Читать книгу Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор - Ана Ховская - Страница 2

Знаю, когда-нибудь с берега

Давнего прошлого

Ветер весенний ночной

Принесет тебе вздох от меня.

Ты погляди, ты погляди,

Ты погляди, не осталось ли

Что-нибудь после меня…

Р. Тагор

Федор Сварыгин ехал в поезде, который тащился, как ему казалось, очень медленно по бескрайним казахским степям, мимо гор, мелких речушек, редких поселений. Был апрель 1947 года, а он только что возвращался домой.

Война закончилась, а его еще два года мотало по фронтовым дорогам: то на Западе охранял железнодорожные составы, то в Белоруссии был при комендатуре. Где-то попал в такую заваруху, вспоминать о том никогда не хотелось: был рад, что живым выкрутился. Ему сообщили, что в штаб армии ушло представление о награждении за отличие по службе. Но пока суд да дело, парень демобилизовался. Награда, как говорят сегодня, не нашла своего героя. Но он и не переживал об этом: жив, ну и ладно. Когда вернулся, ему исполнилось уже двадцать три. Скучая по матери, по своему поселку, радовался, как ребенок, когда прибыл, наконец, домой.

Поселок был таким же, как он его и оставил, когда уходил в армию, а оттуда на фронт. В окружении гор, полей он был таким родным, что душа радовалась при виде этих красот. Домики в поселке были разные: и мазанки с глиняной крышей, и под шифером (у тех, кто побогаче). Пока никто не ставил новых капитальных строений, да и то сказать, война зацепила многие семьи – кто вернулся инвалидом, кого еще не могли дождаться с фронтов, а кто уже никогда не вернется в родные места: пал смертью храбрых в неизвестных краях. Федор с радостью смотрел, как с пастбищ, покрытых молодой травой, возвращалось стадо, как хозяйки и ребятишки встречали коров. В их усадьбе тоже было две молодые телки. В небольшом магазине, куда часто пацаном бегал за конфетами, работала та же продавщица. И еще он заметил, что в поселке появилось много чеченцев, немало казахов и переселенцы из России, с Украины, каких большинство.

Дома его ждали. Мать и сестры не знали, куда посадить, чем накормить. Мать заказала в соседнее село вельветку для него: не ходить же в военной гимнастерке. Вельветками называли мужскую блузу из мелкого вельвета или из другой теплой ткани: с карманами, на пуговицах, она была в ходу у сельских мужчин. А девушки, незамужние молодки и вдовы с вызовом уже посматривали на бравого парня.

Федор пока отсыпался, ходил в горы, на студеную речку, на широкий луг. За ним старалась увязаться младшая сестра Настя. Она уже была единственной «медичкой» в деревне. Приезжали по разнарядке врачи в ФАП1, но, пожив в поселке месяц-другой, уезжали в города или районный центр. А Анастасия была сначала санитаркой, потом сама одолела курс акушерства, педиатрии, помогала всем, кто обращался в больничку, не отказывала в помощи никому ни днем, ни ночью, если вызывали. Ставила уколы, капельницы, банки, которые тогда были в ходу при лечении простуд, принимала роды – словом, была незаменима всюду.

Другие сестры – Ефросинья, Таисия – пока жили вместе с матерью в этом же доме. Домик был неказистым, маленьким. Его строил еще отец, которого Федор почти не помнил. Закладывал отец баньку, но закончить не успел – умер, а другой муж матери поленился – вместо этого выстроил сарай для скота: тоже нужен был в хозяйстве, а баня оставалась в мечтах.

Ефросинья уже была просватана Марком, который жил на другой улице. Фрося любила его, охотно пошла замуж, ждала, пока Марк подремонтирует свой дом. Он готов был забрать молодую жену сразу, но она тянула с переездом: уж очень хотелось ей, чтобы домик был обновлен.

Дело в том, что Марк был прежде женат, от брака у него остался сын – мальчик лет трех. Жена и двое других детей погибли от рук бандитов, которым Марк задолжал денег. Они пришли к нему, когда думали, что он ночует в нынешнюю ночь дома. А Марк, побаиваясь встречи с ними, чаще оставался дежурить на ферме, где работал сторожем с другими мужиками. В тот день его не было дома с утра. Бандиты ворвались с огорода, заперлись изнутри, напугав до смерти жену Марка и детей.

Младший – трехлетний Павлик – юркнул под заслонку в низу печи, где складывают дрова для растопки, и, закрыв глаза от ужаса, затих там. Мужики ждали, когда хозяин вернется, перерыв все в доме в поисках поживы. Жена Марка молилась, чтобы хоть детей не тронули.

Время шло, наступило утро, шел день, а Марк так и не явился домой. Бандиты, видимо, поняв, что он прячется от них, открыли крышку подпола, зарезали его жену, детей – мальчика и девочку – и, положив их головами над подвалом, чтобы кровь стекала туда, ушли, разгромив все, что можно. Двор снаружи был обнесен высоким забором, строений не видно с улицы, поэтому никто из соседей и не подумал, что в усадьбе что-то случилось.

Когда Марк вернулся домой, от ужаса поседел… Жалко ли жену и детей, или чувствуя свою вину за их гибель, или самому было непонятно, как уцелел, только он надолго замолчал. Прежде балагур и пересмешник, любитель пошутить над всеми стал молчуном.

Бандитов тех нашли по его подсказке. Тогда действовал еще закон о смертной казни, всех их расстреляли после приговора суда, потому что за ними числилось не одно это дело. Но Марк долго еще не мог отойти от всего пережитого.

Павлик тоже молчал, но на отца старался не смотреть. Он смутно помнил, что произошло тем вечером, – мал был. Но хорошо запомнил, как орали чужие мужики, спрашивая об отце, как кричали мама и сестра с братом, как бандиты громили все вокруг… И отца боялся, не шел к нему, не ластился, ничего не говорил, не спрашивал. Марк не знал, что делать с малышом, с кем его оставлять, когда уходил на работу. Закутывая в одеяло сверху одежды, уносил ребенка с собой в сторожку.

Шло время. Мальчика увидела как-то Ефросинья, которая некоторое время работала дояркой. Ей была известна вся история с Марком. Она подкармливала их, принося из дома нехитрые заготовки. Уходя домой, она часто забирала с собой Павлика. Он стал привыкать к ней.

Марк понял, что одному ему не справиться, поговорил с ней, а через некоторое время и посватался. Его милостиво приняли в ее семье. В доме за старшего оставался брат – Николай, который уже был женат, имел детей и заканчивал строительство своего угла на другом конце деревни.

Николай тот вернулся с финской войны контуженым и в призыв на Отечественную не попал, а потом из-за какого-то непонятного надрывного кашля. Он и вел переговоры с Марком как старший, как хозяин. А тот тем временем стал заниматься торговлей: скупал у своих поселковских яйца, овечью и козью шерсть – и отвозил это все в район. Он снова стал балагурить, шутить, отошел от несчастья. Павлика же забрала к себе родня погибшей жены.

Еще одна сестра Сварыгиных – Клавдия тоже была замужем третьим браком и жила со своим семейством неподалеку от родительской усадьбы.

Незамужняя Таисия ждала своего парня с фронта. Но того, видно, как и Федора, мотали военные дороги, и никаких вестей от него не было. Мать обещала ей помочь с покупкой присмотренного небольшого домика на этой же улице, если захочет жить отдельно, но пока свободных денег было мало. На трудодни, начисляемые в колхозе, приходилось содержать еще и Настю, хотя она и сама уже зарабатывала. Огород не приносил должных доходов, урожая хватало только на прокорм. Поэтому все были рады возвращению Федора, надеялись, что тот станет кормильцем и помощником в семье.

Пока Федор осматривался, думал, куда пойти работать в колхозе, мать была спокойна за него: вернулся живой и здоровый, и то счастье. Отца Федор почти не помнил, а мать еще была замужем за Стрижковым, который тоже рано умер, и она больше замуж не выходила. В народе ее звали ведьмой, Стрищихой и… побаивались.

Председатель колхоза вызвал Федора к себе через неделю после его приезда и предложил быть механиком, поскольку знал, что до войны тот разбирался в технике, учился этому на курсах в районе, мог собрать незамысловатые агрегаты для работы на огороде дома, мудрил с машинами в мастерских до призыва в армию. Недолго думая, Федор согласился: техники в колхозе не так много, она требовала ухода и правильного использования. Надо учить мужиков, недавно вернувшихся с войны, подросших пацанов и помогать семье. Начинались полевые работы, рабочих рук не хватало. Раньше все уходило на фронт, теперь же нужно восстанавливать хозяйство. Жизнь продолжалась, и Федор включился в работу.

А молодки уже засматривались на парня, завлекали шутками, нарядами. Подросли девчоночки-малолетки, парней в деревне мало, все больше мужики раненые, постаревшие, больные и подростки. Особенно старалась Мариша, о которой ходили слухи, что она очень сладкая в постели. Федор пока сторонился девчат, ни на одну не обращая внимания.

А вскорости в поселке он увидел новую девушку. Говорили, что она приехала из России, мало показывалась в людных местах, а если появлялась, то только в магазине, где продавались незамысловатые продукты. Быстро купив кое-что, она сразу же уходила домой. Жила, по слухам, у отца.

Дом Зарудных стоял в конце переулка на той же улице, где жила и семья Федора, и в магазин девушка ходила мимо их поместья. Она была красива той особенной нездешней красотой, что уже волновала многих. Стройная, тоненькая, небольшого росточка, с длинной косой пшеничного цвета в красивом платье она проходила неторопливо, поглядывая под ноги, оберегая от камней хорошенькие туфельки. Молодки сельские сразу поняли, что это опасная соперница, и старались по-всякому задеть ее. Но она молча проходила мимо, не отвечая на колкости, на зависть девчат, улыбаясь чему-то своему. Да и таких нарядов, как у нее, не было в поселке ни у одной девушки: платья из какой-то особенной тонкой ткани, блузки с необычной вышивкой, туфельки на невысоком каблучке.

Как-то раз Федор выходил из дома на работу и увидел ее, когда она шла мимо их усадьбы: мельком глянула в его сторону и, не сбавляя шага, так же тихонько прошла дальше. Парень замер на мгновение, потом смутившись, быстро пошел вслед за нею, благо на работу в мастерские ему идти в ту же сторону.

Идя за ней, он разглядывал ее фигурку, косу, что была ниже пояса, красивое платье, стройные ноги в туфельках и не мог понять, чем она его задела. А потом понял, что не было у них в поселке именно такой девушки. Девчата красивые были: и хохотушки, и озорницы, но такой, как она, – нет.

И стал он стараться как можно чаще попадаться ей на глаза, стал оказывать, как говорится, знаки внимания. Хотя никто не учил ухаживать за девчатами, понял, что с этой девушкой нужно быть деликатным. И он постарался. Выбрал случай и ушел с работы, чтобы попасться ей на глаза, когда узнал, что она снова пошла в магазин на соседней улице.

Девушка, как всегда, взяла крупы, макарон, соли и еще кое-что по мелочи, рассчиталась, поблагодарила продавщицу и повернулась, чтобы выйти, но столкнувшись у выхода с Федором, выронила из рук тяжелую холщевую сумку, а тот подхватил на лету.

– Что вы так неосторожно?– ласково улыбнулся парень и открыл дверь, приглашая к выходу.

Молодки в магазине затихли, глядя на происходящее. Девушка смущенно бочком прошла мимо него и протянула руку за сумкой. Федор с улыбкой проговорил:

– Я провожу вас? И сумку понесу, она тяжелая.

Девушка потупилась и тихо проговорила:

– Если вам так хочется, понесите.

И легко повернувшись на каблучках, пошла вдоль улицы. Федор шел рядом и чувствовал, как сладко замирает его сердце.

– Как зовут вас, красавица?

– Аня я,– проговорила девушка и улыбнулась в ответ.– А вы?

И ее улыбка понравилась парню, и голубые глаза ее сияли особенным светом, какого не видел ни у одной из сельских девчат. Сердце ухало в груди, волновалось.

– А я Федор. Вам так идет улыбка, почаще только улыбайтесь!– восхитился он.

Аня посмотрела на него и засмеялась:

– Мы же раньше не встречались, когда вы успели заметить, что мне идет, а что нет?!

– Давайте чаще будем встречаться!?– неожиданно для себя выпалил Федор.– Вы работаете где-то? Надолго к нам?

– Я к отцу приехала. Пока нигде не работаю, осматриваюсь. У вас здесь спокойно, не то, что у нас.

– У вас – это где?

– Я раньше жила в Курской области, там сестра осталась с племянницей. Ее мужа и всех других мужиков и пацанов, которые были в селе, расстреляли фашисты, когда заняли район. Когда я вернулась в село, Маня сказала, что отец живет в Казахстане, там тепло, хлебный край. Поезжай, мол, туда и будь с отцом, еще сказала: «Я тебе ничего дать не смогу, сама видишь, все разгромлено, разграблено, ни домов толком не осталось, ни работы. А мы с дочкой как-то будем перебиваться». Мама наша умерла, когда я была совсем маленькой. Я и уехала… Наскребли денег на дорогу. Ехала на поезде через Москву, все смотрела, какая кругом разруха… А здесь войны и не было… Я ее так боюсь, войну… бомбы, мины… снаряды… Чужие солдаты… А вы были на войне?

– Да,– ответил Федор, удивляясь услышанному,– недавно демобилизовался. А откуда вы вернулись в село, если жили, как говорите, в Курской области вместе с сестрой?

– А меня со всеми другими девчатами и молодыми женщинами угоняли в Германию. Ночью загребли, это случилось в октябре 42-го года, подняли с постели, даже не дали времени на сборы теплых вещей, так с тем, что наскоро схватила в узел, погрузили в машины и увезли на станцию в Голофеевку, загнали в вагоны и привезли в Дрезден в трудовой лагерь. В вагоне было душно, тесно, ни пить, ни есть не давали, а ехали долго. Когда всех заставили выходить из вагона, в котором когда-то возили скот, не все смогли выйти: так ослабли, что и стоять не могли, а женщин двадцать вообще оказались мертвыми. В Германии была года полтора в трудовом лагере, поселили нас в бараке, кругом деревянные настилы, как нары. Ни укрыться чем-то, кроме как своей одеждой, которую смогли захватить из дома.

Аня даже остановилась, замолкла, потому что перед глазами встала картина, как женщин, которые раньше жили, увозили на работу куда-то. Приезжали они поздно, падали от усталости. Девушка думала, что и их тоже будут увозить на огороды, в горы, камни носить, как других. Прибывшие ранее рассказывали, что кого-то помоложе и покрасивее отбирали из бараков и уводили к коменданту, оттуда их приносили и бросали на пол, остальные помогали им подняться на лежаки. Кто-то из женщин говорил, что их там насиловали, били, если не подчинялись. Ужас душил, сил не было переживать это, будущее виделось кошмаром. Но говорить об этом Федору не решилась, не представляя, как он к этому отнесется: ведь она была в том пекле со всеми вместе, с ней могло произойти самое страшное. Но Бог миловал: не успело произойти ужасного… Все время, пока она была в лагере, старалась закутываться в теплый платок до бровей и не смотреть никому в глаза, горбиться (так научила старая женщина, жившая в лагере уже год). Но, что можно говорить об этом тем, кому не выпала такая судьба… Анна не стала выдавать эти думы, до сих пор мучающие ее. «И зачем я ему это рассказываю? Он же совсем чужой человек, а я доверяюсь…» Очнувшись, она поглядела на парня и смутилась, замолчала совсем.

– А что потом, Аня? Расскажите, не бойтесь меня, я тоже всякое видел,– тронул ее за плечо Федор.

Поколебавшись, она продолжила:

– Ни спать, ни есть толком нельзя было. Я же совсем молодая, мне было только неполных шестнадцать лет. Нас всех делили по баракам по национальности, мы, русские, жили отдельно, остальные в других бараках. Переводчик перед строем кричал, что все приехали работать на благо Германии, чтобы быстрее закончилась война. Но мы же знали, что в тех чужих краях помогали фашистам. Они же нас за людей не считали. Но мы – некоторые из нас – не успели толком обжиться в бараках, где вновь прибывших заставляли чистить, застилать лежаки новой соломой, пока на работы за пределы лагеря не отправляли. А потом стали возить на расчистку железнодорожных путей, подметать и чистить улицы Дрездена. А летом работали в немецких селах на огородах. Запомнила села Клеге, Шенберг, Лаубен, другие еще. А через полтора года одни бауэры – это мы так их называли – отобрали нас на работу к себе в усадьбу около Кессельдорфа. Там я научилась шить, вышивать, делали хорошую одежду для немцев. Хозяева были добрыми к нам. Не обижали, кормили неплохо, работу мою ценили и радовались, когда что-то новое вышивала. Была в мастерской, где и другие девушки работали. А потом нас освободили наши и отправили на Родину, где каждый жил до войны. Такая жизнь у меня… Теперь я боюсь громких звуков, пугаюсь ночи, все кажется: скоро снова налетят самолеты и начнется бомбежка… Это такой ужас… Эти взрывы, свист бомб… И до сих пор не могу спокойно спать, кажется, что не высыпаюсь из-за этого, сил не бывает днем…

Когда они проходили по своей улице мимо дома Клавдии, Федор увидел удивленные глаза сестры, которая выливала воду из таза на улицу. Ему показалось, что она как-то ехидно усмехнулась.

– Удивительная история… Не встречал таких, как вы… Даже не знаю, что и сказать… А как у отца вам живется? Я его плохо знаю, он же до войны поселился у нас… А его жена, выходит, не мать вам?

Анна знала со слов сестры Мани, что отец убил их мать… Маму звали Ирина Афанасьевна. Она только родила ее, Аню, а он еще раньше завел себе полюбовницу и решил избавиться от жены. Сестра говорила, что он задушил маму в гневе, когда та упрекнула его в измене. Маня не сумела помешать ему, он откинул ее в сторону, когда та бросилась на него сзади. А брата Сергея дома не оказалось, где-то гулял с пацанами. И соседи опоздали помочь. А после тюрьмы отца выслали из России в Казахстан. И Сергея, и полюбовницу, которая ждала его из заключения, забрал с собой, когда отправляли на поселение. Но не говорить же об этом совершенно чужому человеку.

– Я выросла с семьей сестры, с их дочкой. Отец еще раньше уехал из нашего села. А потом началась война… А перед войной он написал ей, что поселился здесь, в вашем поселке. Прислал немного денег.

– А с отцом живет еще и сын? Он ваш брат? Сергей, кажется? У него семья есть, дети… Вам там не тесно? Как приняли вас?– заволновался Федор.

– Да, тесновато. Но мы живем с отцом и мачехой отдельно от семьи брата. Там же на усадьбе два дома, хотя их так с натяжкой можно назвать. Домишки… Две комнатки и кухонька у нас, а у них три небольших. Сплю на русской печке. Тепло. Не обижают. Семья брата не особенно приветлива, но куда мне деваться, раз уж я здесь. Обживусь, на работу пойду.

– На какую работу с такими маленькими ручками, как у вас? У нас, наверное, швейных нет здесь,– улыбнулся Федор.

– Так где-нибудь пристроюсь,– Аня махнула рукой с какой-то грустью,– работают же девчата. Хоть бы где-нибудь в поле…

– Ну да… Ну да…– шагал рядом Федор, размышляя про себя об этой странной девушке.

– Мы пришли уже, спасибо. Давайте мою сумку. До свидания,– проронила задумчиво Аня.

– Ань, мы можем еще встретиться?

– Ну конечно, я почти каждый день хожу в магазин. То одно надо, то другое – я же и для семьи брата покупаю. Отец дает денег на всех.

– Да, но я работаю днем. Это сегодня прогулялся с вами. А каждый день я так не могу. Давайте вечером встретимся?

– Ну… Не знаю… Я никуда не выхожу… что я своим буду говорить? Куда ухожу?– растерялась девушка, теребя свою пышную косу.

– А надо что-то говорить? Вы же взрослая… Вам нужно познакомиться с нашими сельчанами, вы же собираетесь работать, а сами никого не знаете. Это вас не пугает?

– Хм… Вечером знакомиться?

– Я прошу вас вечером встретиться, вот и познакомимся поближе…– настойчиво уговаривал Федор.

Девушка остановилась в задумчивости. Помолчав немного, она смятенно сказала:

– Наверное, нам не надо встречаться… Ни к чему это… Я ничего не хочу… До свидания.

– Ну почему, Анечка?! Я вас обидел? Что-то не то сказал? Я тысячу раз извиняюсь, если это так!– растерялся Федор, не ожидав такой отповеди.– Я клянусь вам: не обижу ничем. Вы мне понравились, я хочу чаще вас видеть.

– Мы не так и знакомы с вами, чтобы вечером встречаться… Я не могу… Извините… Мне надо идти…

Аня взяла сумку и медленно, сгибаясь от тяжести, пошла к воротам усадьбы.

– Анюта, я все равно буду ждать встречи с вами!– вслед девушке проговорил парень, не надеясь на ответ.

Она оглянулась и покачала головой, махнула свободной рукой и скрылась за калиткой. Федор потоптался на месте, круто развернулся и быстрым шагом поспешил в мастерские, со вздохом усмиряя сердце.

Аня прошла во двор, остановилась у крыльца домика брата, постучала по перилам. Из двери выглянула жена брата – Шура.

– А-а-а… Явилась, не запылилась, наконец-то… Вижу, как ты уже хвостом метешь перед нашими парнями… Не успела приехать, как начала крутить! Жду ее, жду с покупками, а ее, как корова языком слизала! Вертихвостка! Нахлебница! Только тебя не хватало здесь! Давай продукты, гулена, что зенками лупаешь!? Глаза б мои тебя не видели…

– Шура, ты чего? Что я тебе сделала, что ты всегда злишься на меня?– невольно расплакалась Аня.

– Поплачь, ишь ты… пойди папочке пожалуйся, как тебя, сиротинку, обижают здесь… Иди уже отсюда!

На крыльцо вышел Сергей, муж Шуры. Он был совсем глухой, когда отец перед войной после тюрьмы забрал его и увез с собой в поселение. Как и все пацаны, в детстве он был шкодливым, отец часто бил его. Он кричал от боли до посинения, потом, видно, что-то нарушилось в голове или еще что произошло: он в один миг оглох. Сначала немного, потом глухота усилилась, он носил с собой специальную слуховую трубочку, если надо услышать кого-нибудь при разговоре. Отец его и забрал с собой, чтобы легче Мане одной с Аней справляться. Сергей рано женился, поселился в домике в одном дворе с отцом, теперь он жил со своей семьей: у них уже трое детей – Анатолий, Владимир и Вера. Шура и пошла за него только потому, что других уже не дождалась, – никто не сватался, да и мужиков-то не было в поселке.

Низенькая, толстая, неповоротливая, как кубышка, она была намного старше Сергея, злобная сплетница, интриганка. Поэтому и в деревне ее не любили. А за Сергея пошла с умыслом: считала, что у его отца много денег, раз позволил себе купить такую усадьбу по приезде в поселок. Огород, сад, два домика, хозпостройки, хороший просторный двор – все это понравилось Шуре, когда она познакомилась с Сергеем. Несмотря на его глухоту, она терпела его, только всегда ворчала и ругалась на него, называя пнем, глухопаром, но не уходила, надеялась, что отец все же отделит сына и купит им дом побольше, а уж там она развернется. А тут приехала Анна. И Шура, как с ума сошла: злилась без причин, ругалась и ворчала, что теперь никакой жизни ни ей, ни детям не видать. Поэтому и с девушкой так себя поставила и обижала ее, каждый раз выискивая, к чему можно придраться. Сергей не слышал, о чем разговаривали Шура с сестрой, но увидел, что сестра плачет, и сказал:

– Не обращай на нее внимания, Аня, – она всегда такая.

– Да какая она Аня? Нюрка она и есть Нюрка… А то придумали – Аня!– со злостью крикнула Шура, унося продукты в дом.

Аня быстро пошла от их домика к своему. Так больно: ее ни за что обидела совсем чужая тетка.

Она вытерла слезы и постаралась успокоиться, вошла в домик, прибрала все, что купила, ушла на кухоньку, чтобы поставить чай. Отец хмуро глядел на нее, мачеха молчала, как всегда, ни о чем не спрашивала. Девушка чувствовала, что она здесь чужая. Разговор не складывался. Она заварила чай, поставила пиалы на стол, нарезала хлеб, выставила домашнее масло, сахар и рукой показала, что можно почаевничать. Присела сама с края стола и подвинула к себе хлеб.

– Шурка снова ругалась? Не бери в голову – она такая и есть. Всем порядки свои устанавливает. А ты не обращай внимания, позлится и отстанет. И не плачь… Это не поможет. Надо показать ей, что она тебя совсем не интересует. Перебесится со временем. Снова в тягости, а норов не может сдержать. И в кого только такая уродилась: вроде баба как баба, но надо же…– проговорил задумчиво отец, качая головой.

– Как же не обращать внимания, мы все-таки родственники. И я ей ничего не сделала, за что она так меня ненавидит?– тихо проговорила Аня. Помолчав немного, она спросила:– А что такое – в тягости?

Отец с мачехой переглянулись и улыбнулись.

– Скоро снова у нее будет малыш. Ей бы беречь себя, а она… Ну да ладно,– тоже возмущалась Нина Ивановна (так звали мачеху).

– Что о ней толковать… Что увидела в поселке? В магазине есть что-то новенькое?– спросил Филипп Федорович.

Отец далеко из двора не выходил: ноги отказывали, болели суставы. Видно, совсем не сладко было в тюрьме-то. Но Аня об этом не рассуждала, она жалела отца. И он ее не обижал, но больше помалкивал, изредка, как сейчас, вызывая на разговор.

– Да как будто ничего нового, все то же самое. Пиалы там красивые, разные по расцветке. Казахи любят чай из них пить, вы говорили. Мне бы на работу надо куда-то устраиваться, может, в поле где-нибудь что-то делать. Я же не буду дома сидеть все время. Что вы подскажете? А вот парень меня один проводил до дома, сумку поднес, так он сказал, что с такими маленькими ручками меня никто не возьмет никуда. Это правда?

– Что за парень?– спросил отец.

– Да не знаю я его, и никого еще не знаю. Федором зовут.

– Это не Федя ли Сварыгин? Такой высокий? Недавно вернулся с фронта… Он на нашей улице живет, неподалеку от нас. Да ты мимо их усадьбы в магазин ходишь,– сказала Нина Ивановна.

– Не знаю, может, он. Я его не разглядывала толком. Но он не приставал, просто шли, разговаривали, смеялись,– ответила Аня.

– Ну, девушка, уже надо присматриваться к здешним людям. Так и будешь от всех бегать,– спокойно улыбнулась Нина Ивановна.

– Успеет присмотреться, молода еще – так и обидеть могут ни за что, ни про что,– проворчал отец.

– Вот именно – ни за что, ни про что… И не будет знать, кто обидчик,– укоризненно молвила мачеха.

– Я пойду в сад, надо обрезать старые ветки, вы говорили мне вчера, откуда начинать,– отодвинула пустую пиалу Аня и встала, чтобы убрать посуду со стола.

– Ну иди, иди, я тоже сейчас приду туда. Не порань руки-то, рукавицы возьми,– напутствовал отец.

Аня вышла из домика, переодев платье, сменив туфельки на легкие тапочки, которые ей сшил отец из голенищ старых кирзовых сапог.

– Ну ты совсем, Филиппушка, девушку смутил… Она же росла без матери, откуда ей знать, что такое в тягости? Она-то и о себе не все знает толком. А ты…– проворчала Нина Ивановна.

– Жалко тебе ее, да, Нина? Конечно, знаю я свою вину, но что теперь поделаешь… Позвал к себе, как будет она жить дальше, что делать, – пока ничего не предскажешь. Но глядеть за нею надо в оба: вишь, какая она красавица?! Так парни и будут возле нее крутиться. Уже один тут как тут. Где один, там и другие, как бы не ославили девку-то,– задумчиво ответил Филипп.

***

День заканчивался. Федор вернулся с работы, умылся, помог сестрам загнать скотину в коровник. Надевая чистую рубашку, увидел, как во двор вошла Клавдия.

– О, сестра, здравствуй, вечер проводить пришла с нами? Проходи, мама в доме, девчата со скотом управляются,– радушно пригласил Федор.

– Да я ненадолго, зашла с тобой поговорить. Ты с кем это сегодня гулял по поселку? Ты хоть знаешь, кто она и откуда здесь появилась? Что она за птица такая?– уперев кулаки в бока, покачиваясь на носочках, ехидно проговорила Клава.

– Ну да, узнал… А что тебе за дело такое, с кем я гуляю?– с неожиданной злостью спросил Федя.

– О, так ты уже гуляешь с нею? И не боишься?– поддела сестра.

– А чего мне бояться… На войне страшнее было, жив остался, как видишь, а здесь такая девушка появилась, почему бы не поговорить с ней, не проводить домой?– он хмуро смотрел на сестру.

– Как чего бояться? Ты же себя ославишь? Она же, знаешь, где была? Немецкая подстилка она!– выпалила Клавдия и поджала губы.

Федор оторопел от такого напора.

– Ты что болтаешь? Ты за этим пришла, чтобы поклепы возводить? Да что ты о войне знаешь? Окопались здесь, в тылу, только замуж и выскакивали за первых попавшихся… Жизни не знаете… А что люди пережили там, в России, кому повезло, кому не совсем…– распалился Федор.

– Ну а ты много знаешь, как я посмотрю. Уже она тебя и охмурить успела?! И когда это случилось? Даже сестру оскорбляешь из-за какой-то там…

– Замолчи, Клавка…– угрожающе проговорил парень.

– А то что – ударишь, прогонишь? Смотрел бы на путных девчат – вон их сколько в поселке. И многие на тебя глаз положили, а ты никого не видишь. Красотку нашел, ишь… Лучше бы к Марише пошел, давно по тебе сохнет, всем спокойнее. Уж та девка свойская, а то нашел себе кралю, как бы беды не вышло,– отворачиваясь от брата с вызовом почти прокричала Клавдия.

– Да что ты привязалась со своими чудачествами? Какой беды? Нашла, кого в пример, – Маришу! Да на ней клейма негде ставить! Чем тебе та девушка не угодила?

– Когда узнаешь, поздно будет, и Шурка ихняя так и говорит: дескать, из-за границы она не просто так сюда попала. А там с немцами водилась…

– Ну все, хватит – поговорили… И перестань мне норов свой показывать… Мать мне нашлась…

– Да… А мать-то тебе ничего не скажет, ты сам должен увидеть…

– Да что я должен и кому – сам разберусь. Иди уже домой, тебя дети ждут, ужином корми. Нечего здесь мне мораль читать,– сердито буркнул Федор, злясь на сестру, на себя, за то, что не может положить конец всем пересудам и защитить девушку, которая так манила к себе.

Вечер был испорчен. Вся радость от воспоминаний об Ане померкла. И как ни хотел бы Федор забыть слова сестры, ему не удавалось успокоиться. Вошел в дом, поужинал молоком и свежим хлебом, надел вельветку и вышел за калитку. Постоял, подумал и пошел вверх по улице в сторону дома Зарудных.

Прошел мимо туда-сюда, немного постоял в переулке, народу вечером на улице нет: все были заняты каким-никаким хозяйством. Ночь приближалась. Не зная, куда себя деть, не имея еще друзей-погодков, с кем бы можно поговорить, посидеть, он со злостью вспомнил слова сестры. И, круто повернув от переулка, вышел на тракт, пошел в сторону дома Мариши. Сам не осознавая до конца, что делает и зачем, он открыл калитку, вошел во двор, постучал в освещенное лампой окно. Занавеска отдернулась, выглянула Мариша, охнула и быстро вышла на порог.

– Пустишь?– коротко спросил Федор.

– Заходи,– как ни в чем не бывало проговорила та, словно расстались только вчера.

Когда Федор вернулся домой, он и сам не знал. Но такое разочарование его охватило, такая досада грызла душу, когда проходил мимо усадьбы Зарудных. Он терзался теперь мыслью о непоправимости содеянного, но, придя домой, уснул и тогда только вскочил с постели, когда петухи закричали.

***

Дни понеслись один за другим. Федор работал, учил мужиков, общался с ними на работе, ремонтировал технику, старался забыть все, что произошло. Изредка встречал на пути к своему дому Маришу – та нарочно приходила на его улицу вечером – отводил глаза, коротко здоровался и проходил мимо. Аню он больше не видел и ничего о ней не слышал. Только какая-то смутная тревога все чаще терзала его душу.

Однажды он снова решил встретить ее у магазина, наблюдая за проходящими по дороге мимо мастерских. Но девушка не появлялась. Не заболела ли, не уехала ли, тревожился он. Но все-таки он подсмотрел момент, когда она тихонько шла по дороге снова в магазин. Ветерок раздувал легкое платье, оно крутилось между ног, заставляя останавливаться и поправлять подол. Федор радостно вышел вслед за девушкой, догнал ее на пути и окликнул:

– Аня! Здравствуйте! Вы в магазин? Я тоже: надо спичек купить мужикам,– чуть запыхавшись проговорил он.

Аня, не останавливаясь, внимательно посмотрела на Федора, кивнула на приветствие, и, пожав плечами, молча продолжала путь. «Что он привязывается? Я же не просила за мной ходить,– подумала она.– Так и прилипнет. Нужно ли мне это?!»

Федор недоуменно шел рядом и тоже молчал. «Почему она молчит? Виноват я в чем-то, что ли? Вдруг узнала что-то обо мне и Марише, или та что-то наболтала Ане о нашей связи… вот дела: и как быть теперь?!»– подумал он.

Так и шли до самого магазина. Аня же шла спокойно, легонько переступая ногами в своих красивых туфельках, помахивая холщовой сумкой. Она будто не замечала, что Федор хотел что-то спросить, словно ей и дела никакого до него нет. Так и вошли в магазин.

Там, как всегда, была Мариша, глянувшая с улыбкой на Федора. Но Аня купила только макарон, рассчитавшись, поблагодарила продавщицу, молча вышла и направилась в сторону дома. Федор же постарался тоже быстро закупить зачем-то спичек, которых никто не просил, и поспешил за девушкой. Она шла так же спокойно, не глядя по сторонам. Парень настороженно шел рядом и молчал. Так дошли до мастерских, далее Аня шла уже одна.

Федор так ничего и не понял, а спросить побоялся. Завернув на работу, он старался забыться. Голова шла кругом, ничего не хотелось, только бы узнать, что случилось с ней. Ничего не придумав, он, кое-как доработав до конца рабочего дня, пошел домой.

В следующие дни он тоже не видел девушку и уже ни на что не надеялся. Дни летели, приближалась пора посевной. Техника была почти готова, мужики обучены и проверены в работе. Как-то проезжая по тракту из района на машине, он увидел Аню, которая шла из магазина уже другой дорогой, а не мимо их усадьбы. А рядом с нею бодро шагал Колька Скнарев, весело что-то рассказывая, смеясь и размахивая руками. Аня же шла молча, опустив голову, не глядя на парнишку, словно того и не было рядом. У Федора взыграло все внутри: «Ну и гад же ты, Колька, не обломится тебе ничего! Все равно я выясню, что случилось с Аней, и заставлю ее поговорить со мной, а там будь что будет».

Аня же поменяла дорогу в магазин после нового скандала с Шурой, когда та обозвала ее гадкими словами.

– Ты думаешь, никто не знает, что ты немецкая подстилка? Пялишь глаза на парней, они-то узнают все о тебе, уж я постараюсь!– почти визжала Шура, не видя, как во дворе появился свекор.

Он подошел, тяжело ступая больными ногами, и тростью огрел Шуру по толстому заду. Та взвизгнула от неожиданности, дернулась, обернулась и сжалась в ужасе.

– Еще раз услышу и увижу, что ты обижаешь Анну, пеняй на себя: выселю из дома, пойдешь со всем своим семейством куда глаза глядят. Я вижу – ты добра не понимаешь: кормлю вас, одеваю, оказывается, пригрел змею. Вон пошла… домой… к мужу… к детям… Чтобы я тебя на дворе не видел!

Шура шмыгнула в дверь. Филипп Федорович закашлялся, тяжело дыша, стоял и не мог двинуться с места. Такая ярость им овладела, даже Аня испугалась. Потихоньку он отошел от вспышки, поманил девушку и сказал:

– Ничего, дочка, таких только так и учить надо. Взяла моду – языком, как помелом, мести. Ты успокойся, я тебя в обиду не дам.

– Я не боюсь, но никак не пойму, за что она так со мной?! Она же ничего не знает обо мне…

Аня прижалась к отцу, взяв его под руку, осторожно повела к скамье под яблоней в дальнем углу двора. Они сели. Помолчав, дочка спросила:

– А какой дорогой еще можно пройти к магазину, если не идти по нашей улице, а то здесь одни камни да ямы? Где-нибудь есть дорога поровнее? Не хочется туфли разбить. Не думаю, что здесь можно какую-то обувку купить, если изношу эти.

– А видела ли переулок за нашим домом? Он ведет вверх к тракту. Тот щебнем засыпан и укатан давно, можно спокойно ходить, я думаю,– улыбнулся он такой бережливости.

– Хорошо, в следующий раз я там и пойду, узнаю дорогу получше. Хочется поселок хоть как-то разглядеть, а то нигде не бываю, ничего не знаю… Вы успокоились? Нельзя, наверное, так расстраиваться, это плохо для здоровья,– погладила его руку Аня.

– Ничего, ничего, все хорошо… Редко так бывает, но надо осадить дуру, а то все норов не укоротит,– ласково глядя на нее, сказал отец.

***

Как-то Аня познакомилась с соседкой Малайей, та была разговорчивая, приветливая, весело поглядывала на девушку, иногда беседовала с ней на границе огородов, благо там дел у обеих хватало. Аня рада была такому случаю: не хватало дружеского участия, но она не жаловалась на жизнь, просто разговаривали обо всем. Позже девушка разведала новую дорогу, ей понравилось идти по ровному полотну, хоть не надо бояться булыжников и колдобин. А когда шла из магазина, к ней присоединился парнишка, назвался Колей, вызвался проводить до дома. Девушка покачала головой, но не прогнала на тракте, шла спокойно, опустив голову, почти не общаясь с ним, а тот старался ее разговорить, рассмешить. Свернув в переулок, впервые за дорогу Аня сказала, что дальше пойдет одна. Парень и отстал, но долго глядел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.

Такой и увидел ее при своей поездке Федор, только он рассердился, что рядом с ней оказался Скнарь, и дал себе слово, что во что бы то ни стало добьется своего. Но в другой раз он увидел ее на тракте плачущей, и так жалко ему стало девушку, что остановил машину и, выскочив из кабины, открыл дверцу и, почти задыхаясь, сказал:

– Анечка, садитесь, я вас подвезу!

Девушка, ничего не видя от слез, помотала головой, пытаясь успокоиться, вытирая щеки платочком. «Что это я не сдержалась: начала жалеть себя, стыдно-то как… А этот что еще хочет, и так не по себе: то что-то болит в груди, то Шура выводит из себя, господи, как тяжело…»

Федор настойчиво подошел к ней, взял за руку и потянул к машине. Она остановилась и отдернулась, запальчиво воскликнув:

– Куда вы меня тянете? Что вам всем от меня надо?!

Федор оторопел от жалобного голоса девушки, не решаясь подойти, потом все-таки приблизился и робко проговорил:

– Разве я вас обижал когда-нибудь? Что случилось? Снова кто-то обидел?

– Оставьте вы меня все в покое…

Федор грустно глянул в ее заплаканные покрасневшие глаза, помолчав, нерешительно проговорил:

– Вы мне расскажете, кто вас обидел? Я его накажу!

Аня нервно засмеялась:

– Как вы кого-то можете наказать? Вы кто – милиционер? Не смешно…

– Но вот – вы смеетесь, значит, уже смешно! Садитесь в кабину, поедем, я повезу в одно место – вам понравится.

Она покачала головой в нерешительности, но все же села в машину, аккуратно подобрав подол платья. Федор включил зажигание и осторожно тронул машину с места. Девушка, вжалась в сиденье, уже слабо улыбаясь смотрела то на дорогу, то на парня и молчала.

Федор направил машину к заливному лугу, где в детстве ловил рыбку в речушке. Он хотел показать свои заветные места, о которых мечтал на войне, по которым скучал, которые снились ему в паровозной теплушке. Аня пока не понимала, куда они едут, и даже немного стала тревожиться. Наверное, это показалось парню смешным, он тронул ее за плечо и улыбнулся:

– Не бойтесь, мы недалеко от поселка. Покажу мое любимое место, я давно там не был. Прихожу туда, когда хочется побыть одному, отдохнуть от всего.

– Вам тоже бывает грустно?– несмело спросила девушка.

– Все мы люди, всем нужен свой уголок, где можно просто смотреть, просто дышать, просто думать о своем. Вы увидите сами…

Парень притормозил на пригорке перед спуском к лугу, который уже покрылся свежей зеленой травой, первыми весенними цветами. Они вышли из кабины, Федор подал руку Ане и осторожно повел вниз по узкой тропинке.

По этой дорожке ходили работницы на свиноферму, что виднелась внизу на лугу. Аня осторожно шла, боясь нечаянно подвернуть ногу. Они спустились к бурной речушке, в узком месте перешагнули через нее, Федор указал на камни, нагретые солнцем. Он снял свою вельветку, постелил на ближайший валун и опустился на него с краю, приглашая девушку присесть рядом. Аня села, немного поводя плечами: прохладно, хотя солнце пригревало вовсю. Так сидели они молча, глядя на бурную воду, на зелень. Было спокойно, тихо, казалось, никакая тревога не коснется их. Федор пошевелился и тихо спросил:

– Так вы мне расскажете, что случилось с вами? Кто вас обидел?

Аня долго молчала, потом взглянув на него своими почти синими глазами, сказала грустно и так жалобно, что у Федора защемило сердце:

– Я здесь такая чужая, мне надо уехать туда, к себе – в Раевку2, к сестре и племяннице. Там хоть и будет трудно, знаю: все разрушено, в рытвинах, ямах после бомб. Но сестра не даст в обиду. Наверное, попрошу отца, чтобы дал денег, и уеду.

– А как же я?– с волнением спросил Федор, не ожидая такого поворота в разговоре.– Вас обижают дома? Или в поселке кто-то посмел?

– Вы? А что вы?! Вы сами по себе, я сама по себе, и никто уже не может мне помочь… Этому не поможешь…– с каким-то надрывом проговорила девушка, закрыв лицо руками.

Федор с жалостью смотрел на нее, вспоминая слова Клавдии, и вдруг решился:

– Аня, а выходите за меня замуж? Мы будем жить вдвоем, нам никто не будет мешать, никто не посмеет вас обидеть…

Замолчав, он ждал ответа девушки, а она не открывала лица, боясь пошевелиться. «Ну вот, напросилась на жалость…Глупая я, зачем этот разговор?» Потом опустила руки и посмотрела уже спокойно на парня и грустно так улыбнулась:

– Зачем вам я? Вы просто меня пожалели… Пройдет время, и вы пожалеете, что связались со мной.

– Я давно хотел вам сказать, что вы мне нравитесь, да я и говорил уже это. Помните? Так вот: я женюсь на вас, даже если вы уже не девушка. Подумайте, соглашайтесь. Никто не будет любить вас так, как я.

Аня с некоторым любопытством глянула ему в глаза и спросила:

– Я – не девушка? То есть вы хотите сказать, что я уже взрослая?

Федор не понял, что имела в виду Аня, но решился:

– Не девушкой становится любая, кто уже был хоть с одним мужиком в постели.

Аня, широко раскрыв без того большие глаза, возмутилась:

– Что? Да… вы что? Как вы можете мне это говорить? Я ни с кем не была никогда – я еще совсем молода…

У Федора перехватило дыхание, он замер от счастья, не зная, как успокоить девушку, и воскликнул, переходя на «ты» и снова на «вы»:

– Я же для примера так сказал! Я никому вас не отдам! Согласитесь быть со мной? Мы сегодня же скажем об этом твоим и моим, я не хочу терять времени: вдруг еще кто-то начнет ухлестывать за вами, чтобы другим неповадно. Например, Скнарю…

– Кто такой Скнарь?– Аня засмеялась уже веселее.

– Это тот, которого я видел с вами на тракте. Ухажер поселковский…

– Ах, этот… Его Колей звать. Да он никто… просто шел рядом… Смешил… И все…

– Анечка, давай будем на «ты»… Так ближе как-то…

Девушка кивнула и попросила:

– Поедем в поселок… Холодно здесь…

Федор встал, подал руку, встряхнул вельветку и накинул ей на плечи, и они пошли к машине. Так спокойно было у него на душе, что хотелось петь.

– Мы еще приедем сюда, будем рыбку – пескаришек – ловить и жарить на камнях, я научу. Это вкусно… И необычно…

Аня снова тихо засмеялась, пожала плечами и пошла вверх по тропинке. Федор поспешил за нею, сорвав по пути сиреневый цветок и подав его девушке. Она прижала цветок к груди и улыбнулась.

Федор подвез ее к самому дому. Остановив машину, он взял ее руку, сжал нежно и спросил:

– Ты подумала о моем предложении? Что скажешь?

– Давай не будем торопиться – я тебя совсем не знаю… Ты меня не знаешь… Как-то это вдруг… Но, может, я все-таки уеду… Пока не знаю, что это удастся…– неуверенно проговорила девушка, освобождая свою руку.– Так ли я нужна тебе? У вас в деревне сколько красивых девушек, я же не могу думать, что я одна приглянулась…

– Аня, милая, как ты можешь так со мной?! Я всю душу тебе выложил, а ты все сомневаешься… Подумай, я буду ждать… Увидимся еще?

Девушка осторожно спустилась с подножки, вздохнула, ничего не сказав в ответ, потом махнула ему рукой и пошла к дому. Парень недоуменно смотрел вслед ей и не знал, что и думать. Какая-то недосказанность витала между ними, он не знал, как поступить дальше: не воровать же ее. «Как в душу-то влезла… Вроде неразговорчивая, а посмотрит своими глазищами, как раненая птица…»

Развернув машину в переулке, он поехал в мастерские. Рабочий день был в разгаре. А вечером дома он узнал новость: мать собрала нужную сумму и собиралась отдать продавцу за приглянувшийся Таисии домик. Теперь сестра могла переехать в свой дом. Она с удовольствием вслух планировала, как обустроить свою жизнь в усадьбе, мечтала о небольшом садике, яблонях, кустарниках, цветах…

Федор слушал и понимал, что ему придется жить с матерью, поскольку он был младшим в семье, кроме Насти. Но та тоже могла скоро выйти замуж и перебраться к мужу. Пока претендентов нет, но это же временное обстоятельство: возвращаются с фронтов мужики, молодые парни. Только Таисия не может до сих пор дождаться своего Павла: так и нет от него никаких вестей. Она не унывала, была веселой, не задумывалась всерьез о жизни. А старшая сестра – Ефросинья, уже переехала к мужу, жила и радовалась. Она любила Марка, не вмешивалась в жизнь сестер, не сплетничала, была спокойной и радушной. Навещая мать, приносила нехитрые подарки, кое-какие продукты, которые Марк привозил из района, как могла, радовала ее.

***

Аня вошла во двор и не успела закрыть калитку, как тут же услышала злобный свистящий шепот Шуры:

– Опять хвостом крутишь! Ну, погоди, я тебе его обрублю, сучка такая!

Девушка вздрогнула и, ничего не сказав, пошла к своему домику, как услышала вслед:

– Что, уже и разговаривать не хочешь? Нос задираешь?

– Что тебе говорить? Ты себе на уме…– отмахнулась Аня, проходя по двору.

– Ты посмотри на нее… давно такая стала? Видно, уже учишься у парней… Вон как Федьку захомутала… Я ему расскажу о тебе. Будешь знать, как наших парней отбивать… Не одна ты такая красавица у него…

– Что ты хочешь сказать?– в недоумении остановилась Аня.

– А то и хочу сказать, что ты не надейся даже на него: он парень видный – ты ему не пара!– прошипела Шура.

– Ты, может, сама положила глаз на него? Так и скажи…– тихо ответила Аня.

– Что выдумываешь? Я тебе что, дворовая девка?! У меня семья – муж, дети,– просвистела та.

– Вот и занимайся своей семьей, а меня оставь в покое,– резко ответила девушка и пошла по двору дальше.

– Ты глянь на нее, что вытворяет! Не такая ему нужна, да и есть у него уже, так что не облизывайся: ничего тебе не перепадет.

Аня шла, как в тумане, не чуя ног под собой. Все вокруг уже ничего не значило, было пусто и темно. «Ну вот тебе и весь сказ: у него другая есть… Зачем за мной таскается? Говорит складно, а как верить ему? Видно, верить здесь никому нельзя, только отец с мачехой вроде добра желают. Но как жить все время настороже… И зачем я разболталась с ним тогда: все выложила о себе!? Ну и ладно, пусть отстанет, не нужен он мне» .

Войдя в дом, она прислонилась к косяку, остановилась чуть дыша. Видно, она побледнела, что мачеха испуганно бросилась к ней и, взяв за руку, провела в комнату, усадила на стул.

– Что с тобой, Анечка? Видела в окно, снова Шура с тобой говорила? Что она тебе сказала? Снова обидела?

– Нет, ничего… Я прошу вас: дайте мне денег, я уехать хочу отсюда! Кому нужна я здесь – чужая, все кругом чужое…– в голос зарыдала Аня, закрыв лицо руками.

– Так, погоди… Что это с тобой? Ты о чем речь ведешь? Только приехала, куда ты поедешь? Там же разруха полная, сама рассказывала,– поднялся с кровати отец.– Дорога какая долгая, поезда то ходят, то нет. И почему ты вдруг решила уехать – тебе плохо с нами живется? На Шурку внимания не обращай, если у той ума нет, уже и не будет. А ты живи своей головой.

– Да как же не обращать внимания, когда она постоянно разные слухи обо мне распускает, угрожает, что всем расскажет, какая я плохая. Что же мне – ни на кого внимания не обращать? Я так не умею, мне хочется спокойно жить, работать… Хоть где-то я могу устроиться? Здесь же нет ничего из того, что я умею делать: ни швейной, никаких рукодельных мастерских. Как я жить буду? Я же не приживалка какая…– со всхлипом еле выговорила Аня.– А там Маня со своей дочечкой, поеду к ним, помогать буду. Раевку восстановят уже, поди.

– Ты вправду не понимаешь, что тебя как-то пропустили ехать после Германии по стране? Других в лагеря отправили, а тебе разрешили сюда приехать, к нам?– спросил вдруг отец.

– Да что вы такое говорите? Никто не мог никого задерживать: всех по своим селам отпустили, по городам, и в наше село вернулись те, кто там был, другие все разъехались, кто куда,– вскинулась девушка,– вы нарочно так говорите, чтобы я жила здесь… А какой толк с меня будет, если и дальше так вот будет мучить какая-то Шура, скоро и другие будут косо смотреть. Что же мне делать? Драться со всеми, что-то доказывать? Я лучше умру…

– Так, вон оно что… Ну Шурка, ну подлянка… Я с ней знаю, как поступить…– тяжело поднялся Филипп.

– Не трогайте их, пусть живут, как хотят, я никому мешать не хочу. Еще и это приплетет, что из-за меня вы с ними дурно поступите… Куда они с семьей? Сергей в чем виноват, что она такая? А дети… Не трогайте их, прошу вас… Лучше я все равно уеду, дайте мне денег, как-то доберусь…

– Вот ты какая жалостливая… Это хорошо… А они не видели войны, не знают, что такое горе людское. Привыкли тут творить свои темные дела… Ладно… Погодим, но я этого так не оставлю…– тяжело вздыхая, проговорил отец, с жалостью глядя на дочку.– А ты… вот что: пока никуда не выходи, посмотрим, как она будет себя вести. Она же почти не выходила со двора, к ней никто не приходил, откуда слухи идут?.. Может, я не все вижу…

Девушка немного успокоилась, прилегла на лежанке и задремала. Нина Ивановна, чувствуя свою вину за то, что произошло много лет назад, переживая с мужем все тяготы ссылки, была с ним все время. И когда приехала Аня, она поняла, что это простая, незлобивая девочка, выросшая без материнской ласки, хлебнувшая ужасов войны, чего многие люди не видели, стала относиться к ней ласково, не надоедая нравоучениями, жалея, что ей самой судьба отказала в радости материнства.

– Филя,– ласково сказала она мужу,– так не годится, надо что-то делать, успокоить ее чем-то: как бы она чего с собой от огорчения не задумала сделать. Давай думать, чем ее занять, чтобы отвлечь от разных мыслей. Надо разузнать, может, у кого-то есть швейная машинка, купить ее, чтобы она попробовала сшить что-нибудь, показать людям: а вдруг пойдут заказы, ей некогда будет думать о чем-то плохом. Смотри, какие красивые вещи она привезла с собой! Ведь это же она сама сделала, своими руками! А вышивка?! Такое с руками отхватывать будут. У здешних и не было никогда таких нарядов, и прославим ее рукодельницей. Перестанут чесать языками. Та же Шура… у нее ж дочка растет, ей тоже наряды нужны будут. Вырастет из тех тряпочек, в которые ее мать обряжает, пригодятся – тоже будущая невеста.

– Это ты дело говоришь, Ниночка. Надо поспрашивать у Марка, он хоть и торгаш, знаю, если найдет, то сдерет втридорога… Но надо попробовать… Ты просто молодец, я бы и не придумал такого…– задумчиво проговорил Филипп, благодарно поглаживая плечо жены.– Завтра же надо сделать. Знаю – у Марка это лучше получится, видно, без него не обойтись. Сходишь к нему, Ниночка?

***

Снова Федор долго не видел девушку и беспокоился, не зная, какое решение она приняла: уехать или быть с ним. Работа в полях отвлекала от тоскливых дум, но вечерами ему становилось так тяжело, что, не выдерживая одиночества, часто ночью медленно проходил мимо дома Зарудных. Но Аню больше не видел.

Мать заметила, что сын как-то замкнут, мало разговаривает, ничем не делится. Как-то она спросила его:

– Ты чего такой смурной? На работе что случилось или заболел? Молчишь… Как приехал, так я тебя и не вижу совсем. То уезжаешь куда-то, то поздно приходишь. Рассказать не хочешь?

Они были вдвоем в доме, девчата ушли к подругам. Федор долго молчал, а потом начал выговариваться:

– Ма, что вы думаете, если я женюсь? Не будет ли помехой моя жена здесь, в доме? Не тесно будет? Как девчата отнесутся, если я приведу ее сюда? Как это, вообще, происходит – женитьба и все такое?

Мать помолчала, думая, что ответить сыну. Потом погладила его, как в детстве, по голове и спросила:

– Есть кто на примете? Ты парень видный, работящий, не забулдыга, какие есть в поселке – ни работы, ни дома, ни семьи. Любая за тебя пойдет. А девчата наши, сам знаешь, пойдут замуж, будут со своими семьями жить, как Фрося, Клава. А с твоей женой, что им делить – сдружатся и сживутся. А пока – в тесноте да не в обиде, как говорится.

– Ма, вы знаете Зарудных? К ним дочка приехала из России, Аня. Как вы думаете, пойдет она за меня? Я с нею разговаривал, но она молчит – ни да, ни нет. Давно не вижу ее на улице.

– Ох, Федя, даже не знаю, что тебе и сказать. Чужая душа – потемки. Кто знает, что у нее на уме, может, не решается. Надо бы с ее родителями поговорить. Так сначала делают – сватаются. Но если она молчит… Не знаю… Это же не в старину – приказали родители, и все: хочешь не хочешь, иди и живи. Сейчас время другое, люди другие. Ее семью плохо знаю, хоть и давно живут здесь, но мало с кем общаются: отец, слышала, все больше болеет, жена его тоже почти никуда не выходит. Ничего сказать о них не могу. Говори с девушкой. Только так ты поймешь: сложится ваша жизнь или надо другую выбирать… Что ж ты мучаешь себя? Похудел, не понять – от работы ли, аппетита ли нет, или думки тревожат… Ты мужик – надо быть настойчивее. Может, как-то познакомишь ее с нами? Вдруг получится что… Подумай,– так, тяжело вздыхая, рассуждала мать, глядя на парня, про себя переживая, что кто-то уведет от нее и этого сына: неизвестно, как сложится его жизнь, как ей надо будет привыкать в старости к чужому человеку.

– Не знаю, мам, я ее давно не вижу, не идти же к ним домой, вдруг попрут оттуда.

– Ты на фронте тоже так боялся?– засмеялась мать, погладив его по голове, как маленького.

– Ма, вы правда так считаете? А что – и пойду… Вот посевную закончим, и пойду. Сколько можно ждать: вдруг кто ее уведет!?– воодушевился Федор.

Мать смотрела и любовалась сыном.

***

Аня узнала о задумке отца с мачехой и отнеслась к этому немного настороженно. Ей так хотелось уехать отсюда, особенно после слов Шуры с намеками о Федоре. Девушка все равно хотела уговорить отца, чтобы дал ей денег на дорогу. Но в один день Марк пришел к ним и сказал, что нашел машинку, правда, не «зингеровскую», но у нее есть специальная лапка для вышивания. Аня вдруг подумала, что сама сможет заработать денег на дорогу, и с надеждой решилась взяться за дело. Марк взял не так дорого, принес машинку к ним домой, отладил ее и сказал:

– Ну что, девушка, сошьешь моей женке платье к празднику? Скоро Первомай. В магазине выбирай ткани и принимай заказы от сельчан. Ты – отец говорил – мастерица на такие вещи. Так я пришлю Фросечку? Обмеряешь ее, и за работу. Ткань она сама принесет. Ну как? Возьмешься?

Аня несмело кивнула.

– Вот и хорошо, завтра же Фрося придет к вам,– весело проговорил Марк и поклонился старикам.– Ну, до свидания, задержался я у вас. Надо еще в район ехать.

Марк ушел, а отец, обернувшись к Ане, спросил:

– Что-то ты совсем не весела? Не заболела ли? Позови-ка, Нина, Верочку, пусть Аня ей сначала платье сошьет. Пусть Шурка-то успокоится. Никто ее не собирался обижать. Давай-ка, дочка, берись за работу, не хмурься, повеселей да поласковей: дело сделано, покажи-ка себя.

Аня подошла к столу, погладила машинку, взяла тряпочку и обтерла ее. Потом заправила нитку, попробовала шить на чистом лоскутке. Посмотрела на шов, отрегулировала и улыбнулась: машинка работала хорошо. Отец с мачехой смотрели на нее и улыбались: повеселела дочка, дело пойдет. Нина покопалась в сундуке, достала недорогую ткань, показала девушке, посоветовались, как сшить платье для Веры, и ушла к Шуре. Вскоре, вернувшись с девочкой, она достала сантиметр, нашла тетрадку для записей, карандаш и погладила Аню по плечу:

– Ну, с Богом, милая. Начинай.

Аня сшила платье за два дня, украсила подол и корсет искусной машинной вышивкой и позвала Веру на примерку. Девочка пришла, надела платье и радостно посмотрела на себя в зеркало, повертевшись туда-сюда.

– Ой, тетя Аня, у меня никогда такого не было! Какая вы мастерица! Мне очень нравится! А еще сошьете мне что-нибудь? А можете меня научить так шить и вышивать?

– Конечно, если захочешь, приходи – еще что-нибудь придумаем. Вчера тетя Фрося платье заказала, надо браться за ее наряд.

Верочка быстро поцеловала Аню в щеку и выпорхнула из комнаты. Аня взялась за платье для Фроси. А через некоторое время в дверь со слезами вошла Вера.

– Что случилось, Верочка?– спросил Филипп Федорович.– Почему ты плачешь, дома что-то неладно? Что это ты принесла?

В руках девочки было разрезанное на куски платье, сшитое Аней. Вера опустилась на порог комнаты и затряслась в рыданиях:

– Мамка порезала платье… Оно такое красивое было, даже братьям Толе и Вове понравилось… Ножницами чуть меня не поранила… Кричала, что от вас, тетя Аня, ничего не надо… Ну почему она такая? Что, мне теперь ничего нельзя носить, если вы сошьете новое что-нибудь?! Первый раз в жизни у меня такое платье, а она его порезала и побила меня, чтобы я к вам не ходила… Ну почему, почему…– плакала девочка.

Аня сидела ни жива ни мертва… Все застыло в ней… Филипп Федорович тяжело встал, взял трость и вышел из домика. Вскоре во дворе заголосила Шура, она кричала, что не позволит трогать ее детей какой-то приживалке, выкрикивала обидные для Ани слова, рвала на себе волосы от злобы и какого-то бессилия. Филипп Федорович стоял рядом с ней и, подняв трость, грозил ей. Во дворе появился Сергей, он взял Шуру за руку и силой повел за собой, невзирая на ее вопли. Вскоре все стихло. Вера поднялась на ноги, подошла к Ане и сказала тихо:

– Тетечка Аня, я вас люблю: вы такая хорошая, такая красивая, потому мамка и бесится, что ничего не умеет делать, как вы. Пусть она кричит, а вы все равно хорошая… Я знаю, и папка ругается на мамку, братья тоже на нее всегда сердятся. Нам всем от ее крика плохо… Она только и знает, что ругается…

Аня прижала девочку к себе и сказала:

– Ничего, все пройдет: покричит и перестанет. А платье я тебе новое сошью, еще лучше того. Ты только подожди немного, я для Фроси заказ сделаю, потом с тобой придумаем что-нибудь. Ты побудь здесь пока, чтобы она успокоилась, не ходи домой… Если боишься, посиди во дворе.

Вошел отец, поставил трость у кровати, присел, обхватил голову руками и так сидел, задумавшись о своем. Аня подошла к нему, погладила по плечу, тихонько вздохнула и села рядом.

– Вы теперь поняли, что это за человек: я к ней с добром, а она как с цепи срывается – ничем не угодишь. Я уж и не разговариваю с ней, мимо прохожу: все равно придирается, начинает крик. Мне кажется, что я мешаю здесь, мне надо уехать, и все. Так она хоть вас расстраивать не будет, будет молчать.

– Ты не знаешь ее, она и раньше такая была, только и того, что меньше срывалась. Сейчас, как подменили ее: что сталось с бабой!? Ведь дитя носит. Кто родится у такой бешеной – заморыш какой-нибудь? А ты забудь думку свою об отъезде. Никуда ты не поедешь. Я виноват перед тобой: уже не исправить того, но знаю, как помочь тебе. Погоди маленько. Живи, шей себе, принимай заказы, если будут, и… подожди… Все утрясется.

***

Заказы пошли сразу после того, как Фрося появилась в деревне в новом платье и после расспросов объявила, что это дочка Зарудных такое сшила. Первой пришла Настя, сестра Федора, а там и Таисия. Им тоже понравились наряды, вышивки, они радовались, что появилась швея. Небольшие деньги, полученные за платья, Аня стала потихоньку откладывать, затаив свою мечту. Отец не спрашивал больше ничего, наблюдая, как быстро справляется дочка с шитьем, и радовался, что она успокоилась.

Шло время. Посыпались и другие заказы. Пришла даже как-то Мариша, принесла ткань, попросила вышить блузку, как у самой Ани. Девушка сидела над работой допоздна. Нужны были разные ткани, иглы, нитки и для шитья, и для вышивания. Все это можно купить только в районе, но поехать туда одна она не решалась. Сказала об этом отцу, а он предложил поговорить с Марком, который часто ездил в район на попутках.

Когда пришла Фрося с новой просьбой, Филипп Федорович попросил через нее, чтобы Марк помог: либо взял дочку с собой, либо сам закупил нужные товары. Через два дня у ворот их усадьбы остановилась машина, посигналив два раза. Нина Ивановна вышла и увидела Марка в кабине грузовика рядом с шофером. Последнего она не рассмотрела, услышав только, что Марк заехал за Аней. Быстро вернувшись домой, она помогла девушке собраться, проводила до калитки. Марк открыл дверь кабины, поманил Аню к себе, спустился с подножки и весело сказал:

– Давай быстренько садись ближе к шоферу, а я с краю сяду, чтоб не выпала! Ха-ха-ха!

Он подал девушке руку, помог забраться на сиденье, и только тут она увидела, что шофером-то был Федор. Аня засмущалась. Марк подтолкнул ее, сел сам, захлопнул дверцу.

– Пока я там со своими делами справлюсь, Федя тебя провезет к магазину, там выберешь что хочешь. Чего не найдешь, скажешь, я потом посмотрю в сельпо.

Федор поздоровался с девушкой, она едва ответила на приветствие. Доехали быстро, не успела Аня придумать какой-нибудь разговор, но нужно ли: одного балагура Марка слушали всю дорогу, тот рассказывал смешные истории. Аня смеялась, Федор улыбался.

Марк вышел у сельпо, сказав Федору, куда надо ехать дальше. Девушка чувствовала себя неловко, оставшись наедине с парнем. Молча она смотрела по сторонам незнакомого поселка, приглядывалась к одежде женщин, встречавшихся по дороге к магазину, запоминала детали. Но ничего необычного не приметила: одежда у сельчан была очень проста, без излишеств и изысков.

Когда подъехали к магазину, Аня осторожно спустилась с подножки, оглянулась на Федора, слегка пожала плечами, давая понять, что не знает, куда идти. Парень вышел из машины и поднялся по ступенькам здания с большими окнами, открыл дверь, приглашая ее войти.

В магазине она растерялась: такого разнообразия товаров давно не видела. Здесь было на что посмотреть, что выбрать. Ходила вдоль прилавка, присматривалась, наблюдая, как ведут себя другие покупатели. Федор молча смотрел на нее со стороны и любовался.

Аня, наконец, определилась с покупками, уложила все в сумки и оглянулась на Федора. Тот придержал дверь, пропуская ее вперед, и заговорил:

– Давай зайдем в столовую, чего-нибудь попробуем – я еще не обедал.

Аня кивнула и пошла вслед за ним в чайную рядом с магазином. Федор выбрал обед себе и ей, когда девушка согласилась перекусить, принес поднос с едой, выставив блюда на стол.

Обедали молча. Аня аккуратно ела, посматривая на парня. Тот ел с аппетитом: утром не успел плотно позавтракать, рано вызвали для поездки в район, потому что Марк попросил машину у председателя. Пообедав, они вышли из чайной и увидели, что тот уже разыскивает их.

– Ну, как дела? Нашла что хотела? Я вижу, ты с товаром. Все подобрала?

Аня быстро села в кабину, так что Федор не успел помочь ей подняться на подножку.

– А я вижу, вы быстро справились… А чего молчишь? Ну-ка, рассказывай, что купила.

– Да так, по мелочи, ткани немного, шью потихоньку, приходят с заказами девчата из поселка.

– Так это ты сшила сестрам платья? То-то они хвастают своими обновками!– проговорил Федор, заводя машину.– А ты точно мастерица! Не ожидал, честно…

Аня засмущалась, Марк погладил ее по плечу и с улыбкой подбодрил:

– Фросечке моей тоже понравилась работа, твоя вышивка. Еще хочет что-то новенькое. Ты уж не стесняйся, говори, какую ткань надо купить, чтобы и вышивка смотрелась богато, и наряд был хоть куда. Я ничего не пожалею для женушки.

– Пусть приходит, мы обговорим все. Я рада, что ей нравится,– улыбнулась девушка.

Они ехали домой, Марк снова балагурил, смешил их. Ане давно не было так весело и спокойно. Высадив Марка у его двора, Федор повел машину к дому девушки.

– Ань, мы давно не виделись – у тебя все хорошо? Ты молчишь, не даешь мне знать, что решила: не оставляешь мысль об отъезде или кто появился у тебя? Ты и в магазин не ходишь теперь? Или я точно не могу увидеть тебя в нужное время: тоже занят работой в полях. Не молчи, Анечка… Скажи что-нибудь…

Аня молчала. Она смотрела на парня и не могла определить: шутит он так или на полном серьезе говорит. А потом, не сдержавшись, спросила тихо:

– Разве у тебя нет никого, или ты так шутишь со мной? Пожалуйста, не надо об этом говорить…

– Что ты такое говоришь?– теперь уже всерьез испугался Федор. «Неужели Маришка трепанула языком, а Аня узнала?» Он даже машину остановил в переулке и, повернувшись к ней, горячо заговорил:– Ты думаешь, что я от делать нечего с тобой об этом говорю? Я серьезно спрашиваю тебя: я и с матерью говорил, она сказала, что, если ты согласна, можем сватов засылать… А вот еще что: не могла бы ты прийти к нам, чтобы снять мерку с матери? Ей тоже нужно новое платье, но она никуда почти не выходит, только по делам. Я и сам хотел ей что-нибудь купить, но у нас же нет в магазинах ничего такого, а девчата мои не могут шить, и машинки у нас нет, к тебе пошли с заказами. А ты молодец, я прямо рад за тебя… Придешь к нам вечерком, чтобы я был дома? А то мать и не согласится на обновку. Она такая – для себя ничего не хочет. Говорит, что уже скоро умирать и остальное ни к чему. Это она так шутит… Всем нужны новые одежды, и ей тоже, она еще хоть куда женщина…

Девушка молча слушала, не перебивая, покачивая головой, и он видел, что она не верит его словам.

– Ты так хорошо повернул разговор, что я даже не знаю, что тебе сказать. Я приду к вам, надо только подумать, какую ткань ей подобрать. Приду и поговорим. А тебе я так скажу: если ты всерьез со мной говоришь, то не допускай, чтобы слухи ходили вокруг тебя. Я пока ничего не решила. Работаю потихоньку, нравится, отец с мачехой поддерживают. А мне большего пока и не надо.

– Анечка, даже не знаю, что и сказать… Никто ничего не может знать плохого обо мне, люди разные, и чужая душа – потемки. Я ничего не слышал о себе, от кого бы услышать…

– Ну да: кто ж тебе плохое в глаза скажет? За глазами проще: сплели муть и разнесли в округе… Да… люди разные… Теперь меня часто обижают совсем чужие, от которых я и не ожидала такого…

– Кто это такие? Что им надо? Ты скажи – я разберусь?!

– Ты драться с ними будешь? Или ты, как на войне: автомат в руки – и вперед?! Не смеши… То на войне можно определить, что этот – враг, а тот – друг. А здесь народ не знал войны. Языками чешут и не могут понять, что не только унижают, оскорбляют, но и просто убивают. Без выстрела убивают… Понимаешь ты это?!

Аня открыла дверь кабины и спустилась на землю. Федор был ошарашен словами девушки. Он помнил разговор с Клавдией, понимал, что девушка могла иметь в виду. Но то, с каким надрывом она говорила, тронуло его душу, ему стало жалко ее до слез. Она же повернулась к нему и сказала:

– Спасибо за поездку, за обед, за все спасибо. Я приду к вам вечером, когда стадо пройдет по поселку. Я просто приду… Не жди от меня ничего. Я сама не знаю, что думать, что говорить, как жить дальше… Я просто приду… А твою маму как зовут?

– Елена… Елена Федоровна… А как твою маму звали?

– Ирина Афанасьевна она была…

Она пошла по переулку к дому. Федор был и огорчен, и рад словам девушки. Он ждал вечера… А с обновкой он придумал, как только вспомнил, что мать предложила познакомить их. Теперь надо предупредить ее, чтобы не выдала.

Аня пришла домой, устав от поездки, от впечатлений после разговора с Федором. Войдя в комнату, она положила сумки, присела и задумалась. Нина Ивановна подошла, погладила ее по голове, распушила косу, присела рядом.

– Ну, рассказывай. Как съездила, что видела, что купила? Давай разберем сумки, посмотрим покупки.

– Да что рассказывать… Все, что можно, купила – другого нет. Пока хватит и этого. Нитки для шитья, для вышивания, ткань,– показывала девушка, выкладывая из сумок приобретения.– А давайте я вам сошью красивое платье? У вас же совсем немного одежды! Другим делаю, о вас и не подумала. Посмотрите-ка эту ткань – вам будет к лицу…

– Анюта, да не надо – мне хватает. Понравилось тебе в магазине? Выбор больше, чем у нас?– ласково глядя на нее, расспрашивала мачеха.– Ты уставшая какая-то, дорога долгая или Марк заболтал?

– Немного… И то, и другое… Я тут получила еще заказ, вечером надо сходить к тетеньке одной, мерки снять с нее и сшить, если ткань у них подходящая будет. Только не знаю, где они живут…

– А кто это? Я всех здесь знаю.

– Да Федора мама – он же возил нас в район и попросил, чтобы я вечером к ним пришла. Они ждать будут, вроде она мало куда выходит, он и сказал мне. А спросить, где живут, я и не подумала.

– Ага, значит, Федора мать?! Ну хитрец! Это же Сварыгин Федя, они живут на нашей улице, ниже нас на четыре дома. Помнишь, я говорила, что ты ходила мимо их усадьбы в магазин? И Настя, и Таисия – это его сестры. Они приходили к тебе, ты же им платья шила.

– А-а-а… Так это совсем недалеко отсюда? Обещала прийти, когда стадо пройдет по поселку. Это не поздно будет.

– Ну сходи, посмотри на тетушку. Думаю, тебя там не обидят. Да ты голодная, пойдем, надо покушать.

– Меня Федор обедом угостил в чайной. Немного, правда, поела. Чуть отдохну и чайку попью.

Аня убрала покупки, разложила нитки, иглы в коробочки, ткань положила в шкаф на полку. Снова присела и задумалась.

– А что они за люди? Что вы о них знаете? Как живут, чем занимаются?– спросила она у мачехи.

– Мать давно одна, без мужа – умерли один и другой. Дочки работают в колхозе, а Настасья – медичка, одна на весь поселок. Вроде толковая девушка, хвалят люди. И роды принимает на дому, хоть ночь, хоть день – никому не отказывает. Ни курсы не окончила фельдшерские, все сама читает, узнает из книг разных, и пока не замужем. Таисия тоже одна, парня ждет с фронта. Другие все живут своими семьями – Ефросинья, ты ее знаешь, Клавдия – неподалеку от них живет своим домом. Николай – старший брат – тоже недавно отделился. Такие вот люди. Но тетушка еще боевая: запряжет своего ишачка3, ездит, хворост собирает, кизяк4 для растопки. Говорят, и грибы знает, и травы какие-то лечебные. Не могу сказать, какая она по характеру, но побаивается ее народ. Почему – не знаю, но связываться с нею мало кто хочет. И скотина у них есть: коровы две, кажется, свиньи, барашки, куры… За таким хозяйством уход нужен, держат – значит, справляются как-то. Огород большой, садик тоже. Все это рук требует,– не спеша рассуждала Нина Ивановна. Хоть она редко куда выходила, но почти все о многих семьях знала. Повернувшись к Ане, спросила:– А что тебя так интересует эта семья? Ты почти всех их знаешь.

– Меня Федор уговаривает замуж за него пойти…– как-то тоскливо проговорила девушка.– Я не могу согласиться, не зная их совсем. Не хочу очертя голову бросаться… Это он так хочет, а я слышала от Шуры, что у него кто-то уже есть. Значит, он меня обманывает? Хотя, с другой стороны, он отрицает это, я так поняла по его разговору… Нет, я вообще не хочу замуж… Слишком плохо его знаю…

Аня закрыла лицо руками и застыла в молчании. Нина Ивановна тоже молчала. А потом продолжила разговор:

– Опять эта Шура… Значит, Федор посвататься хочет? И когда вы успели поговорить об этом? Вроде никуда не ходишь… Не решаешься замуж выходить… но все равно рано или поздно все девушки хотят быть замужем. Хотят семью, детей, свое хозяйство… Здесь почти все так живут. Конечно, надо получше узнать парня. Это не дело, когда он так хочет, а ты – нет. Надо познакомиться поближе.

– Да поймите меня: не хочу я замуж! Я вам мешаю? Раз вы так говорите, может, я и тут лишняя.

– Ты это брось, дочка, ишь, что выдумала!– послышался из другой комнаты недовольный голос отца.– Я не сплю: слышу, о чем вы там шепчетесь. Верно Нина говорит: надо получше узнать, но это не значит, что ты здесь лишняя. Живи, делай свое дело в удовольствие, приглядывайся ко всем: ты девушка видная, скоро женихи закружат возле хаты. Отбоя не будет. Тебе выбирать, это не по старинке: сказали родители идти из дому, вот и шли. Так раньше было. Кто тебя неволит?! И не думай лишнего. Радуйся – жива, здорова, собой хороша, что еще надо?! Видно будет, как жизнь повернется. А сходить вечером к тетке надо. Раз просили, обещалась, сходи – не укусят.

Аня рассмеялась:

– И то правда, что это я задумалась! Давайте чай пить! Я заварю,– поднялась девушка.

***

Когда Аня подошла к дому Сварыгиных. Федор стоял у калитки и ждал ее, совсем не надеясь, что она придет. По его лицу девушка увидела, что он обрадовался ей, и смутилась от этого. «Зачем я ему: опять пристанет с разговорами, а мне и сказать нечего».

Они прошли во двор, Аня огляделась вокруг.

– Проходи в дом, правда, он не такой большой, но мы помещаемся. Мать ждет тебя. Сестры коров подоят, подойдут, тоже посоветуемся, что ей сшить.

Анна с неловкостью ступила на порог, а увидев маленькую старушку, которая неплохо выглядела для своих лет, чуть поклонилась и поздоровалась:

– Добрый вечер, тетушка Елена. Вот пришла к вам, Федя просил, чтобы я и вам платье сшила. Вы готовы? Я мерки сниму, посоветуемся, что вам лучше подобрать.

– Ух ты, какая шустрая: сразу за дело. Присядь, дай на тебя посмотреть,– проговорила тетушка.– А то девчата все уши про тебя прожужжали, а я и не видела тебя раньше. Как поживаешь? Знаю, что из России приехала. Как отец принял?

– Спасибо, у меня все хорошо, приживаюсь потихоньку, приглядываюсь. Ваш поселок не похож на мой, там, в России. Гораздо больше, и людей здесь много живет, хотя я всех и не видела. Работаю дома потихоньку. То своим помогаю, то шью. Так давайте я с вас мерки сниму?

– Ты уже домой собралась? Так быстро? Посиди, поговори с нами,– приглядываясь к девушке, проговорила тетушка.– Девчата молока сейчас процедят, попьешь свежего. А нравится тебе здесь, в поселке-то? В кино ходишь?

– А здесь и кино показывают?– удивилась Аня и посмотрела на Федора.– Нет, я не была в кино… А где его показывают – в школе, как у нас?

– Ну почему в школе? У нас клуб есть, там и крутят. Девчата вот наши ходят, особенно любят индийские,– сказал Федор.

– И ты ходишь?– смело спросила девушка.– А ты какие любишь?

– Да мне некогда ходить: приезжаю с работы поздно, когда уже кино и кончается. Вот пройдут полевые работы, можно и в кино сходить… А пока не могу.

– Ты так и девушек всех пропустишь, с тобой никто и не захочет связываться: ухаживать не умеешь, в кино не приглашаешь, там еще и танцы бывают – тоже не ходишь,– покачала головой мать.– И молодость пролетит, не заметишь.

– Ма, а вы откуда про это знаете?– засмеялся сын.– Вы ходили на танцы? Или девчата рассказывали?

– Э-э-э… Какой ты, право…– кивнула мать.– А еще парень называется… Девушку бы постеснялся. Она скоро смеяться будет.

– Не буду,– покачала головой Аня.– Если он такой работящий, ответственный, почему я буду смеяться? Таких и уважаю.

– Ну, мать, и она дело говорит: если я не буду работать в поле, кто будет? Мужиков-то почти нет в поселке. Мало кто вернулся с фронта… Технику подремонтировали. Но вдруг что не заладится у них в поле, кто поможет?.. Вот и надо быть там. Пока светло, работа идет. А пашут и по ночам. Что поделаешь – такая пора пришла. Упустим время – урожая не дождаться. Еще неизвестно, какое лето будет, уродится ли что… Если дождей не будет, не видать нам и половины того, что посеем.

– Ты так за колхоз беспокоишься,– ласково похвалила мать.– Это правильно: сколько не было урожая, все убытки да убытки. И трудодней мало кто заработал: негде. Надо, конечно, кто спорит… А гулянки подождут. Девок в поселке много, и они подождут. Аня, а ты замуж еще не собираешься здесь выходить?

– Нет, не собираюсь, пока не хочу,– покачала головой девушка, пряча взгляд от Федора. «Вот же напасть… Нарочно, что ли спрашивает? Так и о сыне заговорит… Ну не нравится мне ваш Федор, и не верю я ему, и все тут. И зачем мне замуж выходить?»– Давайте я мерки сниму, а то поздно уже?

– Не беспокойся, Федя проводит до дома. Девчата молоко несут, попьешь и снимем мерки.

В комнату вошла Настя.

– О… Какая гостья у нас!– приветливо воскликнула она.– Мам, это она нам платья шила. И вышивку такую красивую придумала…

– Да я уже знаю, познакомились, Федя пригласил, чтобы и мне что-то сшить. Как вы думаете?

– А что – вам тоже надо новенькое что-нибудь… А то уже все заношенное, старое. Давайте подумаем, какой фасон выбрать?– подошла и Таисия, подала кружку с молоком.– Аня, выпьешь молочка?

– Спасибо, я как-то не привыкла к свежему молоку. Плохо не будет?– отказывалась девушка.

– Ну смотри сама, это как организм принимает. Тася, не надо настаивать,– сказала Настя.– А то вдруг правда будет плохо… Давайте придумывать фасон.

– Да какой там фасон: просто сшить,– сказала мать.– Что мне – на гулянки ходить: чисто и ладно.

– Тетушка, давайте я вам сошью присборенное, в татьянку – вам пойдет,– придумала Аня.– Это всем к лицу: и девушкам, и пожилым. И просто, и красиво. Что скажете?

– А давай, девушка, сшей: тебе лучше видно. И Фрося тоже говорила, что ты мастерица. Я видела, какое ты ей платье вышила. Очень красиво!

Аня сняла мерки, записала в тетрадку.

– Тогда, я думаю, вам нужно купить ткань не легкую, не тяжелую, а сатин или штапель. Как вы думаете: темную или посветлее? Темная будет смотреться неплохо. Но светлая очень даже омолодит вас. Я бы выбрала светлую.

– Мам, а давайте два платья сделаем вам: одно темное – на повседневку, другое – светлое – на праздник. Тепло, весна идет, все пригодится,– уговаривала мать Настя.

– Ма, я куплю вам ткани, поеду в район с Марком, там выбор есть,– одобрил Федор.

– Ну как хотите, дети,– согласилась мать и улыбнулась Ане.– Давай, девушка, постарайся.

– Я сделаю, не сомневайтесь. Как только Федя ткань привезет, сразу сяду за работу, а пока выкройки сделаю на ваш размер. Это не так долго будет,– улыбнулась девушка.– Вот и хорошо, что вы согласились, надо иметь в запасе одежду. Скоро лето, будете надевать.

– Хорошо, я согласна. Сшей, буду носить.

Аня закрыла тетрадку, собралась уходить.

– До свидания всем. Проводите меня до калитки.

Федор вышел впереди девушки, придерживая дверь. Он пошел провожать ее до дома, хотя на улице только чуть стемнело.

Они шли молча. Федор посматривал на девушку и думал о своем: как разговорить ее, как подольше погулять с нею по улице. Аня шла рядом, посматривая под ноги.

– У вас всегда такая дорога была: пыльная, ямы да камни, не гравийная даже? А что начальство поселковое – ничего не делает?

– Ничего, обживемся, наладится все, будут и у нас дороги хорошие. Пока что так.

– А когда посевная закончится, какая работа будет в колхозе?

– Надо будет картошку садить, потом люцерну для скота сеять на новом поле, потом пшеницу будем озимую косить, потом ее сушить надо, на элеватор готовить… Да много работы будет еще… Картошку надо будет обихаживать, с нею мороки тоже довольно… Пасеку думает колхоз развести в горах, свой мед будет… Жизнь продолжается. Надо думать о будущем… Планы большие, я всего не знаю, что сверху спущено… Но, о чем слышал, что знаю, о том и говорю…

– Вот ты какой… Обо всем знаешь… Это хорошо,– проговорила Аня уже на подходе к своей усадьбе.– Мы уже пришли, до свидания, Федя. Спасибо, что довел, мне не страшно было, хоть и ночь почти уже.

– Может, еще пройдемся дальше, поговорим?– с надеждой спросил парень.– Рано же еще спать ложиться. Пойдем, а?

– Мои беспокоиться будут, я никогда не ходила ночью из дома…– со смятением ответила девушка.– Куда по темноте пройдешь, только ноги поранишь, везде такие ямы да камни…

– Я вижу в темноте, давай буду вести, так будет вернее, что не споткнешься,– настойчиво сказал Федор, беря ее под руку.

Девушка осторожно освободила руку и сказала:

– Нет, я обещала, что приду к вам, чтобы дело сделать… Гулять не обещала… О чем говорить, ничего нового я не услышу.

– А что ты хотела бы услышать? Скажи – поговорим. Ты о себе больше ничего не рассказываешь. А я хотел бы узнать, как ты жила, росла, чем занималась дома, там, в своем селе. Пойдем, хоть немного погуляем и поговорим. Или у вашей калитки постоим.

– Нет, только не у калитки, отойдем немного,– растерянно молвила девушка, соглашаясь со словами парня. Ей тоже не очень хотелось домой, где нечем заняться, кроме шитья, но при свете керосиновой лампы много не сделаешь.

Они отошли немного вверх от дома по улице и остановились в переулке у дома Малайки, молодой чеченки, тоже живущей с отцом на поселении. Аня была немного с ней знакома, та всегда веселая, улыбчивая, но, видно, жилось ей не совсем легко и радостно. Однако Малайя разговаривала с девушкой, как со своей ровесницей, хотя выглядела старше.

– Что тебе рассказывать… Я росла просто… Мне казалось, что легко и радостно… Так было до войны… Сестра меня учила понемногу всему, что сама умела, и свою дочь, Валентину, тоже приучала, хоть та мала была. И огородик у нас был, картошку выращивали, полоть училась, как все сельские. А когда угнали в Германию, определили в трудовой лагерь в Дрездене около железнодорожного вокзала, поселили в бараки, там так сыро было, темно… И работа тяжелая, грязная. Почти не кормили, так – какая-то баланда. Вот когда начали по селам возить на работы, то кое-кто подавал еду, то хлеба совали, то чего-нибудь съедобного. Я думаю, что у меня нарушено что-то в организме: много не могу есть, хочется сладкого: воду с сахаром пью, вроде легче становится. Нас там продержали полтора года, может: кто наблюдал время, оно шло, как в темноте, не могу помнить – такой ужас был во мне. Обносилась вся, одежда была старая, истрепанная, нечем заменить: ничего же не дали взять из дома. Мой номер был 336, выбит на жестянке, потерять ее нельзя было, за это строго наказывали. Потом туда приехала одна немка со своим мужем и посмотрела на нас в строю. Разговаривали с начальником лагеря по-немецки, не знаю, о чем, но он потом пошел вдоль строя и приказал, чтобы мы показывали свои руки. Наверное, мои чем-то понравились, потому что меня вывели из строя, как и нескольких других, в отдельную группу. Нам позже сказали, что эта дама отбирала только девушек, женщин не брала. Нас завели в барак, где какой-то врач всех осмотрел, а потом нас шесть девушек отобрали и повезли в усадьбу около небольшого города Кессельдорфа. Когда вывезли из лагеря, я думала: ну, всё, пропаду – увезут неизвестно куда, убьют или что дурное сделают… Так боялась, и другие девушки тоже переживали. А оказалось, хозяйка эта была спокойной, такой красивой – я таких раньше и не видела. Она сама умела и шить, и вязать, и вышивать, и выбивать… Мне нравилось ее мастерство, звали ее фрау Эльза. Относились к нам неплохо, кормили – из наших была повариха в усадьбе. Мы всегда боялись, что нас могут отослать обратно в бараки, ничему не верили, но не прекословили, делали все, что скажут. Поселили всех в просторном домике, там были все условия для жизни, на мой взгляд, очень даже хорошие после того барака, потом показали мастерскую, где работали другие. Хозяйка через переводчика сказала, зачем нас привезли. Некоторые девушки были нерусские: кто-то из Польши, кто-то из Болгарии, две девушки были немками. Это было удивительно: видно, и своих фашисты не жалели. Сначала определили, что каждая из нас будет делать: две девушки стали закройщицами, одна художником, я ничего не умела, но хозяйка сказала, что научит вышивать, шить. Так и начала учиться всему, что показывали, она тоже нередко с нами работала, наблюдала за нами, подсказывала, да там и другая надсмотрщица была, но тоже не злая. А хозяин куда-то часто уезжал и привозил парашютный шелк. Из него мы платья и блузки шили и вышивали. Это я потом узнала, что ткань была парашютная. Но много было и другой материи: крепдешина, шелка, бархата, драпа, шерсти – да всякая. И платья у меня, юбки и блузки из разного полотна. Сама шила, привезла оттуда после войны… Хозяйка была себе на уме: видно, хотела, чтобы окружали ее чистоплотные девчата, – заставляла нас каждый день мыться в душе, хорошо одеваться, сшить себе по нескольку платьев, юбок, блузок, пальто, курточки и менять каждый день одежду. Вот эти все вещи у меня здесь.

– А что такое – выбивала? Ты сказала, что она выбивала?– с интересом спросил Федор.

– О-о-о… Это настоящее искусство! Я тоже делала такое: это на специальной машинке – а их много разных было в мастерской – сначала создается рисунок, дальше по нему вышивается узорный кант, потом вокруг прорезается ножницами, получается вроде дырчатой ткани, но не просто дыры, а узорные – цветы, листья разные или кружки, угольники. Это очень кропотливая и долгая работа. Нас периодически выпускали во двор усадьбы, чтобы мы отдыхали от такого напряжения. Видно, хозяйка хотела, чтобы эти вещи пользовались спросом. Незачем иметь столько таких изделий в одной усадьбе. Наверное, все они думали, что мы там будем до смерти, что завоюют они нашу страну, будем всю оставшуюся жизнь на них работать. Мы и пальто шили, на манекенах примеряли готовое, гобелены вышивали. Видели, что приезжали к ним другие немцы, покупали, приходили смотреть на нашу работу, цокали языками, наверное, удивлялись и ценили. Видно, приезжие давали заказы разные, потому что некоторых мы обмеряли. Я всему потихоньку научилась, только что не вяжу ничего, этим не занималась… Я к тому времени немного уже по-немецки понимала, девушки все общались потихоньку между собой, хоть и на разных языках говорили, и хозяйка пыталась разговаривать с нами, а мы с нею, но это так – совсем немного…

– Да я сразу заметил, что у тебя маленькие ручки, такими и можно заниматься тонкой работой. Жаль, что столько времени ты пробыла там, у немцев. И в лагере, и у тех… какими бы они ни были добрыми, вы все равно были у них рабами. Хорошо, хоть не издевались.

– Это верно ты заметил – мы были рабами. Я так по дому скучала, господи… Хотя знала, что там ничего прежнего не осталось… Особенно, когда расстреливали мужиков и пацанов, от ужаса не знали, куда деться… Полицаи заставляли женщин закапывать траншею, куда сбрасывали всех расстрелянных… Там, может, еще и живые были… Что я могу вспомнить о своей жизни: одни ужасы… Без матери, без отца, без защиты… Деться было некуда… Как только выдержала, не знаю… До сих пор кошмары снятся…

Они молча стояли рядом, после таких откровений Федор жалел девушку, не знал, как сказать ей об этом, переживая услышанное. Аня немного погодя спросила его:

– А ты… ты боялся на фронте? Разве не было страшно, когда воевал? Был в окопах? Видел фашистов? Убивал их?

– Знаешь, всякое было: и убивал, и рад был, что сам в передрягах живым остался, даже ни ранен не был, ни контужен… И тоже скучал по дому… Страшно, конечно, особенно когда самолеты сбрасывали бомбы на окопы, когда танки шли на нас… Кто ж не боялся – хотел бы я видеть такого человека… Все хотели остаться в живых…

– Я тоже очень боялась, когда самолеты бомбили… А когда бомбили уже Германию, было ужасно попасть под бомбы своих… Это страшнее всего: пережить все и погибнуть от наших… Но усадьба почти не пострадала, когда наши пришли, немцы-хозяева уехали раньше… с чемоданами, с вещами. Нас не трогали, не прогоняли, хозяйка пришла к нам в мастерскую, через переводчика благодарила за работу, сказала, что всю одежду, которую мы себе шили и носили, можно оставить себе. Еще раньше выделила каждой по чемодану, чтобы можно уложить все… и уехала… Мы оставались там одни, потом военные нас допросили, записали, откуда мы, сколько были там, как попали в услужение. Мы же говорили все одинаково, сомнений не было у начальства. Оставили в усадьбе под конвоем наших. Мы так называли – под конвоем. Продукты были, готовили для себя и для солдат. Радовались освобождению, но тревожились за будущее. Солдаты веселые были, тоже рады, как ты говоришь, что живы остались после той мясорубки. Всем жить хотелось… Потом нас всех привезли в комендатуру, в Кессельдорф, позже, не сразу распределили на поезда, которые шли из Германии в Россию, в другие места. Не знаю, куда все поехали, а я через Раву-Русскую попала домой, в свое село, в Раевку… Пока ехали по разным станциям, с пересадками, с ожиданиями на вокзалах, это было уже в начале сентября 45-го года. Так долго мы там ждали отправки, работали при комендатуре: убирали, кушать готовили… Боялись, что недобитые фашисты могли нагрянуть, нас охраняли там. Вот и обидно, что другие не видели тех ужасов, а ведут себя так, что жить не хочется: унижают, оскорбляют…

– Ань, так кто тебя обижает? Отец? Мачеха? Кто? Скажи… Ты сама не своя… Задумала отсюда сбежать, уехать. Да кто они такие, чтобы так измываться!

– Не надо об этом, ладно? Это не отец и не мачеха – они-то как раз поддерживают, защищают. Не все люди одинаковы… А расскажи о своем детстве?– уходя от прямого ответа, перевела разговор девушка.

– Да вроде нечего особенно и рассказывать… Пацанами шкодили, как и все… Сейчас вот смешно об этом вспоминать. И в сады забирались, и в палисадниках обносили клубнику, ягоды. И на рыбалку ходили, и в горах купались в ледяной речке… И еще я помню, как строили наш дом из самана. Саман делали обычно всем миром, выкапывали за огородами большие ямы, выбирали оттуда глину, замешивали ее с соломой, закладывали в формы и сушили… Еще мал совсем был, отца почти не помню… Он умер рано… Я же здесь вырос, в других местах был только на фронте. Когда школу окончил, после седьмого класса в районе стал учиться на механика, потом армия, а тут война. Тоже практически ничего не видел: пришлось воевать, и смерть за мной по пятам ходила, и других убивал… и разрушенные города и села в тоску вгоняли… Побывал в таких переделках, тоже рад, что жив остался… Давай уже не будем о войне говорить: что было, то прошло. Мы живем, будем радоваться этому… Я снова тебя спрашиваю: подумала ты о моем предложении?

– Никак не пойму, Федя: ты серьезно об этом говоришь или смеешься надо мной? Как мне верить тебе? Хотя, кажется, ты меня не обманывал, но как знать, где правда? Почему-то я в сомнениях… Пока не уверена, что мы будем вместе… Где жить-то станем: у вас домик малюсенький, даже меньше нашего. Не знаю, где вы там все помещаетесь, но, чувствую, что мне там места не будет… Буду, как на иголках, жить…

– Почему ты сомневаешься? Разве я своими словами дал тебе повод для этого? Места всем хватит, Таисия уйдет скоро в свой дом. Останется Настя, но, как знать: и она может выйти замуж и уйти к мужу.

– Таисия – в свой дом? Но она же не замужем? Какой дом? Одна?

– Ну да, мать собирается купить ей домик небольшой, присмотрели уже. Вот она скоро уйдет – места будет больше.

– А ты, стало быть, остаешься в своем доме?

– И ты со мной будешь там жить…

– Не знаю, Федя… Не знаю… как-то не хочется мне жить в тесноте… Не решусь я…– снова с какой-то тоской медленно проговорила девушка.– А знаешь… уже поздно, пойдем по домам…

– Аня, я не понял: ты не хочешь жить в моем доме?

– Это разве твой дом? Подумай сам…

– В доме останется одна мать. Как я – самый младший сын – уйду от нее?

– Ты предлагаешь мне выбор, а выбора-то нет…– тихо сказала девушка, стараясь отойти от него, чтобы вернуться домой. Федор замер, ничего не понимая в ее словах.

– Пойдем уже по домам… поговорили… Хватит на сегодня, я поняла твои мысли: ты сам по себе, я не в счет,– грустно сказала она и пошла по дороге, стараясь не оступиться.

– Аня, я не понял: ты мне отказываешь?– прямо спросил он.– У тебя есть кто-то другой на примете?

– О чем ты? Какой другой… Я никого в поселке-то не знаю… Но и согласиться с твоим предложением не могу. Я не готова к такому… Ткани не забудь купить для матери: сатин или штапель. Лучше штапель,– уходя в сторону дома, тихо проговорила она.

– Ну, подожди же, Аня, так нельзя: мы с тобой не договорились ни о чем.

– Ты так считаешь? А мое мнение тебя не интересует? Вот и думай: тебе так выгодно, удобно, а мне – как-то не очень, боюсь я что-то,– сказала она, уходя от него все дальше, не страшась уже оступиться.

Федор не стал ее догонять, медленно шел за ней, обескураженный. Темнота сгущалась, уже почти и не видно девушки, только глухой стук каблучков слышался впереди. Он понял, что сейчас не лучший момент для продолжения разговора, но был разочарован и раздосадован. Услышал, как отворилась калитка, видимо, девушка уже вошла во двор, и вполголоса произнес:

– Все равно я добьюсь твоего решения. Не сегодня, так завтра…

Но ответом ему была тишина. Аня тихо стояла во дворе у калитки, с замиранием прислушиваясь к шагам Федора. Вдруг она услышала, как отворилась дверь домика, где жила семья брата, и голос Шуры почти провизжал:

– Вот какая у тебя сестра: уже по ночам шастает, дня ей мало! Куда батько смотрит! Еще и защищает ее!

Аня смутно видела Шуру, но знала, что та в темноте разглядела ее у калитки. Нечего делать, она прошла мимо перил крыльца к своему дому, не отзываясь на визг Шуры. Та еще ворчала что-то, но девушка вошла в дом и тихонько закрыла дверь.

– Пришла? Все хорошо, никто не обидел по дороге?– спросил отец, появляясь в проеме двери.– Ты что опять такая смурная? Ну-ка, рассказывай, что еще случилось!?

– Ничего не случилось, Шура только опять кричала,– проходя в кухню, проговорила девушка.– А так все хорошо, была у тетушки, мерки сняла. Федор до дома проводил, немного поговорили с ним. Не знаю, что ему отвечать: пристал опять – замуж да замуж. А жить собрался вместе со своей семьей, у них же места нет: две комнатки маленькие, печь с лежанкой на всю первую комнату… Там девчата спят… Ну, где помещаться, не понимаю: теснота такая… Еще и я туда же приду, вообще, по головам будем ходить. И говорит, что он младший сын, должен с матерью жить. Ну как я буду с чужими людьми в такой тесноте… Не понимаю… Хозяйство у них большое, не буду же я без дела сидеть, надо будет с зари до зари работать. Сил не достанет, здоровье подведет, и так то одно болит после Германии, то другое… Зачем я ему – работницей быть? Да и не нравится он мне так уж… Я уже была в рабынях… Не хочу…

Аня замолчала, стала заваривать чай. Еще не поздно, чтобы ложиться спать. Она решила посоветоваться с отцом и мачехой, как ей быть. Выговорившись, собрала на стол, присела, ожидая, пока они сядут рядом, и молчала, снова тоскливо глядя по сторонам комнаты своими большими глазами. Мачеха погладила ее по плечу, прижала легонько к себе и сказала:

– Давай-ка выпьем чайку, просто посидим. Придет новый день, что-нибудь решится. Мерки, говоришь, сняла… А как тетушка встретила тебя?

– Да вроде хорошо, немного на детей своих ворчала, что те заставляют ее заказ сделать, да еще и на два платья… Только мне кажется, что она меня ждала не за тем, чтобы я сшила ей что. Как-то разговор повернулся… Вроде ничего особенного, но в то же время она как будто высматривала и выжидала чего-то. Я мало разговаривала, девчата в основном советовали ей, меня пытались молоком напоить свежим, да я не стала: не смогла. Чай с молоком еще могу, а просто так – нет.

– Ну конечно… Это ж Федор пригласил тебя познакомить с матерью… Я сразу поняла, помнишь: я сказала, что он хитрец… Вот смотрины тебе и устроил… А если тетушка еще и согласилась с заказом, значит, она осталась тобой довольна…

– Да вы что, действительно так думаете? Ах, хитрец! Мне-то ничего не сказал, только потом, когда провожал, все звал замуж… Я и не ответила ничего… Сказала, что он мне не оставляет выбора… Не думала я, чтобы вместе со всеми жить…

– Да так и живут многие – с матерями да отцами, да еще и с меньшими сестрами и братьями… Бывает, что и выбора нет. Так и тянут все хозяйство на своих плечах. Хорошо, если дружны в семье: все заботы по дому разделяют поровну, по договоренности, никто не вмешивается в другие дела, помогают друг дружке. Не осуждают, досужие разговоры не выносят, что называется – сор из избы… Но так немногие могут: это деревня, никто не знает, что у кого на уме. Не всегда будешь знать, что сказать в лад, будут осуждать. Ладно, если дома пожурят, подскажут что-то, а то вынесут на лавки для кумушек, совсем отобьют охоту жить в такой семье. Не знаю, что тут и сказать…– так рассуждала Нина Ивановна.

Отец пил чай, молча кивая в ответ на слова жены. Аня и представить не могла себе, как будет жить дальше. Но воображение уже рисовало мрачную картину, будто предсказывая все наперед.

***

Федор же не сразу отошел от усадьбы и услышал визгливый голос Шуры, которая обвиняла девушку. До него только сейчас дошло, кто на самом деле обижал Аню. Как поступить, он не знал, но при удобном случае решил поговорить с Сергеем, мужем Шуры. Теперь он понимал, что девушка в безвыходном положении, у нее нет никакой защиты. Видно, и брат тоже не мог остановить жену.

Придя домой, он поужинал молоком со свежим душистым хлебом, который испекла мать. Она смотрела на него и молчала, видя, что тот не решается начать разговор. Наконец, он взглянул на нее и проговорил:

– Ма, ну как вам Аня? Что скажете?

– А что тут говорить: вроде скромная, спокойная, мастерица… Лишнего слова не промолвила… Если надумал на ней жениться, сам смотри: я не против… Только согласна ли она будет? Говорил с ней еще раз?

– Говорил… Только она ни да, ни нет не говорит… Но еще понял, что она хочет быть хозяйкой в своем доме… Я сказал, что буду с тобой жить здесь как младший в семье, она не согласилась со мной… Сказала, что у нее нет выбора… Я так и не понял ничего… В общем, расстались каждый при своем… Что делать, не знаю… И как еще с ней говорить, тоже не понимаю. Как-то все не складывается пока. Да… еще что: ее там обижает эта Шура, жена брата… Та еще гадюка… Так визжала, когда Аня во двор вошла…

– Ну ты сразу не теряйся так… Поживем – увидим, а пока вот что: как будешь в районе, купи ткани – пусть сошьет мне платья. А там, глядишь, и сладится все помаленьку. Надо потихоньку приучить ее к себе, купи и ей что-нибудь, на платье, что ли… Ну, я не знаю… подумай…

– Ма, вы не знаете, в каких она платьях ходит: таких у нас в деревне ни у кого нет и не бывало на моей памяти. Вы же видели, в чем она приходила… Она себе такие вещи делает, что любо-дорого глянуть, на что я – мужик – не понимаю в этом, а тут… И нашим девчатам – вон Фросе – такое вышила, что диву дашься, сколько терпения надо…

– Вижу, сынок, запала она тебе в душу… Давай так и поступим: пусть шьет мне обновки, а там посмотрим, не будем время гнать…

Тут в дом вошла Таисия. Она запыхалась, раскраснелась, будто гнался за нею кто. Мать строго глянула на нее и пожала плечами.

– Мамочка, вот хорошо, что и Федя здесь!.. Я такое вам скажу, слушайте: вернулся мой Павел, встретились мы в клубе. Он немного прихрамывает… Пока я его ждала, он по госпиталям разным лежал. Потому и письма мои не доходили, что адреса менялись… Он сказал, что раз у нас все раньше решено с женитьбой, то завтра он придет свататься. А жить мы будем у него в доме с его матерью. Он уже решил новый дом закладывать там же, во дворе… У них там банька своя есть… Ой, мамочки, я так рада!.. Только, что делать с домиком, который мы покупать собрались? Мам, что скажете?

Мать и Федор переглянулись, спокойно выслушивая Тасю. Парень задумался: будто сама судьба пророчила дальнейшую жизнь. Он взглянул на мать и покачал головой. Та поняла, о чем подумал сын, но промолчала. Тут вошла Настя, тоже прислушалась к беседе.

– Во, у нас уже свадьба намечается – я правильно поняла? Таська первая выскочит… А я буду с мамой жить – мне и тут хорошо. Некуда спешить… Смотрю, как наши бабы рожают, мучаются, не пойду и вовсе замуж… Мам, надо что-нибудь готовить, если сваты завтра явятся?

– Погоди ты, сорока… Пусть явятся сначала, там видно будет. Есть что на стол собрать, зачем мельтешить… Тася, ты все обдумала? Не пожалеешь потом?

– Да о чем, мам, жалеть? Я Павла давно знаю и люблю… Живой же вернулся… Не он, так кто еще посватается: мне уже и лет сколько… Где тут женихов ждать? Нет, я от него не откажусь – будет, как я хочу… Я знаю, как его в руках держать… И, вообще, – он мой!– закружилась на месте Тася, весело смеясь.

– Ну, пусть будет так,– сказала мать.– Я вам мешать не стану, надо уже семью свою иметь, хозяйство. А его мать – хозяйственная всегда была. И сейчас не разрушено в усадьбе, исправно все, хоть и без мужика жила долго. Была как-то я у нее, и о вас речь вели. Ну, слава богу, что живой, что все сладилось. Давайте, девчата, приберитесь тут завтра с утра, теперь уж поздно возиться. Федя, тебе спать тоже пора, рано встаешь, надо отдохнуть: много чего было за день. А о моих словах не забудь – я о тканях…

– Завтра же постараюсь, мам, не беспокойтесь,– ответил задумчиво парень.– А ткань отнесет Настенька, да, сестра?

– Ну, конечно же, мне как раз у них быть надо: там Шура рожать скоро будет, надо посмотреть ее. Я погожу, пока ты закупишь. Ты ж не тяни, время идет, у меня еще роженицы есть.

Долго не мог уснуть Федор, перемалывая в памяти все, что произошло за день. И одно крутилось в голове: как теперь решится вопрос с тем домиком. Что делать, на что уповать… И слова Насти о разочаровании в замужестве тоже не давали покоя… А что, если… Думая обо всем, не представляя, как повернется ситуация, он незаметно для себя уснул…

Снился ему почему-то яблоневый сад: он с Аней гулял между цветущих деревьев, но кто-то уводил ее от него, а он искал и не находил, сам уходя куда-то в другую сторону…

Когда пропели первые петухи, не услышал, пока мать не разбудила, легонько тронув за плечо.

– Вставай, сынок, уже солнце встает. Позавтракать хоть успей, день такой длинный, я приготовлю тебе с собой взять что-нибудь.

– Не надо, там нас кормят же: на поле стан есть, кухарка готовит.

***

Федору удалось попасть в район: председатель пришел тоже рано в мастерские, где собирались мужики, и сказал, что поступили запчасти для тракторов, надо бы забрать. Парень радовался, что все пока складывается удачно. Он съездил в район, все оформил на складах, забрал запчасти и подъехал к магазину. Выбирать ткани долго не пришлось: видов не так много. Заодно присматривался к шелкам, искал голубого. Он помнил, что Аня носила блузку из белого шелка с красивой вышивкой. Ему представилось, что она вышьет для себя еще что-нибудь, ей все к лицу. Денег хватило, только спросил у продавца, сколько примерно ткани надо взять. Положив все покупки на оберточную бумагу, продавец спросила:

– А ниток не хотели бы взять? Если шелк, то надо и нитки соответственные, чтобы не испортить ткань. Поглядите, эти по цвету подойдут. А эти для вышивания берут…

Федор согласился и поблагодарил женщину, которая, видно, была в курсе таких дел. Он ехал домой и думал об Ане, о том, как она обрадуется его подарку, какими будут радостными ее большие голубые, почти синие глаза. И немного побаивался встречи с ней. Вернулся в мастерские, разгрузил машину, надо ехать в поля, смотреть за работой техники, но у него на уме одно: как встретиться с девушкой, как отдать ей подарок. А потом решился: «Будь что будет – поеду сейчас, и все тут». Решил – и сделал.

Подъехав к усадьбе Зарудных, он посигналил. Никто не выглянул, он вышел из кабины, толкнул калитку и прошел вглубь двора. Собака на цепи немного поворчала на него, но не залаяла, как обычно. Постучав в дверь домика, прошел через сени в комнату. Его с удивлением встретила Нина Ивановна, которая помешивала что-то в кастрюльке на горячей плите.