Читать книгу Дух времени - Анастасия Вербицкая - Страница 10

Спектакль на этот раз был очень удачен. Засецкая превзошла себя в роли Лидии в «Блуждающих огнях».

– Боже мой… Какие умопомрачительные туалеты! – жаргоном уличной газеты восторгалась Конкина, вбегая в уборную и поднимая худенькие плечи до ушей. – Неужели опять от Дусэ?

– В четвертом от Дусэ. Вчера только получила…

– Ска-жи-те! Воображаю, как вы волновались!

– Целую ваши ручки, – взволнованно говорил Тобольцев Засецкой. – У вас талант… Была минута… во втором действии… когда у меня слезы зажглись в глазах…

У неё запылало лицо.

– Как я счастлива! Если б вы знали, что для меня ваша похвала!

Чернов в роли Макса был недурен, главное, он казался настоящим баричем. В последнем акте он имел огромный успех. Монолог прочел с неподдельным подъемом.

Леля никуда не годилась, и Соня, вспоминая поэтичную сцену признания, думала: «Если б теперь мне дали эту роль! Что я сделала бы из нее!..» Она уже начинала страдать от ревности. В ней просыпалась и зрела женщина.

Перед самым началом водевиля Тобольцев, с книгой в руках, направился за кулисы, чтоб выпускать артистов. В полусвете он наткнулся на какую-то старуху. Она стояла в валенках, в деревенской шубке, покрытая большой шалью. Шубка была кое-где продрана, шаль тоже довольно ветхая.

– Позвольте, милая, – сухо сказал он ей. – Вы бы посторонились… Сейчас актеры пойдут…

– Небось, барин, без меня-то не обойдетесь… Не очень гоните, – усмехнулась баба. Голос был молодой и знакомый.

Вся кровь кинулась в лицо Тобольцеву.

– Катерина Федоровна!.. Неужто вы?!

– Кухарка, с вашего позволения…

Он схватил её руки, подтащил её к стенной лампочке и с восторгом смотрел в это художественно загримированное лицо, на котором сейчас в молодой улыбке так чудесно сверкнули зубы. Он с наслаждением оглядывал этот до мелочей продуманный туалет. Особенно тронули его деревенские валенки, огромные, черные, безобразившие ногу. Катерина Федоровна выпросила их, как и шаль, у дворничихи, приехавшей к мужу из деревни.

– Знаете? Это тот художественный реализм, на который даже великие артисты не всегда способны! Видали вы, как в Малом театре и в опере пейзан изображают? Открытые туфельки вместо лаптей, сарафаны с иголочки… И как смешны и фальшивы они все в бытовых ролях! А вы-то!..

– Значит, хороша, коли вы не признали! – рассмеялась она.

– Послушайте, Соловьев, – обратился Тобольцев к своему помощнику, – я пойду в места. Вот вам книга. Выпускайте их сами… Ради Бога, не напутайте!

В необъяснимом, казалось, волнении он побежал в места.

Предчувствие не обмануло его. Первый выход Катерины Федоровны вызвал взрыв хохота. Что это была за неподражаемая кухарка! Что за крадущаяся походка! Что за правдивый тон! Она вошла и остановилась в дверях, сложив по-деревенски руки над животом. Она ещё не сказала ни слова, но лицо её было так комично, что ей не давали почти говорить. Смех стоял в зале. Когда она ушла, раздались бешеные вызовы. Весь красный, Тобольцев кинулся за кулисы.

– Вы – талант! Вы – истинный талант! – говорил он, сжимая до боли руки дебютантки. – И как я, дурак, не угадал этого с первой же минуты?

Она смеялась низкими грудными нотами, и глаза её сияли непривычной радостью и лаской… Да, она смело ласкала все его лицо своим горячим взглядом, ни минуты не допуская в нем возможности увлечься ею, как женщиной; искренно веря, что её личная жизнь кончена.

Во втором акте Катерина Федоровна играла неподражаемо, как настоящая артистка. Вдруг как-то оказалось, что роль её – лучшая во всем водевиле. Ей сдёлали овацию.

Тобольцев ходил гоголем и выглядел именинником.

– Вот так находочка! – говорил он, нервно потирая руки.

После спектакля он стоял у входа в зал, ожидая появления дебютантки без грима.

– Вот она! – сказал кто-то рядом.

– Такая молодая?! – И знаете? Недурна!.. – Воля ваша, не мог бы я увлечься женщиной, которая играет старух.

«Дурак!» – подумал Тобольцев.

Катерина Федоровна вошла румяная, сияющая, в шерстяном черном платье, которое ловко сидело на её сильной фигуре. За нею шла Соня, в белом, красивая, как мечта… Не обращая внимания на прекрасную девушку, Тобольцев поцеловал руку Катерины Федоровны и поблагодарил её за успех спектакля.

Она покраснела от его взгляда и ласки до белка глаз.

– А вы ещё торговались! – напомнила она с счастливым смехом.

– Назовите меня идиотом!.. Я ничего большего не заслуживаю…

Одна Соня ничему не удивлялась. ещё подростком Катя так умела всех «представить» и так смешила Минну Ивановну в её грустные минуты!

Весь вечер Тобольцев проговорил с Катериной Федоровной и даже вытащил её танцевать кадриль. Но она была очень неуклюжа в танцах, и ему самому стало досадно, что он испортил обаятельное впечатление.

– Нравится она тебе? – спросил он Лизу, подходя к её «уголку», где она всегда присаживалась. И, не дождавшись ответа, он возбужденно взъерошил волосы: – Интересная натура, скажу тебе! Самородок… Помнишь, мы видели с тобою картину Малявина[115] «Бабы»? От них веет какой-то черноземной силой… Стихийной силой… Честное слово, она мне их напомнила… В ней есть тоже что-то, волнующее нас органически, бессознательно… В ней бездна темперамента…

– О чем вы грустите, Сонечка? – вкрадчиво спросил Чернов.

– Так… Ни о чем!

– Ревнуете? Плюньте, мой ангел, на Андрюшку!.. Ведь это переметная сума. И не стоит он ни одной вашей слезинки…

– Я разве плачу? – вспыхнула Соня, и губы у неё задрожали от безумного желания заплакать.

– Вы вот лучше меня полюбите, Сонечка, – с неподражаемым нахальством заявил он вдруг, наклоняясь к её розовому ушку. – Поедем мы с вами в Казан-нь, и вы будете дебютировать в роли Лели…

У Сони вырвался вздох. Ах! Эта сцена в саду… Она видела себя, озаренную бутафорской луной, на крыльце картонной дачи, в белом платье… «Макс, я люблю вас…» И перед нею встает лицо Тобольцева… О, она сумела бы это сказать теперь!