Читать книгу Язык, буквы, имена - Амин Рамин - Страница 3

Для того, чтобы объяснить механизм нашего мышления, мы должны сначала сказать о том, как устроена реальность в целом и каково место человека в ней.

Человеческий хейкель включает в себя три главных уровня – тело, душу и дух (есть ещё четвёртый, но его мы не будем тут касаться). Им на уровне макрокосма, «большого мира» соответствуют всеобщая природа, Мировая душа и Мировой дух. Человек представляет собой квинтэссенцию «большого мира», микрокосм в макрокосме, как сказал Имам Али (А): «Ты думаешь, что ты – лишь малое тело, но в тебе скрывается великий мир».

Об этих уровнях человека и мира я подробно рассказывал в цикле «Человек в исламе»; тут могу перечислить их лишь вкратце. Вообще цикл «Язык, буквы, имена» задуман как продолжение и развитие тем, поднятых «Человеком в исламе», а потому здесь подразумевается знакомство с ним. Некоторые вопросы, которые упоминались там, я буду снова объяснять, а другие оставлю как уже ясные. Поэтому надо иметь в виду, что если что-то покажется непонятным, то вам надо вернуться к «Человеку в исламе» и найти соответствующий момент.

Мировая душа – это Хранимая Скрижаль (лаух уль-махфуз), зелёный свет, нижний правый столп Трона и совокупность образов всего, что есть в творении. Это всеобщий нафс, тайный огонь, лежащий по ту сторону всего видимого и наглядного, информационное поле, содержащее в себе программу функционирования всех вещей. И современная физическая наука постепенно подходит именно к такому пониманию, потому что, согласно её концепциям, в основе физического мира лежит не что иное, как информация.

Реальность ещё более высокого плана представляет собой Мировой дух. Это – Святой дух (рух уль-кудус), белый свет, верхний правый столп Трона, Письменная трость в суре «Калам», пишущая на Хранимой Скрижали то, что было, есть и будет, «светильник» в суре «Свет», высшее творение в ограниченном бытии, первая ветвь древа вечности и Первый разум (акль), содержащий в себе идеи всего. Что значит «содержащий в себе идеи всего»? Это означает, что в этом Рухе, в этом Духе или Разуме содержится чистая световая сущность всякой вещи – её умный план, её принцип или проект, в соответствии с которым творится всякая вещь на всех последующих планах бытия, включая наш материальный.

Иерархия человеческого хейкеля настроена на эти три мировых уровня. Всеобщей материальной природе соответствует наше физическое тело, которое представляет собой её квинтэссенцию. Мировой душе соответствует наш нафс, наша индивидуальная душа, включающая в себя совокупность информационных программ, в соответствии с которыми мы функционируем. Есть растительная душа, отвечающая за рост и питание тела, есть животная душа, отвечающая за передвижение, и есть разумная душа, отвечающая за связь с духом и мышление.

Наконец, Мировому духу соответствует частица духа в каждом из нас, которая была вдохнута Всевышним в Адама: «И вдохнул в него от Моего духа» (38: 72). Почему здесь говорится: «от Моего духа», почему не сказано просто: «Я вдохнул в него дух»? Каждое слово тут важно. Мин, «от» означает, что от вот этого всеобщего, универсального Мирового духа, от великого Разума, содержащего в себе смыслы всего, был протянут в человека как бы луч, озаряющий его душу и приобщающий человеческое существо к этому Солнцу смыслов, которым является Вселенский разум, Рух уль-кудус, Разум Мухаммада и рода Мухаммада (С).

Слово «Моего» («Моего духа») указывает на величие этого Духа, которое таково, что Всевышний приписал его к Самому Себе, сказав «Моего». То есть этот великий Дух только один, их не может быть много, так что в каждом человеке был бы какой-то свой дух. Характерно, что в Коране слово рух, «дух» вообще употребляется только в единственном числе, тогда как нафс (душа) часто используется во множественном. Дух – это священный и пречистый принцип: он не может быть запачкан чем-то, в нём нет никакой тьмы, он представляет собой чистый свет. Мин рухи – «от Моего духа», говорит Творец… Дух, в отличие от души – это не какая-то сущность внутри нас. От него протянут в каждого из нас как бы лазерный луч, но он не принадлежит нам: мы лишь приобщены к нему.

И вот это приобщение к Духу, то есть Разуму, составляет сущность человечности. Всевышний говорит ангелам: «Когда же Я придам ему соразмерный облик и вдохну в него от Моего духа, то поклонитесь ему» (38: 72). То есть вдыхание Духа делает человека человеком, удостаивает его поклона ангелов.

А кто такие ангелы? Ангелы сами – манифестации Духа, искры вселенского Разума. Они сотворены из сияния Разума и являются передатчиками фейза, бытийной милости от него – ко всем вещам. «За» Разумом стоит всеобщая машийя, воля или действие Творца, а ангелы являются посредниками в донесении этого действия до каждой вещи, каждой частицы мироздания.

Почему же им было велено поклониться человеку, совершить перед ним поклон? Каждый ангел отвечает за какую-то определённую часть действия из всеобщей машийи Творца. Их положение – как положение букв в слове. Но человеку были даны имена, даны сами слова бытия. «И обучил Он Адама всем именам» (2: 31).

От Давуда Аттара передано: «Я был у Имама Садыка (А), и он велел накрыть скатерть, и мы поужинали. Потом принесли поднос с тазом для мытья рук. Я спросил: „Да буду я твоей жертвой! Этот поднос и таз – в числе того, о чем Аллах сказал: „И обучил Он Адама всем именам“? “. Он сказал: „Пыль, пустыня и всё это“, – и показал рукой вокруг себя».

Итак, через приобщение к Разуму, через вдыхание духа Адаму и его потомкам был дан доступ к сущности всех вещей.

И вот тут мы подходим к тому, как осуществляется человеческое мышление. Высшая часть нашей души, которая в хадисе от Имама Али (А) называется нафс натика кудсия – «священная говорящая душа» или просто «разумная душа» – считывает с Духа или всеобщего Разума ряды идей, составляющих сущности каждой вещи. Этот акт называется актом идеации, «усмотрения сущности», и он лежит в основе абстрактного мышления и языка.

Мы, люди, потомки Адама, в отличие от животных, мыслим абстрактными сущностями, идеями, отвлечёнными от их конкретных физических носителей. Эти идеи, эти сущности мы выражаем в языке посредством слов. Слова в нашем языке никогда не указывают на вещи – они всегда указывают на идеи. Это очень важно. Когда я говорю «дерево», то этим набором звуков я подразумеваю идею дерева, которая есть у меня и у тебя в голове, а не какое-то конкретное дерево, растущее где-то там в лесу или на поляне, с такой-то формой ствола или листвы. Чтобы указывать на конкретные вещи, нам не нужен был бы язык. Для этого достаточно крика, который издаёт, например, горилла, указывая на связку бананов и призывая других горилл полакомиться ими.

У животных есть система сигналов, которую тоже иногда ошибочно называют «языком», тогда как с человеческим языком она не имеет ничего общего и по своей сущности даже противоположна ему. Например, пчела посредством определённых фигур, которые она рисует в полёте, показывает своим сородичам, где она нашла мёд и далеко ли туда лететь. Открытие подобных фактов породило ложное понимание, что у животных тоже есть язык и что человеческий язык – это лишь дальнейшее развитие коммуникативной системы животных. Тогда как между ними – принципиальное различие. Оно состоит в том, что человеческий язык – это не просто система коммуникации, не просто сообщения, передаваемые от одного индивида к другому. В первую очередь это инструмент мышления. Он базируется на операциях с абстрактными идеями, отделёнными от своих носителей. Пчела может всю жизнь брать нектар с растений, но она никогда не составит в своём сознании образ «растения вообще», «идею растения», абстрагированную от всех возможных растений. Мышление животного существует только в рамках непосредственной практической ситуации. Оно растворено во внешнем мире, а потому у него нет и мира внутреннего. Оно видит и слышит, но не знает, что видит и слышит.

Говоря другими словами, язык человека указывает на значения, а язык животного всегда указывает на вещи. Когда пчела в танце перед другими пчелам вырисовывает разные фигуры, обозначающие, что мёд далеко, то тем самым она всего лишь передаёт свои переживания по поводу конкретной практической ситуации: то, что она прилетела издалека и устала. Это точно так же, как макака, почувствовав опасность, выражает своё состояние посредством криков, сигнализируя тем самым другим макакам об этой опасности. Сигналы животных всегда служат конкретной ситуации и определяются ею. Это или реакция на какое-то событие, или стимул для других особей к такой реакции. У каждого вида животных система сигналов является генетически определённой и ограниченной. Тогда как язык человека приспособлен для выражения бесчисленного множества смыслов – в том числе таких, которые не имеют никакой практической цели.

Все попытки обучить обезьян человеческому языку закончились ничем. При этом, как оказалось, обезьяны могут усваивать некую сигнальную систему, основанную на механизме работы ассоциативной памяти. Удавалось обучить шампанзе жестовой системе, используемой глухонемыми. Например, шимпанзе посредством жестов говорила, указывая на банан: «Дай сладкий». Но было бы большой ошибкой делать отсюда вывод, что обезьяне присуще понимание человеческого языка. То, что тут происходит – это не формирование зачатков языка, а применение механизмов ассоциативной памяти и практического интеллекта. Зная, что банан сладкий и связав с этим жест, означающий «сладкий», шимпанзе пытается выразить своё желание съесть этот банан. Слово тут используется не как символ, указывающий на значение, а как стимул, ассоциирующийся с тем или иным событием либо свойством. Всё это лишь внешне напоминает использование языка, тогда как в действительности не имеет с ним ничего общего. Для обезьяны слово остаётся мёртвым грузом, набором шумов, она обращается с ним не как с событием своего внутреннего мира, а как с внешним стимулом, частью практической ситуации, рабом которой она является.

Некоторые специфические болезни, связанные с расстройством речи, позволяют нам наглядно понять, чем человек отличается от животного. В случае с болезнью, называемой «амнестической афазией», человек не может вспомнить слова – все или только некоторые, в зависимости от стадии болезни. Например, больной забывает слова, обозначающие цвета – красный, зелёный и т. д. К чему это приводит? Были проведены эксперименты с пациентами, страдавшими таким расстройством. При этом больной прекрасно различал цвета зрительно, просто не помнил их названия. В эксперименте ему показывали прядь-образец определённого цвета, например, красного, а затем давали пучок разноцветных прядей с просьбой отобрать из пучка все пряди такого же цвета, как на образце. И он не справлялся с этой простейшей, казалось бы, задачей.

С чем это связано? Дело в том, что больной непосредственно воспринимал само впечатление красного цвета, но он не понимал его понятийно. Для него не существовало абстрактного понятия «красное вообще» – «идеи красного», приложимой ко всем конкретным красным предметам. А поскольку такого понятия, выраженного в языке, у него не было, он не мог отделить каждую из конкретных красных прядей, которые видел, от прядей другого цвета. Любую отдельную красную прядь он воспринимал как «вот эту единичную прядь», он не выделял их в самостоятельный класс.

Обычный человек, взглянув на прядь красного цвета, сразу же в своей голове характеризует её как относящуюся к классу «красных», наделённую абстрактным качеством «красное». Затем он смотрит на пучок и ищет в нём представителей этого класса, к которым применимо то же самое абстрактное качество. И быстро их отбирает. Однако поскольку больной афазией не способен составить себе такой абстрактный класс, как «красное», не способен выделить «идею красного», для него существует только непосредственное зрительное впечатление красного цвета. И что же он начинал делать? Если прядь-образец отнимали у него, то он становился совершенно беспомощен и вообще не понимал, чего от него хотят, утверждая, что «все цвета похожи», а потому «никто не справится с такой задачей». Это понятно, ведь зрительный образ пряди улетучивался от него, а «красное вообще» он не мог осознать. Если же прядь-образец оставалась у него в руках, то он прибегал к следующему приёму: прикладывал её к каждой отдельной пряди в пучке, пытаясь отобрать те из них, которые зрительно более-менее похожи по цвету на эту прядь.

Итак, вот в чём отличие человека от животного: в знании имён, в языке, в абстрактном мышлении, в способности выделять идею любой вещи. Животное видит каждое отдельное дерево, каждый отдельный дом, каждый отдельный камень – как «вот-этот-предмет», источник конкретных зрительных или тактильных впечатлений, существующий «здесь и сейчас». Оно не способно составить в своей голове идею «дерева вообще», «дома вообще», «камня вообще». В данном эксперименте пациент действовал как животное: забыв имена, он воспринимал только «вот этот красный цвет», не в силах составить себе абстрактную идею «красного». А потому ему надо было так же зрительно сопоставить этот конкретный красный предмет с другими наглядными и единичными предметами, чтобы найти их сходство.

Я остановился на этом примере, потому что он очень хорошо показывает преимущество языка. Через язык мы имеем в своей голове абстрактную картину реальности, не привязанную ни к какому «здесь и сейчас», ни к каким наличным предметам и явлениям. Животное – раб конкретной практической ситуации, за пределы которой оно не может вырваться. Человек же обладает своим собственным царством смыслов, ценностей и значений, существующим в его сознании. А потому он всегда «над» миром, всегда «выше» любой практической ситуации и даже самого себя. И по этой же самой причине человек и только человек может «сойти с ума». Животному не грозит стать шизофреником, потому что у него нет ни мышления, ни языка. Оно всегда находится в гармонии с самим собой, потому что не может выйти за пределы самого себя.

В случае с больными афазией, очевидно, утрата слов связана с забвением самих понятийных категорий, к которым они привязаны. У такого человека не просто отсутствует способность вспомнить слово «красный» – он потерял саму абстрактную категорию «красного», саму «идею красного». В работе его программы, называемой «говорящей душой» (или «разумной душой», что одно и то же), произошёл какой-то сбой, из-за которого она не может считать соответствующую идею из всеобщего Разума или Духа. Это подобно тому как в результате определённых биологических сбоев организму не удаётся считать некоторые участки информации с ДНК.

И отсюда понятно, что слова и идеи связаны друг с другом в одно неразделимое целое. Это хорошо выражено в арабском слове исм, которое означает одновременно и «имя», и «идею» предмета. Этим асма (множественное от исм) Творец обучил Адама, согласно аяту Корана: «И обучил Он Адама всем именам» (2: 31). В принципе, в русском языке слово «имя» тоже обозначает не только слово, а слово, выражающее идею. Аллах обучил Адама именам, а не просто словам – потому что слов для одного и того же понятия может быть много, и в каждом языке они разные. Тогда как суть, идея каждой вещи одна. Через это обучение Адам впервые актуально стал человеком, а до него он был человеком лишь потенциально, был «моделью человека».

А потому не существует бессловесного мышления, не опосредованного языком. Да, мы можем попробовать мыслить бессловесно, как бы с помощью «картинок», но этот эксперимент не сможет продолжаться долго – мысли начнут теряться, проваливаясь куда-то в ничто. И даже такое мышление на глубинном уровне всё равно будет опосредовано нашим знанием языка.

Дело не обстоит так, что сначала в нашем сознании формируются абстрактные идеи, понятия, а потом мы даём им некие звуковые, словесные обозначения. Само складывание этих понятий в процессе развития ребёнка неразрывно связано с его обучением языку. Если не обучать ребёнка языку, то есть не объяснять, что вот это – «дом», вот это – «красный цвет», то и никаких понятий и абстрактных категорий в его сознании тоже не сложится. Когда мы говорим ему относительно круглых предметов разного цвета и размера: «Это – мяч», то тем самым побуждаем его формирующееся сознание выделять абстрактные категории по путеводной нити слов. Потому что если бы мы не называли перед ним эти различные предметы «мячом», то ребёнок так никогда и не понял бы, что это – предметы одной и той же категории, он продолжал бы рассматривать их как совершенно различные. Таким образом, называя их одним и тем же словом, мы провоцируем в сознании ребёнка появление некой «точки сборки», из которой рождается абстрактная категория «мяча», куда он начинает заносить все реальные мячи, которые видит. И точно так же – со всеми другими словами и понятиями.

В ребёнка как человеческое существо уже заложена способность видеть и различать понятия, которой нет у животного. Эта способность сводится к деятельности разума, духа – но её надо развить. И на примере наших детей мы хорошо видим стадии такого развития. Например, усвоив слово «мяч», ребёнок поначалу может применять его ошибочно, называя так не только собственно мячи, но и стаканы, вазы и т. д. В этом случае мы говорим ему, что «это – не мяч, а стакан», и в его языковой картине возникает другое понятие. И так постепенно на весь его мир оказывается накинута сетка имён, категориальных делений, в соответствии с которыми он воспринимает всё, что встречает в своём опыте.

К тем же выводам подводит нас пример слепоглухонемых детей. У такого ребёнка есть только один канал, по которому он получает информацию о внешнем мире – тактильные ощущения. Он не видит, не слышит и не может издавать членораздельных звуков. Если предоставить такого человека самому себе, то он будет существовать на грани растения и животного, удовлетворяя только самые примитивные физиологические потребности. В дальнейшем он может десятилетиями жить в каком-то отгороженном углу, так и не научившись ходить, есть и пить по-человечески. Единственное, что будет ему доступно – выражение своего удовольствия или неудовольствия по поводу удовлетворения физических нужд. До 18-го столетия такие люди считались безнадёжно утраченными для социума. Однако со временем были разработаны специальные методики, которые через единственный доступный такому ребёнку канал – тактильные ощущения – позволяли обучить его языку. И вместе с этим такие люди становились практически полноценными членами общества, некоторые из них писали книги и имели учёные степени.

На этом примере мы понимаем, что лишь язык очеловечивает человека, делает его человеком. Не только речь, то есть обмен информацией с другими людьми, но и само мышление человека, равно как и все его поступки, тесно связаны с языком. «Знание имён» имеет сакральное, абсолютное значение – без него нас просто не существует. Без языка мы не были бы даже животными – потому что животное имеет свою биологическую нишу, свою «программу» и инстинктивно осмысленное поведение, – тогда как человек без языка представлял бы собой некое странное существо, выпавшее куда-то в пустоту. В физическом плане мы сильно уступаем животным, у нас нет ни специфической биологической ниши, ни детерминирующих инстинктов, ни связанных с ними орудий охоты и выживания – когтей, шерсти, сильных челюстей, мощной мускулатуры и т. д. Единственное, что даёт нам несопоставимое преимущество перед «братьями нашими меньшими» – это мышление, то есть язык. Отними у нас язык – и мы вымрем как вид в какой-то очень короткий срок, за каких-нибудь сотню лет, потому что станем так же беспомощны, как наши дети, пока они не выучат языка.

И тут возникает такой вывод, который на первый взгляд может показаться удивительным, но только на первый: то, у чего нет имени, просто не существует. Действительно, это нам, наделённым языком, кажется, что объективно существует такая вещь как, скажем, «дерево». Но животному это видится совершенно иначе. Для него нет никакого «дерева»: есть только «что-то такое передо мной, высокое, зелёное, твёрдое, снизу узкое, сверху широкое, на что можно забраться» – примерно вот так, хотя, конечно, я опять-таки описываю это в терминах человеческого языка. И точно так же все другие предметы предстают перед ним как комплексы, связанные с бесчисленными впечатлениями, но не как «деревья», «цветы», «поля», «реки». Ведь в материальной реальности нет «дерева вообще», «цветка вообще», «поля вообще», «реки вообще». Нет там и «красного цвета», о котором мы сегодня уже столько говорили. Любой красный цвет, на который мы посмотрим, будет немного отличаться от другого такого же цвета. В природе нет «абсолютного красного цвета», там существуют лишь его бесчисленные оттенки. «Красный цвет» – это абстракция, это идея в нашей голове, под которую мы подводим бесчисленные близкие к нему оттенки, которые встречаем в реальности.

И чтобы мы всё это поняли, кто-то должен обучить нас человеческому языку, а вместе с ним и мышлению. Неважно, каким будет такой язык – русским, японским или арабским, – важно, чтобы он изначально был. А затем уже на основе этого языка мы можем изучать другие языки и постигать тонкости абстрактного мышления (что может продолжаться всю жизнь). Понятно, что тех, кто обучил нас, тоже кто-то должен был обучить – и так далее, пока мы не дойдём до первого человека, который был обучен первому языку. А потому, как мы потом скажем, единственной непротиворечивой теорией происхождения языка является креационалистская: Творец дал язык первому человеку. Потому что невозможно «создать» язык постепенно, как-то придумать или изобрести его – он должен быть дан сразу, как готовое целое.

Таким образом, язык не отражает, а формирует мир. Это важно понять. Дело не обстоит так, что вне нас существуют вещи, которые язык просто называет, даёт им символические звуковые обозначения. Язык формирует эти самые вещи, потому что без него мы не воспринимали бы их в такой форме, в какой воспринимаем.

Всё обстоит наоборот по отношению к тому, как представляется наивному естественному сознанию. Обычно кажется, что язык есть просто отражение внешнего мира. Тогда как в действительности внешний мир есть отражение языка – точнее, отражение того, отражением чего является язык – то есть идеальных прототипов, существующих в Мировом Духе.

Снова обратимся к дереву. В этом мире огромное множество деревьев, и различаются между собой не только их виды – ели и дубы, березы и липы – различаются сами их индивидуальные экземпляры, среди которых нет ни одного абсолютно похожего. И вот, всё это бесчисленное множество деревьев является проявлением, манифестацией, проекцией от прообраза дерева, от информационной суперформы, от идеи дерева, содержащейся в образном виде в Мировой Душе (Хранимой Скрижали) и в виде чистой идеи в Мировом Духе или Разуме.

Теперь, когда мы в своей голове составляем идею дерева, то за этим стоит акт нашей разумной души, которая обращается к такому центру, как Вселенский Дух, чтобы считать с него эту идею, этот информационный прообраз. И, считав его, она даёт ему выражение в языке, то есть присваивает вот этой идее дерева некий звуковой код – то есть собственно звук «дерево», которым теперь обозначается данная идея. Подчеркиваю, обозначается именно идея, а не вещь. Это очень важно. Словом «дерево» мы называем не какой-то предмет, не вот это конкретное дерево, к которому можно подойти, по которому можно постучать, а идею дерева, применимую ко всем конкретным деревьям – идею, к которой нельзя подойти, по которой нельзя постучать, которая не имеет ни цвета, ни веса, ни размера, ни молекулярного состава – словом, не имеет никаких характеристик, присущих физической материи. Язык всегда оперирует абстрактными сущностями, а не вещами. Как мы сказали, в этом принципиальное отличие человеческого языка от коммуникативной системы животных. Чтобы указать на конкретный предмет, обезьяне не нужно слово, не нужен язык. Достаточно жеста и крика.

Это то, что касалось дерева… Но ведь в языке есть также понятия, которым вообще нет никакого чувственного аналога во внешнем мире. Например, «любовь», «истина», «красота», «единое» и «многое», «целое» и «часть». Кто видел «любовь»? Кто прикасался к «красоте»? Где во внешнем мире можно наблюдать «целое», а где «часть»? Для понимания того, что такая-то вещь является «частью» другой вещи, мы уже должны иметь понятие о «целом» и «части». И ясно, что во внешнем материальном мире ничего подобного нет.

Другой пример чистых идеальных сущностей дают числа. В природе не существует ничего, что было бы «два» или «три». Мы вносим туда числовой порядок, когда берём несколько вещей и говорим, что их «три». При этом мы способны выделить эти «два» или «три» как абстрактные категории, не привязанные ни к каким наличным предметам, и производить с ними независимые умственные операции, на которых, собственно, построена математика. На основе таких операций мы можем установить абстрактные, априорные законы, которые будут действовать для бесчисленного множества предметов и ситуаций – например, что «дважды три – шесть». Говоря «дважды три – шесть», мы констатируем непреложный умозрительный закон, верный для всех предметов, к которым вообще применимы категории «два» и «три». Вне зависимости, какими будут эти предметы – жёлтыми или белыми, большими или маленькими, твёрдыми или жидкими – в любом случае, если мы два раза возьмём по три предмета, их станет шесть. Каждый раз, когда мы оперируем с числами, мы имеем дело с абстрактными сущностями, полностью оторванными от любых конкретных носителей. Еще в древности математика считалась наиболее чистой абстрактной наукой, так как она оперирует с чистыми мыслями, с идеальными формами, и ни с чем больше.

Итак, язык есть выражение абстрактных идей и ценностей в их упорядоченной композиции. В этом качестве он представляет собой проекцию Мирового Духа на человеческую плоскость, выражение сущностной структуры мира. Язык есть осевшая, устоявшаяся совокупность имён, результирующая бесчисленные духовные акты, которые совершались в прошлом миллионами людей и продолжают совершаться.

Вдыхание в человека Духа и обучение его всем именам представляли собой единый комплекс в программе Творца. Без одного нет другого. Потому что имена всех вещей, то есть их идеальные прототипы, их коды, скрытые в Мировом Духе, потому и могут постигаться человеком, что в него вдохнута искра от этого Духа. «Обучил Он Адама всем именам» – то есть указал ему на сущность всех вещей. И уже как носителю этих имён Всевышний велит ангелам поклониться человеку.

Человек своими корнями, основой своего бытия уходит в сокрытые от глаз пласты реальности. Всякое чувственное восприятие, имеющее дело со случайными и наличными вещами, он трансцендирует до вечных идеальных сущностей, постигая тем самым объективный порядок идей и ценностей. Способность в каждом предмете отличить сущность от сущего – это свойство только человека.

Продолжение данных тем будет у нас в следующей части.