Читать книгу Нити. Сборник историй - Алсу Тимерхан - Страница 2

Июнь месяц в этом году был хорош! Горячий воздух и яркое солнце ласкали хлеба на полях, подпитывая каждый зеленый росток своим теплом и благодатью. После зноя, приплывавшие темные корабли дождевых туч, со всей яростью хлестали пыльную землю ливнями и напоминали юной Фахернисе её строгого отца – Мустафу. Но, как после его наказа девушка становилась мудрее, так и после щедрого дождя, все живое на полях, огородах и лесных полянах наливалось ростом, цветом да нежными сочными ягодами пуще прежнего.

Катая по нёбу сладкую ягоду каен жилэге (подберёзовики), Фахерниса благодарила силы природы и Аллаха. Про Аллаха она, конечно, думала про себя, тихо, стараясь не упомянуть нечаянно вслух. Ведь в школе их учили, что Бога нет, что советский человек сам себе хозяин, чей труд и вера в светлое будущее куда сильнее, чем вымышленный хазратами да батюшками Бог. Но дэу эни (бабушка) мало пугало мнение чужих людей и она учила внучку всем молитвам, которые только помнила в свои восемьдесят лет.

– Фахерниса, живее, доченька, нам ещё к приходу отца ужин готовить, – услышала девушка мать, что собирала ягоды чуть ниже, у пригорка. Голос у неё был звонкий, молодой, а ведь Бибинур уже разменяла пятый десяток.

Да и нельзя было сказать, что мать у неё стара. Род у неё крепкий, выносливый, откуда она переняла свой пышущий здоровьем вид и неиссякаемую силу.

Подняв наполненную сладкими ягодами корзину, Фахерниса медленно начала спускаться к матери. Солнце опускалось к горизонту, воздух стыл и становился свежим, прохладным, загоняя кусачих оводов в свои убежища, но высвобождая рои не менее вредных мошек.

Когда они пришли домой, мычание коров и овец заполнили улицы деревни, пахло стынущей землей, мёдом трав. Шестнадцатилетняя Фахерниса так бы и наслаждалась вечером, да только их с матерью ждали хлопоты по дому, не до безделья! Она быстро натаскала в баню воды из колодца, шустро управляясь коромыслом – вода в вёдрах не успевала расплескаться и пролиться наземь. Тем временем, дрова в печи разгорелись так сильно, что приятный запах дыма заполнил воздух их двора, медленно утекая через забор и огромные ветви древней ивы на соседние улицы, переулки, огороды. Было хорошо, спокойно и дух жареного лука дразнил желудок из распахнутого окна кухни. Фахерниса видела как мать поставила на стол покрытый вышитой скатертью огромный чугунок с отварным картофелем, как посыпала золотистую горку ароматными кружочками лука, моркови, нарезала еще только утром испеченный хлеб, налила в глиняную плошку крашеный свекольным соком катык.

Потом вернулся отец с поля, с работы пришёл старший брат и сестра. Ужин прошёл весело, сытно оттягивая живот, под звонкий смех их отца Мустафы и мудрые изречения дэу эни. Фахерниса ещё долго вспоминала шутки отца, пытаясь сдержаться, не прыснуть смехом в темноту дома, где все уже спали сладким сном.

…Казалось, все это ей просто снится, словно не было того счастливого, последнего мирного июньского вечера.

На следующее утро началась война. Нет, на них не падали фашистские бомбы, в них не стреляли, но… Радиорупор на центральной площади объявил – "война". Медленно и страшно она раскрыла свой безобразный, жадный зев, забирая мужчин их деревни: отцов, сыновей, всех, кто мог защищать родную землю.

Первым ушли отец с братом Амирханом, через месяц, в конце июля уехала на фронт и сестра Гульшат, которая служила медсестрой в Аюском фельдшер-акушерском пункте. Остались они с матерью одни-одинёшеньки. Но времени для грусти не было: мать работала на колхозном поле от зари до зари, определив Фахернису рядом с собой. Они приходили домой засветло и, даже не глотнув воды, падали изможденные, голодные на нерасстеленную постель. Так прошло лето, осень, зима. Пришла весна, а война всё продолжалась. За это время многим пришла похоронка, люди сокрушались по своим родным, близким, где-то кто-то умирал, а в их деревне, наперекор всему, начали рождаться дети. Малыши, ставшие продолжением тех, кто уже никогда не увидит родной, сопящий комочек в руках любимой.

В начале апреля 1942 года пришлось расстаться с матерью и Фахернисе. Колхоз направил её и ещё около пятнадцати девушек на торфяные топи. Прощаясь, мать не смогла сдержать слёз, а дочь, как в последний раз крепко обняла плачущую Бибинур. Девушка до сих пор помнила запах сухих трав с волос матери, колкость шали и тепло рук. От взгляда ее глаз у Фахернисы сжалось сердце. Пронзительного, вобравшего в себя всю печаль и горечь расставания. Сдерживая порыв свой, она лишь прошептала: «Я ведь ни на войну, энием, что же ты плачешь, родная моя? Дай Аллах свидимся, обязательно свидимся через полгода! Ты только не волнуйся, мамочка, слышишь?»

После затянувшегося прощания, полуторка, скрипя и кряхтя, сорвалась с места. Кто-то громко вздохнул за спиной Фахернисы. Тяжко, протяжно…

А Бибинур стояла, вытирая слёзы вышитым белым платком. Как и другие, такие же матери, чьи дома опустели вмиг, чьи души осиротели за раз. Какая беспощадная, злая, да жадная эта женщина – война.

***

На набережно-челнинских разработках торфа трудились многие из близлежащих районов и деревень. Фахерниса стояла и смотрела, выпучив карие глаза: сколько же тут было подростков. В одном ряду со взрослыми женщинами – девушки, девочки, мальчики. Худенькие как ниточки руки и ноги, невысокий рост. От мужчины у мальчиков только штаны, и то, залатанные-перелатанные. Словом, дети, да и только.

– Здравствуйте, товарищи! Будем знакомы, я Мария Ильинична Зиновьева – бригадир вашего рабочего отряда. Много говорить не буду, в войну важны не слова, а наши дела, наш вклад на пути к победе над проклятыми фашистами! Так будем же бить врага, помогая фронту своим трудом, товарищи! Торф как никогда важен нашей Родине, когда в стране перебои с углём, по вине треклятых оккупантов!

Товарищ Зиновьева говорила пылко, по существу. Даже алый платок поверх светло-русой головы словно призывал всех к борьбе за родные земли. А после, проникшихся воодушевляющими речами народ повели к баракам, которые должны были заменить им родной дом на шесть-семь месяцев. Стены времянок были тонкие, кое-где отсыревшие от протекающей крыши, пахло копотью от небольшой буржуйки и чувствовался неуютный холод. Этот холод они испытали на себе в первую же ночь, когда мокрые, продрогшие до самых костей ввалились в бараки. Еле стянув с ног сырую обувь, шерстяные носки, брюки, а также панталоны, женщины молча легли под худые одеяла в тонких сорочках. Хватило их ненадолго. Несмотря на жарко горящий огонь в печке, все до последнего человека дрожали и стучали зубами как очумелые. Первой выскочила из постели Фахерниса. Надев на себя единственную смену одежды и укутавшись в старую шаль, она юркнула снова под одеяло – сжалась под ним, пытаясь сохранить ускользающее тепло. Так и уснула.

Дни шли, тянулись похожие один на другой. Солнце светило ярче, погода радовала ласковым теплом. Но ночи оставались всё такими же суровыми, недружелюбными. На голодный желудок уснуть не получалось, а когда сон побеждал, подходило время идти на работу. И вот, ты снова стоишь по грудь в ледяной гидромассе, с топором в руке, очищая проход к торфоносным каналам. Другая бригада так же в воде нарезала пласты торфа в кирпичики, которые выносила в огромных корзинах на берег. Потом, эти семи-восьми килограммовые кирпичики детскими руками укладывались в «карточные домики» для просушки. И никто не уходил с работы пока не выполнит свой план: триста кирпичиков торфа в день! После тяжелого труда, вгрызаясь в свой единственный за день двухсотграммовый брусочек горького чёрного хлеба, кажется, что сходишь с ума, хочется сбежать отсюда далеко-далеко. Но Фахерниса, как и другие торфяницы, скрипела зубами, терпела. Ведь тем, кто сейчас на фронте хуже чем им. Поэтому трудись, Фахерниса, работай, превозмогая всё на своем пути! За победу, за близких, что проливают кровь в бою!

– Русалочки мои, милые! – говорит ласково Мария Ильинична, когда видит, что работницы еле стоят на ногах. – Девочки мои, ещё немного, родные, – и идёт в ту же топь, где все копошатся. Иногда ласка не действует. Тогда, бригадирша снова рассказывает пропаганду, даже просто кричит бранными словами. И снова все идут выполнять план, укреплять тыл.

А сегодня, Фахерниса сделала открытие. Уже второй месяц у нее не было крови.

– Это потому, что питаешься худо. Посмотри, ведь на лице только глазищи остались. Вернешься домой, отъешься – придут они, дни эти, – успокаивает девушку соседка по койке, сорокалетняя кряшенка тётя Таня.

Домой… Быстрее бы вернуться, увидеть маму…

Хочется её супа с крапивой, тепла и забыть о войне, торфе, Марии Ильиничне Зиновьевой…

Домой, домой, домой! Только не время ещё. Нужно перетерпеть оставшиеся четыре месяца и тогда… всё будет хорошо. Так терпи же, Фахерниса, работай!

Без тёти Тани было бы невыносимо. Таня, как опытная торфушка, уже работавшая до войны на торфяниках, помогала Фахернисе советами как сберечься от нещадно кусавших их комаров и слепней в адскую летнюю жару. Именно благодаря ей, девушка уставала меньше чем другие, чему была благодарна новой знакомой.

Русалочьи дни так и тянулись в торфяниках кашей на воде, хлебом по карточкам, двенадцатичасовой рабочей сменой и беспокойным сном в пять-шесть часов. Но было и хорошее. Таня стала для Фахернисы близкой подругой, наставницей. Лёжа на соломенных матрасах в душном, сыром бараке, они шепотом рассказывали друг другу о своих семьях, о домашней стряпне, разговаривали о войне, всяких женских глупостях и… мечтах.

Таня очень красиво пела и в своё время, хотела стать артисткой. Только совсем нежданно влюбилась в парня с соседней деревни, вышла замуж, родила детей. Так и осталась её мечта где-то в ней, временами вырывавшаяся наружу звонкой песней или нежной колыбельной. А вот Фахерниса еще не знала чего желает. Не задумывалась юная душа ни о чём другом, не тосковала, как о родном доме и матери. И плакала она, тоже уткнувшись в плечо Тани, доброй, понимающей…

Уезжая домой, в ноябре того же года, они условились с Таней писать друг другу письма и когда-нибудь, когда закончится война – свидеться и поговорить по душам. И вот, сжимая в руках крошечный газетный кусочек с нацарапанным на нем адресом, Фахерниса с грустью провожала уезжающую подругу. Такую же русалку как и она сама.

***

– Домой, домой, домой! – кричит раскрасневшаяся от волнения Фахерниса сыну, – Что же ты, Мансур, не напомнил мне о губадие! Разве зря я целое утро пекла, старалась!

– Не переживай, мама! Успеем!

– Дай-то Всевышний!

– Мама!

Через час они, наконец, доезжают до Бикбулово. Село встречает их ароматами цветущей черёмухи, людьми, идущими по улице с яркими букетами красных и жёлтых тюльпанов, ранних полевых цветов. Они проезжают мимо них, вверх по улице, минуют сельскую библиотеку, детский сад. Наконец, у здании почты «Запорожец» Мансура сбавляет ход.

– Куда дальше, мама?

– Да вот же дом Тани, напротив Почты, – усмехается Фахерниса. – Каждый год ведь приезжаем, пора бы запомнить, голова твоя садовая! Ээээх!!!

Фахерниса спешит. Не дожидаясь сына, она выпрыгивает из машины и, прижав тарелку с пирогом к груди, бежит, спешит в дом с резными узорами на наличниках и парными голубями на крыше. С шумом входит в него и кричит:

– Танюша!

И слышит её, старую свою подругу. Они обнимаются и смеются, словно не было прожитых лет, не было всех тех невзгод, что выпали на их долю. Но они помнят. До сих пор помнят холодные топи торфяных просторов, помнят как называли их русалками, как держались вместе и делили серый, горький хлеб войны…

(12.09.2020)