Читать книгу Я умер в Нахичевани. Рассказы - Амаяк Тер-Абрамянц - Страница 7

Царская медаль

Оглавление

Про эту дедовскую медаль отец вспоминал не раз. «А где же она?» – спрашивал я. – «На хлеб выменяли, когда стали беженцами». Дед был волостной писарь и член волостного суда. На таких чиновниках работающих непосредственно с народом держалось всё здание Империи. И был он награждён за исключительную честность и аккуратность. Что только не входило в обязанности писаря! – Это не просто уметь красиво выводить буквы армянского и русского алфавита, читать присылаемые родными и знакомыми письма по просьбе сельчан, писать от их имени: составление ведомостей о видах на урожай, о движении народонаселения, количестве рогатого скота и лошадей, о взыскании податей, доклады о поставке лошадей в войска, проведении воинского призыва, доведении до населения правительственных циркуляров и т. д. и т. д. Работал по воспоминаниям отца до поздней ночи. Кроме этого Левон Арутюнович был избран сельчанами членом волостного суда, в ведение которого входили такие дела как споры и тяжбы между крестьянами об имуществе, входящем в состав крестьянского надела, любые имущественные споры между лицами, подведомственными суду (крестьянами волости и мещанами, приписанными к волости), ценой до 300 рублей; за исключением исков о праве собственности, основанных на крепостных актах (то есть нотариально заверенных),имущественные иски к крестьянам волости до 300 рублей от посторонних лиц, если эти лица сами избрали для процесса волостной суд, дела по наследованию имущества крестьян (по наследованию надельного имущества – без ограничения стоимости, по наследованию прочего имущества – в пределах 500 рублей). А также в ведение волостного суда входил целый ряд пунктов, иные из которых современного человека могут удивить: это административные правонарушения и мелкие уголовные дела (законодательство Российской империи объединяло их под названием «наказаний, налагаемых мировыми судьями»).

Волостной суд был полномочен выносить решения по следующим обвинениям, но только при условии, что наказанием был выговор, арест на срок не более 15 дней (за кражу, мошенничество, мотовство и пьянство арест мог быть до 30 дней) или штраф на сумму не более 30 рублей: ослушание полицейским и другим стражам, их оскорбление, порча выставленных по распоряжению властей объявлений, объявление чего-либо во всеобщее известие без надлежащего разрешения, распространение ложных слухов (!), ссоры, драки, кулачный бой или другого рода буйство, нарушение порядка в публичных собраниях, открытие в недозволенное время трактиров, появление в публичном месте в состоянии явного опьянения (!), бесстыдные и соединенные с соблазном для других действия в публичном месте (!), причинение домашним животным напрасных мучений (!), предоставление жилища для распития крепких напитков, устройство запрещенных игр, прошение милостыни, по лени и привычке к праздности (!), допущение к прошению милостыни детей (!), засорение рек, каналов, источников и колодцев, несоблюдение правил о чистоте и опрятности на улице, своз палого скота и мусора в неназначенное место, постройка или перестройка здания без дозволения, повреждение мостов и переправ, препятствование проходу и проезду, устройство печей и чистка дымовых труб без соблюдения правил, несоблюдение правил обращения с огнём и хранения горючих масел, неявка на пожар, там где это установлено, порча воды, служащей для употребления людей, приготовление и продажа вредных для здоровья напитков и съестных припасов (!), хранение и ношение запрещенного оружения, стрельба из него, допущение опасности для посторонних от домашних животных, неосмотрительная скорая езда в селениях (!), неприставление подпор к ветхим заборам, перевоз людей в ветхих и худых лодках, нанесение обиды, на словах или действием (!), грубость против нанимателя и его семейства (!), разглашение сведений с целью оскорбить честь, угроза насилием или убийством (!!), насилие, но без нанесения тяжких побоев, отказ в доставлении нуждающимся родителям пособия (!), срывание плодов и овощей, сбор ягод и грибов на чужих землях, но не в виде кражи, рыбная ловля в чужих водах, охота на чужой земле, проход и проезд, прогон скота через чужие неубранные луга и поля, пастьба скота на чужих землях, умышленное повреждение чужих канав, убой и изувечение чужих животных, присвоение найденных денег и вещей, необъявление о них (!), покупка заведомо краденых вещей (!), прием в заклад от нижних чинов казенных вещей, кража на сумму не свыше 50 рублей, обмер и обвес на сумму не свыше 50 рублей, охота в запрещенное время, нарушение рабочим договора найма, мотовство и пьянство, приведшие к разорению хозяйства (!), те, кто не мог заплатить штраф, могли в добровольном порядке отсидеть арест, из расчета 2 рубля за день. У нас вызовут некоторое удивление и даже недоумение такие пункты, ставшие в нашей жизни, увы, обычными явлениями, как появление в публичном месте в состоянии явного опьянения, грубость, бесстыдные и соединенные с соблазном действия в публичном месте (интересно, что подразумевалось в те времена под бесстыдными действиями и не вошло ли многое из них в наш современный быт. мини юбки, например), срамословие, причинение домашним животным напрасных мучений (!) несоблюдение правил о чистоте и опрятности на улице (без дворников таджиков Москва бы утонула в мусоре), нанесение обиды, на словах или действием (мат мы слушаем ежедневно), угроза насилием или убийством (без этого – ссора-не ссора!), отказ в доставлении нуждающимся родителям пособия присвоение найденных денег и вещей, необъявление о них (то есть если ты и не крал!), покупка заведомо краденых вещей (нас не удивляет то, что тёмные личности на улице то и дело предлагают нам за пол цены купить краденый ноутбук или ещё что-нибудь, разные ларьки с удовольствием принимают краденые мобильные телефоны),кража, обмер и обвес…

Может ли быть так, чтобы мы испытывали чувства глубокой приязни и симпатии к людям, которых никогда не видели и не увидим на этом свете, к людям от дня гибели или смерти которых нас отделяет столетие? У меня есть такой человек – мой армянский дед волостной писарь Нахичеванского уезда Левон Тер-Абрамянц. Когда я вспоминаю о нём, то чувствую вокруг и в себе мягкое дружественное тепло. Может быть так подаёт мне знак его душа. И вот я решил приостановить свои дела и разобраться по тому немногому, что я знаю, что это был за человек и почему меня такое чувство, чувство его присутствия посещает. В нём тёплая радость и чуть-чуть печали недосказанности, не случившегося – не случившихся тёплых задушевных бесед полных человечной мудрости, наивного удивления изменившимся миром – впрочем, надеюсь, они впереди… Сквозь все катастрофы прошла лишь одна фотография на паспарту с его изображением и то в группе крестьян и крестьянок у гроба убитого злодеем соседом мальчика за нечаянно разбитое в шалости стекло, красивое лицо которого ещё не тронуло разложение смерти. Дед выше окружающих. Дед стоит в ногах гроба, одетый, как и все крестьяне – картуз с узким лаковым козырьком, глухая, до подбородка не то рубаха, не то куртка без пуговиц, (толстовка?) лицо простое, с крупными мягкими чертами, смуглое, совсем крестьянское, но глаза, напряжённо устремлённые в объектив, будто страстно вопрошают: «Где справедливость, где Бог?» В этих глазах душа сострадающего. Итак, что я знаю о нём, о его жизни в период до Катастрофы? На фото он уже выглядит не молодым, лет пятьдесят, наверное, по нашим меркам возраст не такой уж преклонный, по меркам прошлого – подступы к старости. Родился он в селе Айлабад Нахичеванского уезда Эриванской Губернии, что на самом берегу Аракса и в трёх километрах от Нахичевани, в семье армянского священника Арутюна Тер-Абрамянца. Арутюн Тер-Абрамянц был человеком не бедным, хотя и крестьянского труда не гнушался: кроме виноградника и сада был в его собственности небольшой лесок, а дерево в тех засушливых практически не знающих зимы почти безлесных местах было великой ценностью. Но высшей его ценностью был родник, ибо в тех местах вода воистину была на вес золота. Огороды и сады орошались прорытыми канальчиками с водой, за использованием которой бдительно следили, и не было страшнее греха, чем ночью перенаправить воду от сада соседа себе. За такое воровство убивали и, кажется, такая расправа в этих местах не вызывала у людей возмущения ибо все понимали, что вода – это жизнь. До сих пор помню, с каким удовольствием отец пил обычную воду в жаркий день из стеклянного графина в подмосковном Подольске, несмотря на то, что с тех пор как он покинул те места миновало более полувека и большая часть жизни его прошла среди лесов и болот средней полосы, в России и Эстонии.

О прадеде моём человеческая память донесла, что он был головой четырнадцати армянских деревень. Жена умерла раньше его, он жил вдовцом и последние годы жизни любимым его занятием было питие вина вприкуску с рафинадным сахаром, бывшим в то время деликатесом. Иногда он пытался избавиться от этой привычки, отдавая ключи от подвала с каррасами, в которых томилось вино, слуге Нико со словами: « Как бы я ни просил к вечеру ключи, не давай их мне, иначе – уволю!“ Наступал вечер и Арутюн принимался ходить за слугой, выпрашивая ключи, сначала по-хорошему, но рано или поздно доходил до кипения: „Если сейчас же не дашь ключи – уволю!“ и бедный слуга был вынужден нарушать утреннее распоряжение хозяина. Умер прадед в 1906 году на родной земле в собственной постели. У него осталось пять уже вполне взрослых и самостоятельных детей. Три сына – Левон (мой дед), Арам, Мамикон и две дочери.

Судя по тому, что мой дед на фото выглядит на пятьдесят, а фото произведено до Катастрофы1915 – 1921 годов, родился он примерно около 1865 года. Закончил высшее реальное училище на русском языке в Нахичевани и получив назначение волостного писаря, поселился в селе Шихмамуд.

Село Шихмамуд (уже азербайджанское) я видел из окна автобуса, который перевозил московских туристов уже после событий в Сумгаите. Мы были, наверное, последними туристами из России в этих краях: через какие-то полтора месяца в Армении произошло страшное землетрясение, здесь началась война и коммунистами слепленный из великой Российской Империи Советский Союз стал разваливаться. Белые домики вдали на фоне театрально живописных невысоких голубых гор с крупной крутой, напоминающей зуб горой справа, в сторонке – выбивающаяся из общего горного пейзажа, но придающая тем самым ему индивидуальность – Змеиная Гора. Женился дед Левон на Софье Абрамовне Масумовой девушке из многодетной семьи. В этой женитьбе вряд ли было много романического, страстного, для наших предков брак был делом слишком серьёзным, чтобы его полностью отдавать на откуп чувству, скорее брак здесь был по взаимной симпатии, взаимоуважении и практическому расчёту на здоровых детей с учётом минимума обеспеченности, и возможности физического выживания. Мой отец вспоминал о матери (моей бабушке Масумовой): „Мать была среднего роста, обладала красивой внешностью, тонкими правильными чертами лица и стройной слаженной фигурой. Грамоте обучалась в объеме трехклассной армянской церковно-приходской школы. Она прекрасно владела искусством кройки и шитья, а также художественным рукоделием, которым обучилась сама, наблюдая за работой других женщин. Мать отличалась строгим характером и энергичностью, умело руководила всем семейством. Несмотря на свою молодость, она умело и успешно выполняла все виды работ домашенго хозяйства полусельского уклада нашей жизни. Здоровье её было слабое – постоянно донимали кашель, который особенно усиливались по вечерам, и боли в суставах. Медицинской помощи тогда однако на территории волости не существовало: каждый лечился сообразно различным советами знахарей и шаманов.“ Положение волостного писаря давало гарантию постоянного „куска хлеба“. Сейчас, во время сплошной грамотности, наверное, не просто представить себе роль писаря в то время. Деда моего, как свидетельствует отец, „все уважительно величали мирза Левон (мирза – по-персидски писарь). Он был постоянно погружен в свои служебные обязанности. Человек он был скромный, характера мягкого и добродушного. К спиртным напиткам питал органическое отвращение – даже в гостях обходился от рюмки натурального виноградного вина. Среди большинства сельских жителей за отцом утвердилась репутация ученого человека, владеющего как устно, так и письменно, армянским и русским языками. Одновременно с признанием его достоинств существовало распространенное мнение, что он совершенно лишен практичности, способности к любой другой работе, кроме писарской.“ Это был, по всему судя, тип сельского интеллигента, честно исполняющего свою работу, много читающий выписываемые журналы и газеты. Поделиться своими отвлечёнными, далёкими от практической жизни села мыслями ему было не с кем, и он только ходил по дому взад и вперёд, будто над чем-то размышляя, и, наконец, останавливаясь, глубокомысленно произносил, одобрительно, осуждающе или будто чему-то удивляясь: „Да-а-а!“. Внутренний мир имел для него, видимо иной раз даже большее значение, чем внешнее окружение. Об этом свидетельствует необычная его рассеянность: по должности он носил кольт, но нередко забывал его в гостях и оружие приносили ему домой. Уважением и авторитетом односельчан он пользовался особенным и честности человек он был необыкновенной. Как-то волостной суд, рассматривал дело. Юноша из бедной голодающей семьи украл два бревна. Хозяин брёвен, богач, настаивал на уголовном наказании юноши. Возник горячий спор. Наконец, богач объявил: „Хорошо, тогда пусть будет так как скажет Тер-Абрамянц!“ Левон Тер-Абрамянц подумал и сказал: „А я бы ему эти брёвна подарил!“

Из воспоминаний отца: „В нашей семье было пять детей: из них две девочки – Сирануш и Айастан, трое мальчиков – я, Амаяк (отец, попав в Россию изменил своё имя на Павел), Цолак и Сурен. Все мы родились в селе Шихмамуд. Среди детей я был третьим по счету – родился 5.12. 1909г. По возрасту сестры были старше, а братья младше меня. Своим озорным поведением я много тревог и забот доставлял своим родителям. За проделки от отца получал словесные замечания, а от матери чаще физические меры внушения. Практические результаты этих различных методов воспитания были ничтожны. В селе Шихмамуде я с 7 до 9 лет учился в трехклассной церковно-приходской школе, где преподавание велось на армянском языке священником Тер-Татевосом. На уроках по невнимательности и недисциплинированности был вне конкуренции. В особых случаях Тер-Татевосов весьма чувствительно потчевал меня по голове линейкой или другим плотным предметом. При отсутствии элементарного прилежания арифметика, чтение и «письменность» еле давались мне. Еще хуже усваивал Закон Божий, домашние задания не выполнял. Дома никто не следил за ходом моих занятий. Однажды в конце первого года учебы, желая повторить пройденный материал, я просматривал свою тетрадь и к моему удивлению в ней ничего не смог понять. Для меня оказалось неожиданным и отсутствие какой-либо последовательности в тетрадных записях. В них не было ни начала, ни конца. Обнаружилось, что каждый раз открывая тетрадь, писал на первом попавшемся чистом листе, в одном случае сверху вниз, в другом – снизу вверх. Убедившись в безнадежности разобраться в чём либо, я оставил тетради и призадумался. Мать, наблюдая за мною, заметила моё необычное состояние, взяла тетради, перелистала страницы и взволновано сказала, что я превзошёл всех мудрецов и вряд ли кто из них окажется в состоянии истолковать что в них написано. В результате, при всём уважении к отцу, я был оставлен на второй год в первом классе.“ „Но следующий год был не удачней предыдущего; успеваемость продолжала оставаться весьма и весьма низкой. После двухлетнего пребывания в первом классе с натяжкой был переведен во второй. Теперь я помню, что мои знания тогда заслуживали следующих оценок: арифметика – 2, чтение и письмо – 1, Закон Божий – полная неспособность. Однажды в конце учебного года отец мой при мне спросил учителя относительно моей успеваемости. Тер-Татевосов ответил: «Три пишем – два в уме!» Однако, добросердечный Левон купил своему девятилетнему сыну, поддавшись на его просьбы, прелестного жеребца. Мой отец рассказывал, какая для него это была радость: он всячески ласкал и ухаживал за ним и целыми днями скакал на нём по улицам и окрестностям. И, глядя на это, Левон Тер-Абрамянц только вздыхал: «Пастухом будет!». И в голову ему прийти не могло, что безалаберный мальчик станет когда-то блестящим хирургом. «светилом медицины», учёным… Жизнь и смерть непредсказуемы. А любовь к лошадям сохранилась в нём навсегда. «В Шихмамуде родители снимали жилье, покупали муку, из которой пекли хлеб – покупали лаваш, мясо, овощи, фрукты и т. д. Из домашних животных имели одну корову и две овцы. Насколько я теперь могу судить, при соблюдении строгой экономии жили в среднем достатке. В нашей семье между родителями я не помню громких конфликтов, тем более, непозволительной брани».

Крушение Российской империи было для деда крушением жизни. В 1918 году семья вынуждена была бежать из насиженных мест, спасаясь от физического истребления турками и соседями азербайджанцами. Мир стал другим. В войну и голод грамотность и культура становятся никому не нужными, в это время торжествуют звериные инстинкты выживания. В один момент уважаемый немолодой человек, отец семейства стал нищим беженцем, утеряв свой внутренний мир, впал в депрессию и превратился в беспомощного ребёнка, а все практические усилия по выживанию взяла на себя хрупкая женщина София, его жена. Они прошли пешком через многие армянские деревни, но далеко не всегда их встречали с сочувствием: в то время возникло дикое суеверие, рождённое животным страхом, что помогая беженцу, ты навлекаешь беду на свой дом. Два последующих года нищеты и беженства стали мучительным путём деда Левона к могиле: схоронив трёх детей и жену, он умер от тифа в Эриванском госпитале, и тело его было сброшено в общую могилу и залито хлоркой.

Из семьи выжили лишь сестра, которую муж увёз к себе в Луганск, да чудом выжил самый непослушный и озорник из трёх братьев (мой отец). Случайно ли?.. Отец совершил невероятное: из обречённого на голодную сметь беспризорника и сироты он стал уважаемым человеком, учёным, доцентом, «хирургом золотые руки». Но характер его был тяжёлым. В старших классах у меня некоторое время была привычка вставать из-за письменного стола, прогуливаться по квартире или садиться в кресло с восклицанием: «Да-а!», будто заключающим очередной абзац в тексте жизни. – Откуда у тебя это? – удивился отец, впервые услышав моё «Да-а!», – ты прямо как твой дед! В самом деле, откуда? Ведь в то время мне о деде абсолютно ничего не было известно! Иногда я думаю, что внутреннее духовное сходство и сродство передаётся не по прямой линии от отца к сыну, а через поколение. Отцы имеют деспотическую привычку видеть в сыновьях собственное продолжение, но сыновья стремятся к самостийности, они не хотят быть чьим-то продолжением, они желают быть самими иметь своё собственное лицо. Здесь заложена причина почти неизбежного расхождения интересов и даже отчуждение от родителя. К сожалению, взаимное отрицание отца и сына является, видимо, каким-то природным законом. Трудно представить более перпендикулярных во всём личностей, чем я и отец и, воздавая ему уважение за то многое, что он сделал в моей жизни, я тем не менее не чувствую исходящего с той стороны тепла, а вот со стороны деда, с которым в жизни не встречался, такое тепло чувствую! Странно! Впрочем, вся наша жизнь сплошная странность, сплошные парадоксы, то и дело ломающие линейную траекторию логики. В самом деле, взять даже отношение к Бахусу: прадед священник в этом плане, мне кажется, были близки. Конечно, отец прошёл войну, страшную Ленинградскую блокаду и всё же спиртное оказывало на него крайне негативное действие – он становился агрессивно непредсказуем, что порождало дома тяжёлую атмосферу. И не в этой ли черте прадеда кроется полный отказ деда Левона от спиртного? Было это причиной того, что будучи школьником я клялся не брать в рот спиртного, и в самом деле первый бокал шампанского я принял лишь на выпускном вечере. Конечно, в дальнейшем студенческая и московская среда привечали меня к выпивке всё чаще, но за редким исключением я не терял контроля над собой и никогда не выражал к окружающим агрессии. Да и моя тяга к литературному труду, написанию букв, к созданию внутренних миров не роднит ли меня больше с дедом, нежели с сугубо практическим складом отцовского ума? И если ты меня слышишь, дедушка Левон, я шлю тебе Привет!

Я умер в Нахичевани. Рассказы

Подняться наверх