Читать книгу Студенты. Книга 2 - Анатолий Аргунов - Страница 4

Лежа в постели, Савва Николаевич не мог отделаться от мыслей о Злате. Вот, пожалуйста, типично женский поступок: никакой логики. Савва Николаевич какое-то время тихо лежал, отгоняя от себя неприятные размышления, но они снова и снова всплывали в мозгу. «И чего я так сильно растревожился? – не понимал сам себя Савва Николаевич. – Наверное, из-за Валеркиной подружки Дины. Да-а-а, точно из-за нее». В его усталой голове все завертелось, закружилось, как картинки в анимационном мультике. Савва Николаевич какое-то время пытался понять, что к чему, а потом неожиданно заснул. Во сне как бы сам по себе возник образ Дины, будто и не было несколько десятков лет расставания.

Они случайно столкнулись в студенческой столовой. Он, высокий худющий блондин с голубыми внимательными глазами, и она, тоже блондинка с роскошной стрижкой «каре», с томным взглядом, от которого у мужчин мурашки бегали по коже.

– Здравствуй, – сказал Савва и невольно протянул руку.

– Привет, – ответила с улыбкой девушка. – Меня зовут Дина, – и подала свою теплую ладонь.

– А меня Савва.

– Значит, это о тебе Валерий говорил?

– И я тебя знаю, мне он о тебе тоже рассказывал…

Они замялись, не зная, что еще сказать друг другу.

– Вставай впереди меня. – Савва показал на свободное место в очереди.

Дина улыбнулась и, изящно выгнув спинку, так, что грудь слегка коснулась плеча Саввы, прошла за узкую стойку, отгораживающую раздачу от зала столовой. Студенты, стоящие в длинной очереди, промолчали, хотя обычно не принято среди студенческой братии кого бы то ни было пропускать впереди себя. Так может выстроиться целая группа. Но тут другое дело. Очень уж красивая и эффектная была эта девушка – Дина.

– Что будете брать? – не поднимая головы от кастрюль, спросила полная розовощекая раздатчица Серафима Поликарповна.

Именно так, а не иначе, она просила себя называть. Этим пользовались шустрые и хитрые студенты, особенно когда были на мели.

– Серафима Поликарповна, – вежливо говорил кто-нибудь из них, делая как можно более серьезное лицо. – Что посоветуете взять: плов за шестнадцать копеек или котлету за двенадцать копеек? Есть хочется, а денег, сами понимаете…

Серафима Поликарповна все происходящее принимала за чистую монету. Она молча брала тарелку и накладывала с горкой плова, да так, чтобы непременно попались кусочки мяса и со дна, где рис потеплее, а масла побольше. Такой тарелкой можно было троих накормить, но Серафима Поликарповна на вежливом и голодном студенте не экономила…

Дина взяла бифштекс с яйцом, жареным картофелем, фирменное блюдо в столовой. Такую роскошь могли позволить себе только состоятельные студенты или преподаватели из числа аспирантов и ординаторов. Шутка ли сказать, порция тянула на тридцать шесть копеек, столько же, как целых три котлеты. Кроме всего, Дина взяла кусочек бисквитного торта и стакан чая с лимоном. Чай в студенческой столовой стоил три копейки, а с лимоном десять и всегда был хорошо заварен. Серафима Поликарповна старалась не экономить на студентах, она еще девчонкой испытала голод блокадного Ленинграда, жалела их: студенты должны питаться хорошо, а горячий чай с хорошей заваркой и сахаром – основа здорового питания, считала она. Лимон же был для нее роскошью. Она так и говорила:

– А что лимон? Кислота одна, приятная, но кислота… Не завари чай, пожалей заварки, а кинь туда лимон, и что? Пить не будете, – вещала она товаркам по смене. – Лимон кладут, у кого потребности в кислом есть. Я заметила: беременные и те, кто много курит…

– А почему так? – спрашивал кто-нибудь из них.

– Ну беременные понятно, их на солененькое и кислое тянет. А вот кто курит – не понимаю. – Серафима Поликарповна мотала головой. – Может, чтобы зубы не чернели, кислотой налет отмывают… Вот чего не знаю, врать не буду. Только точно заметила: если курит женщина, всегда чай с лимоном заказывает. Хоть и десять копеек, дорого, а заказывает.

– Дина, садись вон за тот столик у окна, там Женька Вельяминов мне место держит. – И Савва показал в сторону своего приятеля, который уже поел и терпеливо дожидался друга, сохраняя ему место…

В обеденное время с местами была напряженка. Савва, чтобы не ударить в грязь лицом перед девушкой, взял себе тоже бифштекс, булочку, только чай без лимона: денег не хватило. И так почти на полтинник набрал.

За столиком они разговорились. Оказалось, что Дине уже двадцать пять. Она училась на врача, но вынуждена была уйти. Срочно нужны были деньги: мама у нее серьезно заболела.

– Нашли онкологию, прооперировали. Лечение хоть и бесплатное, но хорошие лекарства просто так не достать, только по блату… А раз блат, значит, плати. Денег у матери таких не было. С моим отцом она разошлась еще в молодости… Я его даже не помню… Пошла к декану, тот пожалел меня, оформил медсестрой в отделение нейрохирургии. Там доплата за вредность, да и вообще на хирургии платят побольше. Вот так я оказалась медсестрой… Учебу, конечно, пришлось забросить: дежурства через ночь, не до учебы.

Дина допила свой чай.

– Теперь ты обо мне все знаешь, Савва, из первых уст.

– Дина, а что с мамой?

Дина как-то отрешенно посмотрела на Савву.

– Она умерла год назад… Метастазы пошли во все органы, не удалось остановить…

– Извини, я не хотел… – начал было оправдываться Савва.

– Да нет, что ты, Савва, все как в жизни… Близкие, к сожалению, уходят, не спросив нас…

Они замолчали на какое-то время, думая каждый о своем. Но студенчество тем и хорошо, что о грустном не дают долго думать друзья или приятели. Студенчество, как единый неделимый организм, живет по своим законам: оно помогает, но оно и отторгает все ненужное, плохое и наносное… Слава студенчеству!

После той встречи Савве никогда больше не довелось поговорить с этой красивой и умной девушкой, а увидел ее в последний раз уже в гробу. И надо же было так случиться, что через много-много лет Савва узнал о ней почти все…

К Савве Николаевичу, уже известному к тому времени торакальному хирургу, привезли по «скорой» умирающего от легочного кровотечения худого, изможденного мужчину. По документам он числился Панкратовым Сергеем Константиновичем, сорока семи лет от роду. Диагноз: «фиброзно-кавернозный туберкулез». В графе «профессия» стоял прочерк. Да собственно никаких письменных подтверждений его профессии опытному доктору Мартынову и не нужно было. Достаточно посмотреть на татуировки пациента: свободного места на коже почти не осталось. А главная – бубновый туз в витиеватой рамочке – располагалась на левом плече, верный признак, что он не просто бывший зэк, а серьезный пахан из уголовной элиты.

Так оно и оказалось. После тяжелой операции по удалению всего правого легкого, которую искусно провел Савва Николаевич, Панкратов три дня провел в реанимации. Медсестры уже и не надеялись, что он встанет, но, к удивлению всех, пациент ожил и пошел на поправку. Раза два или три его навещали друзья: хорошо одетые в импортные костюмы молодые люди. Однако наколки на руках выдавали в них зэковскую братию. Удивительно, но вел себя бывший заключенный исключительно тихо. Никто не слышал от него плохого слова и уж тем более – мата, что для русского зэка вещь весьма нехарактерная. Одним словом, через полтора месяца больной Панкратов поднялся с койки и стал ходить с помощью медсестры.

Как-то ближе к вечеру в дверь кабинета Саввы Николаевича постучались.

– Войдите, – коротко сказал Савва Николаевич, склонившийся над историями болезней.

Вот работа врача! Мало того что соперировать больного надо, жизнь спасти, так и еще потом в подробностях все записать: что да как. «Не для себя. Для прокурора», – учил когда-то его, еще молодого хирурга, более опытный доктор Шмелев Лев Александрович, царство ему небесное.

Хлопнула дверь. Савва Николаевич поднял голову, и удивлению его не было предела. Перед ним стоял больной Панкратов, без медсестры, костылей, один, стоял и держал в руках пакет.

– Можно?

– Проходите, садитесь вот сюда. – И Савва Николаевич показал на стул около стены, напротив него.

Панкратов сел.

– Здравствуйте, доктор.

– Здравствуйте, Сергей Константинович.

У Саввы Николаевича было правило – всех своих больных он называл по имени-отчеству и обязательно на «вы». Во-первых, показать всем окружающим и самим пациентам, что они для него равны; а во-вторых, это знак уважения и доверия. Ну а в-третьих, между ним и пациентом всегда есть дистанция, которую не следует нарушать. Никакого панибратства. Вот, если конкретно сформулировать, принципы врачебной этики доктора Мартынова.

– Уже на ногах? Я рад, что пошли, но рановато, рановато, Сергей Константинович, – первым начал разговор Савва Николаевич.

– Лежать долго – пролежни получишь, – попытался отшутиться пациент.

Они оба улыбнулись.

– И то верно.

Савва Николаевич любил эти неожиданные экспромтные знакомства и общение с людьми, когда ты не зашорен на заранее предусмотренную протоколом беседу, и, следовательно, всегда есть возможность импровизации… В таких разговорах человек становится искренним, открывает себя, иногда столь широко, что удивляешься собеседнику. Надо бы поменьше, может, и прекратить рассказ о себе, но человека уже понес поток откровенности, и пока он не выговорится – останавливать бесполезно. В таких разговорах доктор Мартынов старался быть до конца открытым, не прятаться за известной формулировкой: «Больной должен знать о своей болезни столько, сколько нужно, вернее, то, что хочет доктор». Савва Николаевич относил себя к сторонникам школы древних эскулапов: хороший врач должен привлечь на свою сторону больного, вдвоем легче побеждать болезнь. Поэтому Савва Николаевич не скрывал от пациента правду о заболевании, но делал так, чтобы она не навредила, а настраивала на лечение. Уныние, пессимизм – самые плохие помощники врачу, считал доктор Мартынов.

– Вот пришел к вам, Савва Николаевич, чтобы поблагодарить за то, что вы не отказались меня оперировать. Результат вы видите сами – я на ногах…

– Это моя работа, – коротко ответил Савва Николаевич.

– Э-э-э, нет, – усмехнулся больной. – Работают многие, Савва Николаевич, а вы исцеляете. Вы – талант. Другой сколько ни работает, а результат нулевой. В общем, вот…

Панкратов достал из пакета бутылку дорогого марочного коньяка, поставил на стол.

– Это вам от меня в знак благодарности.

– Но я же не беру подношений, – ответил Савва Николаевич.

– А это не подношение, это коньяк. Его пьют и закусывают лимоном или шоколадом.

Тут Панкратов, пошарив в пакете, достал плитку шоколада и лимон.

– Можно начинать, – пошутил Савва Николаевич.

– Если есть стаканы, – оценив юмор, в тон ему ответил пациент.

– Отчего же, найдутся.

Савва Николаевич, не вставая, открыл дверцу стоящего рядом шкафчика и достал две мензурки.

– Можно из них, они стерильные. Наливайте, а я пока скальпелем лимон порежу.

Там же, в шкафчике, нашлась чашка Петри. Савва Николаевич положил в нее лимон, который ловкими и выверенными движениями хирурга разрезал на тончайшие ломтики.

– Да вы, Савва Николаевич, специалист не только в хирургии, – удивился Панкратов.

– Жизнь всему научит, – усмехнувшись, ответил доктор Мартынов.

– Верно!

Разлив ароматный коньяк по мензуркам, Панкратов коротко произнес:

– За ваши золотые руки!

– За моих учителей! – в тон ответил Савва Николаевич.

Они чокнулись, улыбнулись друг другу, как старые знакомые, и дружно выпили. Савва Николаевич взял тонкий ломтик лимона и с удовольствием отправил его в рот, наслаждаясь контрастом вкусов выдержанного коньяка и лимона. Приятное тепло медленно разливалось по всему телу.

– Лепота! – произнес он коротко, давая понять, что коньяк очень хороший, а ему очень приятно это импровизированное застолье.

Панкратов развернул обертку шоколадной плитки, с трудом отломил кусочек твердого, как уголь, шоколада и положил его на язык.

– Вы, смотрю, лимон любите?

– Со студенчества. Одна моя знакомая всегда пила чай с лимоном. Я сперва не понимал, зачем, а потом распробовал, оказалось, это так вкусно. С тех пор пристрастился к лимонам.

– И у меня была знакомая, она тоже любила лимоны. Ее звали Дина. Красивая была женщина!

– Извините, Сергей Константинович, Дина, вы сказали?

– Да, Дина. А что вас смутило?

«Не может быть. Хотя парность случаев в теории вероятностей рядовое явление», – пронеслось в мозгу Саввы Николаевича.

– Дело в том, что мою знакомую, которая очень любила чай с лимоном, тоже звали Диной, – ответил Савва Николаевич, как-то странно улыбаясь при этом. – Вот я и подумал о совпадении… Надо же, как вышло!

– Постойте, постойте, доктор! Вы же учились в питерском меде?

– Да, ну и что?

– А в каком году? – не отвечая на вопрос доктора Мартынова, продолжал допытываться Панкратов.

– С шестьдесят шестого по семьдесят второй.

– Так-так… А как фамилия вашей знакомой Дины? Вы не вспомните?

– Нет. Но, кажется, какая-то прибалтийская: не то Каустайтис, не то Канданакис… – не совсем уверенно ответил Савва Николаевич.

– Может, Кайдунате? – с каким-то внутренним напряжением спросил Панкратов.

– Верно, Кайдунате! Из Литвы.

– Вот оно что… – удивленно протянул посетитель, а потом неожиданно предложил: – Может, еще по одной? Как у нас, русских, принято говорить: «На одной ноге не ходят»?

– Верно, верно. А еще есть присказка, ее любил повторять мой хороший знакомый: что самое долгое ожидание – это ожидание между первой и второй рюмкой.

Они снова чокнулись и выпили. Савва Николаевич только часть мензурки: он все же при исполнении. Гость же лихо опрокинул свою и опять отломил кусочек шоколада.

– Неужели такой жесткий? – спросил Савва Николаевич, видя, с каким трудом ломается плитка.

– Это шоколад особый, настоящий, для летного состава. Мне друзья несколько плиток привезли, чтобы быстрее поправлялся…

– А-а-а, то-то я смотрю – обертка странная…

– Значит так, Савва Николаевич, мы говорим об одной и той же Дине – Дине Кайдунате!

Савва Николаевич встал, прошелся по тесноватому кабинету, подошел к окну и стал смотреть на улицу, словно там он мог найти подсказку, что ему делать.

– А вы знаете, Сергей Константинович, что Дина погибла?

– Да, знаю.

– И как погибла?

Савва Николаевич резко повернул голову и посмотрел в глаза больному. Тот не опустил, выдержал взгляд.

– Что об этом сейчас говорить, доктор? Стоит ли ворошить прошлое?

– А когда? Когда время узнать, как погибают друзья?

– Она была вашей любовницей? – спросил Панкратов.

– Нет, не была. Но это не имеет значения. Она была девушкой моего друга.

Панкратов какое-то время сидел молча, опустив голову. Потом поднялся, налил до краев мензурку и выпил коньяк, на этот раз не закусывая.

– Доктор, а теперь послушай меня, – перешел вдруг на «ты» Панкратов. – Только не перебивай, прошу как человека!

Савва Николаевич ничего не ответил, так и остался стоять у окна.

– Мы с Диной родились в маленьком литовском городке Лида, учились в одной школе. Я старше ее на три года, но из-за болезни отстал и оказался с ней в одном классе. Влюбился почти сразу. В общем, не давал ей прохода. Она, понятное дело, сначала не замечала ни меня, ни моих ухаживаний. В то время это было не принято. А потом она как-то даже подружилась со мной, оценив, видно, мою настырность. Так или иначе, мы стали встречаться, ходить на танцы. Я к тому времени уже стал настоящим лидером местной шпаны. Меня боялись, если что не так – бил беспощадно. Бог силу дал немереную. Это я сейчас доходяга, от ветра шатает, а тогда мог голыми руками гвозди гнуть. Дальше – больше. Втянулся в темные дела, потом случайно в драке убил одну сволочь. По малолетству осудили только на шесть лет, четыре отсидел – выпустили. Вышел с зоны, приехал домой, а Дины нет. Говорят, уехала в Ленинград, в мединститут поступила. Я с зоны не писал, думал, не навредить бы. Время такое было: кто из родственников или знакомых в тюрьме – и тебе хода не дают. В общем, поехал я в Питер, нашел Дину, но отношения не налаживались. Она мне как-то говорит: «Не порти мне жизнь. Ничего у нас с тобой не получится. Ты не бросишь своих друзей, а я не хочу такой жизни». Поссорились, одним словом, и сильно. Я обиделся, но виду не подал. Думаю, погоди, сама приползешь на коленях.

Тут мне подстатило: в стране возникла потребность в наркоте. Иностранцы зачастили в Питер, особенно из Скандинавии, а там давно молодежь села на наркоту. Изобрели новую дурь, ЛД называлось. Ну и наши, из продвинутых, стали пробовать. Появился спрос. А где взять? Старые марафетчики поумирали, новых еще не было. Вот я и встал во главе питерского дела по дури. Сначала трафик шел из Швеции, потом круг расширился – Англия, Франция, другие страны втянулись. Сам понимаешь, не всегда удачно шло дело. Погранцы перехватывали партии, тогда в городе наступал кризис. Где взять? Стали решать через знакомых фармацевтов, больницы, «Скорую помощь». Медленно, но верно налаживали поставку морфина через врачей, медсестер. Вот тут-то и представилась возможность проучить Дину. По моему заданию фарцовщики привлекли ее как эксперта. Не помню, что они там втюхивали по тем временам народу: то ли юбки польские, то ли косметику, а может, еще что… Дина охотно согласилась: приработок не мешал студентам… Приняла все за чистую монету, мол, земляки и все такое. Потом незаметно подсадили ее на наркоту, сперва на «колеса», потом и на морфий перешли. Процесс, что называется, пошел. Дина стала наркоманкой, мне же хотелось, чтобы она на коленях приползла когда-нибудь и стала умолять меня о дозе. Но не дождался… Сильной оказалась… А когда полюбила какого-то студента, извини, док, подумал о тебе… В общем, как подменили. Все, говорит моим подручным, бросаю наркоту; ваши товары и деньги мне не нужны, оставьте меня… Но раньше, чем она нас бросила, мы мать ее навестили, лично я сам приехал в Лиду…

Тут Панкратов сделал паузу, налил новую мензурку коньяка и, не предлагая Савве Николаевичу, молча выпил.

– Мать Дины взял в обработку, заставил письмо написать, что она тяжело заболела и ей нужны деньги на лечение. Для верности справку в больнице достал, диагноз рака пищевода состряпали, печать для верности пришлепнули и отправили Дине. Через неделю братва передала, что Дина сама пришла, просит денег – пять тысяч. Машина по тем временам столько стоила, если помнишь. Я распорядился дать, ну а потом дело техники: перешли на шантаж. В итоге Дина сломалась: стала для нас морфий воровать с работы, там у них на нейрохирургии клондайк был. Вот тут-то мы с ней и встретились. Назначил ей встречу в Пушкине, на квартире одного моего подельника, Сержа Хромого, любителя поэзии, отличного гитариста и певца. А как он стихи читал! Особенно Есенина, представляешь. Плакала ко всему привычная братва, для которых человека убить, что комара прихлопнуть. В общем, приехала: красивая, статная, похорошела за эти годы так, что глаз не отвести. Сергей, отпетый бабник и наркоман, и тот оробел: необычайной красоты, неземной, Земфира какая-то, так и сказал мне, когда встретил Дину. Я приказал нас двоих оставить в квартире для разговора без свидетелей. Вхожу, Дина меня как увидела, побледнела жутко и говорит: «Понятно, откуда ветер дует». «Главное – в чьи паруса», – отвечаю. А она: «Но только не в твои». Я говорю: «Посмотрим». И к ней бросился, стал раздевать… Думаю, тоже мне, недотрога, а студенту-недоноску за просто так отдаешься. А она ни в какую. Раза два так меня ногой саданула, искры из глаз. Женщина, когда не захочет, ее невозможно изнасиловать. И тут надо же такому случиться: схватила вазу с комода, огромную такую, хрустальную, и что было силы ударила меня по голове. Я на какое-то время отключился, а когда пришел в себя, Дина уже дверь пытается открыть и убежать. В ярость я впал неимоверную. Как дернул ее за руку, она головой, прямо виском, об острый угол комода ударилась. Ойкнула и медленно сползла на пол. Я подскочил, смотрю, а у нее зрачки сузились, и вся она как-то обмякла. Я скорее искусственное дыхание делать, растирать грудную клетку – ничего не помогло. Умерла. Заплакал… Последний раз в жизни плакал в тот день, верно, никогда уж больше не заплачу. А тогда…

Он взял бутылку с коньяком и, запрокинув голову, припал к горлышку. Савва Николаевич все так же неподвижно стоял у окна, не проронив ни слова. Он словно окаменел от услышанного. Как теперь поступить с этим человеком, которому он еще недавно спас жизнь? Схватить! Тряхнуть так, чтобы разошлись швы в легких и он захлебнулся бы собственной кровью? «Бесы, это бесы во мне говорят. Это они, проклятые, меня искушают», – почему-то подумалось ему в ту минуту.

– Что дальше? – просипел Савва Николаевич, едва сдерживая себя. – Ну говори, говори! Не тяни!

– А все. Заметать следы начали, увезли ее на машине Сержа в парк, закопали в низине под опавшими листьями. Не стало Дины. Вот и все, док, можешь теперь меня убить. Я готов и прощения просить не буду… – Панкратов опустил голову на стол. – На, режь. Хочешь, нож свой дам? Он всегда со мной.

Савва Николаевич наконец очнулся и вышел из ступора.

– Вам пора в палату, больной. Вы сильно переутомились. Я сейчас позову санитарочку, она вас проводит.

– Нет, док, я сам. Скажи, что было дальше с ее парнем?

Возникшая было у Саввы Николаевича неприязнь к человеку, погубившему Дину, стала понемногу утихать. Да и то, что с него теперь взять? Живет, может, последние дни. «После таких операций, какую перенес этот Панкратов, обычно вообще не выживают. Ему повезло, да и я постарался. А может, зря? Господи, не дай мне во мщение войти!» – мысленно успокаивал себя Савва Николаевич. Наконец он полностью овладел собой.

– Что стало с ее парнем? – переспросил он. – По твоей вине три человека оказались вычеркнутыми из жизни. Нет, Валерий, мой друг жив, здоров, мы с ним видимся. Работает, а вот семью не создал, живет один. Гулял как-то с ним по набережной Невы, он мне и говорит: «Выхожу из дома, брожу по улицам, народ толкается туда-сюда, а у меня впечатление такое, словно я один-одинешенек на всем Васильевском острове». Вот так и живет с болью в сердце.

– Извини и прости, если можешь, док…

Панкратов тихо развернулся, медленно побрел к выходу, не оборачиваясь, открыл дверь и вышел.

Через неделю больного Панкратова выписали. За ним приехали на роскошной иномарке с московскими номерами все тех же двое молодых бравых ребят. Они уверенно, как хозяева, вошли в больницу в своих длинных черных пальто, нагруженные кучей коробок. Остановились около поста медсестры.

– Мы за Панкратовым. Он выписывается сегодня.

– Здесь, в семнадцатой палате, ждет вас с утра. Сейчас позову.

– Нет, мы сами. А это вам от нас подарки: печенье, конфеты, кофе.

Положив коробки на стол, они направились в семнадцатую палату. Через какое-то время оттуда вышли уже трое, вместе с ним. Проходя мимо поста, Панкратов остановился.

– Савва Николаевич где?

– На операции.

– А-а-а. Ну вот, тогда передайте ему это. – Сн протянул медсестре тонкий конверт. – Спасибо всем за все… А Савве Николаевичу поклон отдельный…

И компания медленно зашагала вниз по лестнице.

В конверте оказался кусочек бумаги, оторванный от сигаретной пачки. На ней карандашом было написано: «Если понадоблюсь – позвони». И стоял номер телефона. «Для блатных я – вор в законе по кличке Адмирал. Запомни, может, пригодится. Панкратов».

Савва Николаевич повертел в руках послание бывшего пациента-зека и кинул обрывок в корзину с мусором. Не мог он принимать никакие преференции от блатного, тем более – искалечившего жизнь его друга Валерки Маркасова.

К середине дня, когда солнце ярко светило в окна, Савва Николаевич проснулся, посмотрел на часы и удивился: проспал аж целых семь часов. Давно со мной такого не происходило, удивился сам себе Савва Николаевич.

Вечером, уже сидя в поезде, Новороссийск – Санкт-Петербург и перебирая в памяти все, что с ним случилось за эту неделю, Савва Николаевич невольно перенесся мыслями к своему внуку Дениске. Как-то он там? Что-то молчит. Сессию не сдал, пошел работать на кафедру внутренних болезней санитаром – это хорошо, послушался деда. А дальше что же с ним будет? Как бы не натворил бед. И Савва Николаевич опять стал думать о внуке…