Читать книгу Словарь Сатаны - Амброз Бирс, Ambrose Gwinnett Bierce - Страница 26

Ветреный день, залитая солнцем местность. Открытое пространство направо и налево, позади – лес. На краю леса, лицом к равнине, замерли длинные ряды войск. Лес ожил от их присутствия, наполнился разными звуками – грохочут колеса, это артиллерийская батарея занимает позицию, чтобы прикрыть наступление; глухой шум от солдатских переговоров; хруст устлавших землю сухих листьев под ногами; хриплые команды офицеров. Стоящие особняком группы всадников выдвинуты вперед, но не открыты – многие из них напряженно всматриваются в гребень холма на расстоянии мили от леса в направлении прерванного наступления. Ведь эта мощная армия, прошедшая в боевом порядке через лес, встретилась с труднопреодолимым препятствием – открытой равниной. Вершина пологого холма в миле отсюда имеет зловещий вид и как бы говорит: берегитесь! Вдоль него направо и налево тянется длинная каменная стена, за ней растет живая изгородь, еще дальше виднеются в беспорядке верхушки деревьев. А вот что между деревьями? Это необходимо узнать.

Вчера и много дней и ночей до этого мы вели непрерывные бои, постоянно слышался орудийный огонь и иногда ружейные выстрелы вперемешку с одобрительными возгласами – с нашей стороны или вражеской – трудно сказать; смотря кто вырывался вперед. Этим утром, на рассвете враг исчез. Мы двинулись вперед прямо через их земляные укрепления, которые раньше так часто пытались захватить, по брошенным лагерям, по могилам их павших воинов и дальше – по лесу.

С каким любопытством разглядывали мы брошенные вещи, какими странными они нам казались! Ничто не казалось знакомым, даже самые привычные предметы вроде старого седла, разбитого колеса, забытой фляги – все таило в себе ауру тех непонятных людей, что убивали нас. Солдат никогда не поверит до конца, что его враги такие же люди, как он сам, и не избавится от чувства, что они существа другого порядка, иначе воспитанные и живущие не совсем в земных условиях. Малейший их след привлекает его внимание и возбуждает интерес. Они кажутся недоступными, и потому больше, чем есть на самом деле, как предметы в тумане. В каком-то смысле он испытывает перед ними благоговейный трепет.

От леса вверх по наклонной земле идут следы лошадей и колес артиллерийских орудий. Пожухлая трава истоптана пехотой. Видно, что здесь прошли тысячи солдат, они не выбрали лесные дороги. Это важно, тут разница между отступлением и дислокацией.

Среди всадников – наш командир, его штаб и охрана. Лицо его повернуто в сторону далекой вершины, он смотрит в бинокль, держа его в обеих руках, плечи приподняты без всякой необходимости. Так принято, это как бы усиливает значение действия, мы все так делаем. Неожиданно он опускает бинокль и что-то говорит окружающим. Два или три помощника отделяются от группы и легким галопом устремляются в лес, они разъезжаются по рядам в разных направлениях. Мы не слышали слов командира, но и так их знаем: «Прикажите генералу Х. выслать вперед разведку». Все торопятся занять свои позиции; те, кто отдыхал, приводят себя в порядок, и строй принимает надлежащий вид без команды. Кое-кому офицеры предлагают спешиться и осматривают подпруги; тот, кто еще не в седле, торопится сесть на коня.

По краю поля скачет во весь опор молодой офицер на белоснежном коне. Седло у него ярко-алое. Какой осел! Каждый, кто хоть раз участвовал в сражении, знает, что все станут целиться во всадника на белом коне, не говоря уже о том, что красное седло действует на противника как красная тряпка на быка. То, что эти цвета популярны у военных, должно быть, признано как самое удивительное проявление человеческого тщеславия. Похоже, этот выбор продиктован желанием повысить смертность.

Молодой офицер в полной форме – как на параде. Она отливает золотом – синевато-золотистая Поэзия Войны. Иронический смех проносится по рядам, мимо которых он проезжает. Но как он красив! С какой непринужденной грацией держится в седле!

Он сдерживает лошадь на почтительном расстоянии от командующего войском и отдает честь. Старый солдат дружески кивает – очевидно, давно его знает. Между ними происходит короткий разговор; похоже, молодой человек обращается с просьбой, которую старшему товарищу не хочется удовлетворить. Давайте подъедем чуть ближе. Но слишком поздно – разговор окончен. Молодой офицер вновь отдает честь, поворачивает коня и скачет по направлению к вершине холма.

Тонкая линия стрелков, солдат, отстоящих от остальных примерно шагов на шесть, перемещается из леса на открытую местность. Командир говорит что-то горнисту, и тот прикладывает инструмент к губам. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Стрелки застывают на месте.

Тем временем молодой всадник уже преодолел сотню ярдов. Он едет шагом, не поворачивая головы, вперед по длинному склону. Как прекрасно! Боже! Мы все отдали бы, чтоб оказаться на его месте, обладать его духом! Он не вытаскивает саблю, его правая рука непринужденно опущена. Ветерок красиво колышет плюмаж на его головном уборе. Солнце любовно, как бы благословляя, освещает его погоны. Он едет напрямик. Десять тысяч пар глаз устремлены на него с таким напряжением, что он не может его не чувствовать; десять тысяч сердец бьются в унисон с неслышным постукиванием копыт белого коня. Он не один – все наши души с ним. Но мы помним, как над ним смеялись. А всадник движется вперед и вперед – к стене с живой изгородью. Ни взгляда назад. О, если б он обернулся, если б увидел нашу любовь, обожание, раскаяние!

Не слышно ни слова; в глубине леса жизнь кипит и жужжит невидимым роем насекомых, но вдоль линий войска – тишина. Величественный командир – застывшая конная статуя. Без движения сидят верхом штабные офицеры, не отрывающие от глаз бинокли. Передовая линия на краю леса учитывает новый характер приказа «внимание!», каждый человек застыл в том положении, в каком осознал, что происходит. Эти огрубелые, опаленные войной люди, для которых смерть в самых страшных ее проявлениях – факт ежедневной жизни; спящие на земле, сотрясающейся от грохота пушек, обедающие под летящими снарядами и играющие в карты подле трупов близких друзей, – все они с бьющимися сердцами, затаив дыхание, следят, что происходит с одним человеком. Таков магнетизм мужества и жертвенного подвига.

Оглянись вы теперь, увидели бы одновременное движение среди зрителей – единый порыв, словно их ударило током, а посмотрев на удалявшегося всадника, заметили бы, что он в этот момент изменил направление и едет уже под углом к предыдущему курсу. Зрителям кажется, что внезапное изменение могло произойти из-за выстрела, а может быть, и раны, но, взглянув в бинокль, можно разглядеть, что всадник направляется к бреши в стене и живой изгороди. Он собирается, если его не убьют, въехать внутрь и посмотреть, что там творится.

Не стоит забывать причину действий молодого человека; не считайте его поведение бравадой или бесполезной жертвой. Если враг не отступил, значит, притаился на холме. Разведке ничего не стоит обнаружить наши передовые линии; а понять, что мы приближаемся, можно без наших пикетов, кавалерийских постов, стрелков; наши атакующие части, стоит им выйти из укрытия, сразу станут заметными, открытыми для артиллерийского огня, который сметет все, а ружейный огонь довершит остальное. Короче говоря, если враг там, то нападать на него спереди – безумие; здесь надо действовать ловкостью, угрожая его линии связи, столь же необходимой, как воздушный шланг для ныряльщика в морскую глубину. Но как понять, где на самом деле враг? Только одним путем – кто-то должен пойти и узнать. Обычный способ – послать вперед стрелков. Но в этом случае они ответят утвердительно на этот вопрос, отдав свои жизни; враг, укрывшись в две шеренги за каменной стеной и живой изгородью, подождет, когда они подойдут совсем близко. Первый залп сразит половину любопытствующих, вторая половина падет прежде, чем решится на отступление. Какой дорогой ценой утоляем мы любопытство! С каким трудом армия подчас обретает знание! «Плачу за всех», – говорит отважный молодой человек – этот воин-Христос!

Нет другой надежды, кроме надежды наперекор всему, что холм пуст. Конечно, всадник может предпочесть плен смерти. Пока он подъезжает, стрелять не будут – зачем? Он может безопасно въехать внутрь, во вражеские ряды, и стать пленником. Но тем самым он провалит задание – вопрос останется без ответа. Нужно, чтобы он вернулся без единой царапины или пал смертью храбрых на наших глазах. Только тогда станет ясно, как нам действовать. А в плен его могут взять и несколько отставших солдат.

Теперь начинается удивительное соревнование интеллектов – человека и армии. Наш всадник, находящийся сейчас в четверти мили от холма, неожиданно поворачивает налево и скачет параллельно стене. Он заметил врага, он все знает. Небольшая неровность почвы – и он увидел сверху часть рядов. Будь он здесь, рассказал бы все в словах. Но на это надежды нет; молодой человек должен использовать последние минуты своей жизни как можно плодотворнее, заставить врага рассказать нам о себе как можно больше и яснее – чего как раз и не хочет укрывшийся противник. Каждый припавший к земле солдат, каждый канонир у заряженного и замаскированного орудия понимают ситуацию, настоятельную необходимость терпеливого ожидания. Кроме того, было достаточно времени, чтобы всем запретить стрелять. Конечно, его мог сразить один выстрел, который не привел бы к разоблачению. Но стрельба заразительна – а всадник скачет так быстро, ни на секунду не задерживаясь и мгновенно разворачивая коня, когда задает ему новое направление. Он не поворачивает ни в нашу сторону, ни в сторону своих убийц. Все это видно в бинокль; кажется, что офицер находится на расстоянии одного выстрела; нам видно все, кроме неприятеля, о присутствии которого, мыслях и мотивах мы только догадываемся. Невооруженным глазом видишь всего лишь темную фигурку на белом коне, совершающую медленные зигзаги на фоне далекого холма – такие медленные, что, кажется, всадник еле движется.

Но вот – снова бинокль к глазам – ему надоело терпеть неудачу, или он увидел свою ошибку, или сошел с ума – он мчится прямо на стену, как будто хочет перескочить через нее и живую изгородь, через все то, что за ней! Одно мгновение – он резко разворачивает коня и теперь мчится как ветер к своим друзьям, к своей смерти! Мгновенно стену заволакивает дымовая завеса, она тянется на сотни ярдов в обе стороны. Ветер быстро разгоняет дым, нам видно, что всадник падает раньше, чем доносятся ружейные залпы. Но нет, ему удается удержать лошадь, он не дает ей упасть. Они вновь скачут в нашу сторону! Из наших рядов звучит оглушительный ободряющий рев – свидетельство нашего сверхчеловеческого напряжения. А что с конем и всадником? Они по-прежнему мчатся к нам. Да, мчатся прямо к нашему левому флангу, двигаясь параллельно стене, на которой теперь постоянные огненные вспышки и последующий дым. Не прекращается и пальба, и каждая пуля стремится остановить отважное сердце.

Неожиданно огромное облако белого дыма взмывает ввысь из-за стены. Потом еще и еще – мы видим клубы дыма раньше грохота взрывов и свиста летящих снарядов; некоторые снаряды проносятся сквозь застилающую зрение пыль, долетают до нашего укрытия и то тут, то там сбивают с ног людей, отвлекая на время от основного зрелища и переключая мысли на себя.

Дым рассеивается. Невероятно – конь и всадник, словно заколдованные, проскочили овраг и взбираются еще по одному склону; мгновение тишины теперь будет нарушено, вооруженная масса жаждет остановить их. Холм бурлит энергией. Конь становится на дыбы и судорожно бьет копытами воздух. Наконец они оба повержены. Но взгляните – всадник выбирается из-под мертвого животного. Он выпрямляется и неподвижно застывает, держа над головой в правой руке саблю. Его лицо обращено к нам. Он опускает руку на уровень лица, а потом отводит в сторону, при этом сабля описывает кривую линию. Это знак нам, миру, потомкам. Салют героя смерти и истории.

Оцепенение вновь нарушается. В наших рядах звучат одобрительные возгласы, люди задыхаются от эмоций, они издают хриплые нестройные крики, сжимают ружья и возбужденно рвутся с места. Нарушив приказ, стрелки бегут вперед, как сорвавшиеся с цепи псы. Заговорили наши пушки; враг больше не прячется, его видно и справа, и слева, дальний холм кажется теперь таким близким, от него к небу тянутся столбы дыма, а среди наших пришедших в движение масс с ревом взрывается огромный снаряд. Наши флаги – один, другой – появляются из леса, войска – ряд за рядом – быстро движутся вперед, солнце играет на загорелых руках солдат. Только дальние батальоны соблюдают порядок и остаются на достаточном расстоянии от взбунтовавшегося войска.

Командующий остается на месте. Он смотрит уже не в бинокль, а по сторонам и видит, как людской поток обходит справа и слева его и группу приближенных, как морские волны обходят скалу. Никакие чувства не отражаются на его лице, он размышляет. Потом вновь устремляет взор вперед – солдат не остановить, они рвутся к гиблой и страшной вершине. И он спокойно говорит что-то горнисту. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! В приказе есть сила, и она передается другим. Остальные горнисты присоединяются, повторяя громкий призыв; резкий, металлический звук перебивает шум наступления, грохот орудий. Только так можно остановить солдат. Знамена медленно плывут назад, пехотинцы меняют тактику и, захватив своих раненых, с мрачными лицами отступают на прежний рубеж; возвращаются и стрелки, подобрав убитых.

Какое множество напрасных смертей! А эта великая душа, чье прекрасное тело лежит вон там, такое заметное на голом склоне, – неужели нельзя было избежать горького сознания бессмысленности этой жертвы? Неужели одно исключение может исказить безжалостное совершенство божественного, вечного замысла?