Читать книгу Кайвалья - Амрита Кели - Страница 3

Солнце вкрадчиво пробралось в дом, легло ровными стрелами на пол, укрытый зеленым короткошерстным паласом, и прыгнуло в стакан с водой. Мама поставила его вчера на тумбочку у кровати, но он так к нему и не притронулся.

Сильная жажда мучала его только после необыкновенно ярких и реалистичных кошмаров, но эта ночь прошла спокойно.

На языке еще ощущался пряный вкус маминых пирожков. «Сегодня делаем самосы», – говорила она с улыбкой и всегда рассказывала про Индию, когда замешивала тесто: сначала в белую муку наливала крошечное солнце растопленного масла, размазывала, соединяя масло с мукой в одно целое, а затем тщательно растирала эту массу пальцами.

Потом готовила начинку: томила соцветия цветной капусты с картофелем и острым перцем в глиняном горшочке с крышкой, раскрашенном узорами «пейсли» («я сама рисовала их»). Ловко делала из теста «конвертик» и наполняла его ароматной начинкой длинными ловкими пальцами, на которые Ясон так любил смотреть. Тогда взгляд ее становился мечтательным, его заволакивало дымкой воспоминаний о чем-то далеком, славном и загадочном.

Она рассказывала ему сказки про смелых царевичей-королевичей, которые отважно сражались со страшными людоедами-ракшасами, отрубая им головы и побеждая целые полчища демонов; про мудрых йогов, которые обладали невиданной силой и были способны создавать и уничтожать целые планеты. Рассказывала, как посещала древние храмы с резными стенами из красного песчаника, насквозь пропитанными ароматом благовоний и наполненными криками шаливших обезьян; каталась на больших, раскрашенных меловыми красками слонах; купалась в бескрайнем Индийском океане, который так и грозил своими тяжелыми волнами уволочь ее в свои глубины, а Ясон всегда с удовольствием слушал эти истории, жуя горячие пирожки, кусающие за язык.

Так было и вчера. Но хотя они смеялись над шуточками, которые были понятны только им обоим, Ясон чувствовал, что с его мамой что-то не то. Ее глаза были затуманены какой-то необъяснимой для него тоской. Когда он снова взглянул пристально в ее глаза, на него вдруг опустилось темное и странное ощущение, которому не было никаких объяснений. Это уже случалось с ним – сначала голову сильно сдавливало что-то напоминающее обруч или, может быть, грубые руки великана – он не знал, как лучше назвать эту медленно надвигающуюся, пульсирующую и давящую изнутри боль.

А потом его выбрасывало из ясно осязаемого дня в черное тесное пространство. Будто засунули в глухой непроницаемый пакет, в котором он, мучимый головной болью, сразу начинал задыхаться.

На ощупь он старался выбраться из него, кричал и плакал, но вскоре приходило ощущение меланхоличного покоя. И вот он уже равнодушно смотрел на паникующего и плачущего мальчика со стороны.

В этот раз он какое-то время разглядывал своего плачущего двойника, а потом отвернулся. Боль внезапно отступила, голова стала легкой и, казалось, полностью пустой изнутри. То, что он теперь видел, можно было назвать комнатой. Темной и неуютной: три стены сотканы из зыбких, черно-белых точек, которые рассыпались в стороны, если он пристально смотрел на них, но зовущая дверь впереди выглядела вполне реально.

Она была выкрашена голубой краской, которая кое-где начала слезать маленькими клочками. Ясон всегда поддевал одну из красочных завитушек, отставших от поверхности двери, и чувствовал, как крошечный кусочек заходит в нежную мякоть под ногтем. Каждый раз он подходил к двери и, открывая ее, видел разлитый повсюду солнечный свет, задумчиво пляшущий по пустой асфальтовой дороге. Вдалеке торчали одинокие высохшие деревца и росла прибитая пылью трава – этот пейзаж сейчас вселял в него большее беспокойство, чем страшная сказка, рассказанная посреди темного леса. Он пытался повернуть голову, это получилось, но не сразу. Казалось, что он двигается сквозь вату или сам туго набит ватой до отказа. Все движения совершались с трудом, он прилагал силу, но что-то замедляло привычный ход времени.

В горле появился комок, словно туда засунули шерстяной шарик. Тошнило. На сером, выцветшем от солнца асфальте лежал помятый, исцарапанный, разбитый автомобиль. Стекла вывалились из своих гнезд, плотное железо кузова выглядело куском картона, который огромное нечто небрежно смяло забавы ради.

Он снова увидел то, что видел уже много раз, – это настолько пугало и отталкивало, что смотреть не хотелось, но Ясон знал: только после того, как он увидит, сможет очнуться.

Женское тело окровавленной куклой лежало в метре от машины, присыпанное (словно старательно украшенное) мириадами мелких осколков, видимо, оно со страшной силой вылетело через лобовое стекло. Светлые волосы покрыты кровавой коркой, а руки и ноги неестественно вывернуты. «Какую боль испытываешь, когда вот так?» – мелькнуло в голове. Он подошел еще ближе, при этом дышать стало тяжелее, шерстяной ком в горле разрастался и давил, присел на корточки и стал протягивать руку к женской голове. В этот самый момент темная штора упала перед глазами, неспешно проявляя на себе реальность пятно за пятном, линия за линией, словно старая полароидная карточка. И это было не менее мучительно, чем в свежем еще видении – плачущее лицо матери, которая испуганно трясла его за плечи.

Конечно, она спрашивала, что с ним, конечно, она подозревала эпилептический припадок, конечно, она хотела вызвать скорую, но Ясон всегда уговаривал маму успокоиться.

Он просто смотрел глубокими карими глазами в ее испуганные глаза, заблестевшие от слез и ужаса, и очень тихо, но отчетливо и спокойно, как-то по-взрослому очень спокойно говорил: «Не надо, мама. Все хорошо». И ее эта фраза странным образом успокаивала, умиротворяла словно вселенская мантра. А может, успокаивали-гипнотизировали его глаза, в которых мерцало что-то недетское и глубокое.

Но сейчас он только просил никуда не ехать завтра на машине: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Мария улыбнулась сквозь горькие слезы. Ей хотелось найти тихий угол, огороженный от посторонних взглядов, вползти туда и выть так громко, как хочется. Выть так, чтобы стены тряслись.

Она давно научилась прятать это желание, много лет назад, когда со злости кинула тарелку на пол, и та разлетелась на белые керамические куски. Андрей спокойно посмотрел на нее и впервые сказал: «Если ты еще раз заплачешь, закричишь или выскажешь свое недовольство тем, как я живу, – я уйду от тебя. Понятно тебе?».

Нет, он не просто сказал это, но еще и кричал, оскорблял ее, и оскорбления вместо того, чтобы стихать со временем, только нарастали. Мария подумала, что, должно быть, внутри у него длинная сжатая пружина, которая сейчас радостно выпрямляется, стреляя в нее болезненным ядом.

Когда, наконец, гнев его иссяк и он смог видеть ее испуганное лицо, почувствовать ее позу, выражающую полную покорность ему, ее глаза, сверкавшие от слез, словно драгоценные камешки, то стал жалеть и ласкать ее словно маленькую девочку.

Это повторялось не раз. Только пружина разжималась все быстрее и быстрее. Достаточно было неласкового, как ему казалось, взгляда; тяжелого вздоха; неверно подобранного слова.

Когда-то это было страшно, но не сейчас. Последний унизительный случай заставил Марию почувствовать, что это настоящий конец. Ей чудилось, что внутри нее находится огромный сосуд, который все это время наполнялся болезненной горечью и теперь переполнился до краев.

Поэтому она знала – пути назад нет, даже если бы она и желала. Она ощущала бессилие, которое под воздействием неумолимой силы прорубало кривую линию жизни в безбрежной скале времени.

Жизнь в браке стала невыносимой не только из-за вскипающей постепенно раздражительности мужа, который иногда бил ее коротко и больно, но и его бесконечных женщин. Они оставляли на Андрее незримые отпечатки своей страсти: жаркие поцелуи, хищные улыбки и жадные стоны. А он отвечал им с тем же жаром и пылом, словно только вчера открыл для себя заветный мир секса. Андрей любил каждую беззаветно и полно на то самое сладостное время, когда любовники упиваются друг другом, дрожа нетерпением в предвкушении встречи.

Мария видела это слишком явно – ей стоило только взглянуть на мужа, как невидимые отметины на нем начинали двигаться и рассказывать свои бесстыдные истории, располосовывающие сердце невидимой бритвой.

Она всегда могла видеть это. Поэтому и не вызывала скорую, несмотря на странные припадки сына.

Мария знала, что поедет завтра подавать документы на развод, потому что будет понедельник, а она всегда следовала правилу – начинать новое в понедельник. И завтра Андрей будет дома.

«Подам документы, а потом сяду на самолет и улечу недели на две далеко-далеко, чтобы подумать обо всем и побыть в одиночестве. Может быть, я не вернусь, останусь на берегу океана, одна, свободная словно ветер, чтобы ничто не напоминало о прежней жизни.

Нет, милый Ясон, ты не уговоришь меня изменить этот идеальный план. Я слишком долго терпела…»

* * *

Что-то мучило его. Подробности видений быстро забывались, он почти не помнил их, пока снова не оказывался «за чертой». Так он для себя называл это состояние, о котором некому было рассказать. Теперь кое-что осталось в памяти и мучило колючей соринкой, залетевшей в глаз. Только казалось, что все вышло, но нет, снова колет и мерцает где-то за краем видимости. Он думал об этом, пока не заболела голова. Наконец, когда Ясон забылся и просто лежал, глядя в окно, ответ пришел – в этот раз там был кто-то еще. Этот кто-то стоял сзади и наблюдал, как Ясон склоняется к телу матери. Он был уверен, что именно мать лежала на дороге окровавленная, в груде битого стекла. Ее светлые волосы, ее зеленое платье. И теперь он напряженно, но спокойно, с каким-то отупением ждал звонка.

К вечеру телефон брызнул нудной бренчащей мелодией. Все было ясно. Ему только хотелось взглянуть на лицо отца, когда тот услышит новость. Но он не двигался с места, впав в оцепенение, и просто ждал.

– Кое-что случилось с твоей матерью, мне нужно поехать и посмотреть, – голос отца звучал растерянно. Он не заходил в комнату, говоря от двери. Ясон почувствовал, что в этом голосе спрятался тщательно скрываемый испуг и испуг этот был настоящий. «Все-таки отец по-своему любил мать», – подумал Ясон, но продолжил сидеть неподвижно. Только горячая слеза, прочертив по щеке влажную дорожку, скатилась куда-то в мрачную неизвестность.

* * *

Когда она села в машину, солнце больно резануло по глазам. Мария откинулась на сиденье, которое теперь, когда она замотала головой, пытаясь избавиться от неприятных мыслей, нежно гладило ее кожаной рукой подголовника. Что-то давило в голове, а в горле саднило. Она ощутила сильное беспокойство и, не совладав с собой, почти не понимая, что делает, внезапно выскочила из машины и стала смотреть на дом.

Сделав пару шагов так, словно хотела вернуться, она снова застыла на месте.

– Заткнись, пожалуйста, и дай нам поговорить, дорогая. А еще лучше налей даме выпить, – говоря это, Андрей смотрел на нее шутливо, но что было еще больнее, безразлично, а его молодая спутница пьяно улыбалась пухлым ртом, по которому размазалась коричневая помада. Вульгарная девка в короткой юбке, которая, казалось, вот-вот треснет по швам, и с большой грудью, призывно смотрящей из полупрозрачной блестящей майки, вызвала у Марии приступ тошноты. Сейчас она ругала себя за то, что ничего не сделала, не сказала, не ответила достойным образом. Почему не ответила? Слезы снова душили ее. Но она знала почему – из-за страха.

– К черту! – сказала Мария сама себе и решительно пошла к машине. Вытерев слезы, она надела черные очки и, подключив айфон к аудиосистеме, врубила погромче любимых Radiohead.

Светлые локоны прилипли к щекам, а слезы все еще робко выкатывались из-под черных очков, когда она гнала по трассе, все сильнее нажимая на педаль и во все горло подпевая Тому Йорку.

Солнце, казалось, светило все яростнее и жгло сетчатку даже сквозь затемненное стекло очков. На мгновение она отвлеклась от дороги, чтобы поставить «Creep» на повтор. А когда подняла глаза на дорогу, то увидела, что прямо на нее несется огромный грузовик. Мария со всей силы крутанула руль вправо и резко вдавила тормоз в пол, но, ощутив громкий и сильный удар, полетела, разбрызгивая стекла и ломающуюся пластмассу сквозь лобовое стекло, прямо в зияющую темноту смерти…