Читать книгу Триединство. Россия перед близким Востоком и недалеким Западом. Научно-литературный альманах. Выпуск 1 - Альманах - Страница 13

Л.И. Медведко

В пору моего студенчества Московский институт востоковедения находился в Сокольниках на берегу реки Яузы. Посвящение в востоковеды в 1947 году бывших фронтовиков и демобилизованных, в том числе и тех, кто, как и я, не успел по разным причинам повоевать, запомнилось мне на всю жизнь.

Весть об окончании войны нами, юнцами, была воспринята с двояким чувством. Вместе со всеми, разумеется, мы радовались Победе. Но в глубине души были огорчены тем, что так и не успели внести в нее свою лепту. Мне в первые ее месяцы доводилось попадать и под бомбежки, и под обстрелы, пережить эвакуацию из Белоруссии на Урал. Отстав от эшелона, несколько месяцев бродяжничал в поездах, пока не нашел за Уралом поседевшую за это время маму.

На всю жизнь запомнилось, как мы с моим другом, ныне известным писателем Александром Рекемчуком, 9 мая 1945 года после долгого блуждания по улицам Москвы оказались на заполненной ликующими людьми Красной площади к началу праздничного салюта. На наших плечах были узенькие курсантские погоны, какие носили тогда «спецы» военных школ. Девушки, принимая нас за настоящих вояк, не стесняясь, целовали, а ребята с криками «ура» подбрасывали в воздух. Не забыть и того чувства причастности к общенародной радости и приобщенности к свершавшемуся на наших глазах этому историческому событию.

Каждого из того поколения война коснулась по-разному: одни лишились родных и близких, другие возвратились домой калеками. В общем, мало кого она обошла стороной. В то время как мы надеялись на приближение победы социализма во всем мире, война стала опять надвигаться, но уже не с Запада, а с Востока. Шла гражданская война в Китае. На Ближнем Востоке тоже разгоралась какая-то особая освободительная война. Непонятно было, кто в ней освобождался от империализма и колониализма – евреи или арабы. Евреи, как нам тогда казалось, были настроены более антиимпериалистически. Арабских же правителей называли тогда «лакеями империализма» .

Свою альма-матер мы воспевали в веселой студенческой песне на мотив известной тогда грузинской песенки:

Запомнился первый урок турецкого языка (арабский мне пришлось осваивать несколько позже, факультативно). Первым делом преподаватель спросил каждого, что его подвигло к изучению турецкого. Когда очередь дошла до меня, я честно признался: любовь к поэзии НазымаХикмета. С его стихами я познакомился, будучи еще курсантом военного училища, на одном из вечеров поэзии. Мой ответ заинтриговал преподавателя Владимира Дмитриевича Аракина, и он попросил, если я помню, что-нибудь прочитать наизусть. С пафосом я продекламировал вступление к поэме Хикмета «Пьер Лоти» :

Не думал я тогда, что этот же отрывок из его поэмы «Пьер Лоти», но уже на турецком языке мне придется читать перед камерой турецкого телевидения у памятника Назыма Хикмета на Новодевичьем кладбище более полувека спустя по подлинно историческому событию – возвращению Назыму Хикмету турецкого гражданства. Это событие ознаменовало не только его признание в родной стране, но и долгожданное возвращение Назыма на Родину и возвращение Родины – поэту, называвшему себя «поэтом Вселенной, Востока и Запада… ».

После моей страстной декламации на первом уроке, помню, Владимир Дмитриевич спросил меня:

– А каким видите вы Восток в будущем?

Вспомнив слова, которыми Хикмет завершал свою поэму, «восстающий Восток кровавым платком размахивает перед вами», обращенные к «санкюлотам Европы», я, не задумываясь, выпалил:

– Конечно, красным!

Владимир Дмитриевич с улыбкой спросил:

– А какой сейчас у Турции государственный флаг?

– Красный с полумесяцем! – ответил я после небольшой паузы.

– А вы хотели бы заменить Полумесяц на Серп и Молот? Но знайте, полумесяц на небе – это символ ислама, мусульманской веры, он по-своему роднит всех мусульман, а наш Серп и Молот – это символ коммунизма. Заменить одно другим будет не так-то просто. Вам, помимо восточных языков, обязательно следует знать также религию стран Востока. С этой целью вам и будет прочитан курс исламоведения. Придется овладевать и другими знаниями, а их немало. Одни пришли на Восток с Запада, а кое-что намного раньше пришло на Запад…

В то время мы не очень задумывались над словами нашего преподавателя о том, что союзу рабочих и крестьян может как-то противостоять союз других единоверцев или религиозных националистов.

Еще до появления на экраны кинофильма «Белое солнце пустыни» мы имели возможность убедиться, что Восток – дело не только тонкое, но и трудное. Помимо марксизма-ленинизма востоковедение было, пожалуй, единственно признаваемой междисциплинарной наукой. Для ближневосточников в институте уже тогда преподавали исламоведение. Однако родственные исламу религии – христианство и иудаизм – оставались по-прежнему «терра инкогнита». Они находились как бы в запретной зоне. Приходилось только догадываться о подлинных процессах в мире разных религий.

Все, что там происходило, относилось к антиколониальному или освободительному движению. Поэтому как неожиданный «сюрприз» была воспринята и разразившаяся в 1948 году Палестинская война. Она никак не вписывалась в привычный формат антиколониальной войны, в которой сами освобождающиеся народы – палестинские арабы и евреи – стали убивать друг друга.

В первый год учебы мне представилась возможность лично познакомиться с писателем Ильей Эренбургом. Само собой разумеется, тогда мы не знали о двойственном отношении к нему И.В. Сталина. Вождь усматривал в нем почему-то международного шпиона и человека, сочувствующего сионистам. Перед нами он предстал совсем иным. Незадолго до посещения нашего института Эренбург по поручению вождя подготовил статью для газеты «Правда» об отношении советских евреев к Израилю и сионизму. Разрешение «еврейского вопроса», говорилось в ней, зависит не от военных успехов евреев в Палестине, а от победы социализма над капитализмом. Поэтому все еврейские труженики связывают свою судьбу не с судьбой еврейского государства, а с социализмом. Они далеки от мистики сионистов и смотрят не столько на Ближний Восток, сколько в будущее, «на север – на Советский Союз, который идет впереди человечества к лучшему будущему». Так Эренбург старался тогда прояснить свое истинное отношение к сионизму. Но такое указующее предостережение не помешало многим советским евреям вскоре уехать в Израиль. Среди них оказался наш любимый преподаватель политэкономии Энох Яковлевич Бретель, который покинул Советский Союз вслед за своим сыном. Перед отъездом он высказывал свою убежденность в том, что Израиль может стать «точкой опоры социализма на Ближнем Востоке». Вскоре туда же последовали некоторые наши бывшие фронтовики еврейской национальности.

Незадолго до нашей встречи с Эренбургом вышел наделавший много шума его роман «Буря». Он был посвящен недавно закончившейся Второй мировой войне в Европе. Оренбург, можно сказать, был непосредственным свидетелем и участником событий от начала Первой мировой войны до окончания Второй мировой.

Мне, отвечавшему в Комитете комсомола за культмассовую работу в институте, было поручено пригласить Эренбурга на читательскую конференцию. Нам хотелось узнать, что он думает о разразившейся новой буре на Ближнем Востоке. Уже тогда ближневосточная политика Москвы начала колебаться, как любили потом подшучивать, вместе с генеральной линией партии. Колебания эти ощущались повсеместно – в идейно-политической борьбе, в органах СМИ и во внешней политике. Отражалось это и на полях сражений Палестинской, а потом и всех последующих арабо-израильских войн. В стенах нашего института сама учеба была настолько политизирована, что даже изучение восточных языков проходило в свете «гениального труда» И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Концы с концами при таком изучении не всегда сходились.

В стенах нашего института шло изучение почти всех восточных языков. Но о будущем государственном языке Израиля – иврите – не только студенты, но даже преподаватели имели весьма смутное представление. Эренбурга крайне удивила такая дискриминация. Он спросил меня, почему иврит исключен из числа изучаемых в Институте восточных языков. Не услышав вразумительного объяснения, он произнес: «По-моему, ваши наставники делают ту же оплошность, что и сионисты. Они, противопоставляя себя Арабскому Востоку, откровенно предлагают свои услуги Западу. Как бы от этого там не разразилась буря более продолжительная, чем Вторая мировая война». Прогноз его стал сбываться гораздо раньше, чем мы закончили институт. Правда, угрозу надвигавшейся на Востоке бури мы ощутили позже.

В год окончания института назначение на работу за границей получили лишь единицы. При распределении выпускников приоритет отдавался в первую очередь заявкам из военных и других закрытых ведомств. Так как я до этого учился в артучилище, а на последнем курсе уже совмещал учебу с работой руководителя лекторской группы Московского комитета комсомола, на меня поступили сразу три заявки: одна – из ЦК ВЛКСМ, другая – от КГБ и третья – из Генштаба. При первом же собеседовании в КГБ, узнав, что кое-кто из моих родственников во время войны оставался на оккупированной немцами территории, меня забраковали. Представители Генштаба проявили ко мне большую снисходительность как к бывшему курсанту артиллерийского училища и к тому же без пяти минут ответственному работнику комсомола. Через три месяца стажировки в Главном разведывательном управлении (ГРУ) при Генштабе меня, едва ли не самого первого из всех выпускников института, отправили за границу на должность переводчика аппарата военного атташе (ВАТ) при посольстве СССР в Турции. Там мне и пришлось первые три года работать в Анкаре под руководством генерал-майора Н.П. Савченко, а последующие два – в генконсульстве в Стамбуле, где моим непосредственным начальником был вицеконсул, бывалый военный разведчик Михаил Иванович Иванов. Ему довелось до командировки в Турцию повоевать и на крайнем Западе – в Испании, и на Дальнем Востоке – в Японии, где он осуществлял связь с легендарным Рихардом Зорге. Уже по возвращении из командировки мы продолжали дружить семьями. Вместе с моим коллегой корреспондентом ТАСС Вадимом Щенниковым нам удалось подвигнуть Михаила Ивановича на воспоминания о том периоде его работы, которые публиковались потом в журнале «Азия и Африка сегодня».