Читать книгу Яд изумрудной горгоны - Анастасия Логинова - Страница 4

Анна Генриховна предоставила свой собственный кабинет, что Кошкин счел бы большой любезностью, если бы госпожа Мейер, позволив ему устроиться за ее столом, вышла бы за дверь. Но нет, к его удивлению, дама, ровно держа спину, расположилась на стуле для посетителей и даже придвинула его чуть ближе к допрашиваемой девице.

– Я отвечаю за своих подопечных пред государем! – ответила она на немой вопрос Кошкина. – Разумеется, я не позволю остаться вам наедине с невинным ребенком!

И по решительному ее взгляду было понятно, что выпроводить ее из кабинета получится разве что силой. Конечно, под строгой указкой начальницы девушки будут куда менее разговорчивы, наверняка и половины не скажут того, что сказали бы тет-а-тет. С другой стороны, Мейер пока не сообщила о происшествии родственникам девушек – а как только сообщит… не исключено, что те вовсе запретят всяческие контакты с полицией.

Все воспитанницы Павловского института считались сиротами, однако Кошкин не сомневался, что родственники у них, по крайней мере у некоторых, все же имелись. Иногда и столь высокопоставленные, как у погибшей Тихомировой.

Кошкин смирился, хоть и с большим неудовольствием.

Во время недолгого, но эмоционального разговора с начальницей, «ребенок», надо сказать, рассматривала Кошкина самым бесстыжим образом, с головы до пят, и очень уж пораженной смертью подруги и убийством докторов отчего-то не выглядела. Девица вообще была примечательной во всех смыслах.

Назвалась Сизовой Агафьей Матвеевной и по говору ее было понятно, что в столице она живет не так уж давно. Да и прежде едва ли в ее воспитании усердствовали учителя и гувернантки. Девица была высокого роста, весьма и весьма в теле, теле вполне уже сформированном, как для школярки. На крепких щеках – яркий румянец, какого днем с огнем не сыщешь у столичных барышень. Но главное – волосы столь невообразимо рыжего цвета, что можно было бы заподозрить, что она красит их хной или еще чем.

Отвечала она на вопросы запросто и без тени смущения. Лишь иногда вспоминала о сидящей рядом начальнице и, конечно, тотчас начинала недоговаривать.

– Тятенька мой из дворян, – рассказала она о собственном происхождении, причем не без гордости. – Ихова семья богатая – и кухарка есть, и дом каменный. А до законов царя-батюшки Александра и крепостных держали, почти что тридцать душ. Тятенька мой по молодости в армии служил, в походы ходил, наград столько имеет – и не сосчитать. Старшие его дети тоже кто служит, кто в губернском городе хорошо устроился. А я… – она стрельнула опасливым взглядом на начальницу и сухо закончила: – младшая я средь них. По закону тоже Сизова. Маманя как померла, тятенька меня к себе забрал. Да не прижилась я у них. Не понравилось. Сама упросила учиться меня отослать – мне о ту пору двенадцать годков было, а сейчас пятнадцать.

Закончив, Сизова снова поглядела на начальницу, но та на нее не смотрела и даже ни разу не вмешалась в разговор. Только сжимала губы до того плотно, что они сделались почти что белыми.

– Агафья Матвеевна, вы уже слышали, что Феодосия Тихомирова умерла?

Та ниже наклонила голову, и Кошкин впервые отметил, что она все же расстроена.

– Как же не слышать?.. У нас вести быстро разносятся – весь этаж знает. – Она подняла голову: – а Дмитрий Данилович что же, не помог?

– Дмитрий Данилович, к сожалению, ранен. Тяжело ранен.

Вот тут девица совершенно не сдержала эмоций: в глазах заблестели слезы, а пухлую ладошку она невольно прижала к губам. Вопросительно обернулась к Мейер, но та никакого участия не выказала.

– Вы хорошо знали доктора Кузина? – понял для себя Кошкин.

– Да нет, не особенно… Просто… Господи, страсти-то какие…

Она прижала к лицу вторую ладошку и принялась причитать. Недолго, ее резко одернула Мейер:

– Сизова! Возьмите себя в руки! Вы мешаете господину полицейскому задавать вопросы! – она, будто готовилась, выдернула из рукава платья добротный белый платок и сунула девушке. – Вы не дитя уже! Будьте сдержанней!

– Да-да, конечно… вы простите, господин Кошкин… я просто не ожидала совсем. Он ведь, Дмитрий-то Данилыч, меня за руку тронул и шепнул, чтоб полицию привела… а я и думать не думала, что тут такое!

В отличие от Мейер, Кошкин не одергивал девушку: новостью она и впрямь была потрясена, это было видно и не могло не вызвать сочувствия. Воспитанницы подобных заведений нередко по наивности своей испытывают чувства (или думают, что испытывают) к учителям и докторам мужского пола. Кошкин это понимал и готов был подождать, хоть голова и раскалывалась на части да хотелось поскорее все закончить.

– Расскажите все по порядку, Агафья Матвеевна, – попросил он, когда та все же выплакалась. – Почему вы решили, что вашу подругу нужно отвести к докторам?

– Ну а как же?.. С сердцем ей стало плохо, Феня сама так сказала.

– Феня и раньше жаловалась на сердце? Или это было впервые?

– Вот чего не знаю, Степан Егорыч… – с сомнением произнесла девушка. – Я, по правде сказать, мало с нею говорила, с усопшей.

– Разве вы не были подругами?

– Да не сказать, что подругами… Главной-то ее подружкой Любка была, Старицкая. А я… я даже в комнате иховой не живу. – Сизова опасливо оглянулась на начальницу и чуть слышно призналась: – погадать они меня позвали…

– Погадать? – Кошкин вздернул брови.

– Ну да. Я в этом хороша, все знают. Меня маманя научила и воск в воду капать, и по заварке судьбу предсказывать, и с зеркалом, и на картах, как цыганки. Я все могу! А тут тем более Ведьмина ночь на первое мая!

– Избавьте нас от ваших мещанских замашек, Сизова! – не сумела в этот раз стерпеть ее начальница и даже прикрикнула.

– Так вы для гадания собрались? – уточнил Кошкин. – И что же вы нагадали вашим подругам?

– Ничего не нагадала, не успела, – снова опустила голову девушка. – Только чаю выпили, чтобы по заварке потом истолковать, а Феня к зеркалу села со свечкой. Попросила меня слова какие нужно сказать… Что-то она там увидала, в зеркале-то, это точно, потому как даже глаза заблестели, и дыхание у ней сбилось. Но что! Так и не сказала, за сердце сразу схватилась и упала…

Кошкин теперь куда более подозрительно глядел на девушку:

– Что за чай вы пили?

– Обыкновенный чай… настойку из мелиссы.

– Эти чашки все еще в комнате?

– Куда ж им деться… наутро в кухню отнесем, а покамест в дортуаре. Только Любка сразу их помыла, как Фенечку к докторам отвели. Что ж им грязными стоять всю ночь? Да там самый простой чай был, Степан Егорович, я его каждый вечер пью.

– Какой еще чай, Сизова! – стала выходить из себя начальница. – Вас что – недостаточно кормят за ужином?!

– Да конечно недостаточно, Анна Генриховна, я все время голодная… Если б теть Маруся, маманина сестра, гостинцев б не носила – ей-богу, померла б давно с голодухи!

– Вам поголодать бы как раз стоило!

– Анна Генриховна… – уже в голос плакала девушка.

– Анна Генриховна! Я прошу вас! – вмешался Кошкин. Обратился к девушке: – В этот раз кто-то пил ваш чай, кроме Феодосии?

– Конечно… и Любка пила, и я сама. Только Нинка не пила, все зыркала на нас волком из своего угла, даже погадать не захотела.

– Почему? – не понял Кошкин.

Но Агафья объяснить не сумела. Пожала плечами и скривила лицо, мол сама не знает:

– Да она всегда странной была, Нинка. И злая, как черт. – Опасливо глянула на начальницу, а потом на Кошкина: – если вы, Степан Егорыч, думаете, что Фенечку отравил кто, то только у Нинки бы духу и хватило! Ведьма черноглазая! Только не травили ее, бедную. Говорю же, мы все этот чай пили, и все, слава Богу, здоровы.

Кошкин вообще-то и не думал всерьез о том, что девушку отравили. Странности были… но он надеялся, что заключение доктора Нассона их объяснит. В любом случае, он здесь для того, чтобы расследовать убийство докторов – а тут уж точно обошлось без яда.

Кошкин вернулся к главному:

– Агафья Матвеевна, вы заметили что-то необычное, когда привели Феодосию к докторам?

– К доктору, – поправила та, глядя на него теперь с недоумением. – В лазарете ведь только Дмитрий Данилович был… кажется.

– Так кажется, или Дмитрий Данилович был один? – хмуро переспросил Кошкин.

– Один, – куда уверенней ответила девушка. – Только вид у него… и правда необычным был. Сперва вовсе нас пускать не хотел, только выглянул в щель – бледный, взъерошенный. Но как Феню разглядел, что плохо ей, сразу войти позволил. Хлопотать над ней начал.

– Долго вы пробыли в лазарете?

– Нет, не особенно. Рассказали, как все было, а потом он нас отослал. Идите спать, говорит. А потом, как Нинка с Любкой вышли, он мне шепотом велел полицию позвать поскорее. Ну я к Анне Генриховне и побежала…

– Остальные девушки не слышали, как Кузин к вам обратился?

– Не знаю… кажется, не слышали. Это я потом уж им сказала, как от Анны Генриховны вернулась.

– А почему он именно вас задержал, а не кого-то другого? – допытывался Кошкин.

Сизова снова пожала плечами:

– Не знаю… Я с краю стояла, последней выходила – неверное, поэтому.

– А как же Калинин? – не сдавался Кошкин. Не с потолка ведь он там взялся, второй доктор. И не в окно влез. – Его действительно не было в кабинете, вы хорошо помните?

Но Сизова, услышав фамилию, покачала головой еще уверенней, чем в первый раз:

– Как же ему там быть? Его ведь уволили!

«Все-таки уволили?» – отметил Кошкин и теперь поглядел на Мейер. Та поджимала губы и молчала.

Кошкин тяжело вздохнул, устав от этих недомолвок. Случись, не дай Бог, подобное в юнкерском училище, к нему бы выволокли душегуба сразу, в первые же минуты приезда. И тот как на духу бы рассказал о причинах своего поступка. В девичьих же компаниях всегда все непросто. Одни боятся говорить правду, вторые стесняются, третьи скрытничают просто из глупого кокетства – и хоть кол им на голове теши. Женщины…

– И тем не менее, доктор Калинин тоже был в лазарете в эту ночь, – веско заключил Кошкин. – Его нашли убитым выстрелом в грудь и в спину. У вас есть соображения, как так вышло, Агафья Матвеевна?

Девушка испуганно покачала головой:

– Когда мы привели Феню, его не было, вот вам крест….

Кошкин даже подумал, что переборщил с устрашающим взглядом: похоже, девушка и правда второго доктора не видела. Калинин мог укрываться где-то или вовсе прийти чуть позже.

– Хорошо, – сдался Кошкин. – Вы обратили внимание на беспорядок в кабинете, или все было на своих местах?

– Может, и было чуток не прибрано… не до того мне было, Степан Егорович, не помню…

– А может быть, вы заметили револьвер у доктора? И окно? Было оно раскрыто, когда вы вошли?

– И про окно не помню, вы уж простите… но револьвера точно видно не было. Уж такое я бы запомнила, не сомневайтесь…

* * *

Когда Агафья Сизова покинула кабинет, за окном уже вовсю розовело небо. Начальница института вышла за новой девушкой, так что Кошкин куда свободней огляделся, даже выглянул за стекло – и вдруг обнаружил тот самый вид, что и из лазарета. Только этажом ниже. Неужто кабинеты друг над дружкой? А если так… да, кабинет начальницы был куда просторней комнатушки докторов, но в нем имелась точно такая же боковая дверь, выходящая, нужно думать, на ту же черную лестницу. Впрочем, толкнуть ее Кошкин не успел – вернулась госпожа Мейер, одна.

– Девочка сейчас придет, – сказала она, усаживаясь на прежнее место. Поджала губы и сцепила пальцы в замок. Но вдруг не выдержала и пылко высказалась: – тон вашей беседы с Агафьей был просто… просто возмутительным! Я прошу и требую, чтобы вы были с девочками мягче!

– Прошу прощения, – не стал спорить Кошкин. Госпожа Мейер явно не представляла, что такое допрос, и насколько мягок он нынче был. После тоже сел и, пользуясь тем, что они наедине, спросил: – Анна Генриховна, а ведь вы были на месте преступления первой после девушек, не так ли?

– Вероятно… – Мейер явно занервничала.

– Так это вы открыли окно?

– Нет. Я ничего не трогала. Увидела ту картину… ужасающую картину и тотчас вышла. Заперла на ключ… ключи от всех помещений у меня всегда с собой. Заперла, чтобы ни одна девушка не вошла случайно и не увидела… этого. А после сразу направилась в дворницкую и велела позвать полицию.

– Мне вот что не дает покоя, – Кошкин въедливо смотрел в лицо начальницы, – если окно было открыто до вас, значит, это сделал убийца. Больше некому. Но зачем? По стене на второй этаж влезть невозможно, да и зачем, если спокойно можно спустится по черной лестнице. Так зачем он открыл окно?

Мейер в замешательстве пожала плечами:

– Может быть, выбросил оружие? Я слышала, под окном что-то нашли.

– Нет, пока ничего существенного не нашли. Но ищут. И даже, если во дворе действительно найдут оружие, убийца скорее всего выбросил его, уже будучи внизу. Так что с окном?

– Вероятно, хотел, чтобы вы думали, будто он спустился все же через окно, а не по лестнице.

– Да, вероятно, – согласился Кошкин. – А что находится на третьем этаже, над лазаретом?

– Там классы для занятий, ничего особенного… и ночью они заперты, разумеется.

Да, заперты. Как и выход с черной лестницы. А у госпожи Мейер имеются ключи от всех дверей в этом заведении, в чем она сама только что призналась.