Читать книгу Свет столицы. №1 2018 г. - Альманах - Страница 4

Как будто огненные клинья

Вбивают пушки над затоном.

Скользя легко по влажной глине,

Понтон уходит за понтоном.

Плоты и лодки тянут следом,

Глотнув армейские сто граммов.

Плывёт пехота к гиблым бедам

И обречённо, и упрямо.

Ей встречно бьёт что только может

С заречной вражьей чёрной кручи.

Ох, упаси пехоту, Боже,

А если смерть – прости, не мучай.

Вода от взрывов зло клокочет,

С разбитых вдребезги посудин,

Стеная в небо что есть мочи,

В небытие уходят люди.

Но вал живых от середины —

С судьбой и волей вместо весёл, —

По камышам, ломая льдины,

Уже себя в атаку бросил.

Береговой коснувшись тверди,

Как обретённого спасенья,

Бегут бойцы навстречу смерти

Иль ко второму воскресенью.

На пулемёты – в штыковую,

Броском гранаты путь означив,

Рвут оборону огневую

Бесстрашьем, яростью, удачей.

И бывший дьяк, а ныне взводный,

Раненье приняв, как награду,

Хрипит: «Аз вынес ад холодный

И муки огненного ада»…

Жизнь моя на ласки небогата —

Не имел я их и не искал.

То детдом, то воровская хата,

А потом войны крутой оскал.

В жизни той милей дневного неба

Был блиндаж с накатом в пять слоёв.

И в каком аду я только не был

В круговерти гибельных боёв.

Я забыл, откуда вышел родом,

Мир войны – мой первый детский класс.

Ну а дни стекали, словно в воду

Капли слёз из воспалённых глаз.

Отвечаю чётко на вопрос вам:

Я родился сразу злым и взрослым.

Фронтовой был нарушен быт:

В это утро – уже не первый —

Был сержант молодой убит

Дерзким снайпером, бабой-стервой.

Командир цену знал словам,

Мне в лицо проскрипел зубато:

«Трое суток на стерву вам.

Неуспех награжу штрафбатом».

Так охоте был даден старт,

В чьей-то жизни назначив точку.

А вокруг плакал тёплый март,

Зарождалось лето в почках.

И пошёл я… И ночь, и день

Стали болью и чёрным бредом.

Уходила она, как тень,

Окровавив свои победы.

Я иссяк, я в бессильи сник,

И денёк шёл последний, третий.

Скрытой оптики слабый блик

Уловил я в сыром рассвете.

А бинокль подтвердил успех:

На изломе ольхи у речки —

Щёки, лоб, капюшона мех,

Обнажённых ладоней свечки.

И кощунственно плыл уют

От винтовки её и позы.

Встретить мне б её не в бою,

Слать бы ей не заряд, а розы.

Фронт привычно гремел окрест,

Жил жестоким своим законом.

Впил в межглазье прицел ей крест,

Уподобив мишень иконам.

Чуть сместился овал лица,

И качнулась фигура слабо:

Цель нашли девять грамм свинца.

Упокой твою душу, баба.

Ту медаль не ношу я: нервы.

Раной в памяти гибель стервы.

Добровольцы тюремных зон…

То о нашей штрафбатной роте.

В бой идти нам какой резон?

Но ведь воля за ним фокстротит.

Командир наш – свободный хрен —

Истязал нас в боях условных.

На выносливость ставил крен,

Не жалел, подлец, уголовных.

В мозг и тело втирал закон:

Скоростной быть должна атака,

Не картёжный атака кон,

Не братвы загулявшей драка.

Вот пошли мы. Кто к праотцам,

Кто, умывшись в крови, к рожденью.

В рыло бьёт ураган свинца,

Позади отряд загражденья.

И забытый звериный страх

Всех прижал на меже у поля.

И разбилась атака в прах,

В гибель вдруг обернулась воля.

Кто-то ж первый обязан встать,

Всех рвануть на бросок под пули.

Ротный встал: «Эх, ити вашу мать!»

И шагнул вперёд, не сутулясь.

И пошёл по траве, как Бог,

И крестил нас нелепым матом.

Встали мы, как единый вздох.

И отбили у немцев хаты.

Двадцать лет. Лейтенант – пацан,

На солидность никак не тянет.

Чтили мы его, как отца,

Величали с тех пор батяней.

Пахнет ночь ромашкою и рожью,

Влажной дымкой светится роса.

Поле спит. А в тёмном бездорожье

Шелестят, как листья, голоса.

Мы разведка, мы глаза и уши.

Нам приказ – доставить «языка».

И в смятенье дышат наши души,

Как в оврагах близкая река.

Влажный след в траве оставив телом,

Мы ползём, беззвучны и близки.

Вижу я накрашенные мелом

Впереди ползущих каблуки.

Проскользнув под проволокой колючей,

Стынем в блеске вспыхнувших ракет.

Мысли – камнем, падающим с кручи:

«Сорвалось! А может, может – нет?»

Темень вновь упала чёрным шёлком,

Скрыла нас от выстрела в упор.

Вот бросок, вот хрип! И всё умолкло:

Лёг навечно вражеский дозор.

Живы мы, идём с живым трофеем,

Будто вновь для жизни рождены.

И заря, как счастье, розовеет,

И как будто нет совсем войны.

В гимнастёрке, прямой, туго стянут ремень,

Жёсткий бобрик волос в белой дымке седин.

В амбразурах глазниц слёз удержанных тень…

Над стаканом вина он склонился один.

Что он вспомнил, старик? Резко вздёрнута бровь,

В складке горькой сомкнулся морщинистый рот…

Жизнь прошла, как бросок сквозь потери и кровь:

Две жестоких войны, гибель маршевых рот.

Он сидит за столом, как заброшенный форт.

То, что раньше скрывал, а теперь напоказ.

И не выпит коньяк, не опробован торт,

А оркестру всё тот же военный заказ.

И подвыпивший люд – молодой и крутой —

Приглушил свой нахрап к уважению дат.

Так зачем же он в бой шёл версту за верстой,

А награда ему? Обворован солдат.

Обделённый судьбой и унижен страной,

Что во власть привела алкашей и воров,

И не может он встать – пожилой и больной, —

Чтобы вновь защитить честь России и кров.

Наша славная Русь, на каком ты пути?

Отзовись и бойца от обид защити!

Огневые дальние налёты —

Сокращённо – безобидно – ДОН.

Попадёшь в такие переплёты,

Если вдруг прольётся с неба он!

Дыбом встанут рощица и поле,

Небосклон крутнётся, как волчок…

А когда-то – было это в школе —

Вдоль по Дону плавал я, сморчок.

Песни пел, удил штанами рыбу,

Доставал на глуби ила твердь,

И не знал, что ДОН – стальная глыба

И несёт осколки, кровь и смерть.

Но и всё ж в тугих разрывах ДОНа

Я сквозь гибель честно проходил,

Чтоб на речке мирной возле дома

Мальчик пел и окуней удил.

Осенняя дымка лежит на болоте.

Прохладная свежесть, хрустящая тишь.

Опять я с берданкой брожу на охоте,

Усталой рукой раздвигая камыш.

Приятная томность… Срываются утки,

И трепет их крыльев – как в сердце мечта.

Все целы патроны. Трофеев за сутки —

Любимых стихов два блокнотных листа.

Босыми ногами на потном граните

Он выписал кровью следов своих нити

И встал над волной – полосатая майка, —

Один перед сталью штыков беспощадных.

Спокойно смотрел, как над синью прохладной

В испуге металась и плакала чайка.

Нет, нервы матроса – не стержни корунда.

Вся жизнь пронеслась перед ним, как секунда.

Неполные двадцать, простые, как гайки,

Что шли по резьбе восходящей спирали.

Он знал, что умрёт, как друзья умирали,

И он не завидовал плачущей чайке.

Восьмой десяток… А погода —

Военных гиблых лет повтор,

И кучно бьют, как пули, годы

В нас, доживающих, – в упор.

Как всем живым, нам жить охота…

Я установку вспомнил ту,

Когда с уставшею пехотой

В атаку шёл на высоту:

«Храни надежду, веруй в Бога,

Будь и в делах, и в мыслях скор».

Я ранен был. Но если строго —

У смерти выиграл там спор.

И вот сейчас, как в той атаке,

Дерзаю в схватках трудовых,

Чтоб расцветали в мае маки

Для нас, – не мёртвых, а живых.

Иду навстречу бьющим датам

Вновь атакующим солдатом.

Я говорю войне: «Прощай…»

Она, как жало, впилась в душу.

Её не вырвать невзначай,

Добром и бранью не разрушить.

Я говорю войне: «Прощай…»

Бойцов упавших лица рядом.

По ним горит в слезах свеча,

А боль за них, как взрыв снаряда.

Я говорю войне: «Прощай…»

Но дышит память жаром боя

И мне твердит: не отвращай

Того, что вписано судьбою.

И этот груз тебе навек,

Войны хлебнувший человек.

В атаке той мне чуть бы поскорей

Прикрыть бронёй машину капитана

От скрытых в роще вражьих батарей,

Что выжгли в башне огненную рану.

Тлел ватник. Всё ещё живой,

Слепой наводчик ищет в ощупь цели,

А командир мотает головой,

В нём и слова, и мысли онемели.

Таков он вот, удар по нам во фланг:

Машины рвутся, погибают люди…

Через эфир мне повышают ранг.

Ну кто ж тут штаб с разведкой не осудит?

Я к батареям повернул свой «лоб»:

Он непробоен, как мечта о мире.

На скоростях мы пушки смяли, чтоб

Всё остальное расстрелять, как в тире.

Снаряды наши рвали на куски

В колоннах плотных технику, пехоту.

Огнём зажаты нами, как в тиски,

Там вряд ли мог в живых остаться кто-то.

Победный бой… О чём тут говорить?

Об орденах и званиях, что ли?

Забыть бы мне, как танк с людьми горит,

А вспомнив, не стонать в ночи от боли.

Здесь бита днём двух рот отвага,

А нам, штрафным, как штык, приказ —

Взять высоту. Назад ни шага.

Без артогня. И штурм – сейчас.

Мы в тьме дождя, как в оболочке.

Бросок вперёд жесток и скор.

Встреч ослепительные точки:

Стрельба в ночи, в меня, в упор.

Смешалась боль-бессилье с матом,

И колокольный звон в ушах.

Рука продлит броском гранаты

К победе мой последний шаг.

А вслед шагнут за мной другие,

Вперёд означив тяжкий сдвиг.

О вы, смертельно дорогие

Шаги, как вечность и как миг.

В грязи траншей, на слизи скатов

Шагают вверх и рёв, и стон,

И треск гранат и автоматов

Со всех немыслимых сторон.

Вода с огнём, гроза с туманом

И ярость в нас, забывших страх:

Где грудь на грудь, где шаг с обманом,

Чтоб втоптан в прах был этот враг.

Мы – как единый зверь в атаке,

И каждый шаг – прыжок вперёд

В нас предков

наших, стойких в драке

За Русь… И в павших не умрёт.

Шаги – опорные брикеты

К вершине в жуткой схватке той…

Как наша кровь, текут ракеты

Над взятой нами высотой.

Словно кони в стойлах, в капонирах танки,

Экипажи чутко дремлют на броне.

И луна за тучкой, что лицо в ушанке,

Над военным полем плавает во сне.

Пулемётов трассы ищут в небе крылья,

Как с испугу, грохнут пушки вдалеке.

Ветерок, взлетевший порохом и пылью,

Пронырнул оврагом к вздрогнувшей реке.

И в беззвучье снова время погрузилось,

Словно мир в раздумье на ночном краю.

Сохрани же, Боже, жизнь мою, как милость,

В предстоящем утром гибельном бою.

Машины в тумане – толпою слоновой,

И хоботы пушек под плёнкой влаги.

Стоят экипажи, и ротный, уж новый,

Читает нам чётко сырые бумаги.

Сапёры нашли в минном поле проходы,

Ценой своей жизни поставили вехи…

Атака вслепую – как тяжкие роды:

Здесь нужно терпенье и вера в успехе.

Вчера мы горели, на минах нас рвали,

И пушки долбили по нашему флангу.

Потери, усталость надежду сковали,

И нас командир выжимал, словно штангу.

В нём опыт и сила: горел уже дважды,

Ни званье, ни орден такому не светят…

Сказал в заключенье: «Пусть думает каждый,

Как выиграть бой в предстоящем рассвете.

Я пешим пойду, и за мной строгим следом

Все танки в колонне до самой траншеи.

А что предписали, считаю я бредом,

Беру на себя приговором на шею.

Ни грамма спиртного – глотнём на поминках,

Не все мы вернёмся, такая уж доля.

Мы – люди живые, и смерть – не картинка,

Но надо прорваться сквозь минное поле.

Никто, кроме нас. По местам! Заводи!»

И ротный пошёл, как сказал, впереди.

Неуступчива, непорочна…

С райских кущей штабного тыла

В пекло боя, в отместку, срочно

К нам в окопы её скатило.

Но и здесь она, как и всюду —

Честь и нежность в сыром бушлате.

Мне б на мушку того иуду,

Что пытался подол задрать ей.

Огрубевшие, мы любили

В ней и мать, и дитя родное.

Артогнём нас вчера накрыли,