Читать книгу Рождённый ползать - Алёна Бессонова - Страница 5

В комнате пахло сыростью. Свесив ноги под стол, на койке в ватных стёганых штанах и телогрейке лежал и смотрел в потолок средних лет крепкий мужик. Его лицо, истерзанное ранними морщинами, иногда подёргивалось нервным тиком, а глаза, рассматривающие размалёванный по углам свежими водяными узорами потолок, были безучастны. Извилистая лапка мокрого пятна над окном набухала очередной каплей. Сейчас она сорвётся в заранее подставленную пепельницу… Сорвалась, шлёпнулась булькнув… Вторая… Десятая… Третий день в этом потаённом месте мужик ждал человека для него без имени, но с кличкой Чудь. Знакомству с ним он обязан несчастному случаю. Кузьма, а именно так звали мужика, когда-то был подающим надежды, с особой чуйкой геологом. Только вот однажды, найденный им в реке золотой самородок, увёл Кузьму Калашникова из спокойной, будничной, хотя и кочевой жизни в холодную и опасную жизнь дикого старателя. Объединившись с таким же, как он жаждущим богатства добытчиком, они вырыли землянку, внутри отделали её сухими с ободранной корой стволами осины, щели проткнули мхом, перекрытия из жердей и брёвен засыпали ветками деревьев и землёй, поверх положили дёрн, который через неделю прижился и сделал землянку невидимой. За лето сложили печь. Место добычи оказалось царским. Золота было много. Мыли его до ледяной корки. А когда земля замерзала, приступали к очистке уже намытого золота: плавили «рыжий песок» на огне, удаляли лёгкие примеси, а чистое жидкое золото разливали в формы по пять граммов. Так горбатились три сезона, пока не намыли «рыжья» на целую безбедную жизнь себе и своим детям, но азарт не отпускал. Золото надо было пристраивать и однажды Кузьма поехал пошукать рынок сбыта в Архангельск. Нашёл ювелирную мастерскую и сразу же пристроил первые три слитка, через неделю обещал привести ещё. Но не судьба! Видимо, выследили бедолагу злодеи. В эту ночь и порезали: напарника убили, а Кузьму истекающему кровью оставили умирать. Золото, всё дочиста выгребли. Но видимо, сжалилась судьба над Кузьмой, пожалела геолога: в этот же день нашёл его старик Чудь, помог выгрести с того света. Смутно помнит Кузьма Калашников, как выбирался. Помнит выхаживала его зрелая ядрёная женщина. Внешне некрасивая, суровая, она перерождалась, когда начинала говорить. Мягкий, бархатный голос звучал задушевно, под голос настраивались глаза, теплели, загорались былой молодостью. Нянчилась она с ним, как с малым ребёнком. Подмывала, обтирала, кормила с ложки. Был при ней ещё один рыхлый болезненный мужичонка непонятного возраста. Когда туман рассеялся, и Кузьма стал осознавать, что, жив, он разглядел старика. Тот лежал у окошка, накрытый до подбородка тёплым одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков в кипенно-белом пододеяльнике. Его совершенно лысая жёлтая голова покоилась высокой подушке. Брови, усы и борода были аккуратно расчёсаны, из усов и бороды высовывался белый заострившийся нос, да чёрными льдинками блестели широко открытые глаза. Тут же обретался и совсем молодой паренёк. Куда малец потом девался Кузьма не знает, жил как в тумане. А мужик помер. Когда помирал, прохрипел: «На совести моей тяжёлый грех и перед богом, и перед людьми, а ты, Кузя, беги! Я не смог, так хоть ты живи по-человечьи». Так и сказал «по-человечьи». Видно, человеком себя уже не считал… Кузя тогда не понял о чём ему говорил умирающий, понял много позже. Как только окреп, Чудь перевёз его в землянку получше прежней и к прежнему делу приспособил. Только теперь Кузьма всё золото отдавал Чудю, а тот отстёгивал ему малый процент. Знал Чудь секрет, где золото в тех краях водится. Безошибочно указывал геологу в каком месте выходит жила. То ли чуйка у него была на драгоценный металл, то ли карта разведанных ранее мест. Каждый сезон привозил Чудь Кузьме новых старателей, обычно молчаливых и угрюмых. Догадывался бывший геолог: не просто так зацепил их Чудь, верно, за чёрную душу и чёрные дела. Через десяток лет образовалась рядом с Кузьмой целая артель. Старик Чудь главным среди них признал Калашникова, но последнее слово оставил за собой. Кузьме уже давно за сороковник перевалило, а он всё прислуживает…

У порога в избу послышалось шевеление, кто-то явно топтался у двери, видимо, прислушивался к шуму внутри.

– Входи Чудь, нет здесь чужих – шумнул Кузьма.

Дверь приоткрылась и в шёлке появились живые, бегающие чёрные глаза едва видные сквозь шерсть длинноворсной шапки. Человек обыскал взглядом помещение и бочком вошёл, впуская вместе с собой ледяной ветер. Сколько лет Кузьма знает старика, а разглядеть его лицо так и не смог. В общем-то, и разглядывать было нечего: расплывшийся в ноздрях длинный и мягкий нос да верхняя тонкая губа. Большая часть лица пряталась за массивными очками, клинообразной ухоженной седой бородой, слившейся с пушистыми баками и густой волнистой шевелюрой. Бородатых на севере Калашников видел много и на себе понял: густая растительность на лице – лучшая защита от комаров.

– Ты что же, Кузя, себя родным мне считаешь? – ядовито ухмыльнулся визитёр.

– Родным, не родным, а уже не один годочек друг о друга трёмся, – нехотя вставая с кровати, прохрипел Кузьма. – Чё опоздал? Три дня, как жду!

– Ничего… ничего …не за так ждёшь. Ахму я забираю? Она успокоилась?

Кузьма вынул из-под подушки увесистый плотно набитый полотняный мешочек, протянул Чудю:

– Твоя доля. Ахму увози, она в порядке, а здесь мёрзнет…

Старик подкинул передачку на ладони, вес её его удовлетворил:

– Здесь пятьдесят процентов?

– Да, – кивнул Кузьма, – новая бригада не сразу согласилась, но Ахма убедила. Ропщут ребята… говорят на что тебе столько? А действительно, Чудь, на что тебе столько. Семья, наверняка уже более чем упакована. Самому, может ещё два понедельника жить осталось, а ты всё тянешь и тянешь… Отдай старателям карту, иди на покой…

Гость посмотрел на Кузьму с хитрым прищуром, усмехнулся:

– Карту отдать? А вы её добывали? Ты ж бывший геолог знать должен: за разглашение карты золотоносных жил, как за государственную измену – расстрел! И потом ты никогда не думал, почему меня зовут Чудь? Это не кличка, это принадлежность к особому народу. У меня и мирское имя есть. Только ни тебе, ни твоим головорезам-старателям его знать не положено. Я один из тех, предки которого не приняли христианства на Руси и ушли под землю. Мои деды закрылись там до иных времён. Посему не только карта указывает мне места, где спрятано золото, но и особая чуйка. Ты, сынок, спрашиваешь: куда столько «рыжего дьявола»? – старик ещё раз подкинул на ладони упругий мешочек, – половину от него пойдут на промприборы, металлодетекторы. Карта перспективных месторождений – моя охранная грамота от твоих архаровцев, а ещё вот этот нос. Без него вы и с картой неделями лёжку золота не найдёте, – старик смешно пошевелил кончиком носа, – так что половина мешочка ему, моему носу.

Чудь сел в единственное потёртое временем кресло, откинулся на спинку и сжал веки так сильно, что лицо его стало похоже на белый мятый кусок теста, а правая рука, как всегда, в минуты волнения, принялась что-то теребить в глубине кармана брюк. Калашников обычно в такие минуты ехидно улыбался. Он предполагал, что женщины у Чудя рядом нет. Кому нужен такой заплесневелый огрызок? Тогда, что старику остаётся, как не тешить себя подобным способом, сбрасывать напряжение? Но однажды понял: ошибается. Как-то Чудь вынул руку из кармана и в ладони показалась монета, которую он потирал большим пальцем. Чудь, перехватив взгляд Кузьмы, быстро сунул её обратно.

Тем временем старик продолжал хрипловатым голосом, не открывая глаз, будто смотрел кинофильм. Глазные яблоки под веками метались из стороны в сторону. Видно, невесёлый был фильм:

– Я пришёл сюда молодым, чтобы начать жизнь заново. Первую порцию намыл сам, никто не помогал, не указывал где. Потом, разнося «рыжьё» по кабинетам, на бумажном клочке, а дальше и на листочках с гербовой печатью делал свою жизнь, рисовал её!.. Осознанно лишал себя удовольствий, бежал из городов сюда, в комариное царство. На Севере деловой человек виден издалёка! Я пришёл сюда, оброс хорошей шерстью. Своим умом, своими делами приобрёл крепкую красивую шкуру, а вы хотите всё и сразу?

Кузьма понял: разговор продолжать бесполезно. Чудь до смерти не откажется от причитающихся ему мешочков с золотом. Калашников с ненавистью рассматривал фигуру гостя, когда тот резко размежил веки и воззрился на него колким леденистым взглядом, отчего у Кузьмы внутри продолжала разрастаться сосулька, которая появлялась всегда, когда Чудь только открывал дверь их потаённого места встреч. Сейчас она добралась до сердца и больно корябнула. Гость ухмыльнулся, спросил:

– Что скажешь о фигурке Мяндаш-пырре, ты смог забрать её у староверов?

Кузьма передёрнул плечами, сбросил оцепенение:

– Пока нет. Я же добыл золотую фигурку Мяндаша, зачем тебе ещё и подделка?

– Золото – тьфу. Сейчас поделка древнего мастера цены не имеет. Нет цены Мяндашу-пырре. Ищи, Кузя, найдёшь, отдам десять процентов от любой моей доли… Понял?

– Найду, отпустишь? – с надеждой спросил Кузьма, – пожить хочу, как человек… Не могу больше золотом и кровью руки марать…

Чудь молча встал и уже в проёме двери, бросил:

– Ошибки, Кузьма, нельзя исправить их можно только искупить.

– Искупить?! – закричал Калашников, – я что ещё…

– А то! – осклабился Чудь, – что в учении об искуплении сказано? Нужен кто-то, кто умрёт за нас или вместо нас, и тогда мы сможем снова жить… Ладно… не дрейфь… добудешь фигурку, отпущу.

Чудь ногой толкнул дверь, вышел. Кузьма, плюхнулся в кресло, заворчал:

– Сволочь! Сволочь! Учение об искуплении… Дураков ищет… «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него… чтобы остался кто жить навсегда и не увидел могилы» псалом 48. Разве ж ты читал его? Прости господи…