Читать книгу Семиречинская академия: наследство бабки Авдотьи - Анастасия Вихарева - Страница 1

Кирилл на мгновение растерялся: пустыня? Набрал горсть обжигающего песка, пропустил сквозь пальцы. Заметив высокий бархан, взобрался на него. Ноги тонули и проваливались, песок набился в кроссовки, от земли поднимался жар, как от раскаленной печи. Ярко светило солнце, с моря дул легкий бриз, но не приносил облегчения – сразу захотелось пить.

Море было недалеко. Синее, как пролитые чернила. Но не это взволновало его: неподалеку он заметил город – невысокие каменные здания. И рощу: здесь пустыня оборвалась.

Он спустился в сторону города, наткнувшись на небольшую группу людей, которые восседали и возлежали на покрывалах. Странная одежда, такую давно никто не носил. Цветные хитоны и туники, переброшенные концами через плечо, подвязанные шаровары. Перед каждым лежал кирпич или гладко отшлифованная дощечка с нацарапанными буквами, по которым они водили иглами из металла и дерева.

И смеялись…

Кирилл знал наверняка, что речь их чужая, и даже не задумался, как он понимает, о чем они говорят.

– Ты думаешь, он стоит за спиной? – мужчина задумчиво прислушивался к себе, замерев с поднятым пальцем у лба.

– … – и никакого ответа Кирилл не услышал, но заметил, что игла, которую мужчина держал в правой руке, прошла по кругу, едва уловимо останавливаясь на некоторых буквах.

Кирилл не понимал, что делает человек, остановился, засмотревшись. Люди вокруг занимались тем же самым, разговаривая с невидимым собеседником. Кирилл никогда не видел такого скопления народа, которых всем скопом следовало бы отправить в психушку.

– Мальчик, ты с кем? Ты чей? – услышав он голос за спиной.

Кирилл вздрогнул и оглянулся. К нему шел юноша, лет восемнадцати, в синем хитоне, поддерживая полы и опираясь на посох. Глаза его были до того пронзительными и ясным, что казалось, будто он смотрит сквозь него. Черные волосы кудрями рассыпались по загорелым плечам, движения его крепкого тела были уверенные и мягкие.

Перед тем, как подойти к Кириллу, юноша остановился перед мужчиной, выслушав его. Долго смотрел, потом бросил одно лишь слово:

– Разверни, – и перешел к другому человеку.

Самоуверенность юноши, да еще за таким глупым занятием, в какой-то степени позабавила Кирилла. Но к своему удивлению, заметил, что взрослые ему внимали. Похоже, юноша был тут за главного.

– А ты почему не достаешь богоугодную жертву? – он словно бы вспомнил про него, обратившись с вопросом.

– Чего не достаю? – ошарашено переспросил Кирилл.

– Жертву…

Кирилл какое-то время смотрел то на юношу, то на людей.

– А-а… что они делают?

– Чистят информационное поле, чтобы услышать в голове голос Бога, – внимательно его рассматривая, ответил юноша. – Он говорит с нами. С каждым из нас. Но услышать его могут только те, кто возделывает свою землю. Здесь, – юноша приложил руку ко лбу.

– ??? – Кирилл изумленно уставился на юношу.

– Как же ты станешь магом, если не научишься управлять своим собственным пространством? – нахмурился молодой человек. – Без своей земли тебе не попасть в обитель Ра, твои демоны порубят тебя прежде. Ты даже не услышишь вопроса, зачем пришел. Все эти люди, – обвел он народ рукой, – учатся убивать демонов. Ра – Бог Солнце, он озаряет наш разум Светом, проливая на нас воды Священной Реки.

– Я? Магом? – Кирилл опешил, бросив взгляд в сторону людей, по которым было незаметно, что они воюют с демонами. Выглядели они счастливыми.

– Да, магом, – миролюбиво окинул его взглядом юноша. – Ты, наверное, новенький? Я тебя раньше не видел. И одет странно… – задумчиво пробормотал он. – Сандалии… песок набивается и застревает. А штаны? Заползет скорпион, будешь бить себя руками? И рубашка не пропускает воздуха и не защищает от солнца.

На пару мгновений молодой человек ушел в себя, будто тоже разговаривал с невидимым собеседником, повел бровями и, приоткрыв рот, издал едва слышное «О-о».

– А ты кто? – нахмурился Кирилл.

– Жрец и хороший учитель, – юноша подбросил деревянный посох. – Смотри!

Посох упал на землю, обратившись в змею. Змея приподнялась, раскачиваясь из стороны в сторону, нацеливаясь на него. Но юноша улыбнулся, подставил ей руку. Змея заползла в ладонь, юноша встряхнул ее, и та обернулась посохом.

– А-а… – промычал Кирилл неопределенно. Перевел взгляд на толпу, испытывая необъяснимое чувство борьбы между тем что видел, и тем, во что верил.

Юноша слегка наклонил голову, поманив за собой приветливой улыбкой, неторопливо побрел между рядами, позволив пристроился сбоку.

– Учатся, – кивнул он.

– Чему? – Кирилл искренне удивился.

– Чувствовать боль, радость, слушать голоса во тьме, видеть и понимать Око Ра. Чтобы человек стал чистым, мертвые должны уйти. Все эти люди постигают Книгу Мертвых.

– ??? – снова не понял Кирилл.

Юноша постучал себя по лбу.

– Здесь. Ты должен вспомнить все, что с тобой было, найти всех, кто притаился во тьме.

– В какой тьме? – с неверием усмехнулся Кирилл.

– Вот, брат твой… Кажется, его Александр зовут? – юноша прищурился, изучая Кирилла. И снова показалось, что он заглянул в душу. От ясного и пронзительного взгляда по спине пробежал холодок.

– Да, но… – Кирилл растерялся.

Имя Александра юноша знать не мог.

Телепат?

– Люди заставили его уснуть, а пока спал, зарыли в темнице. Он с ними до сего дня, но не знает об этом. Мертвые тени блуждают рядом с ним, и он уже не помнит ни тебя, ни вашу маму. Мертвецы утащили его с собой во тьму, а душа горит в огне. Он жив, но мертв. И только тот, кто знает язык мертвых, может заставить мертвецов открыть свои лица.

– А как ты узнал имя Саши? – подозрительно спросил Кирилл.

На мгновение ему показалось, что юноша, испытующе вглядываясь в его лицо, чего-то испугался. Он помрачнел, прикусив губу, и словно бы закрылся от него посохом, крепко сжав его побелевшими пальцами.

– Мальчик, ты пришел из будущего… – юноша нахмурился еще больше. – Я… рад… Рад, что умру прежде, чем твое будущее наступит.

– Почему? – пожал плечами Кирилл.

– Рука твоя исторгает боль, которую только слепой не увидит, – юноша осуждающе покачал головой. – Старшие жрецы предупреждали меня, и Бог говорил то же самое, что однажды придут темные времена, когда демоны сойдут на землю и будут править людьми, но я не верил. Ты пугаешь меня, – признался он. – Я… я не готов… Как же я буду лечить людей, если боюсь болезни? – похоже, юноша снова обращался к невидимому собеседнику. И тут же поднял глаза на Кирилла: – Наверное, Ра вызвал тебя, чтобы показать мне мою самоуверенность. Услышав Бога, рано считать себя его Сыном.

– Бога? – Кирилл улыбнулся.

– А разве можно сомневаться, если ты здесь? Для него нет ничего невозможного, – юноша дотронулся до Кирилла рукой, точно сомневался, что видит живого человека. – Ты далеко… Ты очень далеко! Но я тебя вижу. И ты видишь меня.

Кирилл перехватил его руку, останавливая.

– У нас это по-другому называется… – он кивнул на людей. – Массовый психоз. У меня мама врач, я в этом разбираюсь. Да вас всех… прости за прямоту, в психушку надо отправить. Нет, я… но я не собираюсь…

– Твоя мама лечит тело, а мы – разум и душу, – усмехнулся юноша, внезапно улыбнувшись. – Бог – Всевидящее Око, и он говорит из пространства. Я не могу показать, Он открывается внутри человека. Но если пожелаешь – увидишь! И приходит Он с легионами охраняющих его духов, у которых железные клювы и медные крылья, и все они будут клевать и рвать тебя и кричать: «Уйди!» Но если победишь легионы, однажды он откроет Лицо. Смотри, сколько людей посвящают свои руки Господу. Разве ты видишь в их лицах хоть каплю сомнения? – жрец взмахнул рукой. – Они учат язык мертвых и учатся отвечать на вопросы. Пока так, с помощью кирпича и иглы, а когда легионы рассеются, будут слышать здесь, – он приложил ладонь ко лбу.

– Охренеть! – пробормотал Кирилл.

Юноша с любопытством придвинулся к Кириллу.

– Откуда ты? Из какой страны? Из какого времени? Ни в землях Египта, ни в землях, которые вокруг, нет ни одного человека, который бы сомневался в существовании Ра!

– Я из России… – начал Кирилл и замолчал, вспомнив, что во времена Ра такой страны не было.

– Россия? Никогда не слышал, – юноша задумчиво покачал головой.

– Есть такая! – упрямо пробормотал Кирилл. – На севере… там, где зимой идет снег.

– Да, я знаю. В далеких землях, за морем, где много рек и озер, живут люди, которые называют бога Родом. Я учусь с ними в Великом Храме Семиречья. Расскажи мне о будущем. О твоем будущем.

– Ну, мы в космос поднялись, а это уже о чем-то говорит, – Кирилл позволил себе погордится. – Вам, с вашими кирпичами, до нас далеко. Вы, вон, еще бумагу не изобрели.

– У нас есть бумага… У нас много что есть, – усмехнулся молодой жрец. – Мы продвинулись дальше. Мы знаем, на чем стоит космос, как стоит, и что бывает, если уподобиться демону, – юноша усмехнулся, повернувшись спиной, через полуприкрытые веки рассматривая горизонт. – А эти люди утратили знания во время катаклизма, которому сами были виной, и теперь мы возвращаем их. Но нельзя сразу дать то, к чему люди еще не готовы. Когда твой брат предаст тебя, ты поймешь, о чем я, – тихо сказал он.

– И ничего не предаст, – сердце Кирилла облилось кровью.

Вот она – тяжесть! Боль и обида поднялись из сердца и захлестнули, обжигая и сдавливая грудь. Слова жреца ранили глубоко, словно приблизив что-то неотвратимое и страшное, о чем он знал, но не мог вспомнить.

Кирилл сверлил жреца взглядом, а юноша оставался спокоен, задумчиво поглаживая посох, не отрывая взгляда от того, что он видел где-то там, за горизонтом.

– Я вижу! – чуть громче и настойчивей произнес жрец. – Не далее, чем неделю назад, твой брат обобрал вас до нитки и не оставил себе ничего.

– Нет! – Кирилл сделал шаг вперед, сжимая кулаки – и остановился. Юноша уже стоял к нему лицом, приготовившись отразить нападение, выставив между собой и им посох. Он крепко зажмурился, стараясь проснуться. Где-то там, во тьме, было что-то такое, о чем сказал юный жрец. – Нет! – повторил Кирилл уже не так уверенно и со страхом.

– Я могу смотреть в будущее, и так далеко в космос, куда вы никогда не сможете долететь. И ты… – жрец расслабился, убирая посох с дороги. – Ты тоже мог бы. И ты увидишь.

Жрец что-то говорил еще, но голос стал звучать глухо, проходя волной через все тело – и почему-то перестал принадлежать юноше, проскрипев старушечьим голосом где-то совсем рядом, над ухом:

– КНИГУ-ТО, КНИГУ БЕРЕГИ!!! ТАМ СЛОВА, В КОТОРЫХ ИСТИНА!

– Какую книгу? – с запоздалым любопытством вслух подумал Кирилл. Мир жреца тонул во мгле.

– КНИГУ МЕРТВЫХ! – проскрипело над ухом.

Было холодно. Под ногами, засасывая и налипая на ступни, хлюпала жидкая глина, скользкая, как мыло. Небо покрывали свинцовые тучи. Мелко моросил дождь с крупинками снега. Поздняя осень с ранней зимой. Еще не все деревья сбросили красные и желтые листья. Или это был тот самый первый снег, после которого зимы оставалось ждать еще месяц. Промозглая слякоть поднималась колючим белым туманом, заполняя низины небольшой извилистой реки, вдоль которой вилась натоптанная и изрезанная ободами колес дорога, срезая по пойменным лугам.

Кирилл с трудом передвигал ноги, спина горела от ударов, губа распухла, глаза заплыли, перебитое колено почти не разгибалось.

Рядом, нестрогой колонной по трое, шли такие же связанные по рукам люди в рваных одеждах, едва прикрывающих изможденные тела. Многие, как и он, шли босиком, изранив ноги в кровь. Много, очень много людей, измученные дорогой, и кто-то тащил его вперед, поддерживая сбоку и сзади. Старики, женщины, совсем дети, крепкие мужчины и молодые парни. Колонна растянулась на пару сотен метров. С обеих сторон их сопровождали хорошо одетые вооруженные люди с мечами и на конях, без устали работая плетками, подгоняя людей картавыми криками и бранью.

– Немцы что ли? – ни к кому не обращаясь, в ужасе сжался Кирилл.

Интуитивно он почувствовал, что сбылось то, о чем предупреждал юноша.

Или ему показалось… Юноша и жаркое солнце уплывали из памяти, как сон.

– Да нет, – услышал он рядом, – Золотая Орда… Здорово тебя приложили! Думали, не оклемаешься. Давай-ка теперь сам, – отпустил его мужчина, что шел рядом и тащил под руки.

– Как зовут-то тебя? А то не имени, ни отчества… Наш, не наш?

– Кирилл, – машинально ответил Кирилл, обдумывая услышанное. И вдруг брови его поползли вверх. – Какая Орда?

– М-да… совсем память парню отшибло, – проговорили справа, хохотнув. – Орден такой, христианский… Тут не только германцы и скандинавы, сброд со всего света, и все без роду-племени. Замерз, поди? – заботливо поинтересовались у него сзади. Обернуться не получилось, веревка стягивала шею и руки. – Что ж ты на самой дороге-то упал? Кто в наше время по дороге ходит? Мог бы в лесочке. Авось, прошли бы мимо, а теперь, вот, с нами.

Кирилл кивнул, обнаружив, что привычной одежды у него нет, на нем висели какие-то лохмотья с чужого плеча, едва прикрывая голое тело, и наброшенная сверху шерстяная шаль, подвязанная крестом.

– Позади согреются, передадут одежу, потерпи… Странная у тебя была одежка, странник что ли? А по лицу – наш… И говоришь по-нашему… А руки-то, руки белы… Из княжеских будешь?

Кирилл отрицательно замотал головой.

– Тады разбойник… Нынче все разбойники… – усмехнулся старческий голос со спины. – Басурманина обидел?

– Да не обижал я! – взвыл Кирилл.

Терпеть боль не было никаких сил. Из носа все еще шла кровь, крупными каплями падая на веревку. Он умнел на глазах: нет, это не сон… во сне такой боли не испытывают. Он едва не вскрикнул, когда-то кто-то споткнулся и ткнулся в горящую от боли спину. Извернулся, глянув через плечо, заметив парня лет двадцати пяти, с длинными спутанными волосами, с опухшим разбитым лицом и следами плетей по всему телу.

Кирилл не сразу заметил, что у парня вырезан язык. Догадался, когда тот ответил на взгляд, что-то промычав, подбадривая.

Вид чужой беды напугал Кирилла еще больше.

С другой стороны, чуть отставая и прикрывая собой, как скала, выступал мрачный, богатырского вида мужчина, с застарелыми шрамами по всему телу. Тот самый, который тащил его. Был он высок и широк в плечах – и странный не сломленный взгляд, который смотрел сурово, с тихой болью, будто все шли в плен, а он провожал. На просвистевшую в воздухе плетку богатырь в легкой рубахе, свисающей с него лоскутами, глянул хмуро. Нагнул голову, чтобы налившейся кровью взгляд с застывшей ненавистью был не так заметен.

– Ты держись, молодой еще, может, выживешь и вернешься, – посоветовал он глухим голосом, когда охрана проследовала дальше. – Здесь дорогу охраняют. Недалеко вражеская застава. Сбежишь, переловят или волков спустят, а к лесу выйдем, там сторожить несподручно. Если пойдешь против течения, к своим выйдешь. А рыбы в реке навалом, не пропадешь. Как раз до зимы успеешь.

– Токмо надо понять, кто свой, а кто чужой. Среди наших тоже есть псы поганые. Уводят и продают, как скотину, – бросили впереди обижено, кивнув на скачущий навстречу отряд. – Сжигают книги, убивают волхвов, разоряют селения. Всех убивают, кто в спасителя их не верит.

– А как верить, он же помер тысячу лет назад… Сами же и убили! – усмехнулся еще один, позади. Оглянуться Кирилл не посмел, двое охранников были почти рядом, направляя коней по пожухлой траве обочины.

– Не оне… Объявлен разбойником за кровь невинную. Чертом себя за спину садил и объявлял духом святым, – прозвучал за спиной молодой голос, не прошедший ломку. – Мол, я один свят, а все другие бесы. И се, как узрите меня на небесах ваших, пути ко мне направляйте, я есть стезя пространная и тернистая, кровь и плоть… И на детей позарился.

Охранники пустили лошадей в галоп. Кирилл повертел руками, ослабив веревку. Вытащил ладонь, развязал узел на шее. Но снимать веревку совсем не стал – могли заметить.

Наконец, он мог повернуть голову.

Прямо позади него шел почти старик. Глубокие морщины, седая борода. Острый с горбинкой нос, впалые щеки. Заостренное лицо продолговато, с высоким открытым лбом. Седые длинные волосы, перехвачены шерстяной перевязью на лбу, спутано падая на плечи. Широкие льняные штаны и порванная рубаха до колена, подвязанная вязанным пояском с кисточками.

Не иначе, старика выдернули прямо с кровати. Штаны и рубаха когда-то были белыми, исподними, в котором спят. Наверное, раньше он был силен. Он и сейчас держался прямо, ступая мягко, словно крался. Цепкие глаза его окинули Кирилла, почему-то заставив сжаться, словно он взглянул в омут, забыв обратить внимание на их цвет и остальные приметы.

Рядом со стариком шел пожилой мужчина с рыжеватой шевелюрой. С выступающими широкими скулами и распухшим, в кровоподтеках носом-картошкой. Широкий подбородок с глубокой выемкой, разбитые опухшие губы и кровоточащие десны с выбитыми зубами. Телом он был еще крепок, и глаза его, глубоко посаженные под широкими нависающими бровями, были не менее ясными и пронзительными. Одет он был, ни в пример остальным, точно собирался в плен заранее. Теплые штаны с меховой оторочкой, теплая вязанная из толстой льняной нити рубаха, небольшая котомка-мешок.

По другую сторону от старика шел высокий крепкий мужчина, лет тридцати пяти, чем-то похожий на богатыря, который поддерживал Кирилла, но меньше ростом. Такой же широкий, плечистый, голубоглазый и светло-русый, а за ними весело скалился тот самый худой молодой балагур, который пошутил насчет Спасителя. Балагур кивнул Кириллу в знак приветствия, проявляя любопытство и без стеснения разглядывая его. Ему было около тридцати, с подвижными чертами лица.

Рядом с балагуром шел парнишка. Совсем юнец, с нежной кожей, по-детски припухлыми чертами, испуганный, озирающийся по сторонам. Он старался держаться ближе к статной женщине со спутанными волосами, в рваном сарафане, которая выступала широким твердым шагом, иногда что-то подсказывая пареньку.

За всеми ними шли еще луди, но рассмотреть их как следует не получилось, лица многих ничего не выражали, кроме отчаяния и глухой тоски. Большинство из них смотрели под ноги, не поднимая головы, лишь изредка зыркали по сторонам, заслышав топот лошадей.

– А ты отколь знаешь? – недоверчиво проворчал высокий старик к балагуру, который до этого с подозрением рассматривал Кирилла. – Языком чесать надо к месту.

– Я с такой мутью не выжил бы, – с досадой произнес балагур. – Муть ихнюю полгода с себя снимал. Избави вас Боженька от такой тьмы! Молитвослов евангельский теперича от корки до корки разобрал. Греческий-то я уразумею, был я уже у них. Не марают, погани, рук, спускают на людей мертвечину – и люди сами все добро отдают, слезами обливают да ноги маслом умасливают, а те сидят и считают, не положил ли краюхи хлеба за пазуху. Чтобы я так жил! – произнес он на распев и с акцентом, определенно кого-то копируя. – Болезные оне: чертовщина примерещилась, а оне и рады. Павлик их, который явление Божьего Сына узрел, по всему свету рыскал в поисках достатка для энтих боголюбов.

– Тут ты не прав! Они не на всякую чертовщину крестятся, только на противную, которая зубы в ответ скалит, – прилетело откуда-то спереди.

– Во-во! – обрадовался балагур проявленному интересу.

Видимо, от тяжелой дороги устали все. Или всем уже было все равно, услышат их, не услышат, и что с ними будет. Люди как-то сразу оживились, посматривая через плечо, кто с надеждой, кто со страхом. Кто-то пересилил себя и зашагал бодрее.

– Дык че? И отдают! – рассмеялись за три ряда впереди, не обернувшись. – И приписываются к крепостям под княженьку ихнего. Раньше вся земля наша была: где хотел, там и селился, а теперь уже и не наша, под боярами да церквями. Бабам черненьких да рыженьких рожать стало не в диковинку!

– А нас не спрашивают, – вскинулась женщина, хмуро глянув на мужчин исподлобья.

– Подожди миленькая, я тебе орудие их на блюде поднесу, если до Бога достану, – с болезненным сочувствием бросил женщине через плечо мужчина, который шел перед Кириллом.

– Это ж каким окаянным гадом надо быть, чтобы свое же дите на петле подвесить да псом назвать? – покачал головой еще один. – Ну не признал, так ведь лицом один в один. Был у нас случай, да не один.

– Эка невидаль, – усмехнулся сквозь зубы грамотный балагур, ядовито посматривая на охранников, которые закусывали на ходу хлебом и вареными яйцами, доставая из сумы на седлах. – Спаситель ихний племяша, Иоанна Марка – четырнадцать пацаненку не исполнилось, – брал с собой в постель, верша по ночам таинства. И то его, а то Марию Магдалину. Лобзал как бабу, а тот не противился, припадал на грудь без стеснения. И преподносят свету белому, как великое деяние. А вы говорите, псом называют… Да нешто под шилом кто думает?

– Тьфу! Срамота! – передернулся один из стариков, плюнув под ноги.

– Че, прямо так и лобзались? Как мужик с бабой? – заинтересовались впереди. – И прямо в постель брал?

– Так это у них в порядке вещей, – подтвердил балагур. – Святым лобзанием любви сие называют. Иуда, который властям его сдал, поцеловал Иисуса в уста, когда брали его. И когда сидел спаситель ихний у Симона с бандою, в упрек Симоне поставил, мол, не дал ты мне целования, слезами не оттер и маслом ноги не смазал. Сам-то он плотник, да видно руки не из того места выросли, на язык проворнее оказался.

– А чей же он? – из передних рядов вышел мужчина лет сорока, пропуская людей вперед и пристраиваясь к балагуру с повышенным интересом.

– Зачат Духом Святым, – усмехнулся балагур.

– Да как же, без мужа родить – самый порок и есть! – не поверил мужчина. – А при муже – дело богоугодное! Жинку не забавы ради берут!

– Ну, где ж это видано, чтобы мыслью или чертом дите зачиналось? – рассмеялся балагур. – Матушка его с сестрою жила у дяди при монастыре. Священники у них часто руки на людей налагали, закрывая в темницу – это у них вместо наказания было, а после отпускали. Не станет же первосвященник себя выставлять на посмешище. Придавили голову некому Иосифу, да и поставили в известность: мол, снизошел Дух Святый и оплодотворил. С пузом и просватали. Сынка, понятное дело, настоящий папаша учил уму-разуму, от него и настропалился чертями заведовать.

– И поверил? – не поверили впереди.

– А как же. Если черт ум замазал, куда деваться-то?

– Значит, был такой человек, который первым решил снесть людям головы… И расплодились как зараза… Родом было завещано, что придут темные времена, когда станут уводить людей в плен страшные люди-нелюди.

– Ну а как без этого? Только он не первый, – продолжил объяснять балагур с ноткой грусти. – То там, то здесь поднимали голову разбойники, обращаясь за подаянием к народу через черта. И первосвященники снимали им головы. Того же Симона-Петра наложением рук закрыли в темницу. Темницу-то он понял, да только ума не стало – свои не признали. Как проткнули шилом, в люди не показывался.

– А как же раскрыли? – полюбопытствовали у балагура. – Спасителя ихнего?

– Ходил с ними Иуда. Ученый был, философ, счетовод, смотрел, смекал. А как понял, чем те четверо занимаются, доложил властям. И весь народ потребовал его казни, обнаружив кровь его на себе. Суд у них был справедливый, три стороны. Старейшины – мудрые люди от народа, первосвященники, которые знали закон, и римские начальствующие.

– А что же Иуда?

– Срама не перенес, – пожалел балагур. – За то, что помог раскрыть преступление, полагалось человеку прощение и награда. Его простили, но он казнил себя. Слишком много людей пострадало и по его вине.

– Дедушка, а что это за проклятие такое: шило? – спросил парнишка неподалеку от Кирилла, обратившись к старику.

Кирилл навостри ухо, в глубине чувствуя, что это важно, только пока не мог понять, почему.

– У тебя, сынок, душа есть, девица. В узелок вас духи завязали. Так Родом написано, чтобы за едину жену посягать. Ты – дух, она – душа твоя, а у нее наоборот: она – дух, а ты душа. Сызмальства она тебе дается. Крепость твоя или беда. Ударят тебя, она боль почувствует. Ее ударят, твое сердце кровью обольется. Шило – это когда по лицу бьют, по детородным органам стегают, несут всякий бред, чтобы душу проклятой по свету белому отпустить. А то мылом присушат – в любви объясняются, поглаживают да проповеди читают, чтобы в ноженьки их душа кланялась. Хоть шило на мыло, хоть мыло на шило – а все одно, смерть! А еще в ухо нашепчут, чтобы мать с отцом не признавал, чтил Христа поганого и жертву перед Родом не ложил, не искал убийц и грамоту забыл – все, чему нас пращуры учили. И служить заставляют, чтобы не вздумал убежать. Презирал бы народ свои и выдал человека, который правду людям кажет.

– Только это и помнит человек, – усмехнулся молчаливый спутник впереди Кирилла. – А противиться начинаешь, боль выходит или сон одолевает. Тошнит людей от правды, тяжело им на нее смотреть.

– А ваша вера лучше? – не поверил Кирилл.

Оба старика тяжело вздохнули, переглянувшись.

– Наша вера – знание. Род – Прародитель всего сущего. Сварог – Дух, сознание Его. Перун и Велес – два царства… Перунько – Небо, громовержец. Велес – Земля, все, чем сыт человек. Стрибог – истина света ученья Перунова, которою человек видит и слышит, а знание, это – Даждьбогово, мира небесного, и учит оно как чистым стать перед Родом-батюшкой. И когда боги разжигают Огонь Семаргла – разум у тебя появляется, который видит правое и неправое.

– Ученье наше не простое, каждого Бога надо потрогать, понять, уметь подойти к нему да поздороваться… Даже Буря Яга Усоньша Виевна, жинка Велеса, дочь Кощея Бессмертного, Рода-батюшку радует, как Дива Додола. Тут она, вроде и камень, а живое дерево родит, зверя и птицу, когда слушает мудрого Велеса. Или вот, Макошь. У каждого человека судьба – прядет она нити от рождения до смерти. А Доля и Недоля узелки не глядя завязывают… Нити и узелки не простые – волшебные. Наложили на тебя шило, и судьбы у тебя нет, одни узлы Недоли. Или мыло. Вроде Доля, а все одно Недоля. А если клубок распутать да узелки развязать, может человек изменить судьбу. Или Марена, жена Кощея, царица она здесь – все умирает: и люди, и звери, и злые, и добрые, а в Небесном царстве – невеста Дажьбога, там смерть случается лишь по велению Рода.

– А гасят враги шилом да мылом в человеке огонь Семаргла, чтобы никогда народ не стал хозяином своей земли, чтобы жилось на земле хорошо только змеям да свистунам, завистникам да губителям, которые наползли нечистью со всех концов. Сохрани нас Сварог в годину темную! – помолился старик, сложив перед собой руки.

Идти стало тесно. Те, что спереди теперь тоже старались попасть в зону слышимости, сбившись плотнее. И подтянулись задние. Изможденные лица словно бы просыпались – кто-то чувствовал обиду, кто-то боль, кто-то интерес, а кто-то страх, поминутно оглядываясь, чтобы не прозевать всадника с плетью и мечом. Веревки уже не жали, пленники приободрились, выпрямились, подгоняя друг друга добрым словом. А стража словно не замечала, что вокруг стариков и балагура собрались толпою, растянувшись поперек дороги на восемь человек.

– Дык, про то и талдычим, все мы внуки Рода небесного, нам ли искать спасителей? – вопросил высокий старик, воздев руки. Пальцы у него оказались на удивление длинные и не мозолистые. Кирилл невольно сравнил его ладони со своими. Он уже не сомневался, что рядом идут волхвы, которые могли заставить слушать себя даже взглядом. Последние слова старик сказал слишком громко, чтобы его услышали дальние, привлекши внимание охраны. Один из всадников что-то сказал другому и тот послал коня в галоп, догоняя старика, с силой размахнулся и на скаку ударил по голове дубинкой плетки, а после выкрикнул что-то, заставляя людей снова образовать строй.

Люди выстроились и пошли чуть быстрее, вытаскивая ноги из грязи, не глядя друг на друга. Старик охнул и схватился за веревку богатыря рядом, чтобы не упасть. Богатырь, с ненавистью взглянув на угнетателей, подхватил старика и понес на себе.

Кирилл только сейчас заметил, что вся спина старика была изрезана ударами. Кровавая рубаха прилипла к телу и закоростела.

Какое-то время шли молча, дожидаясь, когда всадники поотстанут или уйдут вперед. Но те не торопились, вызывающе посматривая на связанных людей свысока. Минут через двадцать их позвали. На другом конце образовалась пробка больше той, которую только что разогнали.

Наконец, старик застонал и глубоко вздохнул, откашливаясь и сплюнув кровавой слюной, и пошел сам, опираясь на руку рядом идущего богатыря. Тот не отпускал его, обхватив рукой со спины.

– Это наши гады безродные! – зло скрипнул зубами человек впереди. – Ишь, выслуживаются! Маши плеткой, и не надо шибко умным становиться! Показал волхва нашего, и вот уже барин или помещик. Землю им за это дают. А обезглавленных до нитки обирают да в крепостные загоняют и дань накладывают. А кто оружие поднять может, убивают, не милуя. Одни вдовы да сироты на Руси-матушке остались.

Ему не ответили, и молчание продолжалось еще долго.

– До Итили доведут, дальше на корабле повезут, оттуда уже не вернуться, – наконец, тяжело бросил кто-то.

– Надо по-новому, Волгой нынче Итиль кличут, – подал старик голос. – Недалеко до нее осталось, но и не близко.

Услышав голос старика, люди вздохнули с облегчением, снова сплотившись рядами поближе, будто хотели его защитить.

Воспользовавшись минутой, Кирилл всеми силами пытался понять, как он здесь оказался и что его ждет. Неминучая судьба, которая ясно вырисовалась из всего того, что он знал, заставляла сердце сжиматься от ужаса. И все, что он знал и к чему относился с легкостью за давностью лет, вдруг выдавило ту беспечную реальность, которая когда-то казалась ему незыблемой.

Над рядами пронесся звук рога. То, что это сигнал, Кирилл понял сразу же, как только на звук повернулись все головы. Люди остановились, дожидаясь команды. Проскакал отряд, сгоняя пленников на обочину.

Рассаживались на пожухлой траве.

Охранники тоже спешились, разожгли костер, отваривая солонину, пустив коней пастись. Один из них принес ведро с размоченным ржаным хлебом и мукой, черпая кружкой и подавая по очереди, заодно проверяя крепость веревки на руках и кому-то затягивая ее туже. Люди жадно выпивали мешанку, завистливо глядя на тех, которым еще предстояло попить и одновременно поесть. Удивляясь сам себе, Кирилл принял кружку и с жадностью выпил воду, внезапно ощутив голод, от которого свело живот. Мешанка была пустая, клейкая и противная на вкус, но он заставил себя выпить кружку до конца. Он не сомневался, что однажды вырвется на волю, а для этого ему предстояло выжить.

Как только охранники отошли, замешивая новое пойло и разливая дальше, те, которые были во время хода далеко, придвинулись. Теперь балагура и стариков окружили плотным кольцом.

Наверное, так было теплее.

– Ты там что-то про Иисуса сказывал… – напомнили ему.

– Се есть Спаситель, который начал сеять семя человеческое, называя его «Духом Святым». А сеяние – «крещение огнем»! – отмахнулся он, упав на траву.

Глаза у него были светлые, голубые, в них отразилось серое небо в разрывах. Ветер сделал свое дело, образовав в сплошной нависающей массе промозглой хляби просветы.

– Так это ж черт! – приникнув ухом, изумился народ, до которого крамола доходила через посредников.

Грязные, оборванные, изможденные, промокшие насквозь люди передавали друг другу теплые вещи и, наверное, искали утешения, и давали его сами, стараясь не показывать упадок духа и сил.

– А мы про что? – обрадовались оба старика народному интересу, посматривая на балагура.

– А у них по закону было положено приколоть шилом ухо к косяку, если болеть понравилось.

Его толкнули, и он торопливо сел. Те всадники, что поели, поменяли тех, что раздавали еду. Удивляя и Кирилла, и стариков, они вдруг начали сами сгонять народ в кучу. Их цель стала понятной лишь спустя какое-то время. Охрана разделилась, часть всадников ушла в ту сторону, где была застава, а часть осталась сторожить, патрулируя на некотором расстоянии, чтобы видеть всех и сразу.

– За подмогой или жратва закончилась, – кивнул богатырь, с которым и на привале Кирилл оказался рядом. Тот позволил ему привалиться к себе, согревая боком. Кто-то даже сунул озябшие руки богатырю в подмышки.

– Вроде, какой бы раб не мечтал о свободе, ан нет, не мечтают! – пожалел балагур. – Живота не жалея, суют головы под ворога – и свою, и жены с дитями. А за ухом-то душа! Не человека, душу его убивают, а без души человек животное и есть. Вол, котором землю пашут.

Стариков и балагура слушали с интересом. Кто-то дремал, воспользовавшись привалом. Пленение свое люди воспринимали без особого трагизма. Или надеялись на лучшее, или привыкли к таким явлениям, или наоборот, не привыкли показывать чувства. Но с виду все были добрые и приветливые.

Отряд вернулся с подмогой. На седлах некоторых были перекинуты мешки. Людей подняли, выстроили и погнали вперед. Словно бы жалея их, в разорванной ветром мороси выглянуло холодное солнце, сделав просветы еще шире, осветив некошеные грязно-желтые луга с невысокой травой, опушки багряно-бурого леса. Как чудо, как ласковая поддержка родимой земли, с которой многие уводимые в полон прощались навсегда, в небо поднялась птица и прокричала горестно, развернулась и улетала назад.

Но так стало еще хуже. Солнце чуть согрело воздух, который сразу стал сырым. Легкий ветерок продирал влажностью насквозь. Было так тихо, словно природа вымерла. Только чавканье жижи под ногами, да выкрики охранников. И топот копыт, который предупреждал, что враг за спиной.

Шли больше половины дня, а на пути не попалось ни одного живого селения, только выгоревшие холмики пожарищ за лето поросшие редкой сорной травой, да печи, сложенные из обожжённой глины и камня.

– Дедушка, а почему люди не гонят их? – спросил Кирилл, стараясь сдержать слезы. Боль в ногах и натертых веревками запястьях казалась невыносимой, но люди терпели – и он терпел. Наверное, многим было еще привычно ходить босиком в эту пору, а его ноги кровоточили, изрезанные острыми камнями и тонкими льдинками. Веревка мешала идти, но лямка, к которой были снова привязаны руки, ослабла настолько, что при усилии он мог бы вытащить ладонь.

Он едва пошевелил окоченевшими руками, обрадовавшись, когда сзади ему передали зипун, заботливо надетый на плечи стариком и богатырем, который снова шагал рядом, прикрывая от плетей. Охранники проявляли повышенный интерес к обоим старикам, которые показались Кириллу грамотными, как балагур. Он уже не сомневался, что она ведут какую-то игру, заодно с балагуром. Не было в их глазах ни страха, ни обреченности, а только хитрость и пытливая любознательность, с которой изучали каждого человека.

– Охраны всего сто человек, нас же вчетверо больше, я посчитал. Трое на одного! У них ни пулеметов, ни автоматов, стрелы только и мечи. Если за ноги хватать, можно стянуть с лошади, – предложил он. – Я веревку перегрызу, – он с надеждой посмотрел на старика через плечо, показывая веревку, которую почти развязал. – И вам освобожу руки.

Заметив его движение, юноша без языка, который шел по правую от него сторону, торопливо закрыл веревку от взгляда посторонних, что-то сердито промычав и сделав пальцами знак богатырю по левую от Кирилла сторону. Тот поправил веревку, не завязывая, накрутив на руку.

– Умереть всегда успеем… – пробормотал богатырь, показав старикам на пальцах то же самое, что показал немой.

– Ты, хлопчик, в глаза людям посмотри! – усмехнулся старик. – Нас, мудрых, мало… Но много! Не знаешь ты, через что прошли они. Били их, ох как били! Разбудить надобно, да так, чтобы сия наука на пользу встала. А то побороть-то поборем, а на завтра снова на этой дороге окажутся. Полон им надобно всем сердцем прочувствовать. Боятся они его должны больше, чем черта.

Кирилл оглянулся. Пожалуй, вокруг уже проснулись, и впереди и позади сплотились. Но там, куда не долетали обрывки разговора, были. Людьми владело отчаяние. Они словно бы они не осознавали, что с ними происходит, или уже не верили в спасение, принимая судьбу, как должное.

– Забыли люди Бога, все на волхвов, да на князей надеялись, а что они сделают, если человек сам лежит, как колода, и не повернуть его, не сдвинуть с места? – тяжело вздохнул богатырь, тоже оглянувшись. – Пугают волхвами детей малых, вдалбливают страх и ненависть, падучей болеть начали, предаем друг друга, войной друг на друга идем… Разучились снимать с себя тьму, не умеют, а Бог ленивых не милует. Все, как предупреждали нас деды и прадеды. Наказывает Род, что забыли Его, Сурью пить не хотели. Помяни мое слово, птицы железные глаза людям выклюют, кони железные землю потопчут, кровью людской земля переполнится от правления Зверя, который дан нам за непрочность нашу, за отречение от заступника нашего.

– Сохрани нас, Сварог Небесный! – помолились впереди.

– А как с шилом-то? От резкой перемены климата люди болеют, а тут душу с мясом вырвали! – заступился за людей старик, упрекнув богатыря. – Ни к Богу, ни к себе не оставляет оно любви. Что-то помнит человек, а ума в памяти нет. Не так просто из темницы выйти. И волхвы, бывает, спотыкаются! Здесь только труд да терпение, а их человеку всегда будет недоставать.

– А куда нас ведут? – поинтересовался Кирилл.

– В полон. Похоже, в Орду. Раньше она была Хазарским каганатом, а столицу называли, как реку, Итиль. Или в Константинополь. А уж там по всему свету распродадут: грекам, римлянам, евреям, арабам, германцам и этим… кривоногим. Да не дойдут многие, забьют плетьми и за борт, рыбам на прокорм. Тут свои пока, а там своих не будет. А девкам и вовсе не позавидуешь, кочевники до девиц наших охочи, – он кивнул вперед. – Насильников нынче много развелось. Раньше-то торговали мы с этими народами: коней, мед, мех, древесину, зерно и лен, а теперь сами вместо товара…

– А дома еще горше судьбинушка: ни земли, ни воли не осталось, – заговорил богатырь, который шел рядом со стариками. – Уж не понять, кто правит, то ли Ярославичи, или Всеволодовичи… Орда князя выбирает, Орда им в помощь, за то и расплачиваются нами, народом. Поначалу выбирали девиц пригожих, да мужчин сильных, кто к работе пригоден, но больше убивали, а теперь уж некого. Народа-то, почитай, не осталось, чужеземцы одни. Под шилом здоровые не родятся, а людьми торговать выгодно, и собирают всех подряд: и калек, и малых, и старых, и убогих. Кого схватили, того и погнали.

– А вы? – удивился Кирилл. – Почему же вы сразу не сопротивлялись, пока можно было?

– Я человек, и оне вроде люди. Поселился рядом, не бросается на людей, речами масла масляней, – горько усмехнулся богатырь. – Что же, изувер я, чтобы головы рубить ни про что? Тайно над костями нашими молятся. Нет, чужих-то, конечно, мы побивали, и не раз, – оправдался второй богатырь. – А со своим народом, это только оне воевать умеют. И вроде побили, но года не прошло, а оне снова наплодились и расползлись. И опять брат на брата, дети на родителей.

Кирилл сумрачно промолчал. Сам он ни в Бога, ни в черта не верил – с такими мыслями можно в школу не ходить. Странная и страшная бессмысленная война вызывала у него удивление. Историю он знал не так хорошо, как сейчас хотелось, но помнил, что старых богов сами люди разбили в щепы и пустили вниз по реке, проводив до самых порогов, где они исчезли в глубине вод.

Выходит, была Варфоломеевская ночь, и длилась она не день, и не два.

Тысяча лет прошла, а люди не изменились, все так же мечтая покорять народы и устанавливать мировое господство, чтобы иметь золото, на котором мог бы и есть, и пить, и носить на себе, не утруждаясь. И он к этому привык. Трудно представить, как это, когда нет ни ненависти, ни зависти, ни подлости, ни желания запустить руки в огород соседа. И все так же в каждом человеке оставалось что-то хорошее. Вот идет толпа пленников: помогают друг другу, поднимают соседа, если упал, закрывают от плети – и тихо ненавидят своих мучителей. И те, которые ведут их, забивая насмерть, тоже помогают друг другу, делят пищу, о чем-то весело болтая между собой, п подсчитывают барыши…

– А ты сам-то чьих будешь? Больно на наших не похож. И речь чудная, и вопросы задаешь, будто из леса вышел, – поинтересовался новенький парнишка, поставленный впереди Кирилла после привала. – Руки у тебя холеные, ноги нежные. Вроде как из князей, а грамоте не обучен. Простой истины не ведаешь. Читать, княженька, не учили? Клубки разматывать, перунички пускать?

– Нет, я из будущего… – признался Кирилл. – У нас по-другому все, мы хорошо живем.

– И не убивают, не воруют, не калечат? Ни дури, ни срамоты? —приникнув ухом, балагур и старики как будто и не удививились. – И что нам будет за отречение от Рода?

– Да, но… – Кирилл растерялся, вспоминая историю.

– Скоро рабство закончится? – прищурился мужчина сбоку.

– Нет, – покраснел Кирилл еще больше. – Мы восемьсот лет будем крепостными.

– И вешать будут, и в масле поджаривать, и кожу живьем снимать, и плетьми до смерти сечь? – полюбопытствовали у него.

– Будут, – сник он. – А потом произойдет революция, и очень много погибнет народа. Потом война… – сказать что-то хорошее Кириллу оказалось нечего. Да, через тысячу лет будут телевизоры, автомобили и самолеты, дома начнут строить из бетона, в космос поднялись, но, если бы этому народу, способному, ищущему знания и правду, не мешали, не убивали не истязали, не заставляли кланяться, кланяться, кланяться, кто знает, какие высоты освоил бы. Не цари поднимали промышленность и науку, сам народ поднимался, скорее, вопреки тем, кто заставлял его верить в сказки, убивая любое инакомыслие и свободолюбие. Люди, которые шли рядом, знали, что земля круглая, что вселенная круглая, сравнивая со сварожьим кругом.

– Все будет: и голод, и войны, и рабство, и убивать и красть не перестанут. И в спасителя будем верить, и в пророков, и в мудрецов, и богах ваших будут искать знания, потому что хорошие люди будут всегда, – вспомнил он тетю Веру и свою мать, которая всю жизнь спасала людей.

– Потому что в одиночку не выжить? – усмехнулся балагур.

Начинался вековечный сумрачный лес. Сразу запахло хвоей и грибами. Ступать по опавшей листве стало мягко, камни не втыкались в ободранные ступни. Зипун пришлось отдать, но ветра здесь не было, и неожиданно Кирилл согрелся. Охранники теперь ехали по двое, усмиряя встревоженных лошадей, с опаской вглядываясь в кусты и деревья. Поначалу и Кириллу лес показался жутковатым, но его спутники вдруг как-то приободрились и повеселели, о чем-то перешептываясь и показывая дальним непонятные знаки.

Потом вдруг разом замолчали, когда небольшой отряд из охраны рассыпался по лесу. Тишину нарушал только хлюпающий звук под ногами, которые вязли в глине и подкатывались.

– Пожить еще немного, а там и умереть не жалко! – тяжело вздохнул плененный богатырь, и в руке его, словно по волшебству, появился остро отточенный металлический стержень.

Богатырь исподлобья глянул на охрану, перемигнувшись с одним из тех, кто шел впереди. Тот негромко свистнул – и свист передали по рядам, но незаметно, больше толкали друг друга в спину.

– Все это нам и волхвы предсказывали, – усмехнулся богатырь, когда веревка в одно мгновение была перерезана немым, а у немого парнишки богатырем. – Хорошо, это когда я вернусь с сыном с поля своего, мимо мельницы, и не пешим, а на возе сена для коровы, а у ограды жена с дитем встречает с крынкой кваса холодного или молока поверху с хрустящей горбушкой хлеба, еще теплого, – помечтал он, передавая заточку впереди идущим. – А на заборе полотно белое льняное, на новый сарафан… И поведет она меня к колодцу, и польет на руки, чтобы умыться. А дом у меня теплый, большой, чтобы и батюшке с матушкой не тесно, и сынке с жинкой. А на масленицу блины со сметаной и пироги… с черемухой, с рябиной, с малиной и морошкой, медовуха сладкая, – богатырь взглянул на Кирилла со смехом. – А у соседей все тоже ладно да складно.

– Нет, так не будет, – обрадовался Кирилл, сообразив, что люди готовятся к побегу. Теперь и его руки были свободные, а сам он внезапно почувствовал безудержную радость. – Вернее, будет, но не у всех. А за Уралом, за горами, крепостного права не было, – подсказал он. – И под монголо-татарами были недолго. Там, где тайга!

– Берегись! – крикнули ему сзади.

Прямо за спиной, заметив, что старик поднимает руки, охранник размахнулся для удара. Но старика, на которого Кирилл и не подумал бы, встал впереди него, встречая неприятеля. Охранник замер без движения, а конь его вдруг резко остановился и, как будто не замечая седока, тихонько побрел рядом со стариками, по-человечески раздувая ноздри и фыркая, словно был чем-то недоволен и жаловался, а после взбрыкнул, и седок упал, оставшись лежать на земле в том положении, в каком он сидел.

Из спины его торчала стрела…

Никто не обращал на упавшего охранника внимания, проходили мимо, снимая веревки и нарушая строй. Кирилл сообразил, что пришло освобождение. Передавая острые лезвия друг другу, спрятанные то в волосах за ухом, то вшитые в подол, люди группами уходили в лес. А охранники падали и падали, пораженные уже мечами, взятыми у убитых. Во многих местах завязалась недолгая кровавая сеча.

– Вы… Вы? – остановился Кирилл, пытаясь рассмотреть, что происходить за деревьями.

– Да нешто святому человеку Господь попустит погибнуть от лап зверей? Все они под Богом ходят. Мы про Византию наслышаны, нам туда не шибко охота! – рассмеялись оба старика. – Знаем теперь, куда идти. Людей мы искали.

– Нашли? – с надеждой спросил Кирилл.

Старик уже сидел на коне. Он посмотрел на Кирилла и кивнул головой, как бы в знак согласия.

– Что Род задумал, люди могут изменить, – похлопал он на место позади себя, подзывая его.

Кирилла закинули за стариковскую спину, и он ухватил его крепко за талию.

– Дает он им выбор, а это уж человеку решать, на чьей он стороне, – бросил старик через плечо. – Ты брата прости… Спасать его надо, с шилом души нет, умрет от людской злобы, а КНИГУ найдешь, БЕРЕГИ!!! – где-то снова под ухом прозвучал уже знакомый старушечий голос.

Старик взмахнул мечом и тронул ладонью загривок коня. Конь сорвался с места. Люди бежали в лес, раздевая по дороге охранников догола, и одевались на ходу в теплую одежду. Сознание Кирилла какое-то время словно бы неслось вместе с этим стариком на коне по лесу и ветви хлестали его по лицу…

– Какую книгу? – хотел спросить он, но старик был уже далеко – тьма выдавливала его из бытия.