Читать книгу Сердце ворона - Анастасия Александровна Логинова - Страница 2

Этот был уже шестым.

Рахманов, незаметно отстав от группы полицейских, вдруг и вовсе остановился. Прикрыл глаза и растопырил ладонь, чуть касаясь пальцами выросшей по пояс южной травы. Глубоко втянул носом еще прохладный поутру воздух. Медленно выдохнул. Видения, сменяя друг друга, как картинки в калейдоскопе, помчались, не давая, как всегда, толком ни на чем сосредоточиться.

Но главное Рахманов уяснил: этот действительно был шестым, но лишь с начала года. Были и другие жертвы – прежде.

Он скорее нагнал своих, опередил их и первым подошел к границе круга, очерченного золой. Круг не малый, шагов десять поперек будет. Рахманов без сомнений сей круг видел прежде; видел и пять костров внутри него, равноудаленных друг от друга. Видел не на карточках, потому как в сыскном отделении полиции Тихоморска до сих пор не имелось ни фотографического аппарата, ни человека, умеющего с ним справиться. Сыскному отделению всего-то было без малого год.

Рахманов даже выставил руку, вполне серьезно опасаясь, что местные сыщики по незнанию могут затопать следы.

А затоптать здесь было что: по ободу круга отлично читалась вязь из замысловатых символов. Это был до того знакомый и часто мелькающий в воспоминаниях рисунок, что вид его тотчас отозвался вспышкой головной боли. Так бывало, Рахманов давно привык, не придав значения. Опустился на колено, набрав полную пригоршню золы. Мигрень тотчас усилилась, но вместе с нею поплыли видения одно за другим – теперь уж медленные, тягучие, в которые Рахманов падал, словно в яму. И вот он уже ясно, своими глазами видел, что произошло здесь ночью… нет, прошлой ночью.

Видел с высоты птичьего полета круг, очерченный золой, вязь по ободу и пять еще горящих тогда костров, а в центре на траве – мужчина в белой сорочке, распахнутой на груди. Молод, с черной щегольской бородкой, модно остриженный. Одет богато, даже со столичным шиком – хотя костюм и выглядел нынче не лучшим образом. Не из-за убийцы, нет. Мужчина кутил всю ночь в кабаке с ворами и прохвостами – а пил он из-за женщины, что часто и с удовольствием давала поводы себя ревновать.

Как его привели сюда, покамест оставалось скрытым.

Но он видел лицо – еще живое, хоть и искаженное ужасом. И глаза, что не замечали ничего, кроме занесенного кинжала. Диковинное оружие, не простое. И рука, что сжимает его, тверда и уверенна…

– Ваше благородие, дозволите к осмотрам приступать?

– Что?..

Рахманов очнулся. Окинул рассеянным взглядом того, кто его потревожил. Это был Горихвостов Прохор Павлович, начальник местного сыскного отделения.

– К осмотрам, говорю, дозволите приступать? – повторил тот. – Али красотами нашими залюбовались?

«Молод очень для начальника, оттого, видать, и дерзок», – вскользь подумал о нем Рахманов и тут же забыл. Снова попытался сосредоточиться на руке, заносившей кинжал. Без толку на сей раз.

– У вас, ваше благородие, кровь носом пошла, – не дождавшись ответа, снова заговорил Горихвостов. – Непривычны, видать, к нашему пеклу.

Говорил он свысока, скрывая насмешку лишь из вежливости и не очень-то в том преуспевая. К свалившемуся как снег на голову сыщику из Петербурга Горихвостов, конечно, относился с раздражением.

– А… благодарю, – Рахманов, чувствуя неловкость, принялся наскоро утирать кровь, запрокинул голову. Это тоже не было редкостью, потому в кармане всегда имелся свежий платок.

Знакомый рисунок, очень знакомый… однако при попытке сосредоточиться на нем еще раз, вспышка головной боли оказалась столь сильной, что Рахманов не сдержался. Шумно, через зубы втянул воздух. Разумнее поберечь силы для осмотра самого тела. А пока что, уняв кровь, он вынул блокнот с карандашом и быстрыми уверенными линиями принялся зарисовывать вязь с обода круга. Вслух же распорядился:

– К опросам очевидцев можете приступать, а место происшествия пускай не топчут покамест.

– Опросили уж. Вон те трое, – Горихвостов кивком указал на группу зевак в стороне, – поутру, в половине пятого, как на сенокос явились, увидали. Да не признали, кто таков. Не местный тип: загару нет, ежели на кожу со внутренней стороны рук поглядеть. И это первое отличие от прочих пяти случаев.

Рахманов отвлекся от рисунка и снова поглядел на Горихвостова – теперь более внимательно. Не сами добытые сведения его заинтересовали, а то, что начальник сыскного отделения обнаружил некоторую компетентность.

– Есть и второе отличие? – спросил он, буровя начальника сыскного отделения изучающим взглядом – пытаясь проникнуть в самую душу и понять, что он есть за человек.

Обычно это получалось – вышло и на сей раз.

Рахманов увидел ночное небо и маленький Тихоморск под ним, домишко, принадлежащий Горихвостому и его самого. Жены нет, детей тоже. Именно Горихвостов первым, еще в марте, обнаружил, что три убийства, свершенные близь Тихоморска, чрезвычайно схожи меж собой и имеют явно оккультный толк. Большой резонанс в итоге дело получило, аж до Петербурга дошло. Тогда-то Рахманову и велели ехать сюда, на юг – мол, как раз его профиль.

– Есть, – ровно ответил Горихвостов на его вопрос, – прочие пятеро из окрестной голытьбы, а этот из господ. Вы на одежу посмотрите.

Рахманов спорить не стал, поглядел на распростертое тело мужчины. Приблизился.

Убитый был тот самый, из видения. Лежал в центре круга на бурой от высохшей крови траве с развороченною грудной клеткой. Не мудрено, что столько крови: не только кожа и мышцы были вспороты, но и ребра торчали обломками наружу, обнажая искромсанные внутренности.

Он умер от адской, невыносимой боли, пока ему, еще не испустившему дух, вырезали сердце.

Рахманов понял это, даже не касаясь трупа: тьма, густая, непроглядная, кричала об этом столь громко, что на миг почудилось, будто ее слышат все, кто стоял внутри круга с примятой травой. Находиться здесь было физически невыносимо: Рахманов за годы в полиции повидал множество мест, где свершались злодеяния – но это выделялось даже среди них.

Недаром ни птицы, ни звери за истекшие сутки не тронули трупа, воронья и близко не наблюдалось. Хотя ощипанных вороньих перьев хватало с лихвой…

По-видимому, и прочим полицейским чинам было здесь неловко. Даже бойкий Горихвостов заметил вполголоса:

– Чертовщина, ей-богу… Ручаюсь, что и сердце ему вложили воронье. Как тем пятерым, – он перекрестился.

– Пускай сердце ищут, – распорядился Рахманов. – Не воронье – его. Быть может, в кострах, или закопано где поблизости.

Он знал, что в грудь трупа убийца и впрямь вложил воронье сердце. Однако куда он при этом дел человечье – не видел.

Рахманов обошел распростертое тело и встал туда, где некогда был убийца. Рядом толпились полицейские, так что глаза Рахманов не прикрывал – здесь, внутри круга, все чувствовалось куда острее.

На сей раз он разглядел, что той ночью была полная луна – пять костров горели едва ли ярче нее. Видел спину нагой женщины, верхом сидевшей на распростертом на траве мужчине. Ее волосы цвета пшеницы казались огненными в красных отсветах костров, они плащом укрывали плечи и чуть взлетали вверх каждый раз, когда ее ягодицы опускались на бедра мужчины.

Рахманов не видел ее лица.

Однако не упустил момент, когда хрупкая, по-девичьи нежная рука нашарила в траве то, что поймало сияние луны и ярко блеснуло стальным цветом. Диковинный нож с трехгранным лезвием и рукояткой, увенчанной звериной головой.

Мужчина был еще жив. Видел ли он, как женщина, ускоряя свои волнующие движения вверх и вниз, медленно заносит руку с лезвием над своею головой? Если и видел, то сделать ничего не мог…

К правой ее руке присоединилась левая, и обе ладони сжимали рукоять так судорожно и сильно, что белели костяшки пальцев. Размеренные вздохи женщины стали наполняться голосом, узкая спина прогибалась в пояснице, а лицо уже в истоме было обращено к ночному небу.

– Приди… – услышал он ее голос. Сперва похожий на судорожный шепот, который все нарастал и нарастал, пока Рахманов не осознал, что она уже кричит в ночное небо, требует и ни за что не потерпит отказа: – Приди! Приди!

Рахманов по-прежнему не видел ее лица, но знал как будто – кого она зовет, кого ищет.

– Приди… – последний звук ее голоса был похож на мольбу.

А потом занесенные над головой руки налились новой силой, и кинжал с яростью вошел в плоть мужчины…

* * *

– Одно можно сказать наверняка – сие свершил мужик недюжинной силы. Так ребра искромсать. Кузнец, быть может…

Рахманов не сразу сообразил, что видение ушло, что светит теперь солнце, а не луна, и что рядом бубнит никто иной как Горихвостов. Притом сыщик вещал не в пустоту, он говорил что-то именно Рахманову и, кажется, уж притомился ждать ответа.

Конечно, Горихвостов ошибался, не было здесь никакого кузнеца. Однако переубеждать его сейчас не было сил.

– Убитый – сын промышленника Стаховского, – только и счел нужным сказать Рахманов. – Младший, кажется, сын. Железорудные заводы на Урале, слышали?

– Слышал, но… Отчего вы так уверены? Вы знали его лично?

– Нет, не знал. Видел фотокарточку в газетах. Стаховский полторы недели назад приехал – на премьеру своей любовницы. Она актриса.

Горихвостов в свою очередь буравил Рахманова взглядом, будто тоже мог проникнуть в его душу. Едва ли он поверил ему, но не было времени выдумывать что-то разумнее фото в газете.

– Вы толковый сыщик, Прохор Павлович, – неловко похвалил он, – первым обратили внимание на одежду – оттого я и вспомнил про Стаховского. А теперь простите, мне надобно ехать в город и отыскать эту актрису… пока не знаю ее фамилии, но их труппа остановилась в гостинице на Раевской, кажется, улице… В Тихоморске есть Раевская улица?

Рахманов все-таки смешался под тяжелым взглядом: Горихвостов смотрел на него недоуменно, как на бредившего, словно вопроса и не слышал.

– Вы заканчивайте здесь, – распорядился он под конец, – отыщите сердце и выясните, где именно пребывал Стаховский перед смертью.

Откланялся неловко и поспешил к своей коляске.

* * *

Свою особенность Рахманов не считал ни даром, ни волшебством. Все было до обыденного просто: он видел то, что не видели другие. Видел людей, с которыми никогда не был знаком и знал подробности их жизни – знал все то, что они сами о себе уже забыли. Знания эти копились и копились в его голове, отчего-то никогда не забываясь, мучая его, изводя мигренью и не давая покоя.

Если это и волшебство, то чье-то очень злое волшебство. Единственная причина, по которой Рахманов мирился с ним, до сих пор не сойдя с ума – оно приносило пользу людям, ежели его использовать верно. А Рахманов, к счастью, научился это делать.

Он служил в полиции восемь лет из своих двадцати шести и обычно, еще на подъезде к месту преступления знал, кто его совершил.

Не должно было быть сбоя и в этот раз. Та женщина – молодая, светловолосая и, вероятно, очень привлекательная – она ведь просто сумасшедшая, оттого и убивает своих любовников…

По крайней мере, в этом Рахманов убеждал себя, но странное ощущение, что в этот раз все не так, все наперекосяк – не давало ему покоя. Однако покамест он решил отринуть то, что сыщики называют интуицией и действовать по обычной схеме.

Чувств и мыслей людей Рахманов, как ни старался, знать не мог – он лишь видел свершенные действия. А все что делал Стаховский, говорило о том, что он отлично знал ту женщину, которая его убила; она несколько лет была его любовницей и, быть может, даже более того… Потому Рахманов и мчался сейчас, поторапливая кучера, назад, в Тихоморск, на Раевскую улицу. И знал заранее, что опоздает.

Увы, не ошибся.

– Madame двое суток как съехали. Но комнату за собой оставили, потому не заселяли никого…

– Как же так съехали? Разве премьера состоялась уже?

– Никак нет, ваше благородие – не состоялась. Не могу знать, отчего так поспешно собрались…

Рахманов въедливо изучил гостиничного слугу, но тот и правда ничего не знал. Был напуган внезапным визитом полиции, но исключительно из-за своих каких-то грешков, к сбежавшей актрисе Щукиной не относящихся.

Ираида Митрофановна Щукина – так звали актрису и любовницу Стаховского – отбыла с личной горничной и наспех собранным багажом позапрошлым утром, в восемь сорок пять.

За семнадцать часов до того, как ритуальным ножом посреди поля будет убит ее любовник.

Кажется, самое время счесть госпожу Щукину первой подозреваемой… Но Рахманов не торопился. Медленно, не обращая внимания на слугу, он прохаживался вдоль стен плохонького гостиничного номера (впрочем, этот был лучший в городе), и пытался понять, что чувствовал актриса перед отъездом?

Однако ответ был скрыт.

– Куда она уехала? Неужто и адреса главе труппы не оставила?

– Никак нет, ваше благородие… ежели оставила бы, то я непременно…

Но Рахманов велел замолчать ему легким движением руки. Не то чтобы он узнал вдруг о месте нынешнего пребывания актрисы, но, коснувшись невзначай письменного стола, понял, что двое суток назад на этом самом месте лежал номер местной ежедневной газеты – с некой рекламной заметкой, обведенной карандашом. Настолько эта заметка заинтересовала хозяйку комнаты, что сперва она даже думала взять газету с собою, но…

Рахманов очнулся. Огляделся по сторонам и тотчас приметил корзину для мусора, которую, не долго думая, здесь же опрокинул на бок. Смятый номер газеты был именно здесь.

Нашлась и заметка.

– «Пансионат «Ласточка»… – прочел он вслух.

Название отозвалось очередной вспышкой мигрени, и Рахманов, прикрыв веки, с полминуты переживал боль, никого и ничего не слыша.

Одно лишь упоминание это – «Ласточка» – вызывало в нем бурю чувств и тысячу самых разных видений. Столь ярких, что голова гудела не переставая. А что будет, когда он окажется в этом месте?