Читать книгу Ложь в двенадцатой степени - Альте Гамино - Страница 4

Хельге еще в детстве нравилось сбивать с толку людей, которые много умничали, но при этом не следили за логикой дискуссии и часто попадали в свои же ловушки. Чем старше она становилась, тем больше оттачивала мастерство ставить зазнаек на место. Кроме тех случаев, когда спорщиком оказывался совсем уж непроходимый болван, для которого любые доводы – что конституция мартышке. Бездейственно. Лучше сразу отступить и не тратить время на попытки потеснить гору.

Существовала еще одна категория людей, с которыми Хельга ненавидела вступать в полемику, даже если была на голову выше в приведении адекватных аргументов и применении уловок. К такой группе относились авторитеты. Им необязательно было становиться ораторами – за них в сей же час вступались последователи. А число неизбежно давит одиночку.

За примерами не надо ходить далеко: первой проигранной в нечестном бою битвой для юной Мантисс стало ярое противостояние любимице класса. Ту хвалили за успехи учителя, парни пускали слюни, как в дешевых романах, а преданные подруги возносили до статуса идеала. Девушка на самом деле была не промах: прекрасные внешние данные, куча внеклассных занятий, роль миротворца в школьных конфликтах. Хельга спокойно относилась к однокласснице, пока мнение «любимицы», чаще всего основанное лишь на эгоистичных желаниях, вдруг не стало непререкаемым.

Когда в старших классах отличницу назначили ответственной за выбор участников школьного спектакля, она набрала в группу одних подружек и льстецов. На резонный вопрос: «А почему бы не взять Джона? Он лучше смотрится в этой роли, да и опыт участия в спектаклях имеется» – не отвечала, а задавала встречные вопросы, провокационные и приводящие в замешательство. Могла состроить удивленную мордашку и воскликнуть: «Как же ты сам не понимаешь, глупыш? Джон отстает по трем предметам, ему нужно догонять – где тут время на репетиции?» Почему-то после подобных аргументов недовольные согласно кивали, не найдясь что возразить. И не замечали банальной вещи: слова «любимицы» не объясняли, почему Джон не может играть в спектакле. Из-за неуспеваемости, на которую влияет, очевидно, не нехватка времени, а множество других факторов? А самого Джона она при этом спрашивала?

Псевдопричину заглатывали с потрохами, что злило юную Мантисс, а если кто-то и замечал подвох, «любимица» обрывала недоумение снисходительными репликами: «Ты правда не видишь очевидного?» или «Ну, это же так просто понять!». Ощущение собственной глупости, внушаемое ее словами, отбивало охоту спорить дальше.

Но не у Хельги. Она всегда оборачивала нелогичность говорящих против них самих, не уступала и тут. И тогда со стороны любимицы класса зашевелилась сила поддержки, совладать с которой оказалось непосильной задачей. И как она, несмышленая девица, вообще посмела критиковать решения лидера группы? Только осуждать и умеют, бездари, – самим же не нужно отвечать за столь сложный процесс! И разве Мантисс разбирается в постановке так же хорошо, как«любимица»? Вряд ли!

Хельга сорвалась и попросила перевести ее в другую школу, так как общаться с кукарекающими глупцами невыносимо. Эдгар не поддержал дочь и выглядел весьма разочарованным. Заявил, что подобных глупцов везде хватает и бежать в порыве обиды от их туголомной правды – значит проявить трусость.

– Тогда тебе надо убегать сразу в глушь леса, – ворчал профессор Мантисс, потирая болевшие пальцы. – Или смирись, что люди не любят думать – они любят жевать то, что им подают на блюде с сочной клубничкой на самом видном месте. А мнение авторитетов вообще самое вкусное, что они ели в своей жизни. Поэтому запомни: всегда ставь под сомнение любые мнения и проверяй. А если чувствуешь давление со стороны, оставайся при своем, но проверь еще разок для верности. Только не убегай. Никогда.

– Но ведь это означает, что и твои слова я тоже могу подвергнуть сомнению, – хитро щурилась Хельга. – Пусть ты мой отец, авторитет для меня, и профессор, обучающий молодое поколение, ты тоже можешь ошибаться.

– Правильный вывод.

Эдгар давал дочери замечательные советы, многие из которых она взяла на вооружение. Жаль только, что поистине ценные слова он произносил в моменты недовольства поступками ребенка. С его точки зрения, Хельгу тянуло принимать неверные решения. Тогда-то и следовали наставления, которые профессор изо всех сил старался не превращать в тривиальные поучения. Это радовало девушку и одновременно обижало: ведь серьезный разговор с отцом означал, что Эдгар снова злится на нее.

Забыть подростковое унижение со стороны «любимицы» и других одноклассников Мантисс не смогла. И впредь, приходя в новый коллектив, определяла, кто одиночка, а кто лидер, оценивала степень разложения личности этого лидера и разрабатывала стратегию поведения.

Несмотря на то что доктор Траумерих был руководителем команды исследователей, неоспоримым авторитетом он не являлся. Хельга ценила его за уступчивость, но снисходительное отношение к слабостям людей выходило доктору боком. В такие моменты хорошо бы притормозить и обдумать, что не складывается. Однако, похоже, Уильяма не расстраивало, что его добротой злоупотребляют. Доктор не любил командовать людьми. Скорее всего, в прошлом именно Эдгар Мантисс добивался от коллег результата и наказывал провинившихся, в то время как Уильям Траумерих задабривал сотрудников иллюзорным пряничком – поощрениями и похвалами. И вот теперь весь груз ответственности лег на его плечи, а мышление не перестроилось.

Узнавая Уильяма день ото дня все лучше, Мантисс приходила к мысли, что его доброта и всепрощение объясняются не только характером, хотя и им тоже. Существовала еще одна причина мягкосердечности доктора Траумериха. После вынужденных контактов с МС Уильям всегда чувствовал себя так, будто его искупали в ушате с грязью. И все больше ценил обычных людей, даже со всеми их пороками, потому как любой самый отвратительный поступок человека все равно мелочь по сравнению с тем, что мог выдать МС. По крайней мере, Хельге так казалось.

Мантисс было бы приятней, если бы Уильям все же оказался авторитетом. Тогда зона комфорта для нее разрослась бы на весь этаж, ведь уважаемый доктор хорошо относился к новой сотруднице. Плюс такого положения очевиден, однако в самом начале работы необходимо испытывать трудности, чтобы быстрее найти неудовлетворяющие факторы и собственные недостатки, мешающие с ними совладать.

Раз авторитетным лицом был не Уильям, Хельге предстояло отыскать такого человека и присвоить ему определенный статус. Доктор Траумерих был не единственным ведущим специалистом в команде – Стив Амберс исполнял роль отнюдь не второго плана. Он был ответственным за исследования в лаборатории на этаже и нередко пропадал там. Когда Мантисс заставала его в офисе, он являл собой пример сосредоточенности и ответственности. Не стеснялся выговаривать Лесси за минутные опоздания и следил, чтобы все лежало на своих местах, то есть как он привык. Педантичность, видимо, развилась в нем еще в утробе матери, раз к тридцати годам достигла такого уровня, а пунктуальность заматывалась узлами вокруг всего, что он делал. И еще Амберсу был свойственен пофигизм – ко всему, что непосредственно не относится к его работе. Поэтому Хельга не удержалась и прозвала Стива «Принципом трех П».

Он лучше многих подходил на роль лидера, хотя только время покажет, являлся им или нет. Мантисс со дня знакомства неоднозначно относилась к этому человеку. Амберс много важничал и порой в спешке мог бросить что-нибудь резкое и обидное, пусть и не со зла. Однако эти качества ни на что не влияли. Они могли мешать приятной коммуникации, установлению дружеских отношений, к которым Хельга все равно не стремилась, но не превращали доктора в эгоиста или невыносимого задаваку. И пусть манерность Амберса немного нервировала, Мантисс не сказала бы, что копила неприязнь к коллеге, как это делала, например, Лесси.

– Я сама тут относительно недавно. Через пять дней исполнится ровно шесть месяцев, – рассказывала девушка со смешной сумкой. Звонки на время прекратились, и Лесси оторвалась от монитора. – Но этот Амберс успел засесть мне в печенках.

Хельга понимающе кивнула. Поначалу, планируя собрать по крупицам информацию о людях вокруг, об их взаимоотношениях, недостатках и достоинствах, она подумывала порасспрашивать коллег. Ведь это часть ее работы – задавать вопросы. Но вовремя поменяла стратегию и выбрала роль благодарного слушателя. Лучше спрашивать о каких-нибудь мелочах, показывая свою заинтересованность в жизни других людей. Вскоре они и не заметят, как сами начнут рассказывать то, что Хельга на самом деле хотела услышать.

– Он кажется тебе вредным?

– Еще каким! – пользуясь тем, что докторов в офисе не было, воскликнула Лесси. Она вертела в пальчиках карандаш и бездумно черкала узоры на клочке бумаги. – Он ко всем придирается, особенно к женщинам. Чертов сексист! На моем прошлом месте как бы двух парней уволили за уничижительные шуточки… ну, еще за нетрезвое состояние… А этот, блин, даже извиниться не подумает.

Лесси непроизвольно вставила кончик карандаша между зубов, опомнилась и хотела вынуть, но, посчитав Хельгу «своей», продолжала его покусывать. Кто-то курит, кто-то грызет, а кто-то посасывает подвернувшиеся под руку предметы, справляясь тем самым с напряжением. Мантисс всегда удивляли привычки нервно тащить в рот что ни попадя, хотя она сама страдала из-за своих обкусанных ногтей и ободранных заусенцев. Непогашенный сосательный рефлекс во всей красе.

– Наверное, ему стучали по макушке на прошлом месте, и теперь, заняв хорошую позицию, он… м-м, как бы отыгрывается на младших сотрудниках, – предположила Лесси.

Версия неплохая, но Хельга не была с ней согласна. Она не считала, что Амберс отыгрывался на ком-то, сколько ни наблюдала за его поведением. Доктор не ставил цели унижать коллег, чтобы самоутвердиться за их счет. Более того, в общении с ними он выглядел так, будто его голова забита задачами и поиском решений, так что реакции людей он не замечал. А раз не замечает, зачем провоцировать? Теряется смысл.

– Только он тебя раздражает? Больше никто? – Хельга попробовала приблизиться к формату ведения бесед во время сеансов. Лесси просекла это сразу.

– Ты спрашиваешь как сочувствующий или как психоаналитик?

– Так ли это на самом деле важно? – дернула плечом Мантисс. – Ставить тебе диагноз и забрасывать советами я не планирую. Считай, что я идеальная подушка для слез или бездонный черный ящик, в который можно скидывать скопившийся хлам.

– Я поняла, ты как бы довлеешь к мазохизму. Что мне еще следует о тебе знать? – насмешливо изрекла Лесси. – Ты… лунатишь во сне? Да, можешь не поправлять, я уже и сама услышала, как это звучит.

Хельга вежливо улыбнулась, стараясь поддержать веселый настрой собеседницы. В эту минуту в кабинет влетел взъерошенный Амберс, и Лесси спешно смяла листок и вынула карандаш изо рта. В принципе, зря, так как доктор был погружен в изучение распечатанного материала и не посмотрел на присутствующих.

– Кинси, что там с ЖЖ?

– Это… м-м, имя нового работника? – неуверенно выдавила растерявшаяся девушка. Хельга пожала плечами, заметив обращенный к ней взгляд.

– Нет, Кинси, это Желтый Журнал, – убрав листы в ящик стола, пояснил Амберс. – Замечательная вещь, которую криворукие доставщики умудрились потерять. Журнал нашелся?

– Увы, – пощелкав мышкой, сообщила Лесси. – Он как будто испарился.

– Мозги у них испарились, – сквозь стиснутые зубы пробурчал Амберс.

Мантисс сообразила, о каком журнале шла речь. День назад Уильям сиял от счастья, что к ним в руки (или руки его коллег, что тоже неплохо) попадет любопытная вещица. Степень ее любопытности, правда, еще следовало определить, и скептики уже окрестили журнал набором бумаги, годной лишь для расчеркивания ручек. Оптимисты уверяли, что вещица все ж таки необыкновенная, и тут каждый трактовал скудные данные кто во что горазд: от веры в то, что записанное на страницах желтой книжицы сбывается, до более простенького заверения, что надписи загадочным образом исчезают. Куда и почему, предстояло выяснить одной из команд.

Теперь же жадные до исследований пальчики сжимали воздух, и разочарованным докторам Хельга могла лишь посочувствовать.

Складывалась любопытная картина. Хельгу окружали реалисты и ученые личности, среди которых было немало атеистов и противников веры в сверхъестественное. Однако изучали они далеко не простые явления, которым часто не находилось объяснений. То есть как раз сверхъестественное. Как бы исследователи ни отвергали это определение и какими бы научными методами ни вооружались – суть от этого не менялась. Менялось лишь отношение самих ученых. Они спокойно признавали все странности и смирялись с ними (либо нет, и такие люди долго не задерживались), отчего вырисовывался забавный портрет атеиста-боголюба: в пришельцев не верю, существование призраков отрицаю, но вот телефончик, звонящий сам по себе, даже без подключения к розетке, реален и материален. Красота!

– А ты, Мантисс, чем занята? – бросил доктор.

– Слушаю. Но вы продолжайте разговаривать, я как раз дослушала до самого интересного.

Амберс, не успевший потушить раздражение, явно хотел что-то ответить, но вовремя прикусил язык. Осуждать Хельгу не за что, ведь она вроде как исполняет профессиональные обязанности.

– Хорошо. Кинси, свяжись с компанией. Пусть разберутся, куда пропал груз.

– У него точно какой-нибудь пунктик, – прошептала Лесси, когда Стив покинул помещение. – Помяни мое слово.

Так называемые пунктики встречались у всех. Хельга как раз выясняла, кому какой принадлежал.

– Я заметила, что к тебе у него не получается прикопаться, – продолжила рассуждать Лесси. – Ты там как бы всегда что-то такое отвечаешь, что у него кончаются аргументы. Откуда ты знаешь, что и когда говорить?

Кинси подошла к автомату и сделала кофе себе и Мантисс. Хельга раньше не замечала, чтобы Лесси чем-то делилась или готовила на двоих, и сочла этот поступок попыткой дружественного сближения.

– Ниоткуда. – Мантисс могла бы объяснить, что на самом деле Амберс ни к кому не прикапывается, а Лесси попросту преувеличивает. Вот только вряд ли девушка ей поверит. – Я просто умею слушать и вникать.

– Да-да, слушать и вникать…

Кинси закатила глаза и переключила внимание на монитор. Она словно отгородилась от Хельги невидимой стеной, исключила ее из своего маленького «девичьего лагеря». Лесси верила, что секрет обращения с неприятными субъектами существует, но горделивая дочь профессора просто не желает им делиться. Хельга не прошла тест на сближение, и Кинси осталась ею недовольна. Мантисс казалось, что Лесси как раз из тех людей, которые закидывают невидимые удочки, и если на них никто не клюет – не отвечает на провокации и вопросы с двойным дном, то они сворачивают инвентарь и укатывают на другой конец пруда. Только менее демонстративно, нежели в метафоре.

Мантисс выяснила причину кочевок по минус второму. МС был способен создавать вокруг себя поле негатива, со временем расширяющееся. Оно оседало невидимой пылью на стенах и мебели, впитывалось в воздух. Чтобы люди не варились в этом бульоне тягостных ощущений и нервозности, они перемещались в локацию, очищенную от отрицательной энергии, и обустраивались там, пока уровень тревожности вновь не подскакивал. Это было трудно не заметить: сотрудники чаще ругались и срывались друг на друге, обязанности их тяготили, в голову лезли посторонние, депрессивные мысли. Проблем со сменой кабинетов не возникало, потому как все комнаты на минус втором, от кладовых до офисов, являлись, точными копиями одна другой. Некоторое разнообразие в обстановку вносили сами служащие, которым хотелось замечать этот переезд, а не забывать о нем через пять минут из-за гипнотического однообразия окружающего. Хельга еще не стала свидетелем увлекательного перемещения в смежный сектор и ждала его, как свой первый алкогольный коктейль. Своего рода обряд посвящения на минус втором.

Приобщившись к коллективу, дочь профессора уже через две недели выяснила, на каком этаже какой экземпляр располагался. Исключением оставался все тот же минус четвертый – главная загадка Всея Института имени Гр. Ш-и. Во многом просвещению Мантисс способствовали доктор Вейлес, разомлевший под лучами любопытства новой слушательницы, а также доктор Траумерих и некоторые ребята по соседству. Хельга часто беседовала с лаборантами минус второго, проверяя их душевное благополучие по той же схеме, что и приходивших раз-два в неделю сотрудников. Никто по-настоящему не избегал ее общества. Ведь Мантисс была новенькой. Из-за текучки кадров – на этаже нередко менялись лаборанты и секретари – Хельга в глазах коллег была всего лишь временным сослуживцем, который через пару месяцев исчезнет из их жизни и памяти. Поэтому они свободно болтали о том немногом, что сами знали.

Как выяснилось, на минус первом этаже обитали «рухлядь Вейлеса» СТ-30 и некий СГ-17, он же Сердитый Голос. Руководителем отдела по изучению последнего был профессор Роджер Ван дер Рер, а он распространяться об объекте не любил. Но Марк доверительно сообщил, что из-за СГ ему, его команде и всем посетителям этажа не разрешают пользоваться телефонами, радио и рациями. А если у кого-то возникал соблазн, бедолага сталкивался с такими помехами, что не мог продолжать.

– СГ блокирует любые волны в относительной близости от себя, – должно быть, поэтому доктор Вейлес почти всегда в обеденное время, если не находился благодарный слушатель, утыкался в телефон. Общался с женой, по его же признанию, – иначе большую часть рабочего дня он словно пропадал для внешнего мира. – Иногда мы объединяем усилия и даем Голосу влезть в наш Сломанный Телефон. Volens nolens5 получается веселенькое комбо.

– А как выглядит СГ? – спрашивала Хельга.

Собеседник только плечами пожимал:

– Кто ж знает. Не уверен, что у него вообще есть какое-то обличье.

– Тогда как же?.. – Мантисс погружалась в думы, представляя все сложности, с которыми сталкивались сотрудники отдела минус первого этажа.

На минус третьем балом правили брат и сестра – Селена и Анри Файнс. Первой в качестве подопечного достался М-07, он же Многоликий. И это все, что Хельга знала о нем, не считая очевидностей, вытекавших из наименования. А соседом его был ФД-28 – не то фермер, не то доктор. Мантисс догадывалась, что эту парочку могли держать там против их воли. Ведь если неодушевленный предмет вроде Телефона не нуждается в прогулках, то обитатели минус третьего не стали бы сидеть годами в четырех стенах.

– Одного не могу понять, – говорила Хельга, стремившаяся познать все грани неизвестного. – Если внизу люди буквально скачут вокруг загадочных предметов и явлений, на кой сдались верхние этажи? В смысле… Ну, пусть бы это был Институт изучения паранормальных явлений, —словили бы пару негативных комментариев от серьезной прессы или, наоборот, стали бы всемирно известными. Кому пришло в голову скрещивать красное яблоко с зеленым?

Подобные вопросы Мантисс задавала доктору Траумериху, как самому приятному собеседнику и в каком-то смысле наставнику. С первых дней он помогал Хельге освоиться, знакомил с людьми и порядками, давал необходимые советы. Ничего не изменилось спустя пару недель – разве что опеки стало меньше, поскольку подопечная Уильяма в ней уже не нуждалась.

Поправив очки, доктор откашлялся и приступил к разъяснениям:

– Если ты интересовалась историей института, изначально он учреждался для исследования психосоматических заболеваний. Тогда, само собой, речи не шло об изучении странностей. Владельцы менялись. И в какой-то момент мы попали под начало человека, который решил расширить сферу деятельности.

– О да, я слышал, что его звали не то Лорри, не то Ларри. А после пришел Генри Фирш, – добавил Амберс, сидевший за столом с китайской лапшой.

Стив не любил ходить в столовую, объясняя это тем, что шум и суматоха сбивают с умных мыслей. Поэтому предпочитал обедать прямо в кабинете, и именно в то время, когда другие люди садятся ужинать.

– По слухам, он пришел вместе с Многоликим, вроде как его другом. Фирш, этот чудной старик, редко наведывается сюда. Выделяет финансирование, иногда присылает помощников, но сам носа не сует. А вот его дружбан, если они на самом деле приятели, остался тут. Вроде как захотел узнать природу собственной аномалии. Все ради науки и так далее…

– По собственной воле заточил себя на этаже?

– Он не заточил себя. Многоликий иногда покидает здание в сопровождении кого-либо из сотрудников, потом возвращается.

– Так говорят, – вставил Уильям. – Конечно, это все слухи. Чтобы попасть на работу на минус третий этаж, нужно быть… хм… своим.

– Да, там чуть ли не преемственность. – Амберс выглядел на удивление веселым. Его ощутимо развлекала поднятая тема, и Хельге показалось, что он сам не верит в то, что рассказывает.

– Допустим, со сменой курса разобрались. – Мантисс сложила руки на груди. – Но почему тогда оставили верхние этажи? Теперь кажется, что они ненужные приростки, пережиток старого.

– Да нет, тут как раз все логично. – Амберс взмахнул китайскими палочками, как дирижер. – Люди наверху занимаются увлекательными делами. Например, приглашают добровольцев принять участие в эксперименте. Сажают испытуемых играться с котятами и говорят, что эксперимент направлен на выявление аллергической реакции на шерсть. А на самом деле измеряют уровень окситоцина после забав с пушистыми зверьками. Любят эти ученые обманывать народ.

– Наверху в самом деле занимаются нужными вещами, – вмешался доктор Траумерих. – Они не лезут к нам, не знают наверняка, над чем мы тут работаем, хотя в курсе, что тоже исследуем что-то. И при этом забирают на себя основное внимание.

– О ваших трудах в научном мире ведь никто не знает, так? Если сотрудники верхних этажей приносят пользу обществу, то вы удовлетворяете запросы владельца института? – задумчиво проговорила Хельга. – Какова конечная цель всех ваших исследований? Вы соберете все данные в кучу и напишете книгу? Или продадите самые полезные данные военным?

– Фантазия даже живее, чем у родителя, – прыснул Стив и тут же смущенно кашлянул, решив, очевидно, что и без того перегнул палку с весельем. Затем метким броском отправил картонный стакан в мусорное ведро и поднялся с важным видом. – Извините, я оставлю вас. Работа – требовательная барышня.

Мантисс стало жаль, что Амберс поспешил спрятать ту сторону характера, которую проявлял столь редко. Как оказалось, пребывая в приподнятом расположении духа, он проявлял склонность к участию в различных обсуждениях, будь то профессиональный спор или светская беседа. Проблем с тем, чтобы быстро и безболезненно влиться в компанию и зацепиться за тему дискуссии, у Амберса явно не наблюдалось. Зато была трудность другого характера: хорошее настроение посещало его ой как нечасто.

– Конечная цель, говоришь? Это хороший вопрос, – проводив взглядом коллегу, сказал Уильям. – Действительно, зачем мы тратим время на изучение явлений, которые плохо поддаются изучению? В принципе, ответ до банального прост. Отправляется человек в космос или залезает в незатоптанную предшественниками пещеру – причина одна.

– Жажда открытий?

– Да. Если перейти от любопытства к практическим целям, то любой человек в первую очередь думает, какую пользу можно извлечь из нового открытия. Будет ли оно востребовано людьми? Или что даст конкретно ему? Можно ли его использовать в жизни и для чего? На примере СТ-30 могу сказать, что, выяснив, на какой энергии он работает и откуда приходит звонок, мы, возможно, сумели бы улучшить качество связи или открыть новые слои реальности, о которых не догадывались раньше.

– Уверена, у вас все получится.

– Спасибо, – улыбнулся Уильям. – Главное, чтобы не получилось так, как с парой ранних объектов. Я слышал, что их случайно испортили увлекшиеся исследователи. Нанесли непоправимый ущерб, из-за чего предметы потеряли особые свойства. Как ты понимаешь, найти похожие проблематично.

Они постоянно говорили о работе, но избегали касаться аспектов личной жизни. А ведь Хельге было интересно, где вырос ее руководитель, о какой профессии мечтал в детстве, как пришел сюда… Проделанный им путь многое рассказал бы о становлении его характера. В этот раз Мантисс осмелилась на непринужденную беседу и обнаружила, что доктора Траумериха не пугали приватные вопросы. Он с живостью поведал об отчем доме на окраине города, откуда переехал в подростковом возрасте, с теплотой вспоминал родителей и не чурался говорить о сложном голодном периоде, когда искал работу. И при этом, как заметила Хельга, не увлекался собственными историями, не выплескивал на слушательницу лишнего, дозировал информацию. Даже если эпизоды из прошлого и рождали у него ворох ассоциаций, он все их держал при себе.

– У меня нет братьев или сестер, даже двоюродных, поэтому мне сложно представить, каково вам было в многодетной семье, – со своей стороны делилась Хельга, чтобы не превращать беседу в допрос. – Как-то так получилось, что и мать, и отец были единственными детьми в семье. Я росла без полного понимая, что значит иметь дядю или тетю, которые присылают подарки на праздники. Если не брать в расчет двоюродную тетку отца, которая часто что-то отправляла нам.

– Иногда оно и к лучшему. Мои тетки слали мне невкусные пряники или пироги.

– Вот ужас! – наигранно испугалась Мантисс.

Хельга уже слышала от доктора Вейлеса историю Телефона. Теперь она полюбопытствовала, как обнаружили остальные объекты изучения. Учитывая, как редко коллега ее отца позволял себе говорить об МС в присутствии не допускаемых к нему людей, это откровение Хельга расценивала как огромную удачу. Обычно он пресекал хитрые вопросы Мантисс и не велся на завлекательные беседы, которые она начинала исключительно из-за жажды узнать как можно больше о знакомом из детства. Ей казалось, что с каждой новой деталью она все ближе подходила к МС.

В этот раз доктор был откровеннее обычного. Появилась ли эта открытость благодаря атмосфере непринужденной беседы, которая смогла увлечь даже извечно сосредоточенного Амберса? Как бы то ни было, доктор Траумерих не стал отнекиваться. Не обладая даром Вейлеса превращать в приключенческую историю даже рассказ о покупке молока, он кратко поведал о том, как МС встретили в одной захолустной деревеньке. Истории о живых манекенах там с тех пор превратились в местные байки и страшилки для детей.

– Он был агрессивен? – поинтересовалась Хельга. – Или его характер испортился уже здесь?

– Он всегда таким был. Такова его природа, его хобби и смысл жизни. Уж и не знаю как выразиться.

– Вы выяснили его возраст? Или происхождение?

– Сказать что-то определенное трудно, – прохаживаясь по комнате, сказал доктор. Когда от него требовалось много говорить, он предпочитал вставать и двигаться. – Предположительно около ста лет. Может, чуть старше. А вот почему МС такой, каким мы его знаем… Он сам придумывает небылицы, одну изощреннее другой. Верить в его сочинительства нельзя. Не исключено, что одна из версий правдива, но какая?

Уильям бросил взгляд на часы и покачал головой. Вернувшаяся из столовой Лесси окончательно разрушила откровение вечера. Хельга могла поклясться, что почувствовала, как лопнул пузырь теплоты и уюта, заполнявший помещение минутой ранее.

Хельга не ходила в гости. Не находилось поводов, не было нужных знакомых – вот она и не завела такой привычки. Иногда у нее рождалось минутное желание узнать, в какой обстановке живут те люди за дверью, как пахнет в комнатах, какого цвета занавески, в каком порядке расставлена мебель, какой узор на обоях… Ведь за каждой дверью скрывался свой уникальный набор вещей, в которые помимо пыли въедались история и дух хозяев. Эти кратковременные вспышки любопытства возникали из-за интереса к облику жилища, а не к обитателям, так что если бы Хельга ходила в гости, то не ради общения с людьми, а только для того, чтобы познакомиться с микромиром внутри меблированных коробок.

Чтобы разведать обстановку не в домах, а в головах людей, походы в гости не требовались. И у Грега Биллса, с которым продолжились редкие встречи, там творился кавардак. Осознав, что Мантисс не для того беседовала с ним, чтобы выявить отклонения в психике и запереть в комнате с мягкими стенами, пятидесятилетний мужчина осмелел и порой стал вести себя фамильярно. Разговаривал с Хельгой пусть и вежливо, но с явным намеком на то, что она еще юная и неопытная девочка, мало что понимающая в серьезной, суровой жизни. Зато он был словоохотливее Роберта Лейни, что определенно нравилось Мантисс и из-за чего она готова была терпеть его тон знатока.

Разговор проходил в комнатушке, в которую только стол со стульями и вмещались. Голые белые стены и одинокая лампа над головой навевали тоску, но что поделать? В конфиденциальных беседах требовалось соблюдать строгие правила, и Хельга не могла позволить себе выслушивать людей в присутствии посторонних. Поэтому ей с первых дней и уступили эту коморку специально для сеансов, ведь остальные кабинеты были заняты рабочим персоналам, докторами и лаборантами. Что не совсем честно, поскольку парочка использовалась под складирование разнообразных папок и другой офисной утвари и их вполне могли бы разгрести для Хельги.

В тесноте комнатушки для сеансов заключался главный минус: многие чувствовали себя зажатыми в четырех стенах, а потому зажимались внутренне. Хельге приходилось учитывать этот фактор, за неимением возможности переселиться в просторный кабинет с кожаными креслами и выходящими на небоскребы окнами.

Грег пытался выглядеть непризнанным гением, но говорил невпопад, плохо подбирал слова. Хельга не была ходячим сборником тем для эрудитов, однако сомневалась, что у талантливых людей хромосом больше, как уверял Грег, а мировые ученые сообщества подготовили заговор против простых смертных.

А еще он потрясающе умел сбивать с разговора. Каждый раз, когда Хельга возвращалась к насущным вопросам, Биллс утекал в речах в неописуемые дали. Чаще резко, что становилось заметно, но иногда увлекался рассуждениями, которые логично выводили его еще на пяток смежных тем.

– Вам нравится морс, который подают в столовой? – Хельга крутила в руках одноразовый стаканчик с кофе, который принесла ей Лесси.

Похоже, та пыталась обзавестись союзницей, которая умела отражать нападки Амберса. Остальные объяснения, почему Кинси зачастила с кофе, виделись Мантисс менее реалистичными.

– Кисловато. Не хватает им талантов в отборе вкусных сухофруктов.

– Сухофруктов? Из них обычно варят компот, а не морс.

– Да все это одно и то же, – бахнул Грег. – Вот если бы тут еще пиво на разлив продавали… На прошлом месте нам иногда наливали по стаканчику. Знаете, что кислое пиво не обязательно просрочено?

– А где вы работали до этого?

– А еще мне нравится, что у нас перестали продавать эту гадость в бутылках… как там она называлась? Оранжевая такая, – проигнорировав или не услышав вопроса, проговорил уборщик. Он провел ладонью по начавшему лысеть затылку и облизал нижнюю губу.

Грег проявлял словоохотливость, но глубокими знаниями в каких-либо областях блистал нечасто. Вот только странным казалось не то, что он при этом кичился осведомленностью и опытом, а то, что свято верил в правильность озвучиваемого, даже если в информации сквозили ошибки и нелогичность. Пару раз Мантисс невольно начинала сомневаться, а так ли хорошо она сама разбирается в тех или иных вопросах, – настолько настырно Грег твердил свое.

– Вы не так давно тут работаете и многого не знаете. Кругом сплошной обман. Я звучу как параноик, да, но все равно сохраняю бдительность и вижу лучше многих. Знаете ли вы, сколько на этаже кабинетов? – Грег важно задрал подбородок, готовя слушательницу к потрясающему откровению.

– Кабинетов или вообще комнат, включая уборные и каморки с инвентарем? – уточнила Хельга. – Пятьдесят одна комната.

Грег сидел свободно откинувшись на спинку. Он не избавлялся от легкой щетины, придававшей ему слегка неряшливый вид, но в остальном выглядел чистоплотным и следившим за собой человеком. Жены у него не было, зато приятелей, по его же признанию, вагон и еще полпаровоза.

– И вовсе не пятьдесят одна.

Хельга жестом пригласила его объяснить. Она готова была выглядеть в его глазах сколь угодно глупой и необразованной, уступать в его маленьких играх, лишь бы он побольше говорил. Пока серьезных отклонений Мантисс не обнаружила – лишь хвастовство и привирание, и все же для полноценной картины требовалось провести пару тестов и десяток бесед.

– Наверное, вы не посчитали ту призрачную комнату в секторе «В». И немудрено, – ощерился Грег. – Мы сейчас в секторе «А», и в «В» вы не ходите по понятным причинам. Но когда будете там, обратите внимание на комнату без номера. Ей присвоили треугольник вместо цифры. Иногда она появляется, эдакая призрачная пятьдесят вторая комната.

Хельга покивала. Об этой мистической комнате никто никогда не рассказывал даже анекдотов, но правильно ли относиться к россказням Грега как к забавной выдумке, будучи окруженной странными объектами? Однако и поверить ему Хельга не могла. Она не понимала, для чего Грег сочинил это. А если не сочинил? Неужели он действительно верил, что исследователи вокруг него скрывают страшный проект, а в каждом шкафу хранится своя колба с головой пришельца?

– Я поняла вас. Вам ужасно скучно на этой должности.

– О, так вы мне не верите? – Грег сложил руки на груди. – Я не суеверный. Черных кошек за хвост в детстве не подвешивал и не сторонился провозимых по улице гробов. Отец всегда отпускал меня посмотреть на покойника. Говорил, нет ничего естественнее смерти. Земля ему пухом…

– А ваша мать жива?

– Нет. Это все бредни говорили про нее, что она сыни… съини… подстроила смерть, якобы чтобы сбежать с любовником! Никогда не верьте злословию сплетников! – Грег потряс кулаком, а Хельга подумала, что он все больше старается уйти в воспоминания.

Мантисс не прочь была послушать о его детстве и юности, потому что оттуда могли тянуться корни многих сегодняшних проблем этого человека, однако в большей степени ее интересовало настоящее: что он ощущал сейчас, какие идеи носил в голове, с кем планировал встретиться в ближайшие выходные. А уже потом только – как на эти чувства и планы повлияло то, что в пять лет он свалился в лужу с головастиками.

– А мальчишки из соседнего двора показывали на меня пальцем…

– Извините, господин Биллс, не могли бы мы поговорить о том, что вы сказали недавно, – перебила Хельга.

Грег неохотно вернулся из детства в реальность.

– Вы говорили, что иногда вам кажется, будто за вами следят. – Мантисс сверилась с записями в блокноте.

– Нет, я говорил не так. Я же не какой-нибудь заправский шизик, которому мерещатся голоса и все такое, – посмеялся Грег.

И на этом все. Развивать затронутую тему он не собирался. Просьба о сотрудничестве не помогла.

– Знаете, меня утомляют долгие беседы…

– У нас еще есть пятнадцать минут. Расскажите о вашем отце. Он многое вам разрешал? – Хельга поняла, что вот-вот потеряет его, и стала искать обходные пути для достижения результата. Непросто выуживать из человека нужную информацию, однако Мантисс уже видела, как можно вывести упрямца на правильную тропинку.

– Он был человеком широких взглядов, – подумав, выдал Грег. – Он не наказывал меня за ребячества. Часто говорил, что был таким же в моем возрасте. Даже когда я привязал соседского пса к двери какого-то пройдохи, отец недолго бранился. Единственное, в чем он был настоящим деспотом, – это религия. Отец был ярым верующим. Но за остальные поблажки можно ему и простить его чрезмерный фанатизм.

– И он прививал эти ценности всей семье? – Хельга мысленно вычеркнула вопрос.

– Ну да, само собой. Говорил, что чем богаче духовно жизнь человека, тем радостнее от этого Богу. Бог вроде бы проживает жизнь с каждым человеком, и чем больше в мире добрых и достойных людей, тем благороднее образ самого Бога. Потому что… Наша душа – часть его, а значит, все человечество в целом есть олицетворение Бога на земле или как-то так…

– Это не христианское учение?

– Не совсем. Какое-то ответвление, я забыл название. Но Библии вроде бы не противоречит. Или же противоречит? – Грег пожал плечами. – Отец утверждал, что люди должны сами приходить к Богу. Мне кажется, он нарушал это правило, заставляя нас верить. И в церковь заставлял ходить.

– И вы ходили в церковь? Правда?

– Не верите? – наигранно оскорбился Грег. – Иногда. А иногда делал вид, что хожу, а сам убегал на задний двор к Барри.

– И если отец ловил вас, он наказывал по всей строгости, верно я понимаю?

Хельга ощущала себя канатоходцем. Того и гляди сорвется, и тогда начинай сначала. Но где-то должен быть тот поворот, что выведет их обоих на прямую дорожку, которую Мантисс старательно навязывала собеседнику с самого начала.