Читать книгу Истории уютного двора. Сборник рассказов - Анастасия Абрамова-Корчагина - Страница 1

Оглавление

Домашний спектакль

– Ты понимаешь, что потеряла себя? Я второй месяц живу чёрте с кем! С Коломбиной картонной!!!! – слышался взвизгивающий юношеский тенор из раскрытого окна.

Второй этаж не давал возможности во всех деталях рассмотреть ежевечернее действо, но зато аудиосопровождение всегда было изумительного качества. Соседи уже привыкли к этим радиопостановкам и даже ждали новой серии.


Сия забавная парочка въехала пару месяцев назад, как раз в начале мая, когда погода в этом городе балует жителей настоящей тёплой весной, готовя их к жаркому лету. Многие окна распахивались и из недр квартир неслись запахи ужинов на скорую руку и звуки – чаще искусственной телевизионной жизни. В этот нестройный хор новостной истерии и сериальных страстей порой проникали настоящие, живые эмоции: плач ребёнка, которого отправляют спать в разгар игры, семейная перебранка из-за немытой посуды, нетрезвый бас кухонного политического комментатора, смех влюблённой девушки, сидящей на подоконнике и болтающей по телефону с парнем. Всё это было привычно, однообразно и настолько знакомо, что не привлекало внимания. Надо к тому же добавить, что в этих некогда престижных домах не водилось пьяниц с их наигранными трагедиями, жёны, воспитанные в интеллигентных семьях, не выплёскивали свои истерики в заоконное пространство, подростки с их специфической музыкой обходили этот маленький дворик, окружённый четырёхэтажными сталинками, стороной, поэтому сия творческая пара, въехавшая в квартиру почившей Элеоноры Константиновны, а именно, её правнук со своей девушкой, вызвали живой интерес всех обитателей *ского тупика.

Ребята были неплохие, связанные с культурой так же прочно, как и ушедшая старушка, всю жизнь проработавшая экскурсоводом в краеведческом музее и даже в преклонном возрасте носившая очки лишь для строгости, чтобы смотреть грозно поверх них на нарушителей порядка и цыкать: «Это же музэй!» (именно так, через «э оборотное»). Её дочь была редактором в издательстве, а сын (про профессии бухгалтер, но окончивший некогда музыкалку по классу скрипки) был женат на библиотекаре, посему все прочие члены семьи были вынуждены соответствовать высокому культурному и интеллектуальному уровню, заданному Элеонорой Константиновной. Её внуки и правнуки успешно заканчивали музыкальные и художественные школы, осаждали творческие училища и даже уезжали в соседний областной город (миллионник!), чтобы «делать себе имя» в искусстве.

Игорюша, младший и оттого самый любимый и самый непутёвый правнук, был художником. Его избранница Альбина служила в театре. Пара была эмоциональна и нестеснительна – открытые настежь окна создавали именно ту акустику, которая нужна творческим натурам для проявления их незаурядных эмоций.

– Ты ограничиваешь мои поиски! – хорошо поставленным сопрано парировала Альбина. – Это моя суть, моё естество!!! Как ты не можешь понять – ты, чей путь также усеян сомнениями и исканиями???!!! Ты – не пачкун, не бездарь, не маляр, чтобы упрекать меня, мол, я растворяюсь в искусстве!!! Ужель ты стал пошлым филистером, как они?

Судя по интонации, на этом слове Альбина брезгливо морщилась и, вероятно, кивала в сторону обывателей, слушающих этот спектакль и совершенно не осознающих, что они погрязли в пошлом филистерстве. От Элеоноры Константиновны они слышали словечки и похлеще, а посему от подобных фраз их накрывала ностальгия по ушедшей эпохе сиреневолосых дам с романтическими бантиками на дряблых шеях.

– Как? Ты сравнила меня с ними? – вскипал Игорюша, порывисто выглядывая из окна и заламывая тонкие пальца в пятнах масленой краски; он словно старался отыскать в синих сумерках ужасные примеры опошлившихся, оскудоумившихся людей. – Как ты могла? – и в его голосе слышалось скупое мужское рыдание обиженного творца.

На мгновение в обрамлении окна рядом с художником возникала девичья фигура. В её красивых протянутых руках чувствовался порыв утешить любимого, но самолюбие брало верх и девушка, едва коснувшись понурых плеч юноши, уже исчезала в недрах благообразной комнаты и продолжала громко отстаивать свою позицию из дальнего угла:

– Ах, ты опять всё перевёл на себя! Как это эгоистично – лишь ты, твои чувства, твой комфорт! А как же я? Да, я перевоплощаюсь! Я нащупываю характерность, уточняю ритмический рисунок! Я ТВОРЮ!

– Творишь? Ты вьёшь из меня верёвки! Когда ты играла одну из проституток в «Трёхгрошовой», твои манеры коробили даже грузчиков из соседнего магазина! Потом, слава Мельпомене, тебе дали роль дамы на балу в «Вишневом саде». И это был бы самый счастливый миг нашей совместной жизни, если бы не ежевечерние построение этой… композиции…

– Мизансцены! – почти на ультразвуке правила Альбина. – Не сравнивай!!!! У меня теперь такая роль! Я смогу затмить даже Римму Владленовну! Из неё Сюзанна, как из осла балерина! О, это мой шанс! Я заявлю о себе! Моя Фаншетта покорит всех.

– А мне кем прикажешь быть? Керубино? Я скоро тоже прыгну из окна на чью-нибудь клумбу! – и художник театрально хватал ртом тягучий, вечерний воздух. – Тогда тебе никто не будет мешать сосредотачиваться на роли!

– О, боже! Что за низкий шантаж! – вскрикивала раненой чайкой актриса.

За этим слышался хорошо отрепетированный плач, который был построен по всем правилам системы Станиславского.

Игорюша сжимал виски, рвал на шее и без того свободный ворот щегольской рубахи, тяжело вздыхал и исчезал в полумраке комнаты, с таким уютным, тёпло-карамельным светом, который мог быть создан лишь абажуром с бахромой над круглым столом. Рыдание усмирялось, заменялось шёпотом и едва различимыми звуками поцелуев, и вскоре, завершая сегодняшний спектакль, протяжно свистел вскипающий чайник.

Соседи задумчиво хмыкали, соседки вздыхали, и все возвращались к своим обыденным делам – надо было мыть посуду, раскладывать еду по судочкам на завтра, отправлять заигравшихся детей спать, увеличивать громкость на телевизоре, в котором кипели не менее яркие страсти, но какие-то грубые, чёрно-белые и неизысканные по сравнению с тем домашним спектаклем, который они все только что прослушали.


На премьеру спектакля «Безумный день, или женитьба Фигаро» пришёл почти весь двор *ского тупика. Столько букетов, сколько подарили пару раз мелькавшей на сцене Фаншетте, не подарили ни одной актрисе. Премьерша Римма Владленовна, толстоватая и староватая для роли Сюзанны, рвала и метала. Из гримёрки Альбина вылетела с таким ощущением счастья, что необъятные охапки цветов казались ей пушинкой. Она взвалила сию «клумбу» на руки Игорюше, а он лишь улыбнулся этой тяжести – он был горд за свою спутницу и опьянён её счастьем.


Возвращение

Если выйти на остановке им. Грибоедова и пойти по улице Клары Цеткин, а потом свернуть на *ский тупик, то он кончится весьма быстро и ни на какой проулок не выведет, на то он и тупик. Зато вы очутитесь в уютном дворе, окружённом ладными четырёхэтажными сталинками, в котором ещё сохранились скамеечки, выкрашенные в голубой цвет, и клумбы утопают в пышных хризантемах, когда везде уже царит осеннее запустение и склочный ветер треплет умирающую листву. Но этот дворик словно заговорён от ветров и хандры, здесь уютно беседуют старушки, детвора гуляет без присмотра, солидные парочки не торопясь идут домой после рабочего дня.


Этот дворик словно застыл во времени, и кажется, будто сейчас откроется окно второго этажа и из глубины необставленной, почти голой квартиры польются звуки патефона – единственной ценности молодой семьи.

А потом появится она – юная, смешливая – тряхнёт густыми кудрями, обопрётся крепкими руками о подоконник, вздохнёт так глубоко, что пёстрый ситец натянется на ладной груди и, заметив входящего во двор юношу, громко крикнет:

– Привет! Ты нашёл нас? – и, обернувшись куда-то вглубь квартиры, она добавит: – Лёшка, Саня приехал!

А потом из окна будут доносится звуки задушевной беседы и молодого спора, будут меняться пластинки и тянуться дым папирос. А когда совсем стемнеет, они втроём сядут на подоконник: молодые супруги и их закадычный приятель – и долго будут светить огоньки их папирос, будто маячки в ночи. Они будут молчать и вспоминать…


Когда она подошла к стенду со списками поступивших на истфак, у Сани сердце дёрнулось и на мгновение перестало стучать. Он толкнул приятеля:

– Лёха, смотри какая…

Друг оценивающе оглядел крепкую, ладную девушку с большими зелёными глазами и идеально прямым носом, а она, поняв, что её разглядывают, надменно фыркнула, перекинула за спину длинные косы с озорными завитками на концах и скрылась в толпе счастливых и расстроенных абитуриентов.


А потом они оказались в одной группе – Саня, Лёша и Нора, и вскоре стали неразлучны. На лекциях, в библиотеке, в кино, на катке и даже на футболе – везде их видели втроём. Вечерами они наматывали круги по скверу, обсуждая политическую остановку в мире и последние новости общежития. Нора смеялась так заливисто, так громко, смело подхватывала юношей под руки и быстрым шагом задавала темп. Парни с равным обожанием поглядывали на профиль девушки: Лёша на правый, а Саня – на левый, а Нора смотрела прямо и ничего не замечала.


Так прошло три года. Норины подруги упорно называли её приятелей «кавалерами», подтрунивали над сложностью выбора, а она лишь пожимала плечами и заливисто смеялась над их бестолковым жеманством. Она любила этих парней одинаково, как братьев, – и не собиралась выбирать.


На четвёртом курсе Нора сломала ногу – неудачно, со смещением, долго провалялась в больнице, но потом врачи разрешили вернуться в общежитие. Она лежала в пустой комнате одна, соседки разошлись на занятия, книга приелась, радио надоело. А на улице пышно расцветала весна, щебетала голосами птиц, вползала тёплыми волнами в распахнутые окна. Нора жалела себя и упущенное время, вздыхала, думала о своём будущем, о неизбежном распределении, которое раскидает троих неразлучных друзей по необъятной родине, и они не смогут больше вместе гулять, смеяться и болтать часами. И девушке стало так грустно, что она, разгоняя грядущую печаль, тихонько запела себе под нос.

– Поёшь? – послышалось из окна.

Нора вздрогнула и так резко повернула голову, что в шее что-то громко хрустнуло.

– Санька, дурак! – процедила она, растирая шею. – Ты это как? Висишь, что ли?

– Висю, – с улыбкой согласился Саня, цепляясь за подоконник.

– А зачем?

– Соскучился…

– А Лёшка где?

– На лекции. Конспектирует за нас двоих… за троих даже. Я потом закину тебе, чтоб не скучала.

– Конспект, чтоб не скучала? Шутник!

– Ну, как ты? Лежишь?

– Лежу.

Они помолчали.

– Скоро гипс снимут?

– Через месяц, – вздохнула Нора.

– На раскопки поедешь?

– Вряд ли…

– Я тебя люблю.

– Я знаю.

– И Лёша тоже любит.

– Знаю.

– А ты?

– Не знаю.

Саня грустно улыбнулся и сказал:

– Ладно, лечись давай, – и исчез.


На пятом курсе они вошли в ЗАГС и, не снимая пальто, расписались – красивая, крепкая, остриженная под каре Нора и счастливый, беспрестанно улыбающийся Алексей. Свидетелями были маленькая, щупленькая подружка невесты и лучший друг жениха Александр. Он был рад за молодых, и только в глубине его глаз едва заметно нет-нет, да и вспыхивала грусть.


………………………………………………………….

– Милый человек, тебе помочь? – вездесущая старушка возникла рядом с пожилым мужчиной, который вот уже двадцать минут стоял посреди двора *ского тупика и задумчиво смотрел на окно второго этажа углового дома.

– Да, вот, приехал, думал в гости зайти – давно здесь не был, живу уж сильно далеко… – вздохнул старик и вдруг признался: – Да оробел слегка. Не знаете, Элеонора Константиновна дома?

– Э-э-э, милок! – всплеснула руками соседка. – Померла Элеонора, уж месяцев пять, как схоронили. Правнук её теперь там обитает. Милок, ты чего?

Старик пошатнулся, но удержался на ногах. В висках застучало. «Померла, померла, померла…» – завыл внезапно ворвавшийся во дворик ветер, безжалостно трепля пышные хризантемы и срывая с морщинистых щёк горькие слёзы.

Александр Степанович смотрел на ставшее нынче чужим окно и не мог отвести глаз.


Кино и детство

Когда осенние дожди приходят в город В., точно собираются крепко-накрепко пришить низкие небеса к блёклым улочкам, обитатели тихого дворика в конце *ского тупика холодными, склизкими вечерами плотно закрывают окна, задёргивают шторы и включают телевизоры.

А там – такая жизнь! Эмоции, страсти и яркие придуманные проблемы придуманных миров! Там грусть возведена в ранг мировой скорби, любовные переживания превращены в трагедию, а дружба либо показана под знаком самопожертвования, либо окрашена неминуемым предательством. Там женщины роскошны, мужчины могучи, дети невинны, а злодеи – ужасны и очевидны.

У каждой квартиры свои предпочтения: молодые любят блокбастеры, среднее поколение – детективы, пожилые люди – мелодрамы.


И только Изольда Кузьминична из 21-ой квартиры обожает исторические фильмы, особенно про рыцарей. Её ранимой натуре бухгалтера остро не хватает романтических приключений. Ей нравится, когда отважные герои спасают прекрасных дам или, наоборот, хитрые дамы помогают своим возлюбленным тугодумам. Рыцари, опустив забрала и ощетинившись копьями, рьяно гонят коней навстречу друг другу, выясняя в турнирной сшибке или в настоящем бою, кто доблестнее, кто более достоин любви своей леди и уважения своего сюзерена.

Любит она и вестерны – среди пыльных, жёлтых пейзажей хмурые ковбои с заросшими волевыми подбородками усмиряют бандитов или убегают от шерифов, властно хватают испуганных девушек за тонкие, затянутые в атласные корсеты талии и страстно целуют в мягкие девичьи губки.

Все эти фильмы возвращают её в детство – в ту безмятежную, искреннюю пору, когда правда и ложь столь просты, а друзья – бесценны. Когда она, вечно всколоченная, короткостриженая девчонка носилась по двору в заштопанных штанах, которые до неё поносил каждый из трёх её старших братьев, а рядом с таким же диким гиканьем бегал дружок – Стёпка-Растрёпка.


Они познакомились 1 сентября, когда учительница, рассаживая первоклашек, указала им на одну парту. Весь классный час они толкались локтями, деля пространство, и сразу, как вышли в школьный двор, подрались – не до крови, а так, для порядку. Ох, и влетело же им дома за испачканную форму, но ябедничать ни один из них не стал. На следующий день они пожали друг другу руки и замирились. Ну а потом выяснилось, что они и живут почти рядом: Стёпка – на улице Клары Цеткин, а Лизка (так она представлялась, стесняясь вычурного имени Изольда) в последнем дворе *ского тупика. А уж когда они поняли, что оба без ума от приключенческих кинолент, между ними тут же зародилась великая дружба!

Вооружившись палками (мечами или копьями, смотря какой длины смогли отыскать дрыны), смастерив из подроста клёна луки и стрелы или обрезав сучья на манер пистолетов, Стёпка и Лизка участвовали в рыцарских турнирах, натягивали нос шерифу Нортенгерскому или завоёвывали Дикий Запад. Чумазые, с прилипшими вихрами ко взмокшим лбам, с горящими нездешними мечтами глазёнками, они бегали по двору, карабкались по деревьям, лазали по крышам, и целый мир предлежал только им. Что мир! Множество миров и времён. Они росли, но не становились ни степеннее, ни мудрее.

Лизина мама с трудом уговорила дочь носить лифчик поплотнее, когда у девочки обрисовалась грудь, прятала штаны и даже купила дорогущие колготки, но той всё было нипочём – ничего девичьего в ней не было, как и в бойком прозвище «Лизка» не слышался даже отзвук благородного имени «Изольда». Даже Стёпка уже иногда нет-нет да и погладывал на подружку долгим взглядом, примиряя на неё образы тех дам, ради которых герои совершали свои нелепые подвиги. А Лизка ничего не замечала, она, словно ребёнок, верила в неизменность мира и не боялась его потерять.

Но однажды, когда в кинотеатрах повторяли «Адмирала Ушакова», Лиза заболела ангиной и провалялась дома почти две недели. Стёпка навещал её, без подруги ни во что не играл, но в кино пошёл – она разрешила. И всё! Пропал парень – забредил морем, все прочие темы ему приелись, игры поблёкли, привычные истории обрыдли.

Лиза не сразу поняла, что прежний мир рухнул, а когда осознала, вдруг повзрослела и влюбилась – в того же самого вихрастого Стёпку-растрёпку, с которым, оскальзываясь и гремя, бегала по крышам, с которым дралась до синяков – а как иначе? – игра должна быть «всамделешной», с которым ела мороженное, угощаясь из стаканчика друга, рядом с которым без стеснения оставалась в одних ситцевых трусах и купалась до синих губ.

Она не старалась удержать друга – Стёпа «заболел» мореходкой, но, когда после восьмого он забрал аттестат, на вокзал Лиза шла уже его полноправной девушкой, держа кавалера под руку и чуть склонив голову с красивым гребнем в расчёсанных волосах к крепкому юношескому плечу. На вокзале они даже поцеловались.


Степан погиб на первой же плавпрактике – упал за борт и попал под винт. Даже хоронить было нечего. Изольда рыдала целый месяц и ещё полгода всхлипывала по ночам. Замуж она так и не вышла, выбрала самую приземлённую профессию, какую только нашла. Братья разъехались по стране, обзавелись семьями. Родители сперва уехали в деревню, а потом тихо и почти одновременно умерли.

Изольда Кузьминична жила в старой квартире одна и очень любила смотреть приключенческие фильмы. Про рыцарей, конкистадоров, ковбоев, авантюристов, путешественников. Но если вдруг начиналась кинолента про моряков – она тут же выключала телевизор.


«Женская» квартира

– Почему в этом доме всё всегда теряется? Это не квартира, а бардак! – привычно кричала Юлия Глебовна, перерывая содержимое секретера.

– В бардаке-то как раз был порядок! – припечатывала Лидия Сергеевна, мама Юлии, намекая на иное значение слова.

Из комнаты выглядывала любознательная Светланка и, надеясь хоть в этот раз понять взрослый ребус, вновь уточняла:

– Так что там с бардаком?

– Ничего!!! – хором отвечали мать и бабушка, потому что десятилетней девочке было рано знать про публичные дома и мир полусвета, и уже вместе продолжали искать ключи, или записную книжку, или часики, или брошь, или что-то ещё, внезапно ставшим необходимым сегодняшним утром.

– Неужели нельзя всё собирать с вечера? – привычно ворчала Лидия Сергеевна. – А лучше – класть на место!

– Я и положила на место! – протестовала её дочь.

Она была взрослой женщиной и уже даже красила волосы, чтобы скрыть раннюю седину, однако всякий раз оправдывалась перед матерью, словно пятнадцатилетняя.

Конечно, вещи находились. И, конечно, не на своих местах. И, естественно, в итоге, после всех нервных поисков и препирательств, доставалось Светланке, потому что она, пользуясь неразберихой, всякий раз надеялась, что про неё и про её школу забудут. Но куда там! Взмокшая, взвинченная и опаздывающая мама, путаясь в плаще или в пальто, выскакивала из квартиры, а расстроенная бабушка, пунцовея лицом в тон волосам (ох, уж этот краситель «Красное дерево» да на седых буклях!), выставляла внучку за дверь безо всяких разговоров.

«Женская квартира» (как называли её обитатели *ского тупика) затихала: Светланка брела на собственную Голгофу, а Лидия Сергеевна забегала к соседке напротив, чтобы подуспокоиться.

Соседка – Изольда Кузьминична недавно вышла на пенсию и пока только осваивалась в новом статусе, и Лидия Сергеевна решила стать её проводником в мире свободного времени и нехитрых пенсионерских развлечений.

– Вот тебе хорошо, Кузьминична, детей-то у тебя нет – и забот, соответственно, никаких! – с завистью восклицала соседка, когда её утро выдавалось особенно хлопотливым.

Изольда морщилась от этой бесцеремонности, с какой Лидия врывалась в её уютную квартирку, от напоминая о её бездетности, но пуще – от амикошонства, отсекающего её имя. Что за манера – величать по отчеству? Да, она немного недолюбливала странность сочетания своего вычурного имени и немудрящего отчества, но за годы службы бухгалтером она привыкла к этому созвучию, равно как и к уважению.

Лидия Сергеевна же ничего не замечала и продолжала хвалить мудрую соседку, отгородившуюся от жизненных неприятностей в лице непутёвых родственников.

– Вот ты мне скажи, – говорила она, выпивая третью чашку чая и доедая восьмую баранку, – неужели им так сложно прислушаться к старшему поколению? Ведь я же им добра желаю! Я же ещё тогда говорила – не связывайся с ним. Ну, какой из него муженёк? Как в воду глядела – через год смылся! Все они одинаковые! И мой такой же прохиндей был. И Светланка найдёт себе обалдуя – вот увидишь.

– Куда Светланке-то? – закашливалась всякий раз Изольда Кузьминична от такого пророчества, ведь девочка только перешла в пятый класс.

– Помяни моё слово! Свистулька растёт – вся в мать! – припечатывала соседка и убегала в своё бабское царство готовить обед, а Изольда принимала цитрамон от головной боли и садилась за документы – её бухгалтерские навыки всё ещё ценились знакомыми.

Порой к Изольде Кузьминичне забегала Юлия – отдохнуть от вездесущей матери. Она неизменно отказывалась от чая, топталась в дверях, невнятно жаловалась на докучливую опеку и, не требуя совета, прощалась.

Вечерами, когда споры матери и бабушки становились особенно жаркими, к «тёте Лизе» украдкой сбегала Светланка. Они вместе смотрели приключенческие фильмы и переживали за героев.

– Эх, жаль, что в жизни всё не так! – мудро вздыхала девочка.

Изольда вспоминала свои потери и не переубеждала юную гостью.


Однажды, когда в центре последнего двора *ского тупика уже водрузили небольшую, но ладную и очень пушистую ёлку, и она так сочно зеленела последи белёсого снега, что не только дети, но и взрослые по вечерам задерживались рядом с ней и, забыв про тёплый дом, вдыхали смоляной аромат или рылись в карманах, чтобы отыскать фантик и приладить на колючую лапу нечто наподобие игрушки, в один такой вечер, когда у всех встреченных в подъезде соседей из авосек выпирают оранжевыми боками мандарины, когда в воздухе стоит запах праздника и беззаботного счастья, когда улыбки искреннее и шире, в дверь Изольды Кузьминичны робко и как-то тоскливо постучали. Хозяйка, в пёстреньком халате и переднике, с припылёнными мукой руками, открыла незваному гостю и оторопела – на пороге стояла Светланка, и лица на ней, как говориться, не было.

– Господи! – всплеснула руками Изольда, образовывая мучное облачко. – Что случилось?

– Три в четверти по математике! – трагическим голосом произнесла девочка и, кивнув в сторону своей двери, авторитетно объявила: – Убьют.

– Ну, как же так? – сказала тётя Лиза (именно так называли Изольду все дети во дворе) и впустила Светланку. – Эх ты! Математика – царица наук.

– Вот и бабушка так говорит, – понурив голову, прошептала школьница и без спросу присела на оттоманку, чего раньше никогда себе не позволяла.

– Ну, и что же теперь делать? Ты, я так понимаю, пришла просить политического убежища? Я-то не прогоню, но ведь про тебя же не забудут. Ну, час ты выиграешь, ну, два… А потом что? Сколько ты тут не просиди, а домой всё равно идти придётся. Да и гости у меня сегодня…

– Да мне бы только до мамы отсидеться – она заказ с работы сегодня должна принести. Бабушка как колбасу да консервы увидит, так про всё и забудет!

– И про конец четверти? – усмехнулась тётя Лиза.

– Про всё! – уверенно ответила Светланка. – А то что гости у вас, так я же наоборот – помочь могу с готовкой или с уборкой!

– Сиди уж, помощница – я и сама у правлюсь, – рассмеялась соседка. – Вот лучше пошли «Мушкетёров» смотреть. Только вторая серия началась – я специально стол в комнату принесла, чтоб пельмени под кино лепить.

– Пельмени! – радостно взвизгнула Светланка. – Я, знаете, какие пельмени красивишные леплю!

– Ну, если «красивишные», – подмигнула тётя Лиза, – тогда пошли.


Они и не заметили, как под приключения Боярского с сотоварищами налепили пять подносов пельменей. Отправив из на балкон, Изольда взглянула на часы и ойкнула:

– Сколько времени уже!

– Мне пора? – догадалась Светланка.

– Теперь уж нет, милая – будешь меня прикрывать. Я в душ мыться да наряжаться, а ты сиди и слушай – если позвонят в дверь, спроси, кто. Если Витя, то открой и скажи, что я сейчас выйду. А сама в комнату его веди. Да со стола вытри. Сможешь?

– Конечно! – уверенно ответила девочка, а сама удивилась, что у пенсионерок бывают такие друзья-мужчины, ради которых надо наряжаться.

Она вытерла со стола, подмела пол, расстелила скатерть – на кресле лежала подготовленная для вечера, и села ждать. В ванной шумела вода, слышался голос тёти Лизы, подгоняющей саму себя (видимо, одинокие люди привыкают разговаривать с собой вслух), потом вода стихла и зашумел фен. Ну а затем умолк и фен, но соседка всё ещё не выходила – возможно, красилась, как это делает мама каждое утро, хотя это, конечно, и было странно, потому что бабушка у Светланки ничем себя не украшала, если только не считать жутких красных волос.

И тут раздался звонок, и девочка помчалась в прихожую.

– Кто там? – спросила она.

– Своих не узнаёшь? – весело пробасили за дверью.


Светланка открыла дверь, хотя гость и не назвался. Она придирчиво осмотрела мужчину – он был нестарый, где-то ровесник мамы, но весь какой-то огромный, укутанный, заросший, словно лесник.

Истории уютного двора. Сборник рассказов

Подняться наверх