Читать книгу В потоке поэзии. Книга 1 - Анатолий Арестов - Страница 2

Оглавление

iPhone.


В руке iPhone десятый (не последний!)

в глазах туман от страсти обладания.

Американский бренд для вдохновений —

обгрызенное яблочко страдания.

А вдруг сломается? За восемьдесят тысяч?

Вдруг потеряется иль просто украдут?

Не получить налоговый вам вычет

и не вернуть «стивджобсовский» сосуд.

iPhone десятый – стоит ли стремится?

Отдать последнее за вычурный предмет?

…и снова крутятся безумной вереницей

и вновь дают таинственный обет.


А мы стремимся…


А мы стремимся, не жалея силы,

Всё боремся за что-то, вопреки,

Наступим вновь на грабли или вилы,

И проклинаем, право, дураки.

А мудрость там, где проще и светлее,

Где отчий дом, где звон колоколов,

И кто-то будет прав, а кто правее,

Мы не узнаем тупостью голов!


Автозак.


Дорога покрышками сглажена в зеркало,

Колёса несут многотонную вещь

С людьми, у которых судьба исковеркана,

С людьми, для которых работа – стеречь.

Везёт автозак в долину лишения

свободы от мира, в закрытый мирок,

Везёт автозак, собирая прощение,

Прощая всех пылью российских дорог…

Алчность поэта.


Поэты пишут ради строк,

Ради красивой, чёткой рифмы.

Про всё на свете. Он игрок.

Из под пера выходят мифы.

Реальность он украсил словом,

И музу вызвал погостить,

И под пером весь мир изломан,

И черновик исполосован,

И просит нас его простить.


Аналогов нет.


Аналогов нет российским дорогам,

плата бюджетникам, как перед Богом

честные души казённых палат.

Аналогов нет! Кто виноват?

Светлой культуры история мощная,

твёрдость незыблемых классиков прочная,

кинематограф множество лет…

(впрочем, снимает, впрочем, и нет)

Наше село расцветает бурьяном,

кто же поможет бедным крестьянам?

«Год урожайный!» – подводят итоги.

(площадь большая, вы, демагоги!)

Деньги – селу, оно претендент!

(как оказалось аналогов нет)

Аналогов нет в машиностроении!

(мы же не хуже! Они просто гении?)

Аналогов нет, ничему, всё o’key,

(неплохо играем даже в хоккей)


Арахим – новая земля.


Глотая пыль, в одежде старой,

философ шёл к вершине гор,

он награждён великим даром —

увидеть Истины простор.

Познал природу человека,

в глубины разума проник,

прожил он в поисках полвека —

Великой сути не постиг.

Людей абсурдные стремленья

он видел в гордости лица,

к гнилой материи волненье

с сухою жаждой подлеца.

Но кто сильнее тела духом

Взлетают ввысь, под небеса,

и наделяет небо слухом

к чему стремится так душа.

Но вечной мысли в бренном теле

мелькать, как искра суждено,

то, разгораясь, еле-еле,

иль сгинуть в мрачное ничто.

Внутри сознания-структуры

для гнусных дел построил храм,

заполучить хотел микстуру —

Великой Истины бальзам!

Чтоб править алчно сутью вещи,

уподобляясь вслед богам,

что металлически-зловеще

ломают жертву пополам.

Но сожаление, внезапно,

проникло жалом в гибкий ум,

гудели мысли беспощадно:

«Ты жизнь растратил сотней дум

и не приблизился нисколько

к познанью сути Бытия,

жизнь промелькнула мимолётно,

как остриём летит стрела!»

Пройдя дорогой до могилы

на старом кладбище села:

«Проклятье! – крикнул, что есть силы,

но почему жизнь такова?»

Упал безмолвно на колени,

держась за крест одной рукой.

Зелёных трав, отросший стебель,

качал печально головой.

Слеза пробилась сквозь ресницы

и по щеке сбежала вниз,

как уголь, чёрные, две птицы

прощальный издавали свист —

разнёс его порывом сильным

прохладный ветер из долин,

лежал философ на могиле,

въедаясь взором в неба синь.

Прорезал луч немую бездну,

прочь унеслась ночная мгла,

ночь улетела в неизвестность

и разбудила ото сна.

Спокойно мир окинул взглядом,

поднялся с болью в голове,

надрывно пели песни рядом

родные птицы в синеве.

Спешил от мрачного погоста,

тропой, неведомо куда.

не приняла старуха гостя,

старуха-смерть не приняла.

Бродил дорогами лесными,

людей не видел много дней.

Казалось, громко говорили,

и ужас увлекал сильней!

Как быстро мысли промелькнули —

раздался голос вдалеке

и солнца свет, подобно пуле

оставил брызги на реке.

Собрались брызги вверх, колонной,

и воспарили остриём,

с небес спускался нежным звоном

туман в сияньи голубом.

Незримый голос громогласно

из каждой точки исходил,

накрыла тьма, но было ясно

и свет из мрака, точно лил.

«Окончен путь твой в малом мире,

исполнен долг – свободен ты,

и дар достанется отныне

тебе от Истины-судьи!

Взгляни, утешившись, надеждой

на предстоящий долгий путь:

лишь тело – хлипкая одежда,

но в глубине великой – суть!»

Пропал внезапно зримый мир,

земной лишилось тело плоти,

но голос дальше говорил:

«Земные сети разорвёте

и направляетесь сюда,

где есть отбор и заключенье,

где судьбы взвешены всегда

и человеку нет забвенья!

Людские знания бессильны:

нет рая, ада, Бог один —

Творец он Истины всесильной

и место это Арахим.

Не сможешь вымолвить ни слова,

ты в Высшей точке Бытия.

Здесь информации основа

в тебя записана с нуля.

Открылся Дар великой силы —

познать сей Истины итог,

фундаментальные мотивы,

что в мире скрыты под замок.

Их знал один, где берег Нила,

отнюдь, земная суета

пророка алчного сгубила

и миг потерян навсегда.

Не оправдал великой цели

и не вознёсся в Арахим.

Тобою мысли овладели,

что не подвластны тем, другим.

С богатством вовсе не обвенчан,

во власти видишь злой укор,

осознаёшь, что путь конечен,

а Слава – суть – нелепый вздор!

Что у людей зовётся духом,

сознаньем, верой и душой,

как не имеет ветер слуха,

ты оставался к ним глухой.

Прав оказался лишь настолько,

насколько мифы далеки

и в правде Истины нет доли,

тому, что люди нарекли.

Секрет открою Арахима —

он вне пространства и времён,

он золотая середина,

где мир мирами заключён.

Основа жизненного цикла,

вы имя дали ему – Бог,

и человечество привыкло,

и видимый сходил пророк.

Пока их два, но будет третий.»

Вдруг голос разом замолчал,

продолжил речи в лунном свете —

источник света ритм менял:

«Конец – есть смерть, нет возрожденья,

достойный – заново рождён,

что называют искупленьем,

то человеческий приём.

Бог есть – религия безвластна,

как отвлекающий манёвр

от Правды – Истины прекрасной

удачно воплотился в нём.

Вы не ищите в жизни смысла,

весь смысл – запутанный клубок.

На деле, людям ненавистна,

одна лишь мысль, что он не Бог!

Сама же Истина проста:

два времени, царящих мнимо.

Одно – прошедшие года,

второе – будущее мира.

Живёте в мире вы сейчас,

на деле: в будущем иль прошлом,

никто не знает то из вас,

ведь тайна спрятана надёжно.

В одной из жизней ты добро

проделать должен непременно,

в другой, добро исключено,

и жизнь к нему, увы, надменна.

Есть отступление от правил:

возвёл добро ты в Абсолют,

всю жизнь добром ты лихо правил —

очередной найдёшь приют.

Добро и зло в том равноценно —

миры сравнялись на весах!

Баланса суть здесь непременно,

как дуновенье в небесах:

как только туча станет грозной

и полной тяжестью воды,

то перельётся в край бездонный,

достигнув каплями земли…»

Сам Арахим похож на бочку:

объём уходит в плоскость сфер,

как сон и явь собрались в точку,

тому ярчайший здесь пример.

Философ не являлся зримым,

до пустоты сжимал его

Великий голос Арахима,

как в луч, попавшее стекло,

вмиг озаряет формы вещи

небесной радугой вокруг,

переливалось всё, но резче

сиял центральный, тонкий круг.

Продолжил благозвучно голос:

«Войдёшь ты в будущее. Да.

В том мире время жизни – скорость,

у нас – безмолвная река.

Поскольку Истина решенье

тебе уж вынесла. Вердикт:

рождённый Истиной – Творенье

и путь несчастным озарит.»

Пропало всё. Свет разгорался.

Под вспышкой скрылся Арахим.

Пророк Великий возрождался —

Великой Истины он сын…

Из Арахима правил царь,

сверяя судьбы у людей.

Но мир чернел, чернел, как гарь,

всё приближая апогей…

На престоле, как солнце, златом,

восседал величайший судья,

выводил на бумаге пером

дату страшного судного дня.

«Кто же ищет кристальную Суть,

лишь судьбою её оплатив?

Пьёт страданий прижизненных муть,

познавая Великий Мотив?

Насыщался невежеством род,

продавал за монеты любовь,

с ненасытностью сдавливал рот,

поедая гниющую плоть.

Опрометчиво шёл на войну,

убивая, таких же, как он.

У иллюзии жалкой в плену

строил жизни своей бастион.

Продолжал развращать молодых

наркотическим чудо-шприцом,

заставляя платить остальных,

дабы снять ненавистный синдром.

Опекал без любви стариков,

получая взамен капитал.

а детей отдавал, как врагов,

никогда их потом не искал.

Заменил он естественный ход

для создания прочной семьи

на содома гоморровский сброд —

разжигаются смрадом они.

Он оскалился пастью на мир,

защищая телесный комфорт.

С удовольствием ходит на пир,

но на свой никого не зовёт.

Не стыдясь, обирает больных,

на болезни, построив картель.

Впредь напишет заказанный стих —

умирать, не живя, веселей!

Закрывает цензурою брань,

ублажив словом ласковым слух

и встаёт в предрассветную рань,

удивляясь кровавости рук.

Отстранился морали былой,

затмевает величием грех!

И друзей продаёт за спиной,

ради собственных, жалких утех.

Опечалился выводу царь,

поступать не хотел, как злодей —

приносить на кровавый алтарь,

обмельчавших до страсти людей!

Не посмел осудить никого,

хоть и смрадом полнела земля.

Арахима закрыто окно —

знать, не время, для судного дня.

Но с течением множества лет,

развращались народы сильней.

Разработанный судный проект —

Арахим снизошёл на людей.

В последнем веке – двадцать третьем

энергий мощных унисон

прошёл волной по всей планете —

раздался Арахима звон,

сметая жизни тленной сети,

смывая грешные дела,

преобразились люди в свете,

сознанье – чистая вода,

что льётся из ключа прохладной,

незамутнённою струёй!

Отброшены былые взгляды

и взор стал ясно-голубой!

Во дни заката вечной славы,

когда менялся род людской,

когда исчезли злые нравы —

планетой царствовал покой!

Померкла жажда к куче денег,

проникла Истина в сердца,

сошла любовь на бренный берег

и счастью не было конца!

Всё изменилось в самом корне:

надменность выжжена дотла.

Потоком били сверху волны

и светом полнились глаза.

Век человечества окончен —

больной смертельно кончен век!

Стремленьем свежим, непорочным,

зажегся новый человек!

Разрушен ход нелепой мысли,

главенство стадного чутья,

иссякли поиски и смыслы,

нашлись основы Бытия…


Арктическая пустыня.


Археологи бурили в трёхметровом слое льда,

Глубочайшую из скважин – будет чистая вода.

Континентом вечно мёрзлым занимаются ни все,

Кто-то холода боится, кто-то нынче в стороне.

По арктической пустыне злые носятся ветра,

Но работа есть работа: археологи – братва!

Крепко сложены ребята и одёжка греет торс,

Невозможно отморозить да и высморкать им нос.

Леденящее созданье – сверху, снизу снова снег,

Угнетающий сознанье: «Ты, зачем здесь, человек?»

Лишних слов не скажешь, право, и работа не кипит,

Режет холод суть кинжалом, а работа лишь парит.

Архангела Храм Михаила.


Архангела Храм Михаила

Фундаментом прочным стоит.

Святая небесная сила —

Рубцовска священный гранит.

Он накрепко врос в нашу землю,

Касаясь блестящим крестом

Сердец, что небесному внемлют,

Людей, осеняя, перстом.


Бежать по дороге…


Бежать по дороге к ветру лицом,

Пред небом святым упасть на колени,

Услышать далёкий в селе перезвон,

Уснуть в мягком лоне душистых растений.

Приятная нега, томящая грудь,

В сознание льётся прохладным потоком,

Душе невозможно, увы, отдохнуть,

Но справиться можно с щемящим пороком.

Забита душа до предела страданием,

Покрыта душа ради жизни парчой,

Один перезвон прозвучит упованием,

Травы степные станут свечой.

Очисти мя, грешного, степь, умоляю,

Сотки ради жизни моей полотно —

Своими цветами, что с краешка рая,

Душистым незлобием смотрят в окно.

Без совести.


Надрывалась душа криком в пропасть —

Пропадать не хотела душа.

Повреждённая временем совесть,

Ведь когда-то была так чиста.

В чём же дело? Таинственном роке?

Что бросает людей за корму —

В море жизни, где правят пороки,

Богу Господу знать одному!

Совесть скорчилась, словно больная,

Воспалилась душа ей в ответ.

Разрывалась, в пропасть слетая,

Та, которой, в помине и нет!


Безнадёжность упавшего снега.


Снег упал безнадёжностью белой

на безвыходность серых дорог,

разбежавшихся вправо и влево

и пришедших на чей-то порог,

где семейное счастье согрето

огоньком побелённой печи,

в милый дом, где румяное лето

с тёплым чаем жуёт калачи.

Безнадёжность упавшего снега

улеглась на любимый порог,

он устал от гнетущего бега

и под утро, с надеждой, промок…

Безразличие.


Меня пугает безразличие людей,

ни зло и ни добро, оно нейтрально.

Заложником становишься её идей

и понимаешь: «Всё это нормально!»

Везде найдётся золотая середина,

и минус, плюс, и, безусловно, ноль,

но безразличия гнилая сердцевина

душе несчастной причиняет боль.

Да, не сейчас и не одним моментом,

с теченьем времени наступит тот предел!

Цель безразличия довольно незаметна —

от человечности оставить лишь пробел.


Белое несчастье.


Зеленью свежей одеты берёзы,

тучи плывут, словно слитки свинца.

Выпадет снег и весенние грёзы

вновь заморозит источником сна.

Вдруг замолчала в кустах горихвостка,

песни тревожной сбился мотив.

Снежные хлопья, увесисто хлёстко,

жадно посыпали, сад поглотив.

Белым несчастьем напудрены крыши,

травы лужаек пригнулись в ответ.

Холодом зимним нечаянно дышит,

тот одуванчик, что вышел на свет.

Снег не задержится, душу печаля,

тает на солнце, водой увлажнив,

зелень ростков, долгожданного мая.

Чудной природы весенний порыв!


Белый профиль…


Белый профиль старого сада,

Зелень точками скинула вниз,

От зимы оставалась награда —

Переломанный снегом карниз.

Снег ушёл через поры, что в почве,

Всё расстроила чудо-весна,

Заменила, бесстыдница, почки,

На горящую зелень листа.

Старый сад, где рябина и вишня,

Где беседка под дубом стоит,

Обнимала весна, но излишне,

Снег заплакал с небес, паразит!

Он проститься забыл и спустился —

Забелил на прощание сад.

И растаял, но с садом простился,

Понимая, что он виноват…


Берёзовый ВПК.


Затянулись берёзы дымком,

Из сигары-трубы на заводе,

Приподняли листву и на взводе,

Черноту удалили плевком —

Размягчённую сажу дождями.

Сернокислыми плюнув солями,

Облегчённо клонились кивком.

Потемневшая корочка веток,

Кочегарным пропитана ядом,

Черноствольным красуясь нарядом,

Раскидала берёзонька деток.

Не взойдут молодые берёзки,

Погибают в растворе извёстки,

На заводе по сбору танкеток…


Беседа.


Нет. Неправда. Все мы люди!

Изменился только нрав.

Прав не тот, кто право судит,

Кто не судит, тот и прав.

Доверять мы разучились,

словно волки скалим пасть.

Жить решили в новом стиле:

Деньги – главное и власть!

Власть – защита слабых духом,

Не естественная роль.

Наркотическая штука —

Над людьми иметь контроль.

Чем масштабы грандиозней,

Тем стремительнее взлёт,

Аморально-грязно-грозный,

Правда, временный полёт.

Власть съедает человека,

Деньги душат гуманизм,

Как сжигает ипотека

Молодого оптимизм.

Нет. Неправда. Все мы люди!

Просто новый нынче сорт.

Жизнь – пирожное на блюде,

Но они желают торт!


Бессловесная молитва.


Молитва свяжет воедино,

Небесный Храм и часть души.

Где вечна власть Первопричины,

Где свет божественной руки.

Молитва вновь подскажет слово,

Сама живёт и без словес.

Хвалу поём всегда мы Богу,

И жаждем помощи небес!


Битва славян


Русью славянской, держащей набеги монголо-татар,

степь с ковылём и полынью пахнула в полуденный жар.

Тихо спустилось мгновенье в пространство стрелой,

русские флангами шли на предутренний, яростный бой.

Горькой насмешкой звучало трещание хитрых сорок,

ворон кружил в поднебесье – смертельный пророк.

Копья на древке тяжёлом блистали кровавым огнём,

травы измяты спокойным до битвы красавцем конём.

Взгляды врагов сходились под натиском страха и зла,

князя Владимира Русь православная верой чиста.

Гордо враги поносили дружину великих князей,

души язычников гиблых под солнцем славянских полей —

грязью смердили зловонной, как старый шаман,

бил вдалеке от ватаги своей в небольшой барабан…

Битва!


Бой строк.


Прикинулись строки немыми пажами

готовыми вырвать бумаги нутро.

За титул тщеславный заколют ножами,

за рифму посадят на ручки перо.

Строка за строкой прижимают в тетради

границы линеек, стремясь в параллель,

исписан листок, как бетон на ограде —

не кинулись драться! Устали! В постель.

Борцы с новым.


Ленивый ум не повреждён тревогой

и не пропитан дальнею дорогой,

на небе он не видит блеск звезды,

сжигает книги, мучает холсты

ножом сомненья. Новое опасно!

Несёт угрозу и непременно зло.

Ленивый ум всё делает напрасно,

хотя считает, что творит добро.


Бродил, завывая, ветер с морей…


В заснеженных далях российских полей,

Отвергнутых, ныне пустынных,

Бродил, завывая, ветер с морей —

Не видел степей он полынных!

Море бушует, взрывается шквал,

Пена взлетает, грохочет прибой —

Ветер метался по лезвию скал,

Целыми днями искал он покой!

Нет. Не найти покоя мне здесь,

В тихое место скорей полечу,

Море ликует – водная спесь!

Нет! Не хочу, не хочу, не хочу.

В заснеженных далях российских полей,

Отвергнутых, ныне пустынных,

Бродил, завывая, ветер с морей —

Не видел степей он полынных!


Будущее время.


Ржавчина покрыла остриё меча,

Выкопан последний ценный изумруд,

И никто не рубит с правого плеча,

И никто не просит золота за труд.

С войнами простился навсегда герой,

На больничных койках пыли сантиметр,

Сотню лет назад вылечен больной,

Жизнь всё победила, смерти больше нет.


Бюрократия.


Ранним утром в душном помещении

воздух пропитался потом бедноты.

Сильная усталость – радость в предвкушении:

скоро, скоро сброшу оковы нищеты!

Справочки в пакете принёс я для субсидий,

взял огромное количество бумаг!

Многих ксерокопий серая погибель —

клоном документов реет на столах.

Льнёт народ к окну без лишних предисловий,

папками обложен худой специалист.

Ставить здесь не нужно никаких условий,

он же не подпишет обходной вам лист.

Очередь дошла до моей персоны —

чувствую тревогу, внутренний накал,

словно на вокзале на пустом перроне

вдруг услышал громкий поезда сигнал.

Стопкой подаю бумаги аккуратно,

принимающий нахмурил ровный лоб —

протянул мне справочки обратно,

белой тяжестью, измученных листов.

В беседке.


Небес закрылись плотно шторы,

затмили тучи солнца свет,

погасли яркие просторы —

к дождю. Сомнений больше нет.

В беседку побежали с милой,

как дети, радуясь игре,

сверяя собственные силы,

шутя, участвуя в борьбе.

Закапал дождь. Заморосило.

Раздался визг вдруг в тишине,

как просто, нежно и как мило

в ней всё на свете! Радость мне.

Промокнув под дождём осенним,

лишились мы избытка слов,

и в дрожь бросал прикосновеньем

холодный, тканевый покров.

Но лишь огнём, свирепо-страстным,

сердечный жар пылал в груди.

Смотри, Амур, небезопасно,

ты крылья, друг, не опали!


В богатстве свободы нет.


Свободы нет в великой кутерьме,

В благоустроенном, дешёвом мире.

Огнём материальным, но во тьме,

Пылает разум человеческой гордыни.

Прикован крепко телом и душой,

К вещам земным, порочна слабость.

И шепчет кто-то за твоей спиной:

«Купи, дружок, получишь мигом радость!»

Нацеленный на жизни яркой след,

Забился в угол, обретя богатство.

Но обернулся – следа вовсе нет,

И лишним было вещевое рабство.

Пыхтел, как паровоз и чах над златом,

Но время стрелками безудержных часов,

Притормозило жизненным распадом,

И с диким сожалением готов,

Прошедший путь оценивать лишь взглядом…


В вечернем саду.


Вечер весенний утешил прохладой,

солнце спускалось, прощаясь лучом.

Небо лилось драгоценной усладой,

запад алел. Мы остались вдвоём…

Сад бесконечный с вишнёвым дурманом

нам уготовил место для встреч —

руки сошлись, наполняя туманом

голову ясную. Сладкая речь,

снова бежала в забвении тихом,

лишь лепестки осыпались, стыдясь,

нежности губ в касании диком…

Вновь прикасалась чёрная бязь

платья душистого, музы летящей.

Крылья любви возносили сердца

в небо великое – рай настоящий,

встать под защиту её же Творца…


В городе вечного траура…


Сигаретными фильтрами усыпан кусок тротуара

В городе вечного траура. От заводского угара,

Нагара и копоти грузовых автомонстров

Зелёные лёгкие превратились в обугленный остов!

Нанизан карниз на туловище чудовища —

Не подумали и не получилось сокровища

Из панелей собранного, серого дома,

Где жили представители Райисполкома.

Из них осталась одна тётя Тома

Остальные дома – в коттеджном посёлке.

Небо сфотографировано в окно на закате,

Кто-то молится в социальных сетях в хате,

Глядя на картинки Гавайских островов.

Лишь сигаретным фильтрам не нужно слов

В городе вечного траура…


В космосе дальнем…


Мысли летят в безымянность к далёкой звезде,

Волнами круг огибают планеты безумно великой,

Гордо плетутся в кометном блестящем хвосте,

Словно боятся космической мериться силой!

Свет не догонит умчавшийся вдаль силуэт —

Мысли прошили пространство и грешное время,

Слово земное застряло в движеньи планет,

Где-то в Туманности вырастет павшее семя.

В метель по степи.


С силой двинул прямо в ухо,

Снег щепоткой ледяной.

Не приветливо и сухо,

Степь встречает – дом родной!

Разбежалась по дороге,

Вьюги белая струя,

Словно горные пороги,

Прохожу на лодке я!

Воротник, обросший коркой,

Резал шею остриём,

Вверх его – торчащей горкой —

Тает снег – бежит ручьём

По спине ознобом гадким,

Скину вниз – метёт в кадык!

Не привык к таким осадкам,

К лету больше я привык!

По дороге заметённой,

Еле ноги вывожу,

Почему такой влюблённый,

В степь России? Не скажу!


В отпуск.


Куда поехать в отпуск мне бы?

Мальдивы? Ибица? Куда?

Ну, где ещё я, право, не был?

Нигде я не был! Вот-те на!

Совсем забыл, что я бюджетник,

Что государству я служу,

И для страны я безбилетник,

На месте дома вновь сижу.

Но как хотелось мне на море,

Где солнце ласковей песка,

Где волны тихо, тихо вторят:

«С тебя смывается тоска!»

Совсем забыл, что я бюджетник,

Что государству я служу,

И для страны я безбилетник,

На месте дома вновь сижу.

Кредит погашен отпускными,

Да так чуть-чуть, да кое-что

Я прикупил. И вот, отныне,

Нигде я не был. Ну и что?


В погоне.


Открыл окно в пространство мира,

Где суета людских сердец,

Где вновь творят себе кумира,

И он ведёт их под венец.

Наивной роскоши внимая,

Бегут за чем-то всей толпой,

И юный отрок и седая

В годах преклонных лезут в бой.


В подсознании…


в подсознании зверь,

в подсознании холод,

в подсознание дверь,

в подсознании голод!

в подсознании темень,

в подсознании нож,

в подсознании бремя,

а в сознании – ложь!


В России много позабытого…


Вязкая дорога и разбитая,

Слякоть для дороги мать.

Много по России позабытого,

если как-то взяться, всё латать:

маленькие, брошенные сёла,

ласковость полынную полей,

жизнь немного сделать бы весёлой

«пропахавших» на страну людей.

Патриотизм – он откровенен:

то не плакат с резной тесьмой,

как у людей, обыкновенен

и тих, спокоен. Он родной!

Пойду дорогой вновь разбитой,

Россию встречу – промолчу.

«Но почему я позабыта?»

– я врать России не хочу…


В стоге душистого сена…


В стоге душистого сена найти стебелёк

тёмный, засохший, видевший жаркое лето

в вольной степи, где порхал над цветком мотылёк

яркими крыльями впитывал нежность рассвета.

Лечь в этот стог. Закопаться. Не видно лица

с лёгкой улыбкой вновь обретённого счастья.

Там, в глубине, ощутить аромат чабреца

с тонкими нотками предгрозового ненастья…

В Храм.


Идёшь… С грузом грехов до Храма пешком,

в траурном плаче души,

в городе мрака, тщеславия, страха,

веру свою не души!

Прячься от злого, несущего слово,

с явным намёком на ложь.

В жизни нелёгкой на выбор дорога:

дрожь перед Богом иль грош…


Столыпинский.


Везёт столыпинский вагон,

А наготове злой патрон

Лежит в промёрзшем автомате.

Тепло охраннику в бушлате,

В прицеле глаз держать толпу,

Без церемоний бить по лбу

Людей, одетых в телогрейки —

Две полосатые линейки.

Шаг влево, вправо и расстрел.

Бродяга грустную запел:

Про жизнь и волю дорогую,

В Сибирь везёт, Сибирь родную!

Морозам жгучим напрямик,

Бесценна жизнь, но ценен миг,

В объятьях сна забрезжит искрой,

Задавит сон капустой кислой,

Вагона стук заглушит песню,

Сосновый запах стелет лестью:

«Бежать здесь некуда, дружок,

Отбудешь, скоротаешь срок,

И выйдет жизнь тебе уроком,

А может сгинешь, ненароком.»

Леса валить – благое дело,

Судьба распорядилась смело —

Стоит делянка для дельцов,

Чернила битых куполов,

Не понаслышке знает бор.

Составить мировой собор

С десятком тысяч глав церквей

И отпустить грехи людей

По всей земле, конечно, можно…

Увы, такое невозможно.

И вот стучит вагон слегка,

И ждёт Сибирь своих з./к.


Великое время.


Время секундами бьёт по пространству

темпом единым вгрызаясь в людей.

Вечный источник законного рабства,

властный хозяин и злой чародей.

Время стекает металлом тяжёлым

сквозь меланхолию мира вещей.

Плавит богатства златые оковы,

а нищету прожигает быстрей.

Время – великая дань Сотворенья,

первый, незримый поток бытия.

Время стоит, когда ждёшь ты свершенья,

быстро бежит, как достиг утешенья,

и начинает работу с нуля…


Венец природы.


Нам не доставить миру красоты,

мы беспардонны и нелепо жалки,

мы топчемся на острие иглы,

и рвём с ухмылкой летние цветы,

и производим мусорные свалки.

Заводы, фабрики, цеха, промзоны,

нам уготована жизнь без преград.

Венцу природы дайте же корону,

за то, что землю превращает в ад!


Вера в деньги.


В деньги не верим, но деньги считаем,

плавим под солнцем битум времён,

с каждой секундой в бешенстве таем

– вместе с Китаем

мир заклеймён.

Дрёмой объяты нелепые будни,

вновь когнитивен их диссонанс.

Люди как губки, люди как студни,

может быть это обычный нюанс?

Правило веры у каждого всуе

– суть суетливости нынешних лет,

в деньги мы верим, деньги прессуем,

но не рискуем,

покуда их нет.

Верная любви.


Она не из тех, кого манят цветы,

она не из тех, кто любуется шёлком.

Чувства, ушедшие, слабо видны,

свет отражают битым осколком.

Грусть наводила печальная осень

взгляд заливая слезою тоски.

Волосы чёрные – белая проседь,

словно по углям пепла мазки.

Она не из тех окрылённых созданий,

она не из тех, кто желает желать.

Было немало любовных признаний,

вписанных словом в сердца тетрадь.

Она уплыла в одиночестве тихом,

глубже и глубже спускаясь в себя,

двери закрыла, наполнилась криком,

раны душевные с болью храня.

Боль разжигала яркую встречу,

боль предвещала последний приют,

вновь наслаждалась таинственной речью,

первой любви вспоминая этюд:

красками сочными звали цветы,

платье струилось приятностью шёлка,

свежей полна, молодой красоты —

жизнь раскрывалась песнею звонкой.

Встречи, прогулки под полной луной,

тихие звуки шумящего леса,

с ним разливался по телу покой,

«Ты навсегда моей будешь, принцесса!»

– снова шептал, прижимая к груди,

сильной рукой, дрожащую руку,

как громогласны, приятно-легки,

были слова… Сердечному стуку

ночь отдавала красоты небес:

звёзды мерцали, как ангелы далей,

вечной любви пронесите вы крест,

свыше его вам двоим даровали!

Сердце забилось, вливая восторг,

сказочно всё: и прогулка, и речи,

нежно струился тоненький шёлк,

мягко обняв безымянностью плечи…

Видела снова счастья наряд,

чувству, отдавшись, пылала покорно,

крылья несли в уходящий закат,

снег согревал белизной хладнокровно.

Как же отчётливо помнит она

дней безмятежных любовную негу,

словно остатками долгого сна

вновь усыпляет сознания реку.

Время решило с суровой судьбой,

может стечение множества фактов,

только остаться пришлось ей одной —

смерть унесла половинку внезапно…

Память хранила ужасный момент,

точно болото с гниющей трясиной.

Слов односложное: «Нет его! Нет!» —

боль возрождала над свежей могилой.

Молодость канула – вечная мгла,

горе, бурля, поглощало теченьем.

Шли беспросветные дни октября,

верной любви, уготовив прощенье…


Вернулся.


В луже утонул фонарный свет,

катин пограничник дембельнулся,

скоро он прошепчет ей: «Привет!

милая, Катюшенька! Вернулся!»

Встретит долгожданного бойца

с радостной и светлою улыбкой,

сядут на скамейку у крыльца,

рядом с подрастающею липкой…

Многое пройдут они с тех пор,

много раз придут на берег речки.

Радует бойца Катюши взор,

греет их любовь у русской печки.


Весна в большой стране…


Весна в большой стране наступит как всегда,

не скажет никому, не спросит позволенья —

коснётся тёплый луч сугробов и тогда,

начнётся вновь игра и снова представленье:

замёрзшая вода прольётся ручейками,

берёзы, просыпаясь, ветвями затрясут,

людишки, поголовно, с промокшими ногами,

весну отдать готовы под человечий суд!

А вот и не пройдёт! Погода неподсудна:

ни власти, ни царям, ни тем, кто в стороне!!!

Весна в большой стране, как будто течь у судна.

Как будто течь у судна – весна в большой стране!

Весна в Сибири.


Весна добралась до грешной Сибири —

Размыла остатки убитых дорог,

А в воздухе кружится спирта промилле,

Да ладно дороги, здесь много дорог!

Весна пробуждает движение сока

В деревьях ветвистых, в нескладных домах,

Дырявый чердак во мгновение ока

Становится ситом на крепких столбах.

Весна окрестила водой колокольню,

Во славу великую Сына, Отца

И Духа святого – духовную штольню,

Ведущую души, к познанью Творца.

Омылась весною Сибирь от порока,

Простили её, как всегда, небеса.

И всё хорошо. И стрекочет сорока,

И детские слышатся вновь голоса.


Весна забежала.


Хрустящая корка весеннего снега,

Разбита ногами в бодрящий коктейль.

Плескалась пятном асфальтная нега,

Валялся на солнце школьный портфель.

Весна забежала оставить улыбки,

Забрызгать лучами прохладную тень

Суровой зимы, что творила ошибки,

Морозом трескучим пугая людей.

Весна наступает.


Весна приходит с каждым днём

И сердца мышцы подо льдом

Оттаивать начнут быстрей,

Растопят снег в душе моей.

Как солнце, вставшее в зенит,

Стрела любви в момент сразит.

И наповал, без разбирательств,

Без взятых раньше обязательств,

Пробьёт кору морозной ткани,

И пустит корни, став цветами.


Весна одурманила…


Весна одурманила воздухом свежим

Сырым и туманным утром в степи.

Мне не забыться сном безмятежным —

Сердце тревожат весенние дни.

Встану пораньше, двери открою,

Встречу я мир в предрассветной красе.

Мысли чисты – светлой порою,

Словно туман в лесной полосе.


Ветер резал дым на части.


Ветер резал дым на части:

Сбоку, сзади, поперёк.

Бушевали в небе страсти,

Лился ветер, как поток.

Как поток речной, бурлящий,

Поднимал песок со дна —

Ветер резал дым на части,

Забирая все слова.

Разыгралась непогода,

Лихо вкручивая вихрь.

Проносился воевода,

И забился в этот стих.


Ветер-озорник.


Осени красивая пора:

Ветер напевает песню у двора,

В трубах завывает озорной,

Лист металла дёргает рукой

(не прибитый на сарае до конца)

Вверх несётся прело-влажная листва,

Пролетая над макушками берёз,

Обобрал до нитки, остудил до слёз.

Голые деревья – неприкрытый ствол,

Ветер угоняет листовой набор.

Порезвился вволю, тотчас и поник —

Разложил по полю яркий половик.


Вечное и бренное.


Колокольный звон упадёт смирением

на дома, где печи закоптил дымок.

Разругался ветер и летит с сомнением:

«Что же делать дальше? Я с утра промок!»

Солнце залежалось за спиной у туч,

видимо, так лучше. Иль сезон такой!

Лысая берёза обронила в ключ

серые остатки жизни листовой.

Звон поднялся выше по ступеням сна

утреннего, лёгкого, освящая даль.

Синим воскрешением ждали небеса!

Печка голосила, вознося печаль…

Вечное – вечно.


Сладким дождём упиваются травы —

Первые травы весенней земли!

Вечное – вечно! Не ради забавы.

Ради забавы царят короли.

Бабочка машет складными крылами,

Гладя воздушное поле ветров.

Вечное – вечно! Но где-то цунами

Смоет красивую россыпь цветов.

Пыль оседает частицами праха

В горных массивах и нежных лугах.

Вечное – вечно! Жизнь – это плаха.

Плаха доверия в божьих руках.


Вещий сон.


Сверху дождь посыпал мелкой крошкой,

к сапогам комком прилипла грязь,

сел в закрытую беседку под окошко,

словно знатный и богатый князь.

Набекрень дырявая шапчонка,

ноги вскинул на прогнившую скамью,

сдвинул скатерть трудовой ручонкой

и задумался о Родине… дремлю!

На душе приятно, но не тихо,

и печалит дождь под водный гул.

«Жизнь в стране из лихо прямо в лихо!»

– от задумок горьких я уснул.

Сном окован я – цепями у Тантала.

Мозгом выбрана для сновиденья цель:

снится белая, громаднейшая зала,

чувствую державность, значит Кремль!

«Сколько стоит нынешняя Русь?»

– сверху говорит неумолимо голос.

Голосу ответить я боюсь —

можно потерять последний волос.

Смелости набрался, крикнул громко:

«Сколько стоит нынешняя Русь?

 Кажется в вопросе есть уловка?»

– Нет уловки – Родиной клянусь!

«Сколько стоит нынешняя Русь?»

– говорят, не стоит ни копейки,

кто-то рассмеётся: «Ну какая Русь?

Модно всё сейчас – раньше телогрейки!»

Много споров, мнений и идей

средь народа Матушки-России:

кто-то истинно печалится о ней,

кто-то думает о новенькой машине.

«Сколько стоит нынешняя Русь?»

– знаете, она неоценима!

Чётко дать ответ я не берусь,

и ответа будет половина!

Нас в России сотни миллионов —

бесконечный и шумящий рой,

связаны единством мы законов,

без закона, человек – изгой.

Народ един – Отечество едино!

В глобальном мире суть любой страны.

Но в ожиданьи оплеухи мнимой

мы со своей же получаем стороны!

Ждём нападения от стран и континентов,

но внутренних не видим мы угроз,

и сыплем жадно бурю комплиментов —

Россия крепкая держава, но вопрос:

Держава крепкая природой иль народом?

Богатством недр иль красотой тайги?

Известно одному лишь Богу —

кто есть друзья России, кто враги!

Прошу простить. Давайте по порядку:

природа есть, а как же ей не быть,

сто лет назад она была в порядке,

а нам досталось крохи полюбить!

За дымом чёрным, спрятанное солнце,

порой ласкает бурые цветы.

Они красивы, но накоплен стронций,

от шлаково-токсичной темноты.

Лес – это друг! Спилили вмиг деревья!

Горят костры – мерцает огонёк.

Отборный брус везут для новоселья —

Китаю дарит наш Владивосток!

А горы свалок чисто рукотворных?

Как пирамиды высятся в ночи.

Дают пристанище для птиц голодных

и смрадом дышат, словно палачи.

Нет красоты в ста тоннах перегноя,

Отечества дымок не из печи.

В России нет так нужного героя —

переработать кучи в кирпичи!

На грани всё, отнюдь, лишённой смысла:

живёт богаче, в среднем, человек,

но под кредитным чудо-коромыслом,

что заставляет ненавидеть свет.

Возьмём село. Смотрю на нашу землю:

сажай и сей, корми честной народ!

Но бедолагу-фермера, как зверя,

заведомо ждёт гибельный налог.

Полны богатством недра у России,

что Центробанка золоторезерв,

но недра наши – невозобновимы,

как удалённый хирургией нерв!

Чего же стоит нынешняя Русь?

Ей нет цены, но большего достойна!

Ответить чётко, право, не берусь,

лишь иногда мне за Россию больно.

Вдруг перебил раскатом грома голос:

«Спасибо, друг, за твой бесценный вклад,

 не потеряешь ты последний волос,

 слова правдивые, услышать был я рад!»

Очнулся ото сна с испариной на лбу!

Дождь расходился вновь, ещё, ещё сильнее,

пошёл по мокрому двору в избу,

дрожа от холода, от страха же – потея…


Взгляд в небо.


Рябое небо, как перепёлка,

Чудной раскраской плещет высь.

Душе моей печально-звонко,

Глаза с глубинами слились.

Небес, дурманящие дали,

Беспрекословной тишиной

Мечту полёта даровали —

Нет крыльев только за спиной.

Но взгляд пронзительно-далёкий

Пьёт воли свежую росу.

Душе безумно одинокой

Вершин вливает красоту.


Взгляд ввысь.


Взгляну на соцветие звёздного неба

в тихой печали,

отру рукавом, загустевшей свободы,

упавшую пыль.

Космической эры ракетная прочность

уносится в дали —

метаморфозы земные

– прогресс человечества – быль.

Движенье планет, по заданной схеме,

задумка Творца?

Творение Разума, скрытого где-то

у дальних Галактик?

Кто же создатель великого множества

стен у Дворца:

юный механик? Отделочник-каменщик

– старенький практик?

Будет… Глаза подбирают блистанье

холодных светил,

сухой математики суть

потеряла значение

Космос бескрайний реликтовым духом

взгляд освятил —

вытри, родной, загустевшей свободы

слезотечение!

Взгляд скажет всё.


Торжествовали в поединке

глаза, как синие моря,

на тихой, парковой тропинке

стояли, взглядом унося,

любовь – противницу разлуки,

до чистых, радостных сердец…

Воспоминаний сколько, муки,

но неужели в том конец?

Нет ни конец, а лишь начало!

Бесповоротная любовь

из сердца стуком отвечала

и говорила, как ей мало:

тропинки, парка, вновь и вновь…


Взлёт и падение.


Голодным взором небо наблюдая,

Паришь с мечтой в тончайших облаках.

Царишь в воздушном океане рая,

И лёгкость колкая проносится в ногах.

Хватаешь небо цепко, самовольно,

Пронзаешь выстрелом небес дугу.

Летишь всё дальше, но кому-то больно,

Смотреть, как ты теряешь высоту…


Виктору Цою…


В форточку, с улицы, песенка Цоя,

Пёстрой кукушкой влетела в мой дом,

Виктор погиб, но песни героя,

Вписаны кровью в истории том.

Там, на дороге, «Москвич 41-й»

Станет последним приютом певца,

Сон за рулём? Неважные нервы?

В августе рок лишится отца.

Песни живут – пробивается свет,

Кто-то закроет за вышедшим дверь,

Кто-то за пачкой зайдёт сигарет,

Кто-то мне скажет: «Жив он, поверь!»

В форточку с улицы песенка Цоя,

Пёстрой кукушкой влетела в мой дом,

Виктор погиб, но песни героя

Вписаны кровью в истории том.


Влюбилась в поэта.


Наверное ранил вам сердце стихами,

когда прочитал про шальной листопад?

Может быть чувства возникли меж нами?

Или слова, что сказал невпопад,

подвергли вас буре страданий полночных?

Биению сердца не нужен покой.

Влюбились в поэта? Скажите мне точно!

Влюбились в поэта! Боже ты, мой!

Влюблённая.


Девушка простая,

влюблённая в него…

Осень золотая

дарила ей тепло.

Лучом-ответом солнце

лицо залило краской,

как поцелуем долгим,

но нежным и с опаской.

Сердце билось чаще,

душа парила ввысь —

любовью настоящей

одаривала жизнь!

Поставив маргаритки

в хрустальной вазы плен,

в клубок собрала нитки

у миленьких колен.

Забросила вязанье —

спицы на столе.

Как длится ожиданье

в осенней тишине…


Влюблённость в степь.


Влюблённый в порочность пространства степи,

стою, продуваемый насквозь ветрами,

смотрю – горизонт в предрассветной пыли,

изнеженный солнцем, застрявшем в гортани,

меж сопок.

Пойду на рассвет со спокойной душой,

отброшу страдания в бренность тетради —

рождает стихи освящённый покой.

А всё для чего? Для влюблённости! Ради

пространства степи.


Внизу, под небом…


Внизу, под небом, в травостое,

где вечность сузилась до дня —

обыкновенное, простое

живёт, таинственно храня

осколок божьего творенья

любви прекрасной и святой.

Душе российской умиленье —

степи осенней травостой!

Единство, воля и свобода

в таком невзрачном уголке

внизу, под вечным небосводом,

такого больше нет нигде…


Восемнадцать с половиной.


Идут солдаты дорогой полевой

в руках винтовки Мосина зажаты

и каждый шаг всё приближает бой,

и каждый вдох: «Солдаты мы, солдаты!»…

– Ну, что грустить, ребята, ну, споём?

– Так запевай. Чего ты? Голос есть.

– А то сегодня, может быть… умрём…

– Тогда покурим… Надо бы присесть.

«Степь воронками изрыта

в три ряда,

«Тигр» – подбитое корыто —

вот те! На!

Красной армии солдаты

рвутся в бой!

Аты баты, аты баты,

Рядовой!»

– Ух ты! Ловко получилось!

– Я ж поэт!

– Так скажи-ка мне на милость

сколько лет?

– Восемнадцать с половиной.

– Да ты что?

Я смотрю так ты детина!

Знаешь что?

А давай-ка свою песню…

Красота!

…«Степь воронками изрыта

в три ряда…»


Воспоминание.


Безмятежность уходит в пучину,

восвояси, в свой ласковый плен,

остаёшься увидеть причину

совершенства изящных колен.

Беспокойство проникнет в сознанье —

ты моя, ты моя, лишь моя!

Невесомое мысли созданье,

что живёт никого не любя…


Воспоминаний чудный рассказ.


Окно перемёрзло, покрылось налётом —

Серебряной коркой зимней тоски.

Порой, ненароком, всегда мимолётно,

В сердце проникнут бури любви!

Воспоминания, нежно хранимые,

Запорошил криогенный экстаз.

Время проходит – проходит любимый

Воспоминаний чудный рассказ!


Восход в горах.


Гравитация тянула небо к матушке-земле,

Оседало, оседлало небо в горной стороне

Пиков пики, пропуская, в суть прозрачную свою,

Облаками застилая распрекрасную зарю!

Нет красивее восхода на границе двух миров:

На вершине гор – свобода, в небесах царит – любовь,

Пробивает луч прицельно высочайшую мишень,

К горизонту отправляя, предвещающую тень.

День настал!

Времена и нравы.


Запретили курить папиросы,

Распивать запретили, друзья,

Но не дали ответ на вопросы,

Кто-то может, кому-то нельзя…

Залепили Россию наклейкой:

«Патриот бесконечно влюблён!»

Распевается гимн канарейкой,

Славословя похабность времён…


Всего лишь люди…


Железным стоном скрежетали петли —

Ворота райские никто не открывал,

Архистратиг в молитвенном забвеньи,

Стоял с мечом, что огненный металл!

Прижали крылья за спиною плотно

Святых небес архангел Гавриил,

И полноправный сущий и бесплотный,

С палящим пламенем, архангел Уриил.

Скрижаль Завета, где ворота рая,

Лежала каменной, забытой грудой плит.

Завет один, но часть была вторая —

Христа распятого прочнейший монолит.

К вратам тяжёлым, прочным и красивым,

Пришли предвестники со всех сторон.

Глядели взором на людей блудливых,

Глядел священник – старый Аарон.

Брат Моисея все святой молитвой,

Просил у Духа, Сына и Отца,

Извергнуть свыше непорочной силой,

Град из камней и погубить глупца.

«Они язычники, поклонники Ваала,

Они кумиров возвели в ночи,

Позволь, Господь, всего им слишком мало,

Позволь, пройдутся по земле мечи?»

Навин стоял, качая головою,

Апостол Пётр в раздумии молчал,

Разверзлось небо – белой пеленою,

Сошёл единственный исток Начал!

Глядел Господь на рать свою святую,

По раю тихому разнёсся сильный звон,

Господь сказал всем истину простую:

«Всего лишь люди это, Аарон!»


Вселенная и мы.


Пойми, Вселенная огромна,

Земля лишь атом полотна,

Лежащий в ткани скромно, скромно,

Но не имеющий права.

Летим всегда по чудо-кругу,

На карусели в пустоте.

С другой планеты машем другу,

Но нет ответа в тишине.


Всплеск очарования.


Полная луна поглотила мрак.

Листья серебрились влагой.

Темень опрометчиво бросилась в овраг,

Съёжилась в потёмках под корягой.

Не было намёка о вампирской саге,

Кровь заворожившей страшной тишины.

Редкие цветы, как ночные маги

Светом наслаждались призрачной луны.

Дуновенье ветра – лёгкое касанье

Гладкости озёрного зеркала воды

Завершали полный блеск очарованья —

Всплеск очарования призрачной луны.


Вспоминая лето.


Снегом белела под утро аллея,

Словно туман загустел на ветвях.

Спали, уставшие за год деревья,

Видели лето в растительных снах.

Лето им снилось отчётливо ясно,

Ветви устало склонились главой.

Лето, ушедшее просто прекрасно,

Дождь, напевавший про вечный покой —

Листья обманывал брызгами сочно,

Как поцелуем доверчивых дев.

«Лето, ах, лето прекрасно-порочно!» —

слышится ветра беспечный напев.


Встреча на трассе.


Крыло заржавело у белой Тойоты,

Покрылось пятном – разрушался металл,

Покрышки дорогой просроченной стёрты,

Поломанный дворник слезинки сметал

С стекла лобового прозрачную жижу

Дождя беспросветного трассы ночной,

Стояла Тойота к дорожному низу,

Где щебнем отсыпан отбойник глухой.

Навстречу проехал воинственный Хаммер,

Брутальный красавец – широкий просвет,

Отъехал немного, чуть дальше, и… замер —

Увидел Тойоты он горестный свет.

Судьбой предначертано встретить друг друга,

Мотор починили, вдвоём по газам,

Красивая пара – супруг и супруга:

Он на Тойоте, а Хаммер для дам.


Встреча с волком.


Завыла метель волком злым и голодным,

Тёмной дорогой иду я ночной.

Слепит глаза снегом мокрым, холодным,

Пот по спине бежит ледяной.

Путь заметают сотни снежинок,

Пряча ухабы, съедая тропу.

Ноги набухли от старых ботинок,

Силы покинули – духом смогу,

Стойко дойти до родного окошка,

Краткой молитвы помогут слова.

Пусть пробежит чёрная кошка,

Хуже не будет, лучше – едва.

Вьюга играла ветрами сильнее,

Метра на два и не видно ни зги.

Звёзды, замёрзшие, хлещут больнее,

Вал прокатился по белой степи.

Нет, мне не кажется, море спокойней,

Чем безымянное поле вокруг.

Сгинуть в просторах родных благородней,

Нежели стиснуть спасательный круг.

Стихла седая старуха внезапно,

Снег заискрился под полной луной.

Слабость по телу катилась приятно,

Ветер не хлещет морозной струёй.

Вышел поджарый волк длинноногий,

Как и откуда, знать не могу!

Только от страха не слушались ноги,

Чувство такое, словно в бреду.

Врать не могу, что со мной сотворилось,

Вам не слукавлю нежным словцом.

Сердце потоком кровь разносило,

Как никогда был открыт пред Творцом!

Длилась секунды такая картина,

Волк в дальний лес через степь побежал.

Смерть пролетела близко, но мимо,

Вновь вспоминаю душевный накал.


Выбор.


В мире, насыщенном духом свободы,

выбрать единственный, собственный путь,

точно понять, какой ты породы,

двигаться прямо, не ждать, не свернуть,

сложно конечно. Но сердце и совесть

могут помочь в предстоящей борьбе!

Может напишешь великую повесть,

может наивно поверишь судьбе…


Выговор ветру.


Шумящие ветры, оставьте в покое

замёрзшие ветви берёзы родной!

Зима-негодяйка, ну что же такое?

Зачем ты смеёшься над их наготой?

Осень раздела пред самым морозом,

листья поспешно в чулан убрала —

это здоровью прямая угроза!

Что вытворяете? Что за дела?

…ветер затих, за окном потеплело —

видимо, кто-то услышал слова!

Лёгким движением белого тела

молча кивнула берёзонька: «Да!»

Выспалась, милая?


Утром упала на листья роса,

Белым налётом прохладной воды,

Скрыла зелёные степи глаза,

Но не смогла лишить красоты.

День не спешил наступать на земле,

Тонким лучом пробираясь в постель,

Трав, отдыхавших, на ранней заре,

Вызвал пернатых тревожную трель.

Ветер коснулся любимых волос —

Прядей ковыльных, словно рукой.

«Выспалась, милая?» – лёгкий вопрос

Тихо парил над равниной степной.


Где мама молилась…


Дрожащий огонь свечи одинокой

лампадными бликами прыгал в ночи,

в покошенном доме, заросшем осокой,

в деревне глухой, где селились грачи.

Дрожащий огонь перед ликом Марии

приглядывал сверху за нежной душой

сынка, что на бойню, в Чечню, отвозили,

сынка той старушки послали на бой.

Дрожал огонёк не от скрипнувшей дверцы,

он чувствовал мамы родного сынка,

он чувствовал страх, зародившийся в сердце,

он чувствовал злобу немого врага.

Дрожал огонёк от обилия злости,

запущенной демоном, в лоно войны.

Огонь не святой – поедающий кости,

огонь, ужасающих пуль, сатаны.

Дрожащий огонь свечи одинокой

вымаливал душу родного сынка

из храма-домишка, где дворик с осокой,

где мама молилась, где мама ждала…


Геометрия города.


Угольники окон, цилиндры-деревья,

Окружности клумбы в пространстве тройном.

На плоскости крыши валяются перья,

Многоугольным живым полотном.

Сфера синеет, круг согревает

Ровную линию чёрных дорог,

Дымка покрыла, дымка рябая

Сложным составом воздушный пирог.

Точка чугунная – крышечка люка,

Прочно закрыла объём пустоты.

Город зажала вечная скука —

Роль геометрии чистой воды!


Герой-коршун.


Исчезла мрачная долина,

промчался тенью конь лихой,

извечно властная пучина —

небесно-облачный покой

вдруг поглотила без остатка

немую пыль земных дорог.

Где хаос есть, там нет порядка —

всё ветер в бурю уволок!

Лишь коршун резал свежесть неба

и упивался высотой,

героем сказочным он не был —

летел в реальности герой!

Ему ль тягаться со стихией,

когда стихия – это он!

И успокоилась богиня,

отвесив облачный поклон.


Герой-народ.


Герой-народ России верный!

Живёт простым, нелёгким днём.

Порою, где-то суеверный,

но что имеет, всё при нём.

Не ставит цели многократно,

но любит жить в стране родной.

И возвращается обратно

с чужих земель назад, домой.

Герой-народ, что за монеты,

за рубль несчастный жилы рвёт,

и шоколадные конфеты

с зарплаты детям он берёт.

Герой-народ, что знает правду

и правды ждёт ответом вниз

от вас России демократы,

от вас товарищ коммунист.

Герой-народ, что телогрейку

одну носил десятки лет

и насмерть ржавую «копейку»

он заправляет… Денег нет.

Герой-народ не ищет славы,

он славит сам и сам клянёт!

Не ждёт ночами он облавы,

на лай – он волком нападёт.

Герой-народ, что ежечасно,

творит, не покладая рук.

Но неужели всё напрасно?

Верёвка, мыло, грязный сук?

Герой-народ России верный!

Живёт простым, нелёгким днём.

Везде герой, во всём он первый,

и лямка бурлака при нём…


Гоа.


Воды океана манили в волны,

пляжа золотого песок безмолвный —

слитки драгоценного, алчного металла,

солнцем раскалённое, наше одеяло.

Пальм зелёных ветви бросали тень,

жадно поглощая, столь прекрасный день,

нежность превращая, в жажду высших сфер —

небо голубое дальних атмосфер.

Музыкой psytrance забирало ввысь.

И твоя походка хищная, как рысь,

с песней задавала пульсу один тон —

танец двух сердец, только мы вдвоём.

Ритмом задыхаясь, улетали звёзды,

дым костров горящих, был приятно-острый.

Солнце закатилось в воды океана.

Гоа неподкупен, Гоа без обмана!

Годовщина весны.


Весна. Река. Торчали льдины

Осколками зубов больных,

Она отметит годовщину —

Сто миллионов лет земных!

Весна всё вспомнила: капели,

Нелёгкий первый, бурный день,

Неандертальца в той пещере

Теплом внезапным бросив в лень.

Крошила лёд замёрзших окон —

Озёр с кристальною водой,

Сугроб съедала – белый кокон,

Снесённый матерью-зимой.

Сто миллионов лет прошедших!

Весна горит во всей красе,

Цветами яблонь поседевших,

В зелёной, праздничной косе!


Годы детства.


Пустились вскачь по тёплым лужам,

кружась от радости, крича,

в июньский день до ночи дружим,

гоняем по степи грача.

Всё! Надоело. На берёзу

ребята лезли. Кто вперёд.

«Ну ободрался. Что за слёзы?

 Какой мужик с тебя растёт?

 Пойдёмте лучше в старый трактор —

 у края поля, вон, стоит!

 Нет я за руль.

 А я, как в танке…

 И у меня броня блестит!»

Златое время наше детство

и сохранится навсегда,

легко откроем в память дверцу

и вспомним «лёгкие» года.


Голуби и Таня.


Голубей кормила Таня,

Много сизых, впрочем, стая.

Видят Таню на площадке,

С крыш слетают без порядка.

Делят руку с семенами,

Колют острыми когтями,

Меж собой дерутся – пух

Разлетается вокруг!

Птичья жизнь не так сладка,

Наклевались? Всё! Пока!

Не резон дружить с людьми.

Будут семечки! Зови!


Гордыня.


Не кривите душой, ну вы что?

Все равны в этом облачном мире.

Бог не смотрит, какое пальто,

дело в людях и скользкой гордыне!

Нарекая свободным себя —

на свободе рисуем мишени.

И живём, никого не любя,

прославляя, духи от Chaneli…


Горе.


Горе проходит, уносится прочь —

Жизни безжалостной грустная дочь.

Горе, как ветер, зноем палящий —

Лист, пожелтевший, засохший, летящий,

С дерева жизни. Оборван судьбой.

Горе изменит взгляд удалой,

Меркнут глаза, потерявшие волю,

Горе грызёт, зажимает до боли

Сердце, хранящее песню любви.

Песни слова не забудь, сбереги,

Горе покинет, любовь никогда,

Высохнут слёзы, а слёзы – вода!


Город.


Повозки несутся бензином дымящие —

скорости время пришло настоящее.

Стержнем бетонным рвутся дома,

вверх от земли, где царит красота.

Кабель опутал города стены —

сеть вездесущая новой системы,

прочно проникла, как сеть паука.

Плёночной складкой свисают бока

баннеров старых с ненужной рекламой.

Ярко-кислотной, жгучей приправой

сдобрены вывески малых контор:

«Цех ритуальный», «Отеческий двор».

Чёрный асфальт раскалено, сердито

ямами блещет. Дорога закрыта.

Дни реставрации – долгие дни.

Город пропитан биеньем тоски

в каждом квадратном, измученном метре…


Городская больница.


Больница городская – больница номер три!

Кто её не знает, когда болит внутри.

Можно сколько хочешь её критиковать —

больных она излечит. Не нужно обвинять

людей в халатах белых. Виновны не они,

а старые проблемы, что вспыхнут как огни.

Решать вопросы сложно, сложнее не решать,

ведь схема медицины – не Божья благодать!

Врачей нам не хватает, медсёстры на разрыв.

Согласен, все страдают, рыдают все, навзрыд.

Больница городская – заботливая мать:

на Ленина тринадцать и Киевская пять,

на Громова семнадцать рождают крепышей —

рубцовский дом родильный, где много малышей.

Больница городская – больница номер три!

Спасибо вам медсёстры, спасибо вам врачи!

Городские проблемы.


Подошва загорается от трения

С асфальтом, раскалённым изнутри,

Просроченной трубою отопления —

Сезонная замена впереди!

Осыпалась, наглея, штукатурка

На плечи подоконников седых.

Пристенная, отторгнутая шкурка

Добила коммунальщиков под дых.


Горький день расставания.


Сверкал рассвет лучами неги,

Бессилье сдавливало грудь.

Берёз тянулись вверх побеги,

Где солнце обновляло путь.

Не рад увидеть день наставший,

Безвольно пульс ослабевал,

От жизни тягостной, уставший —

На сердце каменный провал.

Душила тяжесть неземная,

Вокруг весь мир вдруг затухал,

Лишь ты, любовь, моя родная,

Мне свыше послана, ты дар!

Как горек день злых расставаний,

Как злонамеренна судьба,

Лишь пустота всех обещаний —

Из рая в ад одна тропа.


Граница поэзии.


Граница поэзии – край листа

ровного, рваного, жжёного пламенем.

Совесть поэта должна быть чиста,

перед пороком, народом и знаменем!

Вывести ложь на чистую воду,

вряд ли позволит российский Олимп.

Просто писать, обсуждая погоду?

Просто писать, осуждая природу?

Словом доверчивым в чью-то угоду?

Вряд ли позволит сияющий нимб!


Грехи человека.


Грехопаденьем прирождённым

Душа людей закалена.

Каким бы не было позорным,

Но сплошь и рядом эта тьма.

Она в глубинах созревает,

Как то игристое вино,

И постепенно прошибает

За градус принятое зло.


Грешник.


Гремучая смесь из иллюзий и самообмана

врывается бредом свободы в просроченный мозг,

забитый идеями ложными. Сладость дурмана

намного приятнее, чем добродушия лоск.

Стеклянная колба с нейронами – хрупкость предела.

Молодость тешится зримым процессом брожения.

Мама сынка берегла, но чуть-чуть проглядела —

вниз потянула сакральная суть разрушения.

Взят, раззадоренный смыслами времени, парень!

Слово «мораль» очерствело, «гуманность» попало в утиль,

зло, что копилось в груди, разгорелось, как пламень.

Выкинул за борт, души раздираемой, радостный штиль.

Время зловеще летело, скупая грехи и пороки.

Новозаветность, державшая в шаге, канула в бездну.

Только мелькали статьи уголовные, в сжатые сроки

жизнь рассыпалась, душа же мечтала исчезнуть…

Гроза и жаворонок.


Выхлебав ложкой степной аромат,

выслушав шелест листьев шалфея,

небо пустило в ход автомат,

дабы убить хладнокровно Орфея!

Он не сдавался! Падал, взлетал,

бил нескончаемо радостной трелью!

Сверху гремел раскалённый металл —

ненависть жгла разнотравную келью.


Гроза.


Царила ночь, окутав мраком,

Лилось сияние с небес.

Гроза, бушующим раскатом,

Пугала, словно злобный бес.

Прогнулась молния стрелой,

Изящно сдвинув тучи брови,

Пролился дождь сплошной струёй —

Мать-небо жаждет нашей крови!

От грешной дочери – земли,

Людей, носящей в своём чреве,

Что жизнью рану нанесли.

Высь яростно пылала в гневе.


Да что мне…


Да что мне твоё платье,

Да что мне серьги, ты —

Единственное счастье,

В блёстках от луны.

Да что мне вдохновенье,

Да что мне снегопад,

Лишь ты моё движенье,

Сердечный мой набат.

Моё ты вдохновенье,

Осенний снегопад,

Моё ты настроенье,

Слова, что невпопад.

За что мне даровали,

Роскошную тебя?

За что? За что? Едва ли,

Найду ответы я…


Давно заброшено селенье…


Травой, заросшая тропа, вела к покошенной избушке,

Где отсыревшие дрова, коптились в печке у старушки,

Где завалившийся забор, оброс метровою полынью,

Зелёный некогда задор, сменился сухостью унынья.

Деревня статная моя, с берёзой, гнущейся у пруда,

У фермы белой тополя листвой шумели, как посуда,

Под ветром били в листья-миски, поодаль маленький загон,

Телята где сосали сиськи, коров, вгоняя, в долгий сон.

Бачок железный от мопеда таскала шумно ребятня,

Стянули где-то. У соседа! Понятно, что за беготня!

Травой, заросшая тропа, вела к покошенной деревне,

Давно спилили тополя, давно заброшено селенье…


Дайте вожжи.


Дайте вожжи править миром одноглазому слепцу!

Неужели право Римом разработано к концу

современнейшей эпохи – третей тысячи годов?

Лишь засилье власти, вздохи душегубов и врагов.

Сомневаться нет причины – есть отдельные дела,

где нарушены не Римом всевозможные права!

Кто же нынче правит миром? Кто те славные отцы?

От Нью-Йорка до Пальмиры, наводящие мосты?

Не развеять дух свободы! Демократия вперёд!

Им нужны нефтепроводы – масло каменное рвёт

демократию на части, право, веру и карман.

Кто стоит над этой властью? Всюду слышится обман…

Двадцатый год.


Двадцатый год запомнится надолго,

двадцатый год запомним навсегда!

Невежество переросло в часть долга,

копившегося многие лета.

Допрыгались? Добегались? Впустую.

Стремились за богатством? Впрочем, зря.

Живём неадекватно, вхолостую,

как муравьи в кусочке янтаря…


Двор детства.


Короб бетонный в тысячу окон,

Монстром панельным смотрит вперёд.

Рядом берёзы белеющий локон,

Тихо качается, тихо живёт.

Зелень лужайки в загоне бордюра,

Словно в корзине степные цветы.

Чёрного цвета земли шевелюра,

Там, у газона, где лужа воды.

Серой полоской асфальт перебитый,

Прочно отбил у природы клочок.

Кот недовольный, на лужу сердитый,

Лижет промокший и грязный бочок.

Двор одинаков для разных селений,

Общеизвестен, доступен и мал.

Но миллион золотых впечатлений,

В детстве далёком у нас вызывал!


Окно деревенского дома.


Окно деревенского, старого дома

тускло глядит в предзакатную степь.

Забытого времени ляжет истома —

душе моей грустно и больно смотреть:

краска облезла на лопнувшей раме,

где-то держась и торча пузырём,

высохли ставни с резными полями,

с гордо летевшим вверх петухом.

Синий, контрастный клочок изоленты

трещину прочно скрепил на стекле,

ватой закрыты пустот элементы —

ветер не дует, теплее в избе.

Белой герани цветок одинокий

в банке томатной прижился родной.

Дом показался каким-то глубоким,

съеденным внутренней, мрачной тоской.


Деревенский чердак.


Тёмный чердак обдавал теплотой,

травы, коренья висели гурьбой:

связаны крепко листья малины,

лёгкое кружево свил паутины

мелкий паук – чердачный хозяин,

чёрный шиповник разлёгся, как барин,

в тихом углу, на газете сухой.

Запах дурманит, наводит покой!

Доски прогрелись смолою янтарной,

рядом, под крышей, с видом товарным

ждал девясил и ромашки цветы.

Падал таинственно вглубь темноты

луч одинокий – жёлтой дорожкой.

Пыль пролетала маленькой мошкой

и покидала солнечный путь.

Корни нагонят мрачную жуть —

щупальцы грозные страшно черны —

старый лопух залежался с весны!

Тёмный чердак, словно аптека —

кладезь здорового, долгого века,

прячет рецепты седой старины —

травы лечебные, бабушкины!


Разгорелись, щёлкая, дрова…


Разгорелись, щёлкая, дрова,

древесину пламя доедает,

превращаемая в пар вода

и шипит, и яростно стреляет.

Раскалилась плитка докрасна,

задымили трещины на печке,

загудела старая труба,

выпуская дымные колечки.

Властно наступают холода,

падает из тучи первый снег,

трубам подпевают провода —

горестно, протяжно и навек.


Крепчает мороз.


Крепчает мороз – затрещали деревья,

иглами иней торчит на ветвях.

Дымкой окутана в сопках деревня,

старый сосед проезжал на санях.

Полозья, врезаясь в промёрзшую корку,

шумно скрипят, проторяя тропу,

собаки облаяли сани вдогонку,

хвосты поприжали, быстрей в конуру.

Мороз обнимает, сжимая сильнее,

трубы клубятся приятным дымком.

Дома у печки намного теплее!

Градусник замер за мёрзлым окном.

Дети учиться не будут сегодня —

холод доходит до тридцать восьми!

Можно поспать, не вставая, спросонья,

можно поспать, но во двор не ходи!


Деревянные враги.


Стол, перекрашенный сорок два раза,

взгляд недоверчивый бросил на шкаф:

«Дурень икеевский! Слушай, зараза!

Мы-то советские: стулья и шарф!

Зря обживаешь в углу себе место,

мнёшь «иностранностью» наш ДВП!

Шведский шпион! Из какого ты теста

знаем, наслышаны! Ваш ВВП

с нашим сравниться не сможет и точка.

Швеция – это страна бедняка!» —

стол, перекрашенный, дутый, как бочка,

ненависть выплеснул в дверцу врага!

Дикие, затерянные степи…


Дикие, затерянные степи,

Глазу неподвластные места,

С тяжестью полынного листа,

Зарево кровавое ослепит.

Воздух обволакивает сладкий,

Словно приготовили сироп,

Пчёлы поснимали сотни проб,

С радостью откушали помадки.

Краски пропитали травостой:

Каплями, потёками, мазками,

Красный, серебристый, голубой,

Щедро разведён полутонами.

Дикие, затерянные степи —

Вольная земная красота,

Тяжестью полынного листа,

С горечью величия ослепят!


Дождь заливал…


Дождь заливал безжалостным криком,

спички промокли в коробке безликой.

Вспышкой внезапной дёрнулось пламя,

красный огонь поглощался глазами

в мраке осеннем, светом одетый,

пепел, упавший в средину газеты,

сделал ожог на строке о любви:

(плакали вместе они от тоски)

Розы кололи шипами бумагу,

остро врезаясь, в любовную сагу,

сердце, тем самым, тревожа моё.

Дождь продолжал твердить про враньё,

падали капли из треснутой тучи,

в сточный канал сливая пахучий,

искры от лопнувшей, страстной любви.

Строки заплакали – краской текли

с тонкой газеты в сухую ладонь,

вот и потушен у спички огонь,

впрочем, как в сердце, последняя искра.

Плеер закончил чтение диска

на безымянной песенке клубной,

бездушной, безликой, даже безумной.

Любви естество погибало во мне!

Свет одиноко струился в окне,

ответившей «нет», на поздний звонок…


Долг.


Долг неба – быть высокой синью,

Долг хлеба – быть главой стола,

Долг жизни – быть всего лишь жизнью,

Всего лишь жизнь нам в долг дана.

Долг человека – быть разумным,

Долг человечества – святым!

Летит по небу в свете лунном

Долгов забытых, чёрный дым…

Домашняя библиотека.


Драйзер, Харрис, Кизи Кен,

Грибоедов, Хармс, Мольер,

Чехов, Лондон, Мопассан,

И Тургенев наш Иван!

Бунин, Зощенко, Набоков,

Салтыков-Щедрин и Боков,

Да Хайам, Ильин и Кант,

Мериме и Жорже Санд!

Лев Толстой и Евтушенко,

Пушкин, Тютчев, Порошенко,

(извините, он не в счёт,

но изрядно выдаёт!)

Вот моя библиотека,

Собираю судьбы века —

Генераторов идей,

Замечательных людей!


Дорожное.


Сверлили машины пространство дороги,

зловещим рычанием сбив тишину.

Стремились в потоке, срезая пороги

асфальта неровного. Взяв глубину

сухим эталоном проверки на волны:

где ямка, где ровно, высокий бугор.

Дороги, как море, но морем довольны,

асфальтовым морем чернел приговор.

Другие мысли.


Над смыслом слов носилось время —

Кузнец безумия ковал

Железным молотом забвенья,

Чернеющий во тьме провал.

В провал ушли младые мысли,

Пропала груда жарких слов,

И разум с юности лучистый

Забылся дальностью дорог…


Другой зажжёт ей свечи.


Она ушла, но боль страданий

осталась в сердце навсегда.

Любовь, как солнце утром ранним,

не может выжечь холода.

Лишь время душу нашу лечит

И возрождает тяжесть вновь.

Мне не забыть желанный вечер,

дугой подчёркнутую, бровь.

Нет, не могу, забыть то время,

когда мы весело шумя,

сажали яблочное семя,

в холодный вечер ноября…

Оставлю пищу размышлений,

не буду тягостно гадать.

Как много ярких впечатлений,

в судьбе поставивших печать.

Благодарю её за встречи,

чего же не было – скорблю.

Пускай другой зажжёт ей свечи

и тихо скажет: «Я люблю…»


Душа России.


России чувствуете душу?

Взгляните вы на нашу степь:

В июльский зной, зимою в стужу —

России необъятна твердь!

Ковыль волной бежит от ветра,

Полыни грозный аромат…

Здесь не найти пустого метра,

Звенит растительный набат!

Распустит цвет шалфей в июне,

И сине-красным вспыхнет степь.

Но колокольчик, пригорюнив,

Не будет в небеса смотреть.

Лишь пижмы жёлтые корзины

Наполнят солнечным теплом,

Чабрец – источник дивной силы

Раскинет запах напролом!

Не своенравной пестротой,

Не бурным, вычурным нарядом,

А безупречной простотой

России степь чарует взглядом.


Дымно-сигаретный.


Выплеснуть отраву злобного стиха

в светлые страницы деревянной смерти,

снова избавляясь в спешке от греха,

судорожно биться в словокруговерти…

Встать из-за стола, мигом на балкон,

спичкой оскоблить тёмную поверхность

– высечен огонь (вот ему поклон).

Медленной затяжкой роковую верность

дыма поглотить. Лёгкими вбирая,

чистый никотин, яд – бензапирен…

Облачко летит приведеньем рая —

дымно-сигаретный выдуман катрен!


Дядя Петя.


Всех уважил дядя Петя,

дядю Петю ищут все!

Во фланелевом жилете

он зашёл навеселе

в кабачок. Немного водки,

да огурчик с колбасой,

взял копчёненькой селёдки

и пустился с головой…

Расчудесная попойка!

Глазом вкривь окинул зал —

полон бар и даже стойка

(близко городской вокзал)

Родилась под хмелем радость:

«Угощаю всех борщом!

Деньги? Тьфу, какая гадость!

Надо? Сходим и возьмём!»

Ставил повар вряд посуду,

скупо наливая суп:

«Ты не будешь? Буду, буду!

Раз бесплатно раздают!»

Шумно было возле бара —

полицейский ждут наряд.

Да-а-а, наелись до отвала,

но платить никто не рад.

Всех уважил дядя Петя:

развернулся и домой…

Во фланелевом жилете

шёл, качая головой.


Если б все лишились сна…


Катастрофа, катастрофа —

закипел на плитке борщ!

Это плохо, очень плохо —

на дворе царила ночь!

В доме пусто, в доме тихо —

крышку паром шевелит.

Мама, папа, дочка Нина,

час у бабушки гостит.

Гости чай, с ватрушкой сочной,

уплетают на «Ура!»,

борщ горит на плитке мощной,

из кастрюли – чернота

обволакивает стены,

продвигаясь с кухни в зал.

Обеспечены проблемы —

разыграется пожар.

Зазевала сладко Нина,

погружаясь мигом в сон.

Попрощались. И в квартиру,

не спеша, пошли втроём.

Дым пропитывал обои,

оседал на потолке,

пробивался он на волю —

тесно стало в котелке!

Ключ. Замок. Открыты двери.

Ужас. Копоть. Дым и гарь.

Позабыто всё на свете,

крик пронзительный: «Снимай!»

– то жена кричала мужу

про кастрюлю на плите.

Дым валил в окно наружу,

не участвуя в игре!

Было всё: скандал великий,

выяснение причин,

сотрясались нервов пики,

выгоняя в окна дым.

Взрослым дела нет до Нины,

вновь у бабушки она.

Не осталось бы квартиры,

если б все лишились сна!


Своё дело.


Если решил открыть своё дело,

ты поступил достаточно смело.

Риск небольшой – воплотится мечта,

действуй смелее, жизнь – суета!

Выдуман чёткий, проверенный план:

нужно войти в коммерческий клан,

стать респектабельным, видным лицом

(можно, конечно, прослыть подлецом).

Это неважно. Ты свой человек!

Просто обязан одерживать верх.

В духе сокрытый задействуй резерв,

в теле имея единственный нерв!

Куплена площадь, открыт магазин,

взял ты в рассрочку Газель Баргузин,

сверил расценки оптовых баз —

много проделал. Разом за раз!

Деньги скопил от продажи квартиры,

(только не надо вашей сатиры)

Как полагалось осталась бумага:

Егрп, Ипбоюл и Осаго.

Средства имеешь на данный расход,

(жаль, что не родственник Г. Аксельрод)

Бойко пошло на нелёгком пути.

– Ты молодец! – пишут в сети, —

Риск благороден по сути своей,

значит и ты благородных кровей!

Мало-помалу оформил частично

кипу бумаги. Конечно отлично!

Свыше сказали: «Прежде работы,

ждите проверку не раньше субботы.»

Займы нужны – финансы на грани.

В деньги упёрлось? Не надо морали!

Банк не сторонник этических норм

(в нашей стране в экономике шторм)

Ставка кредита летит в высоту,

(многих людей загнала в нищету)

Сможешь отдать? Так бери, не робей!

Впрочем, подумай, но думай быстрей.

С новым кредитом на шее петлёй,

плёлся без сил, улыбаясь, домой.

Вот и наполнен вход в магазин,

(там на парковке Газель Баргузин)

Очередь в форму одетых людей,

как разноцветный, нью-йоркский Бродвей!

Томно стоит наглый отряд,

глазки с хитринкой тихонько горят.

Как по регламенту выдержан строй,

куча начальников – люд непростой!

Вместе собрал их наказ президента:

«Мелкому бизнесу – главное место!»

Рядом полиция, что с ППС,

дружно стоят представители СЭС,

тонкий начальник пожарной, как шланг.

Браво, ребята, это аншлаг!

В ходе проверки нет замечаний

(стопкой лежат листы предписаний,

в срок довести магазинчик до нормы.

Благо творят в России реформы!)

Год пролетел, но закрыт магазин,

делась куда-то Газель Баргузин,

кипу бумаг гнал ветер лихой,

наш бизнесмен худющий и злой

с долгом великим у мамы живёт,

впредь не мечтает – кредит не даёт!


Есть.


Есть поэты без награды,

Есть поэты «для себя»,

Есть в России казнокрады,

Есть российские поля…


Жажда к деньгам.


Отчего появляется жажда к деньгам?

К избытку накопленных чудо-сокровищ?

К безмерно раздутым в банке счетам —

Людей, превратившая, просто в чудовищ?

Обогащение – главная цель:

Подвластна им жизнь и любая структура,

Пред ними откроется всякая дверь,

И вслед им поклонится даже скульптура!

Отчего появляется жажда к деньгам?

От плохого, заботами полного, детства?

Прятал несчастный по разным углам

Чёрствый кусок плесневелого хлебца?

Нет. Корень зла – вечная жадность,

В природе заложена алчных людей.

Или судьбы такова благодарность —

Пред ними откроет всякую дверь?


Жалеть не стоит об ушедшем.


О жизни думаем, робея,

Представив стрелок жадный ход.

А в детстве было всё смелее —

Набитый шоколадом рот.

Жалеть не стоит об ушедшем,

Оно живёт в глубинах сна.

Но препаратом сильным лечим —

Таблеткой памяти года.

Затем призывом бесконечным,

Мы вспоминаем эпизод,

Где ярко-страстным и беспечным,

Казался мира шаткий плот,

Где дополняли идеально,

Друг друга нужные мечты.

И освещались светом дальним,

Так близко – будущие дни.

Те дни сейчас и нет надежды,

Вновь вспоминаешь прошлый миг.

Но износилась та одежда,

И шею жмёт тот воротник.


Жара в городе.


Залпом выпил сока кружку,

«Вот жара, жара – кранты!»

Мир под солнцем, словно сушка

Затвердела без воды.

Радиация всесильна,

Всемогущ божочек Ра,

Человечество насильно

Выжигает. «Вот жара!»

Замолчавшая ворона,

Без питья который день,

Против солнца оборона —

Окунуться в чью-то тень.

Люди в городе исчезли —

Выжег зной из них комфорт,

Жар вольтеровского кресла —

Заменили речкой вброд.


Жареный картофель.


Жарится картофель в старой сковородке,

масло источает нежный аромат…

Мышцы онемели, что на подбородке,

мышцы онемели – речи невпопад.

Думать невозможно, мыслить неприятно —

масло источает нежный аромат,

ломтики румяные просто и понятно

в масле, раскалённом, с умыслом шипят!

В старой сковородке жарится картофель —

лёгкое спасенье – голод на замок.

Важный, без сомненья, кулинарный профиль —

жареный картофель – основной урок!


Железная дорога в степи.


Бескрайняя степь – гравийная насыпь —

Железной дороги шпальный приют.

Ковыльное царство – пушистая россыпь —

Пристанище птиц, что вольно поют.

Ветер рябит, налетая украдкой,

Пену ковыльную яростно бьёт.

Шпальной дороги в линейку тетрадку

Чёрными каплями съел креозот.

Тихая жизнь под небесным пологом

Снова нарушена ходом вещей —

Поезд прошёл грузовым диалогом —

Криком чугунным о тяжесть камней.

Тише и тише становится скрежет —

Шум уносился в далёкий провал.

Шепчет ковыль долгожданное: «Где же?

Где тишина? Кто её своровал?»


Жене Поэта.


Вы видели рассвет ни в первый раз,

вы любовались бликами Луны,

вы выпили его стихи зараз…

Так почему же до сих пор больны

поэзией? Сомненьем ярких строк?

Томительной беседой с книгой?

Ведь он ушёл – покинул вас пророк,

и стих закончился интригой,

и жизнь его осталась лишь в словах —

в словах, дарующих виденье,

о преступленьях и тревожных снах,

перенесённых в вдохновенье…


Жизненный выбор.


Давка в троллейбусе – явная смерть,

негде мальчонке худому присесть:

вот развалился толстый пижон,

люди зажали с обеих сторон —

вволю катаются по проездному,

можно объехать штат Оклахома

или добраться до дальней Луны,

так в разговоры они влюблены!

В поручень гладкий мальчоночка врос,

женщина, с виду, как крепкий матрос —

из активистов, что всем недовольны,

заверещала: «Парень, мне больно!

Ты наступил на ногу мою,

слышишь, скотина, что говорю?»

Красно-бардовым расцвёл от стыда,

в чёрном, громадном гробу сапога

быть не могло мальчонки ноги!

Жался в кроссовках. Те сапоги

принадлежали, в форме, солдату.

Скрыл паренёк молчаливо досаду —

не извинилась женщина вовсе,

но «перемыла» немножечко кости

и отвернулась. Не удалось,

выплеснуть так накипевшую злость!

Воздух пронзился тревогой в салоне —

дачники с сумками, как на перроне,

ждали троллейбус весёлой толпой.

Парня, не видя, прижала спиной

пышная дама с метровыми бёдрами,

в угол забила мешками и вёдрами,

и мальчугана не видел никто…

Прошли года. Герой наш вырос,

но вспоминает иногда

тел человеческую сырость,

под током злые провода.

Не стала жизнь его напрасной —

потратил уйму свежих сил,

окончил ПТУ прекрасно —

троллейбус лихо он водил!


Жизнь и любовь.


Больше, чем жизнь, нет испытания,

Чувства достойней прекрасной любви.

В сердце закрыты тайные знания,

Жизнь и любовь в нас сплетены.

Можем противиться долгими днями

Вечной судьбе, непокорной и злой.

Жизнь и любовь – это свет за горами,

Ранний рассвет над старушкой Землёй.

Жизнь – это дар, сокровенный и трепетный,

Выкован небом тонкий сосуд.

Сок пробуждающий, людям доверенный,

Свыше, заботясь, внезапно нальют.


Храм.


Туман окутал храм Христа,

блестят печально три креста

златыми вверх стремясь главами.

Расшито небо куполами —

стоит в мечтаниях Собор.

Наш мир окинул вечный взор

Великой истины-любви,

сверхчеловеческой тоски

по людям с душами в смятеньи.


Крещение.


Сходите, люди, на Крещенье,

и засияет чистотой

душа, омытая прощеньем,

с купели выйдешь ты живой!


Бескорыстие.


Есть радость в бескорыстном деле

и в вечно беспокойном теле

найдётся грамм души бессмертной,

непрогораемой и светлой!


Встреча.


Она в вечернем, ярком платье,

пылающем во тьме ночной,

она не видела несчастья

была она сама собой!

Её глаза, как розы жгучи,

и с губ слетает радость слов…

Моя прелестная особа,

меня пленившая любовь!


Не  нужно.


Не нужно тосковать по вычурным нарядам,

Не нужно убегать от общества в себя,

Не нужно обжигать мне сердце этим взглядом,

Не нужно упрекать, что не люблю тебя!


Луна.


Луна с земли так романтична,

ласкает светом край небес.

Любви, пожалуй симпатична,

и смерти освещает крест.

На деле твёрдая, из грунта —

минуту, вряд ли, проведём,

но понимаем это смутно

и под Луной опять идём!


Щетина.


Тщательно сбривая щетины иголки,

стану непохожим на сосну и ёлки.

Гладкость колоссальна на щеке побритой —

выгляжу конкретно, даже деловито!

Лезвие скользнуло вниз по подбородку,

что-то страшновато за родную глотку.

Выбрит. Как младенец. Думаю красиво.

Женщины похвалят: «Знаешь, это мило!»


Мораль.


Не говорите о морали,

она песком погребена.

Ей никогда не стать цветами,

поскольку в нас она мертва.


Украина.


Пробился ввысь гранитный монолит,

и тень накрыла клумбу георгинов.

Огромный камень вековой блестит,

алеет надпись – «Славна Украина!»

Несчастны люди – Родина в огне,

не ждали те, а те не ожидали,

увы, в пластмассовом евроокне

давно подогнаны деталь к детали.


1945


Мы в сорок пятом победили!

Спасибо вам, что защитили

Отчизну – Родину – Страну!

Спасибо вам, что я живу!


Горькая.


Не стыдно ли пить допьяна,

увидев на дне горьком слёзы?

Лишь водка печали полна —

вскрывает таинственно грёзы.

Но сути то нет в питие,

до сути дойти мы не сможем.

И истина скрыта в вине,

но истина жизни дороже…


Словесная свобода.


В родной стране, как на галерах,

кнутом отбиты все слова,

в простых остались лишь припевах,

а поядрёнее? Едва…


Проблема.


Плёнка полиэтилена

скрыла старое окно,

тараканы лезут в стены —

значит им разрешено!

Грязь возникла ниоткуда

и уходит в никуда —

алкогольная проблема

жизнь до ручки довела.


Ветер.


Пел в ограде лёгкий ветер,

пыль сметая вмиг с дорог.

Щель в штакетнике приметил —

вихрем дунул на порог,

собирая листья в ворох,

напевая: «Как всегда

жизнь сгорает, словно порох.

Одиночества пора!»


Мысли.


Не понимаю мира вовсе!

Нет мысли нужной в голове.

Богаты парочкой? Подбросьте!

Свет мира покажите мне.


Нет мысли.


Клетка разума закрыта,

сердце скованно тоской.

Ветер воет вновь сердито

опечаленной порой.

Осень хмуро, без просвета,

мысли стёрла в голове…

Нет вопроса. Нет ответа.

Мрак носился в тишине.


О себе немного.


В мире живу, наблюдая,

жизнь созерцаю других.

Свежая мысль, дорогая,

каплей ложится на стих.


Рифмы.


Рифмы великие киньте могилу,

струпья стряхните с обыденных слов,

вольно, как ветер, летите по миру —

станьте могуществом сладостных строф!


Полезный глагол.


Не ломать и не крушить —

возводить и строить,

не убить и хоронить,

а рожать изволить!

Пристрастился воровать,

воровать и грабить?

Научись-ка отдавать,

«Не могу!» Заставить!

Огорчаться, унывать,

жить и сомневаться?

Улыбаться и прощать,

«Не могу!» Стараться!


Первый стих.


Синица сидит на суку,

Лиса, торопясь, пробежала.

А воздух наполнен тоской,

И зимнего солнца так мало!

ноябрь 1998 года


Отдых земли.


Закончилась осенняя уборка урожая,

землица отдохнёт до будущего мая,

спокойно отоспится под снежным одеялом —

накопит свежих сил пред трудовым началом!


Туча.


Светом подёрнулась тучи вершина,

паром вскипели вокруг облака.

В небе ползла грудой единой

чёрная мощь, расширяя бока.

Ветер не властен над сизой громадой —

равных ей нет на святой высоте.

Телом закрыла блёстки заката,

мир растворился в окутавшей мгле.


Всё.


Жизни мало человеку. Понимает он с трудом,

что находится под небом, но земля – не вечный дом.

Разбиваясь на осколки, по ненужным пустякам,

забывает о свободе, жажду чувствуя к деньгам.

Наживает непосильно, что с собой не унести…

Одинаково могильный холмик ждёт всех, впереди!


Жизнь отравилась фруктом зла.


На мост подвесной, шатаясь и плача,

Нелёгкая жизнь направляла свой путь,

Туда, где готовят и вовремя ланчем,

Накормят её и дадут отдохнуть.

Ускоренным ритмом заилило время,

В душе загнивали частицы святынь,

На жизни висело гнетущее бремя,

Гнетущее бремя моральных пустынь.

Гуманность пропала, дымящая злоба

На мир, на людей росла каждый час,

С запёкшейся коркой невкусная сдоба,

Невкусная сдоба на вкус ананас!

Противно сначала, вкусила немного —

Понравился жизни запретный продукт!

Ценителем стала, гурманом иного:

Азарта и фальши. Порочности фрукт

Приелся однажды: тошнило, мутило,

От злобы и фальши отравой несло,

Душа улетала – небесная сила,

Жизнь погибала – платила за зло.

На мост подвесной, шатаясь и плача,

Нелёгкая жизнь направляла свой путь,

Туда, где готовят и вовремя ланчем,

Накормят её и дадут отдохнуть.


Жизнь прожить.


По левую руку – дорога в поля,

По правую руку – с пшеницей земля,

Овраг впереди, закрывающий путь,

Присяду в распутье, пора отдохнуть.

По левую руку – мечта вдалеке,

По правую руку – то, что во мне,

Овраг впереди – не нужно идти…

Какой же дорогой поле пройти?


Жизнь – игра!


Жизнь – игра, а мы актёры,

где-то даже прокуроры,

где-то мы учителя,

и врачи потехи для!

Очень тонкие натуры,

словно деятель культуры

в нас с рожденья заключён!

Мудрецы, что знают мир,

всех приветствуем на пир!

Знаем, как другому жить —

в нас, родимых, эта прыть!

Идеальны!!!

Но, вопрос:

«Почему в стране хаос?

Получилось как такое?

Может солнце ледяное?

Иль магнитная волна

шифер сдвинула слегка?»

Непростой «простой» вопрос!

Ведь вину за сей хаос

на себя никто не взял,

Деньги правда прогулял,

Пролетал, проел, пропил

И налог не уплатил…

Как же быть, на самом деле?

Мы, по сути, и не в деле,

и плохие с нас актёры,

мы, отнюдь, не прокуроры,

где-то мы учителя,

и врачи потехи для.


Жил-поживал мужичок…


Жил-поживал мужичок удалой

В таёжной глуши с законной женой,

В избушке из брёвен, к лесу торцом —

Добротная хата, казалась дворцом!

Жили лесными природы дарами,

Ягоду летом вдвоём собирали,

Травы, грибы в положенный срок,

Впрочем снимали с природы оброк.

Снежной зимой вдвоём на охоту,

Близко лесное было болото.

Дичь небольшую, птицу какую,

Многих зверей повидали в живую.

Простенько жили, вдали от людей,

(ехать до города несколько дней)

Нравилась им тайги тишина,

Бытом довольны, довольны сполна.

Как-то погожим, январским деньком,

Отправился в горы мужик прямиком.

Капканы проверить: попался ли кто?

(хотелось на ужин покушать мяско)

Забрался повыше – пустые капканы,

Похоже, что леший занялся обманом.

Прошёл он подальше на северный склон

Каменья лежат с обеих сторон —

От лютых морозов треснул гранит,

Глянул в расщелину – камень блестит!

Снова прищурился – золота жила!

Так и присел. Сердце прошила

Острая боль от внезапной находки:

«Что получается? Здесь самородки?»

 Мигом примчался домой он к жене:

«Участь счастливая ждёт на горе,

 Это Клондайк, дорогая моя!

 Многим богатством прошита земля!

 Вот развернёмся! Построим здесь город!

 Дай медовухи? Право, есть повод!»

Утром на месте стучал молоток,

Золотом чистым наполнен мешок,

Только глаза горели огнём:

«Больше долби – всё заберём!»

С золотом кинув мешочки на плечи,

Грузом придавлены всякие речи.

Вниз опускались прятать добро,

Роком зловещим, увы, не дано.

Бурый медведь – житель лесной,

Скалился зверь голодный и злой,

Быстро рванул, подминая кусты.

(были б мешки вполовину пусты)

Жёлтый, повсюду, валялся металл,

Мужа с женой никто не искал.


Жуткая ночь.


Таинственной ночью луна молодая,

Как призрак светила чрез белый туман.

Звёзды мерцали, лесу моргая,

Гнулся вершинами лес-истукан.

Словно природа языческой силой,

Криком взывала к царству богов.

В пасти оврага пахло могилой —

Жертвы приносит природа в свой кров.

Всё замолчало, в преддверии, разом,

Словно прошил всеобъемлющий страх:

Солнце вставало всевидящим глазом,

Красным от крови – погибели знак.


За хлебом.


Ручка дверная хрустнула вниз —

щёлкнул замочек металлом.

Старых ступенек бетонный каприз

сточен бегущим авралом —

ног многочисленных. Серая щель —

в стенке распад штукатурки.

Где-то на третьем работает дрель.

В тамбуре снова окурки.

Писк домофона. Закрылся. Скамья.

Старой сирени две ветки.

Вновь в палисаднике кто-то… Свинья!

Выкинул мусор от Светки.

Десять машин, припаркованных вряд,

стоимость до миллиона.

Что-то полиции ходит наряд?!

Смотрит соседка с балкона.

Хлеба куплю и обратно домой.

Сотня в кармане. Пакетик.

Где сигареты? Вот же, со мной!

Ну и проказница – Светик!

Забытый герой.


Срывались камни вниз с горы…

Шумел поток излишней влаги —

Неделю лившие дожди,

Неслись в промокшие овраги.

Геодезист стоял в плаще,

В бинокль смотрел на гор вершины,

Со страшной мыслью в голове:

«Вода дошла до середины!»

Вдали вода ходила кругом,

Бурлила пеной роковой,

Как почва, вспаханная плугом —

Ложилась в озеро стеной.

Плотина поясом бетонным,

Вросла в расщелину горы —

Титаном мощным, многотонным,

Держала водные кубы.

Поставив подпись на бумаге:

«Объект успешно завершён!»

Подняли новенькие стяги

Под мелодичный рюмок звон.

Никто не слышал чистой правды,

Не видел будущих угроз,

Одна проблема думал каждый:

«Каков процент? Какой прогноз?»

Делили прибыль с лёгким сердцем,

В мечтах Париж и Амстердам,

Закрыв проблему, словно дверцу,

Все разъезжались по домам.

Геодезист же знал на деле,

Чем угрожает ток воды.

Минуты мигом пролетели,

Осознавая, ждал беды.

Спускаясь с горного массива,

По острым каменным валам,

Раствором скользко-жидким глина,

Мешала двигаться ногам.

Хлестала влага поднебесья,

Казалось плакал сам гранит!

Торчали корни мелколесья,

Вокруг бурлит, кипит, ворчит.

Рука в крови от острых сколов,

Изнемогая, шёл вперёд:

«Потоком смоет значит скоро

Село, в долине что живёт!»

Внезапно шум, удары, скрежет,

Как взрывы множества ракет,

Земля трясётся, камень режет —

Спустился ад на белый свет!

Поток гранитный перекатом,

Давил булыжники внизу,

Пронёсся мимо сель раскатом,

Как в водосточную трубу.

Укрылся быстро между брёвен —

От страшной участи Бог спас,

Сломал, конечно, пару рёбер,

Но, Слава Богу, есть запас!

В ноге краснела рваной раной

Обломком срезанная плоть,

Сорвав полоску с куртки старой,

Жгутом стянул – пропала кровь.

Сил просто нет и в каждой клетке,

Боль прошивала, как иглой!

Меж валунами, словно в сетке,

Лежал, поверженный герой!

Смешалась боль с адреналином,

Заставив встать, идти вперёд,

Казался грозным исполином,

Что возглавлял пещерный род.

Усилий требовало время,

Но гор изрезанный изгиб,


В потоке поэзии. Книга 1

Подняться наверх