Читать книгу Роковая красавица - Анастасия Туманова - Страница 3

Сентябрь был теплым и тихим. Неяркое солнце сеялось сквозь поредевшие кроны кленов на московских бульварах, зайчиками скакало по пыльным стеклам купеческих особняков в Замоскворечье, тонуло в палых листьях, устилавших мостовые. По небу ползли облака, но дождь не собирался – к великому облегчению Варьки, опасавшейся за свой новый наряд. Ей, привыкшей до первого снега бегать босиком и в рваном платье, было неудобно и жарко в длинной сборчатой юбке, плюшевой кофте и высоких ботинках со шнуровкой, и она то и дело украдкой покряхтывала. Илья искоса взглядывал на нее, молчал. Сам он выряжаться не стал. Сапоги новые, пряжка на поясе блестит – что еще надо?

Миновали Тишинскую площадь, Грузины, трактир «Молдавия». Впереди была видна грязноватая, шумная, почти сплошь заселенная цыганами Живодерка. Илья уже собрался было остановить первого встречного цыгана и справиться, где проживает Митро по прозвищу Арапо, когда из-за ближнего забора до него донесся трубный голос:

– А ну, слазь! А ну, слезай, чертова морда! Нечисть лохматая! Все равно не уйду, пока не свалишься! Я-а-а тебя!..

Илья заглянул через забор. Его взгляду открылся небольшой, поросший травой дворик с желтой лужей посередине, в которой лежал сонный поросенок. По двору бродили тощие куры. У калитки, опершись на трухлявую перекладину, стоял Митро. Илью он не замечал: его внимание было поглощено дородной старухой, которая, задрав голову, стояла под развесистой ветлой у забора и надрывно орала:

– Слезешь или нет, каторжник?! Али мне за будошником идтить?

– Ходи, ходи за ним! – с хохотом издевался кто-то, сидящий в развилке дерева. – Вдвоем за мной и полезете! Подпою, чтоб не скучно было!

– Все едино доберусь! Узнаешь у меня, хитрованец, как по котлам шарить! Узнаешь!

Наблюдавший за сценой Митро что-то пробурчал, шагнул было к ветле, но тут Илья тронул его за плечо:

– Будь здоров.

– О, Смоляко! – обернувшись, обрадовался тот. – А я уж боялся – не явитесь! Ну, слава богу! Как ваши, все здоровы?

– Угу… Это что?

– Что, что… Наказание мое! – буркнул Митро. – Макарьевна, что там у вас опять?

– Вот, Трофимыч, полюбуйся! – повернулась к нему бабка. – Это как же называется? Я его зачем в дом впустила? Чтобы он, образина нечесаная, мясо из котла таскал? Ни днем, ни ночью покою от него нету. Давеча опять околоточный приходил искать!

Митро подошел к ветле. Коротко приказал:

– Слезай.

После минутного молчания неизвестный выдвинул условие:

– Пускай Макарьевна уйдет.

– Тьфу, пропади ты пропадом! – плюнула бабка и размашисто зашагала к дому. Уже с порога погрозила кулаком: – У-у, облизьяна хитрованская!

«Облизьяна», ловко цепляясь за сучья, спустилась с дерева и оказалась цыганским мальчишкой лет пятнадцати. Спрыгнув на землю, он юркнул было к калитке, но Митро поймал его за ухо:

– Куда?

– Ну, Трофимыч же, ну, дела же у меня, ей-богу! – заверещал тот. – Люди ждут, цыгане! Да пусти, больно ведь!

– Дела?! Сколько тебе говорить, чтоб по Тишинке не шлялся? Выдрать тебя, что ли, еще раз? Зачем околоточный приходил?

– Почем мне знать? Пусти – сбегаю, спрошу… Да что ж такое, морэ! Пусти ухо, мне же выходить, может быть, вечером!

Последний довод, видимо, убедил Митро, и он выпустил мальчишку. Тот обиженно отпрыгнул, потер ухо, одернул задравшуюся на животе рубашку и как ни в чем не бывало улыбнулся Илье с Варькой. Черные и живые, как у белки, глаза смотрели со смуглой физиономии с веселым любопытством. В курчавых, взъерошенных волосах запутался лист ветлы. Митро протянул руку, чтобы снять его. Мальчишка, углядев в этом прелюдию подзатыльника, шарахнулся в сторону.

– Да не трону я тебя, обалдуй! – рявкнул Митро. – Цыган видишь? Отец с матерью тебя здороваться учили?

– Будьте здоровы, ромалэ, – спохватился мальчишка.

– Чей будешь, чаворо?[10] – с трудом сдерживая усмешку, спросил Илья.

– Кузьма, ярославский, – охотно пояснил мальчишка. – Третий месяц здесь. В тамошнем хоре плясал, а потом сбежал.

– Платили мало? – удивился Илья.

– Жениться не хотел, – насмешливо пояснил Митро. – За него там девочка была просватана, все гулянки ждали, а он за день до свадьбы – в окошко. Явился ко мне, сюда. А мне-то он не чужой, племянник кровный… Что скалишься, проклятие мое? Подождут твои дела, зови в дом.

Домик Макарьевны был небольшим, чистым, с выскобленными полами, домоткаными половиками и недавно вымытыми маленькими оконцами. Хозяйка уже выставила вторые рамы, и в просветах между стеклами лежали красные и желтые кленовые листья. У окна стоял большой некрашеный стол и пара табуреток, вдоль стены тянулись широкие деревянные нары, застланные периной и лоскутным одеялом, поверх которого были брошены две подушки – зеленая и красная. В углу висело несколько икон с теплящейся перед ними лампадкой, на стене – маленькая семиструнка.

– Где остановиться решил? – садясь на подоконник, спросил Митро.

Илья вздохнул. В глубине души он надеялся, что в хор Варьку все равно не примут и через день-два они вернутся в табор. Он даже не стал продавать лошадей, и две гнедые кобылки дожидались в конюшнях на Серпуховской заставе, у знакомых цыган-барышников. Там Илья и рассчитывал прожить несколько дней.

Услышав про Серпуховку, Митро покачал головой:

– Не годится. Вам надо фатеру здесь, поближе искать. К нам господа ездят, иногда и среди ночи хор поднимают – что же, каждый раз извозчика за Варькой слать? Наши все тут селятся – в переулках, в доходных домах…

– У меня оставайтесь, коли хотите, – весело предложил Кузьма. – Макарьевна недорого берет… Эй, Макарьевна! Макарьевна! Макарьевна!

– Чего тебе? – с кухни появилась хозяйка. – Не голоси, будет сейчас самовар…

– Еще двоих наших возьмешь? Беспокойства не будет, платить станут вовремя, девочка, если надо, по хозяйству поможет… Ну, выручай! Вот и Дмитрий Трофимыч просит… Дмитрий Трофимыч! Арапо!

Митро, спохватившись, закивал. Старуха мрачно задумалась. С ног до головы рассмотрела Илью и испуганную Варьку, скрестила руки на груди, поджала губы в оборочку и подытожила:

– Так тебе и надо, старая дура! Полна хата цыганёв насовалась – радуйся теперь!

Когда ее тяжелые шаги стихли на кухне, Илья озадаченно взглянул на Митро.

– Не беспокойся, – усмехнулся он, вставая. – Она тетка добрая, всегда нашим полдома сдавала. Песни цыганские слушать любит, романсы всякие. Пусть ей Варька споет как-нибудь – и хоть до Страшного суда живите… Ну, морэ, если что – я в Большом доме живу, заходите. А вечером, наверно, наши к тебе набегут. Надо, чтоб все как положено было.

Когда за Митро закрылась дверь, Илья выглянул в окно. На другой стороне улицы в зарослях густой сирени стоял старый, потемневший от дождей дом с мезонином. Сучья большой ветлы, нависая над Живодеркой, почти касались его окон. Илья отошел от окна, вздохнул, прикидывая, во что обойдется вечернее «как положено», и позвал сестру:

– Держи пятерку. Беги на базар.

Цыгане начали сходиться к вечеру. Первыми явились два известных на всю Москву барышника – дядя Вася Грач, прозванный так за черноту и чрезмерную носатость, и его племянник Мишка. Илья давно был знаком с ними по московским конным ярмаркам. Едва усевшись за стол, дядя Вася принялся расспрашивать Илью о «том чагравеньком», про которого Арапо врал на каждом перекрестке, что получил его «ни за что». Последний факт Илья с большой неохотой подтвердил и был вынужден в течение получаса выслушивать мнение бывалых кофарей о своих мозгах. Его спасло появление Митро, пришедшего с целым выводком сестер – молодых, широкоскулых, узкоглазых. Комната наполнилась шуршанием платьев, шушуканьем, смешками, цыганки начали чинно рассаживаться вдоль стола.

Илья украдкой осматривал их наряды. Шелковые и атласные платья, скроенные на господский манер, с талиями и стоячими воротничками, тяжелые шали, шагреневые ботиночки повергли его в уныние. Рядом с этими городскими барышнями его Варька выглядела почти оборванкой. Илья отчаянно пожалел, что сестра не надела тяжелые золотые серьги до плеч и два перстня, оставшиеся от матери. Ведь говорил же ей, сто раз повторил! А она, дура, забыла, теперь позорит его перед этими… Делая вид, что поглощен разговором с мужчинами, Илья искоса посматривал на молодых цыганок. В их взглядах и словах, обращенных к Варьке, ему то и дело чудилась насмешка. К тому же Варька стеснялась, отвечала коротко, почти шепотом, то и дело краснела. «Вот бестолковая, – мучился Илья, – вот дура таборная… Куда захотела влезть, к кому сунулась? Сидела бы под кибиткой, дым глотала. Певица, черти ее раздери…» Как раз в это время одна из сестер Митро манерно понюхала вино в граненом стаканчике, чихнула, сморщив нос, и, достав из рукава кружевной платочек, изящно помахала им в воздухе. Илья чуть не поперхнулся водкой, отвернулся, скрывая изумление и досаду. Дэвлалэ, да цыганки ли это?

Хлопнула, чуть не сорвавшись с петель, входная дверь. В комнату с радостными воплями ворвалась ватага братьев Конаковых, известных среди цыган как «Жареные черти», и благопристойная тишина взорвалась восторженными воплями и объятиями.

– Илья! Отцы мои – Илья!

– Смоляко! У нас! Да чтоб тебя всю жизнь целовали – Илья!

– Иди, обниму! Будь здоров, мой дорогой, а мы тебя еще к Спасу ждали!

У Ильи немного отлегло от сердца: уж эти-то тряпкой в кружевах перед носом махать не будут. С «чертями» он был знаком давно, и его слегка удивило то, что ребята пришли с гитарами. Неужто тоже поют в хоре?

Варька суетилась вокруг стола. За полдня они с Макарьевной успели наготовить целую гору еды, напечь пирогов, притащили из лавки уйму вина, и все же по лицу сестры Илья видел: волнуется. Но стол был полон, все было вкусно, и цыгане должны были остаться довольны.

Митро снял со стены гитару. Потрогав струны, поморщился, как от зубной боли, грозно посмотрел на Кузьму.

– Сто разговорил – не держи у печи. Отберу к лешему!

– Трофи-имыч… – Кузьма виновато захлопал ресницами. – Что я-то сразу… Она ж на аршин от печи-то…

– Молчи. Стешка, где ты там? Иди пой.

Из-за стола поднялась одна из сестер Митро – та самая обладательница батистового с кружевами платка. Свет лампы упал на ее грубоватое лицо с густыми бровями и огромным вороньим носом. Илья, в душе уверенный, что страхолюднее его Варьки в хоре не будет, немного успокоился.

– С уважением к дорогим хозяевам… – поклонилась она, но в ее гортанном голосе Илье снова почудилась усмешка.

Митро, перестав настраивать гитару, посмотрел на сестру с неприязнью:

– Вам бы не ее, а Настьку послушать… Вот голос так голос! Обещала прийти. Ну, нет ее пока, можно и эту. Давай.

Стешка фыркнула, поправила на плече складку шали, запела. У нее оказался густой, почти мужской голос, очень не понравившийся Илье. Романса, который пела Стешка, он не знал. Слова были непонятными:

Через стол Илья поймал тревожный взгляд Варьки, понял, что она думает о том же. По спине побежали мурашки. «Как им петь? Что? Варька, кажется, тоже какой-то романс учила – «Дышала ночь и сахаром, и счастьем…» Вдруг не то будет… Тьфу, опозоримся! Сидели бы лучше в таборе…»

– Эй, Илья! Морэ! – донеслось до него.

Он обернулся. Наткнулся на взгляд Митро.

– Нехорошо выходит – гости поют, а хозяева молчат… – заговорил Трофимыч и добавил вполголоса: – Давай, морэ, ничего… Мы ведь не Яков Васильич.

За столом наступила тишина – смолк даже девичий смех и перешептывания. С подступающим страхом Илья понял – все, кто пришел, ждали именно этого. Даже Митро. Даже братья Конаковы. Он сделал знак Варьке. Та подошла, мелко ступая. Ее некрасивое личико заострилось от испуга.

– Ну, пой… Прошу – пой, – прошептал он. – Хоть эту свою, что ли, «ночь с сахаром»…

Варька не смогла даже кивнуть в ответ. На ее лбу выступили бисеринки пота. Стоя у стола и потупившись, она теребила край кофты. Илья недоумевал – почему сестра медлит? И чуть не упал с табуретки, когда Варька внезапно тряхнула головой и взяла отчаянно и звонко:

– Ай, долямири-и-и!..

Господи! Она же совсем не это хотела!.. Илья со страхом уставился на сестру. У той дрожали губы. Голос, обычно красивый и чистый, звучал сдавленно и в конце концов на самом высоком «пропадаю я» – сорвался. Тишина в комнате стала звенящей. Варька замерла, закусив губы. Илья почувствовал, как кровь ударила в лицо. По спине побежала теплая струйка пота. Он понял, что через мгновение сестра повернется и выбежит из комнаты. Но допустить этого нельзя было, и Илья подхватил песню. Громко, в полный голос, как никогда не пел даже в таборе:

– Ай, пропадаю я, хорошая моя!..

Варька вздрогнула, открыла глаза. Улыбнулась посеревшими губами, и дальше они пели вместе.

Песня кончилась, но в тесной комнате по-прежнему стояла тишина. Ни шороха, ни звука. Илье было уже все равно. Он смотрел в окно, за которым метались от ветра ветви ветлы, думал: «Завтра же в табор уедем… Ну их!»

– Кто пел? Ромалэ? Митро, кто это пел? Да скажите вы мне!

Звонкий, тревожный голос раздался с порога. Илья обернулся – и едва успел шагнуть в сторону. Мимо него словно вихрь пронесся – Илья успел заметить белое платье, шаль, две черные косы. Не взглянув на него, цыганка бросилась к Митро:

– Кто пел?! Там под забором целая толпа стоит! Мы с отцом еще с улицы услыхали, я по Живодерке бегом бежала, летела! Это ведь не ты, не Мишка! Не дядя Вася же? Кто пел, кто?!

– Настька, уймись! – Митро со смехом взял девушку за плечи, развернул. – Это Илья, Смоляко, я тебе рассказывал. А это, ромалэ, Настасья Яковлевна. Моя сестра двоюродная, Якова Васильича дочь.

Илья поднял голову. На него жадно и взволнованно взглянули большие блестящие глаза. Лицо девушки было светлым, тонким, строгим и совсем юным: ей было не больше шестнадцати. На скулах еще горел румянец, мягкие губы были изумленно приоткрыты, по виску бежала выбившаяся из косы вьющаяся прядь волос. Цыганка смотрела на него в упор, а он не мог даже улыбнуться в ответ и поздороваться.

– Н-да… Хорошо спели, ромалэ.

От негромкого голоса, донесшегося от двери, Илья вздрогнул. Яков Васильев стоял у порога, опершись рукой о дверной косяк. Знаменитому хореводу из Грузин было около пятидесяти лет. Его голова и усы лишь слегка были тронуты сединой, невысокая фигура, затянутая в синий суконный казакин, была по-молодому стройной. Темное горбоносое лицо казалось равнодушным. Небольшие острые глаза внимательно рассматривали Илью.

– Чей будешь, парень?

Невольно передернув плечами, Илья назвал себя, Варьку, родителей, деда Корчу.

– Что скажешь, Яков Васильич? – весело спросил Митро, беря на гитаре звонкий аккорд.

– То скажу, что у тебя третья врет, подтяни, – не глядя на него, сказал хоревод. Митро смущенно схватился за гриф, а Яков Васильев скользнул неприязненным взглядом по бледному личику Варьки, осмотрел восхищенные физиономии цыган и коротко сказал Илье: – Оставляй сестру. Голоса нужны.

Радости Илья не почувствовал. Вокруг смеялись, шумели, хлопали по плечу, что-то советовали наперебой, а он отвечал невпопад и украдкой искал глазами Настю, почему-то не видя, еще не понимая, что той давно нет в комнате.

Ночью Илье не спалось. В окно домика Макарьевны глядела ущербная луна, на полу лежали полосы серого света, за печью копошились мыши. Рядом сопел Кузьма. Измученная безумным днем Варька заснула еще два часа назад – прямо за неубранным столом, сжимая в руке тряпку. Илье пришлось на руках отнести ее на большую кровать Макарьевны. Конечно, и думать было нечего о том, чтобы пойти растолкать сестру и, как привык, вывалить ей все то, что творилось в голове. Илья с завистью покосился на безмятежно похрапывающего Кузьму, встал и начал одеваться.

На дворе захватило дух от холода. Тронутая заморозком трава серебрилась в лунном свете, смутно белели перекладины ворот. Илья передернул плечами, запрокинул голову, рассматривая звезды. Не спеша прошелся по темному двору. В который раз подумал о лошадях, дожидающихся его на Серпуховской заставе, встревожился – напоили ли? Всыпали ли корма? Перекрестили ли дверь конюшни на ночь? Кто будет думать о чужой скотине…

Внезапно совсем рядом послышался негромкий смех, разговор. Илья изумленно осмотрелся. Подойдя к воротам, выглянул на пустую, темную Живодерку. Никого не увидев, поднял голову и только сейчас заметил свет в мезонине Большого дома. В желтом квадрате окна мелькнула тень. С минуту Илья смотрел на нее. Затем подошел к большой ветле, ухватился за нижний сук дерева, раскачался, забрался в развилку. Цепляясь за ветки, поднялся выше – и замер. Сквозь черное переплетение сучьев было отчетливо видно, как в мезонине отдергивается занавеска и открывается окно. Еще слышней стали голоса.

– Стеша, смотри, какая луна! Да встань, встань! – Настя, смеясь, тащила к окну упирающуюся Стешку. Она была в том же белом платье, распущенные волосы падали на грудь и плечи.

Илья невольно всем телом подался вперед, ближе к окну.

– Настька, да отвяжись ты! – в окне появилось недовольное лицо Стешки. Она протяжно зевнула на луну. – Ночь-полночь, спать давно пора.

– А мне не хочется! И знаешь что – давай гитару…

– Не дам! – отрезала Стешка. – Весь дом спит давно, ты одна колобродишь.

Она отошла в глубь комнаты, и теперь до Ильи доносилось лишь ее невнятное бурчание. Настя с улыбкой слушала ее, стоя у окна. Вцепившись в шершавую, влажную ветку, Илья жадно смотрел в ее лицо.

Внезапно Стешка бросила какую-то фразу, и Настя нахмурилась. Пожав плечами, бросила:

– Дура.

– Чего «дура»? – Стешка снова появилась в окне, Илья отчетливо видел ее вороний профиль. – Разве таких в хор берут? Эта Варька совсем петь не умеет, два раза такого петуха дала! А на кого похожа? И зачем она Якову Васильичу сдалась – не знаю. Господ пугать?

«Ах ты, выдра… На себя бы посмотрела!» – выругался про себя Илья.

– А этот… как его… Смоляко… Ну да, спел хорошо… Хотя и лучше можно. Ты его лицо видала? Сатана! И взгляд волчий! Как встал, как зыркнул по сторонам – я чуть баранкой не подавилась! Да господа его спьяну за черта примут! И что у Якова Васильича в голове – зарежь, не пойму.

– Да уж побольше, чем у тебя! – с досадой сказала Настя. Помолчав, снова улыбнулась. – Как же это было? А, Стеша? «Ай, пропадаю я, хорошая моя!..»

Она напела вполсилы, мягко, едва коснувшись высокой ноты, но у Ильи по спине проползла дрожь. Судорожно вздохнув, он прикрыл глаза, облизал пересохшие губы. Вот он – голос… Куда Варьке!

– С ума сошла?! – завопила Стешка. – Ночь на дворе, перебудишь всех! Закрой окно, лихоманку схватишь, что за горе мне с тобой!

– Сейчас…

Настя высунулась в окно почти по пояс, потянувшись за открытой створкой. Илья отшатнулся, сухая ветка с треском сломалась под рукой – и Настя, повернувшись, взглянула прямо на него. Илья замер. От страха вспотела спина под рубахой. Стороной мелькнула мысль о том, что разглядеть его в таких потемках девушка не сможет, ведь луна светит сзади. Не свалиться бы только… Зажмурившись, он всем телом прижался к стволу.

Настя вдруг тихо рассмеялась.

– Кузьма! Ты что там делаешь? Человек ты или галка? Слезай, чаворо, иди спать! – Повисла короткая пауза, а затем девушка воскликнула удивленно, даже чуть испуганно: – Кузьма, это ты?

Илью словно ветром сдуло с развилки. Он съехал по стволу, больно ободрав щеку о жесткую кору дерева, чуть было не дал стрекача к дому, но вовремя сообразил, что в лунном свете будет виден как на ладони, и ничком упал на землю. Сердце бухало так, что хотелось зажать его рукой, и Илья не слышал звуков, доносящихся сверху. Лишь спустя несколько минут он решился поднять голову.

Окно в мезонине погасло, створки были плотно закрыты. На всякий случай Илья подождал немного. Затем поднялся и медленно пошел к дому.