Читать книгу Хлебуша - Анастасия Елагина - Страница 2

Стаял последний снег, и жадные до влаги поля выпили до капли прощальный привет ушедших зимних вьюг. Весна проснулась, раскрыла свои бледно-зеленые очи и возжелала окружить себя цветущими деревьями, молодой листвой и малахитовым ковром луговых трав. Природа послушно исполнила прихоть юной капризницы, рассыпав повсюду пригоршнями яркие первоцветы, развесив на ветвях черемухи нежное белое кружево, набросив на тонкие яблони свадебные уборы бледных соцветий.

Время шло к весеннему севу, и во всех деревнях дружно готовились к этому событию. Перед тем, как бросать зерно в свежие черные борозды, изрезавшие поле до самого горизонта, выбирали одну из деревенских девушек на роль покровительницы будущего урожая.

Хлебу́ша – так ласково называли местные свое божество. На девицу надевали длинное льняное платье до пят, украшенное вышитыми знаками защиты, широкий, непременно красного цвета, пояс с кистями и бусы из желтой яшмы. Голову Хлебуши покрывали полотном, настолько тонким, чтобы девушка могла из-под него видеть, что происходит вокруг, но другие не смогли бы разглядеть ее лица, и закрепляли сверху большим соломенным венком, с воткнутыми тут и там веточками яблоневого цвета.

Праздник начинался с того, что наряженную Хлебушей девушку вели под руки по всей деревне, распевая хвалебные песни, люди вокруг кланялись госпоже Хлебуше, и постепенно толпа росла, двигаясь в сторону вспаханной земли. Наконец, дойдя до кромки ближайшего поля, люди останавливались и под дружный хор голосов подавали Хлебуше небольшой мешочек с зерном. Девица благодарила их за почтение и доброту, поднимала с лица покров, а потом принималась бросать зерно в землю. Когда мешочек пустел, Хлебуша воздевала над полем руки в молчаливом благословении, и праздничная толпа с шумом возвращалась в деревню, чтобы как следует повеселиться за общими столами.

В этом году Хлебушей выбрали Маянку, дочку зажиточного крестьянина Фосия, и девица, круглощекая и румяная, прекрасно исполнила роль хозяйки и покровительницы полей. Она торжественно прошлась до кромки поля, ни разу не споткнувшись, и опустошила мешочек с зерном с таким изяществом, что девушки, которым не повезло в этом году, оставалось лишь бросать на Маянку завистливые взгляды. Мало того, что ей достался видный жених, сын богатого купца из города, так еще и Хлебушей быть довелось. Однако голоса их звучали звонко и стройно, и даже самое придирчивое ухо не сумело бы обнаружить в старинных напевах крохи обиды или зависти, пока толпа шла по деревне, распевая песню, посвященную покровительнице урожая. Все знали, что не стоит таить в душе недобрые чувства в такой важный день, ведь злые помыслы могли перейти на зерно и испортить посевы. Со всех сторон доносились слова, знакомые каждому жителю с детских лет:

Праздник отгуляли на славу, и сев прошел хорошо. Всходила пшеница на диво дружно и споро, да и погода все лето стояла чудесная. Ни тебе засухи, ни недельных дождей, всего было в меру, и влаги, и солнца, словно и впрямь благословение от Хлебуши получили. Люди ликовали обещанию доброго урожая. С каждым днем пшеница все выше тянулась к синему небу, радуя взоры довольных крестьян.

Наконец, вслед за теплым летом, пришла осень – пора снимать урожай и гулять шумные веселые свадьбы, коих в деревне в этот раз должно было быть целых три. Как только были убраны последние снопы пшеницы, вновь наряженная Хлебушей Маянка вышла к полю, и на этот раз опустила в специально выкопанную ямку соломенную куклу и десятка два спелых, золотых, полных крупных зерен колосьев. Это был дар Хлебуше, чтобы зимой ей было, что поесть, и благодарность за богатый урожай. Так всегда делали предки, и люди следовали давней традиции. Все почтительно молчали, пока девушка выполняла ритуал, лишь Фонька, младший брат Маянки, высокий и тощий мальчишка с озорными глазами, гораздый на всякие пакости и хитрости, презрительно фыркнул. Его мать, Еленка, тотчас дернула сына за рукав и недовольно зашептала:

–Фонька, брось это. Нельзя обижать Хлебушу неуважением.

Мальчик пожал плечами и подмигнул своему другу Данько. Он стоял напротив него, в полукруге, образованном толпой людей, а позади него возвышалась его мать – Марта. Высокая и серьезная, она без тени улыбки следила за тем, как Маянка бросает в ямку колосья и произносит слова благодарности покровительнице урожая. Марта держала Данько за худенькие плечи, словно боялась, что один он не устоит, и мальчику это явно не нравилось. Фонька знал, что других детей у Марты нет, а муж ее давно умер – свалился пьяный с лошади и свернул себе шею. Мальчик презрительно поджал губы. Чего матери вечно носятся с ними как с маленькими?

Когда обряд закончился, мальчишки не сговариваясь ускользнули от родителей, и побежали смотреть щенят, которых недавно родила рыжая старостина собака. Говорили, что у одного из них две головы, и друзьям не терпелось убедиться в этом самим. Праздник им был не особо интересен, да к тому же уже завтра будет еще один – Маянкина свадьба. Все будут пить, горланить песни да плясать до утра, и уж точно, как и боится Маянка, перепугают новых городских родственников, которые приехали сегодня рано утром, и теперь с настороженным любопытством наблюдали за незнакомым им деревенским обрядом.

–Догоняй-ка, Данько! – заорал во всю глотку Фонька и помчался к дому старосты.

Мальчишки, гогоча во все горло, рванули наперегонки, едва не сбив с ног почтенных родителей маянкиного жениха. Те только успели шагнуть в сторону и неистово закрестились, видя подобную прыть. Странные они, эти деревенские, то какой-то соломенной бабе колосья в яму кладут, чтобы она зимой не голодала, то щенят двухголовых разводят. Дикость и только.

Утро свадебного дня выдалось прохладным, но ясным, а пелена тумана за окном обещала теплый погожий день. Девицы нагрянули в дом невесты с рассветом и принялись петь заунывные песни о прощании с домом и родными, плести Маянке затейливые косы и помогать обряжаться в свадебные одежды. Фоньку конечно из дома выгнали, как и всех других мужчин, и он, от нечего делать, слонялся по двору, носком сапога подгоняя встревоженных куриц. Когда слушать вытье подружек стало совсем невмоготу, он плюнул на все и пошел на другой конец деревни, чтобы выманить Данько погулять.

Вместе они слонялись по округе до самого обеда, и едва не пропустили венчание в церкви, которую накануне убрали поздними осенними цветами и колосками, воткнув их во все попавшиеся на глаза щели, которых в деревянной церквушке было предостаточно. Скучно было до одури, и Фонька все время корчил рожи другу, младшему брату и маленькой сестренке Иринке. Она была еще мала и даже ходить не умела, только все время улыбалась, бормоча что-то непонятное у матери на руках.

За венчанием следовало пышное по деревенским меркам застолье. Свадебные столы ломились от сыров, колбас и хлеба, миски с фруктами чередовались с дымящейся горячей картошкой и огромными кусками запеченного на углях мяса. Крепкая смородиновая наливка лилась рекой, как и сочное терпкое пиво, которым славилась по праву их деревня. Маянка с женихом сидела во главе одного из столов и глупо улыбалась, каждый раз краснея как маков цвет, когда тот бросал на нее многозначительные взгляды. Гости, разгоряченные напитками и весельем, лихо отплясывали под звуки деревенской дудки и мелодичное бряцанье гуслей. Только Фоньке было скучно среди всего этого веселья, подумаешь, свадьба, большое дело. Каждый раз все одно и то же – воют песни и одевают невесту, потом с шутками и подарками является жених, дальше церковь, застолье, а потом новобрачные пойдут в дом, который им подготовили родители. Фоньке не особо было интересно, что там будет дальше, кое-что он итак слыхал, но сейчас его больше всего занимало другое – дикая скука, которая засела в нем с самого утра. Он тайком от взрослых выпил уже несколько рюмок настойки, и душа его требовала развлечений.

Мальчик потихоньку выбрался из-за стола, и пошел слоняться по деревне, от нечего делать он забрел домой и принялся рассматривать маянкины вещи, которые были вытащены из сундука. Фонька потянул неподатливую ткань, привлеченный смутно знакомым узором, и в руках у него оказалась длинная рубашка, которую сестра надевала, когда изображала Хлебушу. Ему вдруг пришло в голову, как можно разыграть друга, и Фонька, глупо ухмыляясь, схватил одежду и выбежал прочь из дома. Сейчас и он повеселится, как раз начало темнеть, это ему на руку. Фонька оглянулся, затем забежал в сарай и принялся переодеваться.

Сумерки окутали деревню, а свадебное веселье все не прекращалось. Марта уже давно ушла домой, но Данько упросил ее разрешить ему побыть здесь еще немного. Ему не хотелось сейчас возвращаться в их маленький тихий домик, где мать опять будет весь вечер молиться и тихо плакать, вспоминая свою собственную свадьбу и Павло, отца Данько. Фонька куда-то запропастился, и мальчик решил, что друг, как и обещал накануне, утащил наливку и лежит пьяный где-нибудь на сеновале. Данько стало обидно, что он не позвал его с собой, хотя пить ему вовсе не хотелось, просто Фонька частенько дурачил его, и это не нравилось мальчику, хоть он и считал его лучшим другом.

Решив, что делать на свадьбе больше совершенно нечего, Данько прихватил со стола вишневый пирожок и направился домой. Он задумчиво брел по дороге, слева темнели силуэты домов, а справа зияло пустотой выкошенное пшеничное поле. Кое-где попадались густые кусты отцветшей еще в июне сирени, листья на них были полны темной сочной зелени, в отличие от других деревьев, которые уже вовсю начинали желтеть и краснеть, приветствуя осень яркими красками.

Мальчик так задумался, что не сразу сообразил, что происходит, когда на дорогу перед ним выскочила какая-то фигура в светлых одеждах. Данько охнул и застыл на месте – перед ним стояла Хлебуша. В таком же как у Маянки платье и с покровом на лице. Данько ощутил, как замирает от страха его сердце. Он хотел было заорать или развернуться и убежать, как вдруг из-под покрова донесся знакомый звонкий хохот.