Читать книгу Экстрасенс разбушевался - Анатолий Дроздов - Страница 4

Хоть и летели мы вслед за солнцем, но в аэропорт Франкфурта прибыли поздним вечером. Да еще посадка в Берлине… Получили багаж и отправились на стоянку такси. По пути я нашел работавший пункт обмена, где за сто долларов получил 145 марок. Грабительский курс[9], конечно, но куда денешься? В аэропортах он всегда такой.

За поездку таксист затребовал 25 марок – ночной тариф. Жадина! Тут ехать-то десяток километров. Пришлось раскошелиться. Новое огорчение ждало нас в отеле. Гостиницу я выбрал ту, которую определила нам приглашающая сторона. Рассчитывал на халяву. А вот счас! Полистав наши советские паспорта и сверившись с бумагами, портье покачал головой:

– К сожалению, герр Мурашко, номер для вас с супругой заказан только с завтрашнего числа. Если будете селиться сейчас, придется заплатить 60 марок.

Вымогатели немецкие! Можно было поискать гостиницу подешевле, но, глянув на сонную Вику, я достал кошелек. Грабьте! Ничего, мы с вами сочтемся. В номере мы скоренько приняли душ, почистили зубы и повались спать, не разбирая чемоданов. Завтра…

Проснулся я от осторожного поглаживания: кто-то ласково касался моего лица. Открыл глаза: Вика. Склонилась надо мной и бережно трогает мою щеку пальчиком.

– Вставай, соня! – улыбнулась жена. – Уже девять.

– Это по московскому времени, – хмыкнул я. – Мы не переводили часы. Здесь восемь или семь, нужно уточнить.

– Все равно пора, – не согласилась супруга. – Завтракать пора. Есть хочу!

Пришлось вставать и тащиться в ванную – мыться, бриться, чистить зубы. В ресторан отеля мы отправились спустя полчаса. На входе предъявили официанту ключ от номера – завтрак входит в стоимость проживания, и прошли в зал. Кормили по принципу шведского стола – подходишь к раздаче и берешь, на что глаз лег. Выбор, правда, скромный. Сыр, нарезанный полупрозрачными ломтиками, несколько сортов ветчины, масло, булки, кофе, чай. Я не стал скромничать и навалил себе полную тарелку.

– Можно брать столько хочешь? – удивилась Вика.

– Сколько съешь, – успокоил я. – А вот выносить запрещено. Не стесняйся, милая! Объедим немцев! Они содрали с нас 60 марок. Мы съедим на сто!

Вика фыркнула, но примеру последовала. Мы отнесли тарелки к столику, я сходил за напитками. Вике принес чай, себе – черный кофе. Следует взбодриться – последствия вчерашнего загула в самолете давали о себе знать. За столом Вика пыталась соорудить из булочки бутерброд. Я отобрал, разрезал булку по высоте, намазал половинки маслом и навалил на одну сыра, на вторую – ветчины.

– Ешь! – придвинул любимой.

– В меня столько не влезет, – усомнилась она.

– Еще как! – успокоил я.

Влезло. Из ресторана мы выбрались сытые и довольные. Поднялись к себе, разобрали чемоданы, переоделись и отправились гулять. У портье я спросил адрес ближайшего банка – тот помялся, но назвал. Наверняка хотел, чтоб менял доллары у них. А вот счас! Знаем ваши курсы.

Во Франкфурте стояла весна. Пригревало солнце, дул легкий ветер. Вот такой у них февраль. Хорошо, что не взял шапку. А вот Вика парилась. Я предложил ей вернуться в отель и переодеться.

– Потерплю, – замотала она головой. – Ничего страшного.

Наши меховые наряды вызывали удивленные взгляды прохожих, женщины смотрели на супругу с завистью. Ну так, норковая шубка. В Германии это очень дорого. В газетном киоске я купил карту Франкфурта и нашел нужный адрес. Банк находился рядом. Там я поменял 300 долларов. Вышло около 480 марок – это вам не в аэропорту… У меня осталась еще тысяча долларов с небольшим. М-да, деньги утекают. Нужно срочно искать заработок.

Я нашел на карте ближайший универсальный магазин и предложил супруге посетить. Предложение было с благодарностью принято. Советскому человеку побывать за границей и не зайти в магазин – нонсенс. Посещение затянулось на пару часов. Вика рассматривала, щупала, примеряла. В результате купила кое-что из белья и парфюм, облегчив мой бумажник на пятьдесят марок.

– У нас пока мало денег, – объяснила. – Вот заработаем, тогда.

Золото у меня, а не жена! Другая стала бы капризничать, требовать наряды. И плевать ей, что считаешь каждый пфенниг.

На обратном пути мы заглянули в небольшое кафе, где недорого и вкусно пообедали. В номере разобрали покупки и завалились в кровать отдыхать.

– Только сейчас поверила, что мы за границей, – сказала супруга, пристроив голову на моем плече. – Другая архитектура, все вокруг говорят по-немецки. Хорошо, что язык знаешь. Я бы потерялась.

– Не так уж хорошо говорю – практики не было, – вздохнул я. – Читаю и пишу куда лучше.

– Освоишь, – ободрила жена. – Ты у меня умный – видишь далеко вперед. Аргентинские паспорта раздобыл, доллары достал, через границу нас протащил. Даже думать не могла, что такое можно.

– То ли еще будет! – усмехнулся я. – Мы еще заставим мир вздрогнуть.

– Я люблю тебя! – она чмокнула меня в щеку. – Очень, очень…

Мы не заметили, как уснули. Долгий перелет, да еще нагулялись. Разбудил меня телефонный звонок. Я сорвался с постели и схватил трубку. Это был портье.

– Вы просили сообщить о прибытии советской делегации, – сказал по-немецки. – Она здесь.

Ну да, просил, даже пару марок дал. Здесь ничего не делают бесплатно.

– В каком номере герр Воронов? – уточнил я.

– Сорок семь.

– Данке, – поблагодарил я и положил трубку.

– Что там? – сонно вымолвила Вика, оторвав голову от подушки. – Кто звонил?

– Портье. Наши прибыли.

– Ты пойдешь к ним?

– Загляну к Владимиру Сергеевичу. Нужно объясниться.

– Мне с тобой?

– Отдыхай. Мужской разговор.

– Что собираешься сказать?

– Правду. Кроме аргентинских паспортов. Ты о них тоже молчи. Мы просто прилетели днем раньше.

– Хорошо, – кивнула она. – Расскажешь, как вернешься.

Номер «47» был этажом ниже. Я спустился и постучал.

– Да! – раздалось из-за двери.

Я нажал на ручку и вошел. Воронов стоял с рубашкой в руках – разбирал чемодан. Опознав меня, едва не уронил ее на пол.

– Михаил Иванович!!!

– Здравствуйте, Владимир Сергеевич! – сказал я. – Прилетели?

– Да, – он бросил рубашку на кровать. – Вы откуда здесь? На вокзале в Минске нам сказали: передумал ехать. Я не знал, как поступить. Отменять поездку или нет? Опозоримся ведь без вас.

– Извините, – повинился я. – Была веская причина. Разрешите объяснить?

– Надо Терещенко позвать, – предложил министр. – Он больше всех переживал.

Семен Яковлевич жил в соседнем номере, прибежал тут же. Обнялись. Минутой спустя, примостившись на кровати, я рассказывал про наш анабазис[10]. Слушали с хмурыми лицами.

– Ну, и что дальше? – спросил Воронов, когда я смолк. – Как понимаю, возвращаться в СССР вы не собираетесь?

– Сейчас – нет, – подтвердил я. – Как-то нет желания пребывать в застенках КГБ.

– Вот же, сволочи! – саданул кулаком по столу Терещенко. – И сюда влезли. Засвербело им! И вот кто теперь будет исцелять деток? Мразь кагэбэшная!

– Успокойтесь, Семен Яковлевич! – поспешил министр. – Не кричите так громко. Через дверь куратора поселили. Не хватало неприятностей по возвращении. Что вы собираетесь делать, Михаил Иванович? – посмотрел на меня.

– Отработаю предложенную немцами программу. Мы ведь для того сюда летели? А куратору скажу, что прилетел с женой днем раньше. Захотелось посмотреть на Франкфурт, побродить по городу. Он, кстати, мной интересовался?

– Удивительно, но нет, – ответил Воронов. – Когда раздавал билеты в аэропорту, ваших там не было.

– Значит, знал, – хмыкнул я. – Вот и подтверждение. Не собирались меня из страны выпускать.

– Как вам удалось улететь? – заинтересовался министр.

– Мы их опередили.

– Ясно, – кивнул Воронов. – Хорошо, программу отработаем, ну а дальше?

– Вы вернетесь в СССР, мы с женой останемся.

Министр сморщился.

– Никаких антисоветских заявлений, просьб о политическом убежище не последует, – успокоил я. – Мы останемся в Германии по просьбе немецкой стороны.

– А она будет? – усомнился Воронов.

– В одну клинику уже пригласили, – улыбнулся я. – Прямо в самолете. Немцу язву залечил, чтобы самолет не возвращали в Москву. Рядом случился профессор из клиники в Берлине. Дальше объяснять?

– Договорились! – сказал министр и глянул на часы. – Через час ужин в ресторане. Будет принимающая сторона – вроде, управляющий клиникой. Приходите с Викторией Петровной.

Мы пришли. Члены делегации толпились у накрытого стола. Не садились – ждали хозяев. Воронов познакомил нас с переводчиком Сергеем, которого так и тянуло звать Сережей и куратором с говорящей фамилией Слизень. Имя-отчество у кагэбиста было пафосным – Вилор Кимович[11]. На нас с Викой он вытаращился, как на восставших из ада.

– Михаил Иванович и Виктория Петровна прилетели днем раньше, – объяснил министр. – Захотели Германию посмотреть.

Кагэбист сглотнул и вытащил из кармана пачку сигарет.

– За столом попрошу не курить, – цыкнул я. – У меня жена беременная.

Слизень наградил нас злобным взглядом и вышел. Почти тут же явилась принимающая сторона: управляющий клиникой Шредер и профессор Вольф. Познакомились, расселись и приступили к ужину. Нам подали запеченную рульку, гороховый суп с ветчиной, колбасную нарезку. Пиво, шнапс, вино по желанию гостей. Немцы налегли на пиво, мы отведали шнапса, Вика и Сережа попросили вина. Глотнув немецкого самогона, Воронов сморщился и поставил на стол извлеченную из портфеля «Столичную». Немцы оживились и придвинули свои рюмки ближе. Знакомая история.

Атмосфера за столом быстро потеплела. Завязалась беседа специалистов. Медики всегда поймут друг друга. Воротившийся с перекура кагэбист в разговор не вмешивался – мрачно пил и ел. Воронов согласовал со Шредером повестку завтрашнего дня, уточнив ряд деталей. До обеда – доклады министра и Терещенко, после – показательные выступления фигуристов. Пардон, целителя.

– Сколько детей вы готовы исцелить, герр Мурашко? – обратился ко мне Шредер.

– Сколько есть? – поинтересовался я.

– Мы приготовили десять пациентов с разной стадией ДЦП, – подключился Вольф. – Их родители дали согласие на участие в эксперименте.

– Среди пациентов есть больные олигофренией?

– Нет, – покачал головой профессор. – Мы наслышаны, что с такими вы не работаете.

– Значит, всех и исцелю.

Немцы вытаращились на меня.

– И еще, – подбросил я хворосту в огонь. – У вас есть слепые дети?

– Вы и слепоту лечите? – изумился Вольф.

– Если сохранилось хоть немного зрения. Два-три процента.

Профессор переглянулся с управляющим.

– Поищем, – кивнул Шредер. – Сколько будет – не скажу, предстоит согласовать с родителями, но найдем.

На том и порешили. Управляющий раздал членам делегации конверты с командировочными. В номере мы с Викой посчитали – 150 марок на нос. Небогато, но хоть что-то.

– Завтра у нас напряженный день, – объявил на прощание Шредер. – А вот следующий в вашем распоряжении. Можете осмотреть город, посетить магазины, приобрести сувениры для родных. Или побывать, скажем, в варьете, посмотреть стриптиз, – улыбнулся он, показав вставные зубы.

– Никакого стриптиза, товарищи! – поспешил куратор, едва немцы удались. – Мы же советские люди.

Я едва не расхохотался. В прошлой жизни слышал историю. Группа советских туристов посетила Будапешт. Среди них, естественно, был куратор. Строго наблюдал, чтоб никто из группы не позволил себе лишнего, обличал загнивающий Запад и подпавших под его влияние венгров. На прощание хозяева отвели советских туристов в варьете. Полуголые девочки танцевали канкан. Помешать им куратор не мог, потому мрачно пил. Алкоголь снес ему тормоза. Подбежав к сцене, куратор принялся целовать девочкам ноги и хватать их за всякие места. Еле оттащили. Всю обратную дорогу в СССР ревнитель морали просидел, не поднимая головы…

* * *

Медицинская конференция – это скучно. Калька с партийных собраний в СССР. За столом на сцене – члены советской делегации, представители принимающей стороны, в зале – персонал клиники. Ее лучшие врачи, как сказали нам. Поначалу немцы смотрели на нас с любопытством, но потом заскучали. Было отчего. Воронов вспомнил, что он министр, и посвятил свой доклад успехам советской медицины. Цифры, факты, проценты. Где столько наковырял? На фига это немцам? Эстафету перенял Терещенко. Рассказал о своей клинике, замечательном персонале, который, не жалея сил… Пациенты все, как мухи, выздоравливают. Об отделении для детей с ДЦП только упомянул. Дескать, есть такое, и добилось выдающихся успехов. А каких именно, расскажет заведующая отделением.

Вика вышла к трибуне третьей.

– Только не вздумай про космические корабли, которые бороздят просторы Большого театра, – шепнул я. – Не уподобляйся своим начальникам, не то все уснут. Только цифры и факты.

Любимая не подвела. Сообщив дату создания отделения и численность персонала, назвала количество излеченных детей.

– У меня все, – завершила доклад.

– Извините, фрау! – вскочил в зале какой-то растрепанный тип. – Я профессор Хофман. Правильно ли я расслышал число? Три тысячи семьсот сорок восемь исцеленных детей?

– Именно так, герр Хофман, – подтвердила Вика, выслушав перевод от Сережи.

– И все это за семь месяцев с небольшим? Силою четырех врачей и шести медсестер?

– С нами еще работает целитель, – улыбнулась любимая. – Ему и принадлежит главная заслуга. Я не включила его в число персонала, поскольку Михаил не состоит в штате клиники. Трудится как привлеченный специалист.

– Извините, фрау, но не верю! – заявил встрепанный. – Этого не может быть!

Он победным взором оглядел зал.

– Не спешите с выводами, герр Хофман, – встал я. – Во второй половине дня у вас будет возможность убедиться в правоте слов заведующей отделением. А теперь, дамен унд херрен, отпустите нас на обед. Есть очень хочется.

Я скорчил умильную рожу. Немцы засмеялись и зааплодировали. На обед нас отвезли в ресторан в центре города.

– Заказывайте, что хотите, – предложил сопровождавший нас Шредер. – Все оплатит клиника. Я же вас покидаю. Извините, дела.

Он мотнул головой и удалился. Мы расселись за свободным столиком. Воронов, Терещенко, я, Вика и переводчик Сережа. Куратора с нами в клинике не было – исчез куда-то после завтрака. Вот и хорошо – противно видеть эту кислую рожу. К нам подошел официант – парень лет двадцати с небольшим.

– Здравствуйте, товарищи, – произнес на ломаном русском. – Меня зовут Марко, я югослав и немножко говорю по-русски. Что будете заказывать?

– Какой-нибудь нормальной еды, – попросил я. – Никаких немецких специалитетов, вроде запеченной рульки или горохового супа.

– Понял, – улыбнулся он. – Есть вкусные сосиски с капустой. Натуральные, из свежего фарша. Крем-суп, ржаной хлеб, десерт выберете позже.

– Тащите! – велел я, рассмотрев одобрение в глазах членов делегации.

– Напитки?

– Для начала всем по кружке пива. Далее посмотрим.

Марко кивнул и умчался. Очень скоро вернулся с пивом. И вот тут все случилось. Мы едва омочили губы в пенном напитке, как приперся Слизень. И откуда принесло? Куратор быстро вошел в зал, покрутил головой, разглядел нас и подлетел к столу.

– Товарищ Мурашко! – почему-то обратился ко мне. – Я звонил в посольство. Сообщили, что вы с женой не покидали СССР.

– Но мы здесь, – улыбнулся я.

– Вы выехали нелегально.

– То есть как? – хмыкнул я. – Через колючую проволоку на границе перелезли? Не гоните пургу, Вилор Кимович. Лучше выпейте пива – здесь оно отменное.

– Покажите свой паспорт! – протянул он руку.

– На каком основании? – поинтересовался я. – Кто вы такой, чтоб его требовать? Вот сидит руководитель делегации, – я указал на Воронова. – Между прочим, министр и доктор медицинских наук. Если он попросит меня показать паспорт, я, возможно, соглашусь. Вы же для меня – никто.

– Не забывайтесь! – взвизгнул Слизень. – Вы прекрасно знаете, кого я представляю. Паспорт!

– А вот этого не хотел? – я сунул ему в нос кукиш. – Пошел на хрен, шестерка кагэбэшная! Не порти людям аппетит.

– Вы… Ты пожалеешь! – выплюнул он, повернулся и выбежал из зала.

– Суп! – раздалось сбоку.

Я повернул голову. Марко стоял с подносом, уставленным тарелками. Наверняка, все слышал.

– Раздавай! – кивнул я. Югослав расставил тарелки, подмигнул мне и скрылся.

– Приятного аппетита, товарищи! – пожелал я.

Обед прошел в полном молчании – Слизень все же испортил людям настроение. Когда все встали, я попытался дать Марко на чай.

– Не! – покачал он головой. – Все оплачено.

– Даже чаевые?

– Да, – кивнул. – А еще лепо было поглядать, ако вы гнали того педера[12].

Микроавтобус отвез нас в клинику. К показательному выступлению целителя немцы подошли скрупулезно. Перед сценой конференц-зала стояли десять инвалидных колясок с детьми и подростками. Проходя мимо, я привычно просканировал их. Есть пара тяжелых, но с олигофренией не наблюдается. Справимся. Людей в зале заметно прибавилось, что не удивительно.

– Вы готовы, герр Мурашко? – спросил Шредер.

– Да, – кивнул я. – Пусть коляски развернут лицом к залу. Объявите пациентам, что они будут чувствовать холод в затылке. Чтобы не пугались. Это нормально.

Управляющий отдал распоряжение. Подбежавшие служители развернули коляски, и я начал. Рука на затылок пациента… В этом нет нужды, но зачем немцам знать? Жара больше нет, следующий… Я работал привычно, переходя от коляски к коляске. Детки вели себя смирно – ну, так немчики. Наши иногда начинают дергаться и спрашивать. Возле двух тяжелых задержался подольше: загасил сначала жар в коре головного мозга, после в позвоночном столбе.

– У меня все, – объявил, закончив с последним пациентом.

– То есть как? – вскочил в зале тот же встрепанный. Как его? Хофман? – Неужели дети здоровы? И часа не прошло!

– Можете проверить, – улыбнулся я. – Нервные связи восстановлены, рефлексы в норме. Ходить им пока трудно: мышц почти нет, да и связки не готовы к нагрузкам. Понадобится реабилитация. Проведите ее правильно, и через год дети будут бегать.

– Не верю! – замотал головой профессор.

Я пожал плечами и подошел к ближней коляске. В ней сидел мальчик лет двенадцати.

– Как тебя зовут? – спросил.

– Курт, – ответил он.

– Ты ходишь, Курт?

– Только с мамой, – покрутил он головой. – Она меня держит. Одному не получается.

Значит, мышцы есть, да и связки выдержат.

– А теперь сможешь сам. Встань!

Я протянул ему руки и помог выбраться из коляски.

– Иди! – сказал, отпустив его.

Он сделал осторожный шажок. Покачнулся – и второй. А затем – сразу несколько по направлению к залу. Чуть вихляя, подволакивая ноги, он шел – и довольно уверенно.

– Мама! – восторженно закричал Курт, остановившись и высматривая кого-то среди публики. – Посмотри! Я могу ходить сам!

Из зала к нему метнулась женщина. Подскочив, обняла и залилась слезами. Эта сцена будто взорвала собрание. Все вскочили с мест и загалдели. К пациентам побежали родители и врачи. Если первые пытались достать детей из колясок, то вторые им препятствовали, что-то объясняя. Воцарился бедлам. Шредер попытался звонить в колокольчик, но его не слышали. Мне это быстро надоело, и я вскочил на сцену.

– Тихо! – рявкнул изо всех сил.

В зале замолчали и уставились на меня.

– Дорогие родители пациентов, – я приложил руку к груди. – Не пытайтесь заставлять детей ходить. Они к этому еще не готовы. Пусть их обследуют доктора клиники и назначат курс реабилитации. Выполняйте указания врачей, и увидите результат. Он будет скоро. Данке.

– Благодарю, герр Мурашко, – подключился управляющий. – Надеюсь, все слышали нашего гостя? Попрошу увезти пациентов.

Указание выполнили, и в зале на короткое время установилась тишина.

– Дамен унд херрен! – обратился к присутствующим Шредер. – Герр Мурашко предложил нам показать еще один аспект своего дарования. Речь идет о слепоте.

По залу будто пробежал ветерок.

– Наш гость, – продолжил управляющий, – пообещал исцелить детей, у которых сохранилось хотя бы несколько процентов зрения. Мы нашли таких пациентов. Попрошу их ввести.

Отворилась задняя дверь, и в зал вкатили три коляски. Спрашивается, на фига? Можно ведь и за руку. Любят здесь эти агрегаты. Следом за пациентами ввалилось несколько человек с фотоаппаратами и вспышками.

– Это кто? – спросил я Шредера, указав на группу.

– Репортеры, – объяснил он. – Услыхали, что какой-то русский будет творить чудеса, и пожелали присутствовать. А что делать, герр Мурашко? Германия – свободная страна, я не в силах запретить.

Ой, темнит немец! А, с другой стороны, почему бы и нет?

– Попрошу репортеров с фотоаппаратами подойти к сцене, – объявил я.

Подчинились.

– После того, как исцелю детей, не бейте их вспышками в лица, – попросил я. – Можно обжечь ярким светом сетчатку глаз ребенка. Договорились?

Репортеры закивали. Надо же, какие послушные!

– Вас можно снимать? – спросил один, с седыми волосами.

– Сколько угодно. С детьми будьте осторожны.

Я спрыгнул со сцены и подошел к коляскам. Деткам завязали глаза – это хорошо. Заранее попросил. Что имеем? Два мальчика и одна девочка в возрасте от семи до четырнадцати лет. Нормально. Просканировал – атрофия зрительного нерва у всех. Причины разные, но работать будем.

Я положил руку на глазницу девочки.

– Будет немножко покалывать, но ты терпи, – попросил.

– Гут, – ответила она тихо.

Начали. Работал я не так быстро, как с пациентами с ДЦП – ну, так опыт совсем небольшой. Повозился. Да еще фотографы крутились вокруг, слепя вспышками. Но справился.

– Все, – сказал, обернувшись к залу. – Попрошу задернуть шторы – яркий свет детям сейчас противопоказан. Репортеров прошу снять вспышки с фотоаппаратов.

Удивительно, но все подчинились без звука. Немцы… Я по очереди стащил повязки с глаз детей. Они встали и закрутили головами. Люди в зале начали подниматься с мест.

– Как тебя зовут? – спросил я стоявшую рядом девочку.

– Лотта, – отозвалась она.

– Видишь того дядю? – я указал на надоевшего Хофмана.

– Да, – кивнула она. – У него волосы встрепанные. Ходить непричесанным неприлично, – добавила важно.

Зал взорвался хохотом. Хофман смутился. Воспользовавшись моментом, к детям подбежали родители. Пациенты стали им что-то говорить, тыча во все стороны пальчиками. Матери вытирали слезы. Ко мне подошел седовласый репортер.

– Герр Мурашко, – попросил. – Мы могли бы снять вас вместе с исцеленными детьми?

– Если только без вспышек, – напомнил я.

– Выйдем из здания, – предложил репортер. – Там света достаточно.

Так и поступили. Принять участие в фотосессии захотели многие. Репортеры привычно выстраивали сцены. Руководство клиники и советская делегация застыли на ступеньках перед входом в клинику. Вот Шредер пожимает руку русскому целителю. Персонал клиники окружил гостей из СССР, и они оживленно беседуют. Исцеленные дети с экстрасенсом из Советского Союза. Семилетняя Лотта у меня на руках, мальчики прижались с боков. Благодарные немецкие матери обнимают целителя…

Провозились почти до ужина. В этот раз Шредер отвез нас в шикарный ресторан в центре Франкфурта. Кроме него, принимающую сторону представляли уже знакомый нам Вольф и… Хофман.

– Наш ведущий специалист в области неврологии, – отрекомендовал его управляющий.

– Рад познакомиться, профессор, – сказал я, пожимая руку встрепанного. Он, к слову, так и не причесался.

– Можете обращаться ко мне запросто, – ответил Хофман. – Считайте, коллеги. Я обследовал исцеленных вами детей. Вы правы: рефлексы восстановились у всех. Пациентов ждет реабилитация, но это не вызывает опасений за их будущее. Как вы это делаете, герр Мурашко?

– Сам не знаю, – пожал плечами. – Господь Бог наградил меня даром, я его использую.

– Вы верите в Бога? – удивился он. – Будучи коммунистом?

– Я не состою и никогда не состоял в коммунистической партии. И не собираюсь в нее вступать.

– Господа! – прервал нашу беседу Шредер. – Прошу всех за стол.

Ужин прошел, что называется, в теплой и дружеской обстановке. Звучали тосты за советско-немецкую дружбу, были шутки и много смеха. Хофмана подкалывали за его вечно встрепанный вид, профессор смеялся вместе со всеми. Было видно, что к шуткам насчет своей внешности привык. Владимир Сергеевич поблагодарил немцев за теплый прием и пригласил в Минск. Те обещали подумать. Я веселился вместе со всеми и ждал. Не зря. Улучив момент, Шредер отвел меня в сторону.

– Как смотрите на то, чтобы поработать в нашей клинике? – задал ожидаемый вопрос.

– А разрешат? У меня нет медицинского диплома.

– Это не ваша забота, – улыбнулся он. – Формальности беру на себя. Как и разрешение для вас с супругой проживать в Германии.

– Данке, – кивнул я. – Осталось уточнить вопрос с оплатой.

– Десять тысяч марок в месяц! – победно объявил он. – Как профессору и доктору наук.

– Не пойдет, герр Шредер, – покачал я головой.

– Почему? – изумился он.

– Небольшой урок арифметики. Я в состоянии исцелить за день не менее двадцати детей. Предположим, работаю двадцать дней в месяц. Итого – четыреста пациентов. Делим десять тысяч на четыреста, получаем двадцать пять марок. Двадцать пять марок за исцеление от неизлечимой болезни! Извините, но я не работаю за миску супа.

– Сколько вы хотите? – буркнул он.

– В СССР мне платят пятьсот рублей за пациента. По курсу Государственного банка СССР это тысяча двести пятьдесят марок. А теперь ответьте: почему немец должен платить мне в пятьдесят раз меньше? И какой смысл мне соглашаться на такие условия?

Он закашлялся.

– Вы хотите получать больше звезд Бундеслиги, – произнес с осуждением.

– Ну, так в чем вопрос? – лучезарно улыбнулся я. – Пригласите футболистов исцелять детей. Вместе порадуемся. Извините, но пора за стол. Коллеги заждались.

– Погодите, герр Мурашко! – ухватил он меня за рукав. – Я подумаю над вашими условиями. Кое-что придется согласовать. Вы ведь не уезжаете завтра?

– Нет, – успокоил я. – Но через день планировал отправиться в Берлин. У меня приглашение из клиники «Шарите».

– Эти осси[13] не заплатят больше, – замахал он руками. – У них нет денег. Не спешите уезжать, герр Мурашко – мы договоримся.

– Буду ждать, – кивнул я.

– Получили от немцев предложение? – спросил Воронов, когда мы вернулись за стол.

– Да, – ответил я. – Все, как обещал. Они берут на себя формальности по нашему пребыванию здесь. Осталось уточнить вопрос оплаты, но, думаю, договоримся. Все будет тихо.

– Хорошо бы так! – вздохнул он.

– Не волнуйтесь, Владимир Сергеевич! – улыбнулся я.

Рано радовался…