Читать книгу Конец советского человека - Анас Самирович Згхиб - Страница 8

На самом деле государство должно бегать вокруг общества и говорить: «Общество, давайте наконец сойдемся в отряды и пойдем строить Братскую ГЭС». А общество должно отмахиваться и говорить: «Нет, мы хотим потреблять, отстань». На практике все происходит ровно наоборот. Общество говорит: «Ну где же Братская ГЭС, государство? Хватит заботиться об индивидуальных ценностях, надоело, мы хотим под красный флаг, дайте нам Братскую ГЭС». «Братскую ГЭС? – говорит государство, оторвавшись от поедания очередного бутерброда с красной рыбой. – А тебе конкретно Братская ГЭС зачем?» И увы, нет никакой газеты «Правда», чтобы в ней было написано, зачем нам Братская ГЭС.

1-часть.

Судьба высокой культуры в постсоветскую эпоху.

Что произошло с культурой?

Высокая культура в советское время была более структурирована, она держалась как бы отдельно от невысокой культуры, не было такого взаимопроникновения, которое есть сейчас. Но я не уверен в том, что это локальная ситуация; возможно, это мировая тенденция. В связи с возрастающей демократизацией всего на свете разные пласты культуры проникают друг в друга всё более интенсивно. Это хорошо описано у Пруста, кстати, как соединяются разные социальные группы.

Вот такая же история, по-видимому, произошла и с высокой культурой. Пельмени были замороженные, и, собственно говоря, благодаря этому они как-то функционировали, то есть геттоизация была очень строгая. Потом пельмени разморозились, наступила оттепель для пельменей. Эта история с пельменями описана у Сорокина; вернее, один из героев фильма, поставленного по его сценарию, использует эту метафору с размороженными пельменями, характеризуя нынешнее состояние общества.

Замороженные пельмени – это что-то четкое, это структурированная вещь. И при советской власти были какие-то четкость и структурированность, все как бы более или менее держалось на своих местах. Видимо, это следствие тяжелого сталинского правления. Потом это стало все немножко барахлить и наконец развалилось, пельмени разморозились – их, наверное, опустили в холодную воду, что было неправильно. И поэтому разные социальные страты перемешались и стали взаимодействовать большей частью каким-то нелепым способом, потому что просто не существовало традиции взаимодействия. То есть были какие-то традиции, но такие смешные, нелепые, как они описаны у Зощенко или у Шукшина.

В середине 1980-х годов произошел крах человеческой идентичности, люди перестали понимать, кто они, у них появилось какое-то неизвестное будущее. Например, я учился в консерватории, в моей жизни не было бандитов. Ну, то есть они могли случайно возникнуть, какие-то, как в моем харьковском детстве это называлось, «сявки», какие-то мелкие жулики, которые могли представлять для меня угрозу на улице в темную пору суток. Но, в принципе, таких людей не было. У меня была консерватория, у меня был какой-то маршрут из консерватории в то место, где я жил, или какие-то частные дома, куда я приходил, и все.

А сейчас вы взаимодействуете с какими-то людьми, о которых 30 лет назад вы даже не могли помыслить, что будете с ними разговаривать. С бандитом, который цивилизовался и теперь у него банк, например. Вы будете с ним разговаривать, и он будет любезен с вами так же, как и вы с ним. Вот в этом смысле произошло какое-то смешение классов.

Вероятно, эти социальные метаморфозы что-то дали культуре, потому что просто все встряхнулось. Может быть, сначала взбаламутилось, но потом муть осела. Так что в каком-то смысле это позитивные изменения.