? Это же поляна! Впер-рёд! – И мы с ребятами рванули к поляне, гремя бутылками с «бормотухой» – щас расположимся, разопьём «Яблочного», и – к девчонкам-студенткам!..

«Чистой поляной» оказалась трясина! Ленинградские леса сплошь покрыты торфяными болотами, и предательски-заманчивые трясины попадаются на каждом шагу, засасывая в смертельную бездну всякого, кто по незнанию попытался потревожить их вековую жидкую муть.

Наш восторг был прерван отчаянными воплями, когда все мы почувствовали, что медленно (но довольно-таки быстро!) погружаемся в расступающуюся почву под нашими ногами. Все мы оцепенели от этой жуткой картины и липкого ощущения страха перед надвигающимся жутким концом…

– Однако, не шибко глубокая трясина! – Услышали мы спокойно-рассудительный голос Фёдора чуть позади нас. – Смотри, травка здесь, однако, хитрая есть.

Какая травка? Кто хитрый? Нам спасаться надо!.. Что ты там увидел, в ночной мгле, Маугли?

– Однако дальше там шибко глубоко будет. Выходи! – Опять спокойно произнёс он.

Мы вдруг поняли, что опасности уже нет, и что мы перестали проваливаться в бездну – попали в самое начало трясины. Мгновенно перестав орать, судорожно цепляясь друг за друга, и за всё, за что можно ухватиться, мы вылезли на твёрдую основу, и в изнеможении рухнули на землю – вся физическая сила пред лицом «старухи с косой» куда-то испарилась!

Мы, тяжело дыша, лежали на земле и, переживая недавние ощущения, делились жуткими впечатлениями, распивая яблочный портвейн, для снятия стресса. Фёдор невозмутимо сидел на корточках рядом с нами и с любопытством рассматривал нас. Его спокойная рассудительность и любопытство, с которым он на нас глядел, взбесила нас (…чё вытаращился? В цирке, что ли? Нет, а ты что такой спокойный, а? Мы тут чуть не померли от страха, а ты тут такой невозмутимый, понимаешь! Щас! Отдышимся – посмотрим, какой ты спокойный…). И всё могло бы для него весьма печально закончиться, если бы не всё та же его невозмутимость:

– Федь! А у вас там, что, болота тоже есть? – Задал кто-то вопрос. (Надо же как-то отвлечься? И начать с Федькой…).

– Есть, однако, топь…

– А-а… пожары у вас бывают? – Спросил кто-то.

Ну и непонятливый ты, друг! Какие пожары? Причём тут пожары? Вот выяснить бы у этого Маугли, почему он не побежал с нами? Почему не стал спасать? Откуда мы знали, что здесь так мелко, по колено всего, а? А он знал! Он что, издевается над нами? И так спокойно ещё смотрел на нас, когда мы орали как ненормальные! Мы, понимаешь, тонем, а он травку какую-то высматривает! Вот что надо выяснять, а ты – пожары! Хоть что-нибудь понимаешь?…

– Не-ет. Позары[3] у нас не бывают… Не-ет… Тайга – горит! Неделя горит! Две недели горит! А позары не бывают! Не-ет!.. – Спокойно так и рассудительно произнёс он.

Ведь в его представлении пожар – это вой пожарной сирены и большое скопление зевак, тупо следящих за всё быстро съедающим огнём. А горящая сотнями, тысячами гектаров тайга – это так, «горит, однако»… До-о-олго, горит!

И эта спокойная рассудительность, этого дитя природы, вызвала глубокий шок внутри нашей возмущённой натуры. Святая святых! И не ведал Фёдор, какие мстительные мысли-тараканы до этого ползали в наших думках насчёт него, из-за недавнего нашего позорного страха. И не понимал он, отчего мы, сидя в грязи, так дико хохочем, утирая выступившие слёзы, и почему мы так смотрим на него…

А он смотрел на нас, неумёх таких, и думал там что-то своё… «Чего смеются?… Глупые, однако!»…