Читать книгу Лавка красоты «Маргаритки» - Анастасия Королёва - Страница 4

Глава 4

Оглавление

Банк находится в Жёлтом квартале, что разом прибавляет ему доверия очков на десять. Не могут в квартале почтенных граждан находиться заведения с сомнительной репутаций! Не могут, и всё тут.

Дабы не стоптать ноги по самые уши, нанимаю-таки экипаж. Правда, в Сером такой роскоши отродясь не водилось, как я понимаю, они останавливаются на границе с Зелёным и ждут клиентов там.

Возница, прежде чем согласиться меня подвезти, смотрит пристально, и пока я не показываю ему зажатую в руке серебрушку, и не думает угождать. Ну ничего, мы люди не гордые, можем и подождать.

Наконец, мужик кивает на приоткрытую дверцу и лениво так бросает:

– Садись, прокачу.

Ха! «Щедрое» предложение.

Но не соврал, прокатил, да ещё и с ветерком. Я с любопытством поглядывала по сторонам. Всё же красивые нормальные кварталы – яркие, пышущие жизнью. Не то что тот, где домик стоит перекошенный.

Банк оказался заведением солидным. Такой великой была его солидность, что меня пустили туда только после проверки документов, где была указана ячейка с наследством почтенной родственницы.

Я заподозрила неладное, когда охранник, амбал здоровенный, прочитав имя моей благодетельницы, побледнел как-то, и тут же залебезил передо мной:

– Идёмте, идёмте, милочка, управляющий как раз вас и ждёт.

Хотела я спросить, с чего это ему меня ждать, и причём, собственно, тут сам управляющий, да не успела. Амбал схватил меня за руку и едва ли ни в припрыжку поскакал по залу мимо изумлённых посетителей и не менее удивлённых клерков.

Каким таким чудом я себе шею не свернула, диву даюсь.

Но охранник не солгал – управляющий меня действительно ждал. Ну как ждал… Сначала выпученными глазами на меня смотрел, а потом, когда амбал имя родственницы назвал, картинно схватился за сердце (или в самом деле его прихватило?), и счастливо выдохнул:

– Слава Небесам! Вы пришли!

Положим, небеса тут не причём. Скорее ему Брукса Шмота благодарить надобно, но об этом я благоразумно промолчала. А то мало ли – выставят меня из банка, как и тот прохиндей из своей конторки.

– Здравствуйте! – наконец, говорю и потираю руку, из захвата амбала освобождённую. Нет, следов на запястье не останется, не такая уж я нежная барышня, но всё равно неприятно.

– Здравствуйте, здравствуйте, – торопливо кивает управляющий, а сам взглядом на охранника зырк! И тот испаряется, словно его тут и не было. – Присаживайтесь, уважаемая Кристи… – смотрит в бумаги и со смущённой улыбкой заканчивает: – Кристиана.

Я и так знаю, что имя у меня для девушки довольно необычное, но… Разве ж я его выбирала? Тут папа постарался. Он так мальчика ждал, что о девочке, чисто теоретическом её появлении, не подумал вовсе. А когда родилась я, а не ожидаемый Кристиан, решено было всего одну буковку добавить, чтобы не расстраивать и без того опечаленного родителя.

А уж с лёгкой руки дяди Росма я вовсе в Криску превратилась.

Управляющий внимательно смотрит на меня, и будто ждёт чего-то. Я теряюсь, показательно хлопаю себя по лбу и говорю:

– Простите, я в таком заведении впервые, – опускаю взгляд и пытаюсь улыбнуться. – Я бы хотела оставить у вас на хранение эм-м-м, небольшую сумму денег.

По мере того, как я говорю, выпученные глаза мужчины становятся всё больше и больше. Я всерьёз уже опасаться стала, что они у него из орбит выскочат.

– Ещё-о-о? – тянет удивлённо, стоило мне замолчать.

– Простите?

– Извините, – управляющий смущённо кашляет и поправляет стопку бумаг, что на краю стола обретается. – Я полагал, что вы придёте к нам, чтобы деньги снять, а никак не оставить на хранение ещё.

Выходит, он мне объяснить сейчас пытается что-то, но запутал меня ещё больше. Так, что я уже сомневаться начала в том, что заведение это надёжно и солидно.

– А… – собираюсь сказать что-то умное, но теряюсь.

– Не понимаете? – догадывается, наконец, мужчина, поправляя щегольской жилет с цепочкой золотых часов в кармане. – Простите, я сейчас вам объясню.

Поворачивается к шкафу, достаёт небольшую папку и протягивает мне.

– Прочтите, и вы поймёте моё удивление.

Папку я беру с некоторой опаской. Что сказать, после Шмота я уже готова ждать от этой папки всё, что угодно.

И ведь не ошибаюсь… Первой строкой была написана сумма, от которой дыхание перехватило, и кабинет стремительно закружился.

Двадцать тысяч золотых монет и пять сотен серебрушек?! Так это ж целое состояние!

Папку я медленно возвращаю на стол, и пальчиком отодвигаю подальше. Потом прикладываю руку к сердцу, которое вдруг решило устроить дикие танцы и прошу сдавленно, едва выталкивая слова:

– Можно… воды?

Управляющий поспешно кивает и отчего-то трясущимися руками наливает из высоко кувшина воду. Я в свою очередь хватаю стакан и осушаю сразу до дна, будто пару часов провела под палящим солнцем. С грохотом ставлю на стол и прикрываю глаза. Кажется, так легче собрать разбегающиеся в разные стороны мысли.

– Я не ошиблась? – спрашиваю, спустя несколько минут гнетущей тишины. – Двадцать тысяч золотом?

– И пять сотен серебряных монет, – словно издеваясь, добавляет управляющий. – Всё верно.

– А… – хотела спросить, кем же моя тётушка трудилась при жизни, да только остановилась вовремя. Не очень-то прилично задавать такие вопросы, да и не важно это сейчас.

– Понятно, – силюсь улыбнуться, всё так же глаз не открывая, но не выходит.

– Так я почему удивился, – счёл нужным пояснить свою странную реакцию мужчина, хотя мне, честно признаться, оправдания его вовсе не нужны. Мне бы переварить, что я теперь богата. Но его моё мыслеварение вряд ли волновало так же, как и меня. – Обычно наследники стремятся как можно быстрее богатство потратить, а вы…

Он делает многозначительную паузу, окидывает меня придирчивым взглядом, благо глаза я к тому времени уже открыла, и всем своим видом заявляет, что такая оборванка из глуши уж точно была обязана следовать привычному сценарию, а не вот это вот всё.

Сил обидеться на такое явное неуважение, пусть словами и не высказанное, у меня не нашлось. Да и желания доказывать, что пусть я и из глуши, а средства к существованию у меня имеются, как-то не обнаружилось.

* * *

Счёт я всё же открыла, пользоваться же тётушкиным имуществом не посчитала нужным. К тому обзавелась такой интересной вещью, как чековая книжка – небольшой блокнотик в толстой обложке с изображением двух пухлых, холёных ладошек. Знак этот был фирменным, как мне пояснил всё тот же управляющий, и подделать его ещё никому не удавалось, сколько ни пытались. Для чего он сделал последнее уточнение – я так и не догадалась. То ли предупредил, чтобы даже не думала этого сделать, то ли… А поди разбери его.

Из банка я вышла, пребывая в дурмане. Да и не удивительно – двадцать тысяч золотом! Не каждый день такие известия доводят до сведения простых, приземлённых граждан, коей я себя всю сознательную жизнь считала. А оказалось, болтаюсь я где-то чуть ниже небожителей, а не в самом низу социальной лестницы, как наивно полагала.

Я опускаюсь на первую попавшуюся лавочку и долго смотрю на яркое синее небо. Не то чтобы это меня успокаивало, или оказывало какое другое магнетическое действие, но… Так можно было представить, что я не посреди шумного проспекта, неподалёку от солидного банка, в котором хранится не менее солидная сумма, мне прилагающаяся, а где-то в поле, с душистыми полевыми цветами, и пчёлами-трудяжками. Представляется, конечно, с трудом, но… Я успокаиваюсь, и почти возвращаю себе крепость духа, а к нему и предприимчивость, и деловитость, и присущую феям жизнерадостность.

Первый звоночек, что я не так уж и богата, получаю спустя час, когда буквально выбегаю из конторки с яркой вывеской «Всё лучшее только у нас». Пять сотен золотых за починку крыши и окон – это грабёж, а не «самая выгодная цена, которую я предлагаю только сегодня и только для вас». Вторая конторка «порадовала» ценой в три сотни золотых, что тоже шибко далеко от грабежа не ушло.

А третья… Третью конторку я выбираю уже тщательно, не бросаясь на золочёные вывески и настойчивые обещания «воплотить все мои мечты». Мечты, конечно, воплотить мне хочется, но не такой же ценой!

В итоге останавливаюсь на неприметных ступенях и добротной дубовой двери, за которой меня ждал коренастый парень с действительно выгодным предложением.

– Сто золотых, и двадцать сверху за срочность, – пожимает плечами детина, едва ли не вдвое выше меня. Кажется, ему вообще не было дела до того, что его коллеги, всего-то одним кварталом выше, драли с наивных граждан три шкуры.

Я соглашаюсь. Да и как тут не согласиться, после пяти да трёх сотен?

Рабочих он обещает прислать через час, а я тем временем отправляюсь в хозяйственную лавку, дабы обзавестись всякой нужной мелочью.

* * *

К дому я возвращаюсь с трепетной надеждой, что рабочих-таки придётся отправить восвояси, но… Надежда решила иначе. Дом больше не дразнил меня призрачным богатством, он сразу показал своё истинное нутро – мхом поросшие стены, да доски трухлявые.

Хотя, буду честной, пока гуляла по лавке, пока торговалась с дюже прижимистым стариком, и пока шла обратно к своему нежданному и негаданному наследству, успела свыкнуться с мыслью, что просто с этим особняком не получится. Что ж, в этом я не ошиблась.

В единственной комнате на втором этаже сгружаю нехитрые пожитки и вновь приобретённые мелочи, которые по размеру холщовой сумы на мелочи вовсе не походили, и спускаюсь вниз. Если верить далёкому бою часов, то рабочие должны вот-вот подойти. Выхожу в палисадник, окидываю печальным взглядом неказистые коряги и тяжело вздыхаю – сколько ж придётся силы потратить, чтобы восстановить погибшие деревья, даже представить страшно.

Наконец, напротив дома останавливается гружёная досками да железяками телега, и мне навстречу идёт тот самый детина, пообещавший прислать рабочих.

Я было растягиваю губы в приветливой улыбке, но, глядя на его кислую физиономию, хмурюсь.

– Что-то не так? – говорю вместо приветствия, и детина поспешно кивает.

– Не захотел никто сюда ехать, – машет огромной мозолистой пятернёй и досадливо морщится.

– Почему?

И стоило только спросить мне, как он в удивлении глаза распахивает и раздражённо эдак отвечает:

– Знамо почему – уж больно слава у его обладательницы… – помолчал, подбирая слова, – громогласная.

Я решила немного прояснить:

– Теперь я его хозяйка.

Меня вновь удостаивают удивлённым взглядом, который тут же сменяется показным равнодушием.

– А не важно это. Не пойдёт никто к вам работать, даже если втридорога заплатите.

И так мне заголосить захотелось, на матер плакальщиц, чтоб весь квартал наверняка услышал, да только вместо этого обессиленно опускаюсь на жалобно заскрипевшую ступеньку, и выдыхаю:

– И чего мне теперь делать?

Вряд ли парень ответит мне, да и ответ, как таковой, не требовался, по крайней мере, на этот вопрос. Не его ж это забота.

– Так я, это, и сам сделаю, правда не так быстро, как если б мужики пришли, но…

– Правда? – поднимаю затуманенный от слёз взгляд и прямо-таки не верю своему счастью.

– А чего б мне врать? Правда. Только ты скажи, хозяйка, чего тебе в первую очередь сделать надо, с того и начнём.

Хотела сказать, что сперва о тётке моей покойно расскажи, а потом уж за работу примешься, но… Слова будто в горле застряли, а потом и вопросы путные из мыслей выветрились. Чертовщина, да и только. Пришлось вставать, отряхивать подол юбки и указывать на окна:

– Сначала битые стёкла заменить надо, и дверь, а остальное – потом.

Если уж я решила в этом доме жить, то хоть уверенной надо быть, что ночью никто пришлый в жилище моё не пролезет.

Работал Тимоха, как он представился чуть позже, споро и ладно. Правда хмурился сильно, да оглядывался то и дело, будто ожидал какого нападения. От меня что ли? Да это ж смешно, честное слово, я едва ли ни в два раза меньше его, могу разве что укусить, да и то, боюсь зубы себе обломаю.

Но к вечеру мы с ним распрощались весьма дружелюбно и сговорились встретиться завтра ближе к полудню.

Стоило закрыть за ним дверь (новенькую и крепкую), как я замираю на месте и долго осматриваю комнату. Странное дело – вроде поменялось только пару стёкол в раме окна, а гостиная будто ожила. Будто задышала как-то иначе – довольством и спокойствием. И стены, пусть с облезшими обоями, а местами и отвалившейся штукатуркой, потеплели. Я прикладываю руку и неожиданно сама для себя произношу:

– Давно ты стоишь никому не нужный?

И дом жалостливо скрипит, подтверждая мои догадки.

Собственно, о своей тётке я ровным счётом ничего не знаю, хотя бабушка часто бывала у нас, да и мы у неё гостили нередко. И в те дни она любила сажать меня на колени и рассказывать о днях прошлых, давно в лето канувших.

А о сестре, родной своей крови, бабушка Аделаида молчала. Будто и не существовало на свете никакой Дайаны.

У кого теперь узнать про неё? Бабушки давно нет, как и мамы.

И стоило мне подумать об этом, как камин загудел, закряхтел, да выплюнул прямо к моим ногам пыльную чёрную тетрадь.

Я таки пугаюсь, вжимаюсь в стену, и стою так несколько минут к ряду. Потом усмехаюсь собственной трусости и подхожу ближе. Нагибаюсь, поднимаю тетрадь и вытираю её о подол изрядно запылившейся юбки.

На поверку, кожа, что обтянула толстобокую книжонку, оказалась вовсе не чёрной, а тёмно-синей, с прожилками золотых нитей по краям. И несмотря на своё неуместное пребывание в жерле камина, красоты тетрадь не утратила, напротив, сажа на кончиках белых листов её будто солиднее сделала.

– Хочешь, чтобы я это прочитала? – бормочу, неизвестно к кому обращаясь. И дом вздыхает, одобрительно так. Потом камин, осчастлививший меня нежданной находкой, кряхтит, чихает и… загорается ярким пламенем, залив комнату тёплым светом.

Отчего-то, вместо страха положенного, улыбаюсь, и усаживаюсь прямо на пол, возле уютно потрескивающих брёвен.

Дом, силой наделённый, мне доводилось видеть всего раз, и то, это было в далёком детстве. То поместье выглядело более обветшалым и зловещим, как мне тогда показалось. Мама, приехав туда вместе с бабушкой Аделаидой, крепко сжимала мою руку и приговаривала:

– Наступай осторожно, дому очень больно.

Бабушка же на её слова недовольно кривилась, но переставляла ноги медленно, стараясь не тревожить старые прогнившие доски. В силу возраста я была весьма любопытной, а потому долго не желала замолкать и всё спрашивала матушку, почему же дому больно.

Тогда-то она и рассказала мне, что давным-давно дома наделяли силой и разумом. Дескать так было проще управляться с хозяйством, да и гости непрошенные порог такого жилища никогда переступить не могли. Но было это давно и сейчас таких домов почти не осталось.

А почему не осталось, мама отвечать так и не захотела, мол маленькая я ещё, вот вырасту, тогда пойму.

Вырасти-то я выросла, помниться даже как-то пыталась «оживить» дом дяди Росма, за что получила взбучку, но так и не поняла, что же в этом плохого. Зато сейчас, сидя на пыльном полу и выслушивая жалобные стоны особняка, догадалась, что дело в характере, который домам вместе с разумом доставался. Вот так обидишь ненароком своё жилище, оно возьми, и превратись из добротных апартаментов в какую-нибудь развалюху.

Камин зашипел, будто мысли мои подслушал, и недовольно фыркнул. Пришлось вернуться к делам насущным.

Тетрадь я открываю с опаской. Сдуваю надоедливую сажу, протираю для верности рукавом и вчитываюсь в поблёкшие от времени строки.

«Сей талмуд содержит душевные излияния Дайаны Ларнесс, единственной чёрной ведьмы в потомственном роде фей».

Сердце кульбитом забилось где-то в горле, и волосы на голове зашевелились… А ещё ноги одеревенели и язык присох к нёбу.

Ведьма? Чёрная?!

Талмуд летит в камин, который тут же обиженно тухнет, а я подскакиваю на ноги, и бегу к двери. Со всей силы дёргаю ручку, что, как назло, заело, поворачиваю туда-сюда и понимаю, что дело вовсе не в ручке, что меня попросту запер сам дом.

И как-то разом все странности, до того мучавшие меня, прояснились. И вселенское облегчение Шмота, от бумаг на дом избавившегося, и непонятно откуда взявшаяся любезность управляющего банка, и страх рабочих, оказавшихся ступить под крышу жилища, что некогда принадлежало… ведьме!

Но это ведь невозможно. Никак. Нет, чёрные ведьмы в природе существовали, когда-то давно, да и сейчас они, наверное, есть, только… Не бывает ведьм полукровок. И в семье фей такая никак родиться не могла. Это противоречит всем канонам и правилам, что ни одно столетие открывались да доказывались.

А если и попрать все эти учёные выверты, то родись в семье фей ведьма, чёрная к тому же, её бы тут же отправили за границу Проклятых гор. Вместе с матушкой и батюшкой, такое чудо породившими. Да что там говорить – со всем семейством вкупе, чтоб и следа от рода этого в королевских архивах не осталось.

И… И… И вообще! Ведьмы – зло! Им жить среди люда честного, и тех, кто к честности никакого отношения не имеет, не положено! Не положено и всё тут!

– Пусти! – пищу придушенно, словно мышь в мышеловку пойманная.

Собственно, от серых вездесущих тварюшек я сейчас мало чем отличаюсь – чем эта громадина не клетка?

Дом на мою просьбу вздыхает, осуждающе так, но дверь открывать не спешит.

– Пусти… – повторяю, но уже мягко, заискивающе, и добавляю: – пожалуйста.

Стены гудят недовольно, готовые вот-вот рассыпаться прахом на мою голову, и тихо щёлкает замок.

Выбегаю из двери, кубарем скатываюсь по скрипучим ступеням и замираю посреди палисадника с корягами. А стоило прохладному ночному воздуху коснуться разгорячённой кожи, как паника и наваждение схлынули, будто их и не было.

И подумаешь… Ведьма. Что уж тут особенного? Раз тётка в самой столице прижилась, и никто её за границу Проклятых гор не выдворил, так чего мне бояться? Что репутация у неё была сомнительная, судя по всеобщей «искренней любви», не беда. Я-то не ведьма, и совсем не мстительная. Хотя последнее утверждение правдиво лишь отчасти – кому не доводилось совершать мелкие пакости в ответ на пакости большого и малого размера? Но это же не делает меня ведьмой, тем более чёрной!

В дом я возвращаюсь быстро, по большей части от того, что начинаю подрагивать от прохлады. Погода хоть и стоит тёплая, а всё одно – с наступлением сумерек от дневной жары не остаётся и следа. Видать стихийники что-то напортачили со своими экспериментами. Во всяком случае, любую непогоду принято на них спихивать, да и кого ж ещё винить в таких случаях?

Подхожу к двери, осторожно касаюсь ручки и тут же отдёргиваю пальцы – витая железяка настолько холодная, что кожу едва ли ни обжигает колючими снежинками.

– Ну… – бормочу, пряча взгляд от стыда не менее жгучего, чем температура ручки, – Прости уж меня. Я ж… не часто узнаю такие новости о собственных неведомых родственниках.

Если уж быть откровенной, вряд ли я когда-то думала, что семья моя, по всем правилам и приличиям совершенно обычная, может хранить такие секреты.

Дом кряхтит, даже крыша будто съезжает чуть набок, но дверь открывается.

В комнате вновь горит камин, а возле него на полу лежит тетрадь с исповедью чёрной ведьмы, случайным, не иначе, образом, затесавшейся в моё семейство.

Вздыхаю, опускаюсь на грязные доски и вновь беру так испугавший меня талмуд. И аккурат под первой строчкой читаю:

«Ведьма я хоть и злопамятная, но зазря никого обижать не стану. Только по делу».

Фух… Успокоила, теперь-то можно не бояться, что меня случайным образом заочно проклянут, ведь я как бы не заслужила.

Камин насмешливо, как мне показалось, плюётся искрами, и я с сомнением смотрю на него.

Что? Я уже успела что-то натворить на целое проклятье? Когда это?

Дом кряхтит, скрипит и доски под ногами ходят ходуном.

Весело им, понимаешь ли… А я вот боюсь, хоть и не так сильно, чтоб бежать без оглядки, но всё же.

Лавка красоты «Маргаритки»

Подняться наверх