Читать книгу Блеск власти - Анатолий Егин - Страница 2

Ночь заканчивалась, на востоке зарделась светлая полоска, ярко-красный серпик поднимающегося солнца нежно разрезал горизонт, и первые лучи его позолотили минареты мечетей и купола православного храма Сарая, упали на изумрудную, только что появившуюся липкую листву деревьев, по пояс стоявших в воде Ахтубы. На город опустилась легкая, как весенний воздух, тишина, замолкли петухи, возвещавшие рассвет, притихли вездесущие собаки, все замерло перед наступающим днем. В этой пронзительной тишине вдруг заскрипели и открылись тяжелые ворота усадьбы хана Тогрула, правнука великого Бату – завоевателя Руси и Восточной Европы, первого хозяина улуса Джучи, западной части Великой Монгольской империи, созданной Чингисханом. Из ворот медленно выехала тяжелая арба, груженная огромными глиняными сосудами, мулы не спеша спускали ее с крутого берега Ахтубы к бурлящей мутной воде. Шел месяц могой 1291 года, месяц, когда распускается листва, когда неудержимые талые воды, несущиеся буйными потоками с севера, соединяют Итиль и Ахтубу в одну огромную реку, заполняя многочисленные озера и ерики поймы.

На берегу арбу поджидала большая лодия. Десять крепких рабов быстро и слаженно перегрузили на судно сосуды, мощно ударили веслами по воде, и лодия в момент скрылась в стоящих в реке деревьях. Ахтуба бурунила, пытаясь снести тяжелое судно, но рабы, погоняемые злым надсмотрщиком, упрямо гребли и гребли без отдыха.

К правому берегу Итиля пристали, когда солнце уже полностью поднялось над горизонтом и заблестело на росистой траве сочной, благоухающей степи. Лодию подхватили десятки пар сильных рук монгольских воинов, часть из них поднялись на судно и начали стучать по сосудам условным стуком, услышав из одного ответ, воины споро вскрыли огромный кувшин, наружу, щурясь от яркого солнца, выбрался мальчик лет десяти. Мальчишку, радостно улыбаясь, обнял богато одетый воин. Это был его дядя по материнской линии Айдарбек. Широкие плечи дяди, сильные руки, крепкие ноги и хорошее оружие делали его грозным, но ласковые глаза блестели искрами доброты и счастья. Он радовался, так как хорошо выполнил долг перед сестрой. Он верил, он знал, что теперь-то их никто не догонит, никто не возьмет.

Дядя с племянником поднимались по крутому правому берегу Итиля, а охрана Айдарбека безжалостно заколола кинжалами рабов-гребцов и надсмотрщика, разбила кувшины и затопила лодию, быстрая вода окрасилась кровью, потащила трупы ни в чем не повинных людей под коряги, храня еще одну тайну золотоордынских ханов.

Мальчика одели в удобную военную одежду, он ловко приторочил небольшую кривую саблю к поясу, поправил лук, колчан и привычно взлетел в седло низкорослого монгольского коня. Юнца плотно окружили две сотни отборных воинов со сменными конями, и небольшой отряд рысью поскакал по степи на юго-запад, в черкесские горы, обходя ямские станции и привычные маршруты кочевок, охраняя жизнь Узбека, наследника золотоордынского престола, праправнука Бату-хана.

А на берегу Ахтубы, в столице Золотой Орды Сарае разрывалось от горя сердце Арибах – матери Узбека, черноокой красавицы, стан которой был гибок и прекрасен, как виноградная лоза. Даже полные слез и печали глаза не могли скрыть обжигающей красоты молодой горянки. Сегодня ее не радовало ничего – ни яркий весенний день, ни свежие фрукты, привезенные восточными купцами, ни блеск новых украшений, она металась по комнатам гарема, отмахивалась от назойливых служанок, утешавших ее, и молила Аллаха, да будет вечно благословенно имя его, чтобы сохранил жизнь сыну, маленькому Узбеку.

Арибах сочувствовали все. Еще бы, потерять за один день и мужа, и сына! Нет страшнее и больше горя у женщины, чем это!

Свекор Арибах, всемогущий хан Золотой Орды Менгу-Тимур родил на свет десять сыновей и, не собираясь умирать в сорокалетнем возрасте, не позаботился о наследнике, не оставил никакого завещания. Смерти Менгу-Тимура никто не ждал, она наступила внезапно от нарыва в горле в 1280 году.

Власть в Золотой Орде практически узурпировал темник Ногай, дед которого, Бувал, сын первенца Чингисхана Джучи, родился от наложницы, что перечеркивало всем его потомкам путь к трону. Но упрямый Ногай сумел возвыситься при хане Берке от командира небольшого отряда до командующего армией, и несмотря на ряд проигранных битв, Берке держал его близко к верховной власти, ценя его преданность в борьбе за трон с другими Чингисидами. Ногай был известен в окружающем мире как влиятельный и мудрый сановник, пользовался большим уважением арабских правителей.

Когда пришел к власти Менгу-Тимур, Ногай был удален подальше от царского дворца, отстранен от участия в международных делах, молодой хан отправил его в дальний улус, тот и носа в столицу не показывал. Со смертью Менгу-Тимура наступил час Ногая, он тут же появился в Сарае, с помощью интриг помог взойти на трон Туда-Менгу, ленивому и незадачливому брату покойного хана. За проявленное рвение и великую помощь новоиспеченный правитель сделал Ногая бекляри-беком, вторым человеком в государстве. Вот здесь бы и успокоиться энергичному темнику, но у хитреца всегда был наготове второй план, он не прерывал отношений с Тула-Бугой, соперником нынешнего хана в борьбе за трон, все время нашептывая в уши племяннику-сопернику:

– Потерпи, придет твое время, ханом будешь ты, я помогу тебе это сделать.

Так продолжалось более шести лет, пока всем в Орде управлял Ногай, но вдруг ленивому Туда-Менгу надоели наставления бекляри-бека, который диктовал ему все и контролировал каждый шаг хана.

– Ты, может, еще будешь учить меня, как и когда мне мочиться! – в сердцах отрезал как-то Туда-Менгу Ногаю, а тот быстро сообразил, что пора, и устроил переворот. В 1287 году к власти пришел Тула-Буга, пришел не один, а совместно с тремя родными братьями, в их числе был и Тогрул, муж Арибах, отец шестилетнего в то время Узбека.

Братья неоднократно пытались избавиться от хитрого и волевого бекляри-бека, но тот, несмотря на многократные военные поражения, в политике не проигрывал, ему оскорбительно было слышать возражения от сопляков, так он про себя называл правящих братьев. Ногай видел, что план его трещит по швам. Хитрец думал: коллективное управление вызовет ссоры между братьями, а оно их, наоборот, объединило на почве борьбы с ним. Необходимо было принимать срочные меры.

«Ничего, – думал Ногай, – есть другие покладистые сосунки из гнезда Менгу-Тимура».

Бекляри-бек начал срочно искать братьям замену. Новым его избранником на престол стал шестнадцатилетний Токта, один из самых младших сыновей Менгу-Тимура, который с удивительным напором рвался к власти. Но как убрать сразу всех четверых? Однако Ногай был гением интриги, он притворился смертельно больным и позвал братьев-соправителей приехать проститься с ним в его кочевье.

Все четверо, Тула-Буга, Кучек, Алгуй и Тогрул, прибыли в шатер Ногай-ака, как он сам себя называл, незаконно присвоив звание старшего в роду Чингисидов. Бекляри-бек, по-прежнему притворяясь тяжелобольным, начал свою нравоучительную речь:

– Дети мои, я служил отцам нашим в старину и недавние времена, я был уполномочен еще ханом Берке блюсти порядок в доме потомков Великого Потрясателя Вселенной, деда нашего Чингисхана. Мне больно смотреть на распри, которые идут в борьбе за трон Великого Бату-хана. Вам необходимо срочно собрать курултай[1], дабы я дал вам мир, пока еще жив.

Пока старец так говорил, а ханы-соправители со смирением слушали его, люди Токты и Ногая потихоньку перерезали немногочисленную охрану братьев, по сигналу ворвались в юрту и схватили всех четверых.

Старец Ногай-ака как ни в чем не бывало поднялся с лежанки. Взяв Токту за руку, он подвел юношу к пленникам и, показывая на Тула-Бугу, произнес:

– Вот он завладел троном твоего отца, эти сыновья отца твоего согласились с ним. Это они задумали схватить и убить тебя. Я отдаю их в твои руки: умертви их как хочешь!

Токта без колебаний отдал приказ убить братьев тут же, в том числе и единокровного Тогрула.

Но не вся охрана братьев-соправителей была уничтожена, чувствовавший беду за версту шурин Тогрула черкес Айдарбек по приезде отвел своих людей подальше в темноту и сразу не понял, что у юрты Ногая идет резня, а когда понял, что происходит, не стал вступать в бессмысленный бой с большими силами Токты и Ногая. Когда же из юрты вынесли трупы убитых братьев, он во весь опор поскакал в Сарай. К утру, загнав трех лошадей, Айдарбек был в покоях сестры своей Арибах, действовал быстро и решительно, как горный орел.

– Сестра, пока не пришло известие о смерти мужа твоего хана Тогрула, его сын Узбек должен умереть!

Арибах чуть было не лишилась чувств.

– Сестра! Сестра! Опомнись, он не должен умереть совсем, он должен умереть для людей. Считай, что он умер сегодня ночью, и сейчас же утром мы похороним куклу, завернутую в кафан, а завтра я увезу мальчика к нашему отцу в горы, где никто и никогда его не найдет, если нам с тобой это не понадобится. Иди быстро, учи мальчика умирать, да так, чтобы его мертвым все служанки видели, а я пойду с муллой договорюсь.

События развивались стремительно, Арибах понимала, что убийца Тогрула Токта станет теперь ее мужем, таков закон. Этот юнец в борьбе за власть будет уничтожать всех на своем пути. Узбека он точно убьет, ибо отец его уже прикоснулся к трону. Сына надо спасать! Действовать нужно быстро! Тонкая артистическая натура Арибах разыграла случившуюся трагедию с такой силой, что все окружение заливалось горючими слезами, и стены дворца стенали вместе с рыдающими. Арибах тоже рыдала неподдельно, непритворно глотала горько-соленые слезы, она любила Тогрула всей душой, как могут любить черкесские женщины, мысли ее все время возвращались к мужу, она чувствовала, что душа его рядом с ней.

Тогрул был талантливым, смелым человеком, во многом похожим на своего отца Великого хана Менгу-Тимура, но ему не хватало наглости, так нужной властителям. Он должен бы сидеть на троне отца, который выделял его из других своих детей, но тогда Тогрулу нужно было бы убивать родных братьев в борьбе за престол. Смог бы он это сделать? Скорее всего, нет. Муж ее был мечтателен и доверчив, потому и сам стал жертвой. Тогрул всегда с нежностью относился к ней, она была его любимой женой, советчицей и отдушиной. Но любимого мужа уже нет, его не вернешь. Сына! Сына спасать нужно! Арибах, никому не доверяя, сама спрятала Узбека в огромный сосуд, и они с братом наметили план спасения мальчика. А сегодня, когда отряд Айдарбека скакал по зеленой степи, Арибах постоянно молилась, уповая на Аллаха Всевышнего и брата своего единокровного.

* * *

Две сотни монгольских воинов во главе с Айдарбеком шли по степи с короткими стоянками, которые больше требовались коням, чем людям. Еще Чингисхан приучил своих воинов подолгу не сходить с коней, они могли есть и пить на них, спать и даже справлять нужду, не покидая седла. Через пять дней воины увидели на горизонте большую гору и чем ближе подъезжали к ней, тем величественней она казалась. Над горой плыли кудрявые облака, едва не задевая ее вершину, воздух становился прохладней и чище, чаще приходилось переезжать через холодные прозрачные речушки.

В районе пятиглавой горы отряд спешился, стали готовиться к отдыху, часть людей заготавливали дрова, другие отправились охотиться на дичь, которой в этих местах было в изобилии. Айдарбек приказал проверить упряжь, подковы, дальше дорога будет пролегать в горах, а камни – не пуховая подушка степи.

К вечеру следующего дня отряд двигался по ущелью вдоль реки Мары, все дальше и дальше удаляясь в горы Кавказа. Еще не стемнело, когда они подъехали к усадьбе черкесского князя Елбаздука, отца Айдарбека и Арибах. Сын спешился и вошел в родной двор. Огромная кавказская овчарка рванулась было вперед, но, почуяв родной запах, остановилась в нескольких метрах от давно отсутствовавшего хозяина и завиляла хвостом.

Айдарбек открыл дверь в саклю. Князь Елбаздук сидел за столом в парадной черкеске. Гладко выбритые щеки, причесанные усы, белая шерстяная шапка придавали ему торжественный вид. Князь готовился к встрече с сыном уже несколько часов, передовые разъезды его войска еще днем заметили монгольский отряд, поднимающийся в горы, глазастые дозорные рассмотрели, что возглавляет его Айдарбек, и доложили Елбаздуку.

Сын стоя, как это положено в черкесских семьях, поздоровался с отцом и молча вытянулся перед родителем, ожидая его приказаний.

– С чем прибыл, Айдарбек, со славой или позором?

– В борьбе за трон Тогрул убит его братом Токтой.

– Ты не смог защитить своего хана?.. Зачем тогда приехал домой? Хочешь замусорить отчий дом позором?

– Отец, разреши сказать слово.

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Елбаздука.

– Я прекрасно помню наш моральный кодекс Уэркъ хабзэ: жизнь продай, купи честь! Но силы были слишком неравны, глупая смерть не принесла бы чести. В той ситуации Тогрула спасти было невозможно, я решил спасти его сына – наследника престола Бату-хана.

– Ну, и где же он, наследник? – стараясь не выдать раздражения, спросил князь.

– Узбек у ворот твоей усадьбы.

– Так веди скорее внука в дом.

Айдарбек не успел переступить порог, как Елбаздук поднялся:

– Узбек не только внук мой, он мой хан, хана я встречу сам.

Князь вышел за ворота. Смеркалось, но последние лучи солнца еще светили за горами, отбрасывая на землю темные тени.

Отряд моментально спешился и припал на колени перед князем, коленопреклоненным был и Узбек. Елбаздук подошел, поднял внука, поклонился ему.

– Добро пожаловать, мой хан, да продлит Аллах твои годы! Твой верный слуга Елбаздук рад видеть тебя в своем доме!

Узбек вошел во двор усадьбы, за ним последовали князь и Айдарбек, которого сразу за порогом остановил отец.

– А тебе, сын, пора возвращаться в Орду, смыть позор кровью. Токта не должен долго жить. Узбека буду воспитывать я, он станет хорошим джигитом.

Когда сын переступал порог, Елбаздук добавил:

– Ты знаешь, на какой поляне пасутся табуны моих узденей.

Мать Айдарбека скорбно смотрела вслед уходящему отряду, она даже не успела обнять своего родного мальчика, не угостила его любимой пшеничной похлебкой и сыром. Печаль заполнила душу матери, но она не могла вмешиваться в дела двух мужчин-воинов, не могла принимать каких-либо решений.

– Ну ладно, – утешала себя мать, – увидела сына живым-здоровым, слава Аллаху, великому и милосердному.

Айдарбека никогда не пугала темнота, ночью он видел не хуже, чем днем, тем более в родных горах, которые с детства обошел вдоль и поперек со своим воспитателем-аталыком, потому и сейчас он уверенно вел отряд по узкой тропе к перевалу Гум-Баши, за которым открывалось плато Бийчесын – летнее пастбище карачаев и черкесов. Вскоре отряд был у цели, ночью близко к табунам они не подъезжали, а когда на рассвете бриллиантами засверкали заснеженные вершины Эльбруса, монгольские всадники спустились на плато. Табунщики сразу узнали Айдарбека. По закону черкесов молодой князь мог взять из табуна жеребенка, из каждой отары по барану и тут же сварить пищу для себя и своих спутников.

«Отец умный, отец мудрый, отец любит сына!» – подумал Айдарбек, глядя на тучные отары и многочисленные табуны.

Пир был на славу, но надо торопиться, а то хватятся, начнут искать. В табунах поменяли часть уставших лошадей, и – вперед, в Орду.

* * *

Орда гудела изнутри, но сор из избы не выносила, не первыми были убийства в борьбе за трон, что ж тут необычного.

Токта откочевал к границам Сарая и начал управлять государством. Ногай не отпускал юного хана ни на шаг, по его совету Токта убил еще трех сыновей своего отца и принялся за нойонов, потом за военачальников, некогда служивших Менгу-Тимуру, а заодно с ними умертвил свою мачеху Джиджек-хатун, которая по просьбе Ногая заманила к нему четырех правящих братьев. Ордынская знать опешила от такого хладнокровия и безжалостности молодого хана. Кто-то бежал на Русь, кто-то притих и безропотно с подобострастием выполнял все приказы Токты. Видя такое рвение юного хана, несколько успокоился и Ногай, отправившись в свой улус на запад.

Хан Токта неспешно и тайно формировал свое окружение, главным советником его стал дед по материнской линии Салджидай-гурген и полководец Тамма-Токта, а дальше начали подтягиваться верные ему братья Сарай-Буга, Бурлюк, Тудан, с помощью которых он попытался проводить независимую от вездесущего бекляри-бека политику.

Были и другие неотложные дела. В первые дни своего правления молодой хан должен был распорядиться имуществом убитых братьев и других нойонов, уничтоженных им в борьбе за власть. Можно было отдать распоряжения, сидя на троне, но любопытство взяло верх, и юноша решил осмотреть все сам.

Дом Тогрула хан нашел не таким большим, как ожидал. Зайдя в усадьбу, он убедился в ее небогатом убранстве и громко удивился, почему его не встречает племянник, сын покойного брата Узбек. Старшая жена Тогрула Баялун, доставшаяся ему в наследство от их отца Менгу-Тимура, вежливо поприветствовав великого хана, наклонила голову и печально произнесла:

– О, мой хан, Узбека Тогрул забрал с собой в тот же день, как сам отправился на небеса.

Какая-то непонятная тревога или жалость вдруг сдавила грудь Токты, но он решил, что это не подобающая хану слабость, быстро отбросил ее прочь вместе с сомнениями и принялся осматривать дом.

В гареме повелителя ожидали еще три жены Тогрула. Среди этих красавиц особенно выделялась Арибах, ее черкесская одежда подчеркивала стройность идеальной фигуры, приятная улыбка озаряла лицо, карие глаза блестели, как бриллианты в хорошей оправе, и блеск их достиг сердца юноши.

Хан повернулся к следующему за ним, как тень, писцу-китайцу, ведущему учет имущества.

– Этих несчастных жен моего брата я беру себе. А дом?.. Такой дом мне не нужен. Мне нужен дворец!

Токта вопросительно смотрел на китайца, и тот, много знающая шельма, покорно опустив голову, тихо произнес:

– О, могущественный и справедливый хан, не извольте сердиться, но ваш верный слуга хотел бы напомнить вам, что вчера вы назначили тысячником Айдарбека и еще не успели ничем его одарить.

– Так вот и запиши дом за ним, – сказал, удаляясь, повелитель.

Китаец бросил взгляд на Арибах, глаза ее были счастливы. Писец сразу понял, что эта женщина станет одной из любимых жен хана и не один раз отблагодарит его за сообразительность.

Хан уехал, а его новые жены начали готовиться к переезду. Баялун и Арибах подружились давно, с тех пор как молодая черкешенка стала женой Тогрула. Опытная византийская принцесса, живущая уже во втором гареме, взяла над ней шефство, она помогала молодой переносить тяжести беременности, рожать и вскармливать крошку Узбека. Две женщины не имели друг от друга тайн, вместе переживали и горе, и радости, но после трагической гибели мужа замкнулись и молча переживали беду. Баялун возненавидела Токту, который убил, кроме мужа, и детей ее. Она твердо решила отомстить хищному юнцу, потому очень обрадовалась, что он берет ее в жены, ибо быть рядом с врагом – очень хорошая позиция для мести.

У Арибах были свои мысли, она тоже не собиралась прощать Токте убийства любимого мужа, но, легко прочитав взгляд хана, она поняла, что может, должна стать любимой женой и советчицей его. Для этого потребуется немало усилий, однако она готова преодолеть все ради возведения Узбека на трон.

На этот раз подруги не поделились своими намерениями. Как истинные восточные женщины они стали ждать своего часа. Чтобы не почернеть от печали и ожидания, красавицы, не сговариваясь, сосредоточились на любви и воспитании только что родившейся девочки, дочери Тогрула от младшей жены Зарифы.

Жизнь в гареме текла размеренно, каждая жена знала свое место. Баялун и здесь по праву была старшей, Арибах хан чаще других приглашал к себе, не забывая остальных жен. Все было как надо, а потому каждый медленно, но верно шел к своей цели – и Токта, и его жены.

* * *

Елбаздук всякий раз просыпался на рассвете, но эта короткая ночь конца весны показалась ему длиннее зимней. Князь так и не понял, спал он или нет, мысль постоянно возвращала его к событиям вчерашнего вечера.

«Может, ты поступил с сыном слишком сурово? Нет! Сын не имел права бросать своего господина, еще и близкого родственника, в беде! Но если врагов было бесчисленное множество? Что тогда? Тогда бы Айдарбек погиб, а вслед за ним и Тогрулом был бы убит Узбек, твой внук, твоя кровь!

Выходит, сын прав. Но как же черкесский кодекс чести? Он говорит другое».

Всю ночь князь не мог найти в своей душе примирения. В час, когда забрезжил рассвет, Елбаздук твердо решил, что ситуацию нужно воспринимать такой, какая она есть, воспитывать внука по черкесскому кодексу чести, готовить его к трону, а там Аллах, великий и мудрый, подскажет выход. А сын? Не может быть такого, чтобы его сын мог простить своего кровного врага!

Князь поднялся, размялся, привел себя в порядок и пошел будить внука.

Узбек вскочил сразу, как только дед вошел в комнату, начал быстро одеваться.

– Не торопись, мой хан. Здесь ты в полной безопасности и не нужно полностью одеваться, сейчас мы сделаем разминку, умоемся, вот тогда облачимся в подобающие для завтрака одежды. Если хан не возражает, я хотел бы после завтрака подумать о наших будущих делах. – Елбаздук говорил спокойно, но настолько твердо и уверенно, что маленький Узбек не мог возражать.

Смерть отца, быстрый и тяжелый переход через бескрайнюю степь в горы, разлука с матерью безмерно потрясли мальчика, душа его искала защиты и опоры, а этот осанистый джигит в расцвете сил, как никто, подходил для роли защитника.

За завтраком внук познакомился с бабушкой. Красивая, стройная, начинающая седеть женщина двигалась плавно и величаво, но все у нее получалось так быстро и ловко, что Узбек поневоле залюбовался на нее.

Она красиво резала сыр, накладывала на тарелки пшеничную кашу, наливала молоко, все было очень вкусно, приятно, и волнение в душе мальчика рассеивалось и улетало, поднимаясь куда выше самых высоких вершин Кавказа.

Позже дед знакомил внука с усадьбой, стоящей на берегу бурной горной речки. Двор усадьбы был обнесен забором из высоких тонких кольев, в центре сакля, крытая соломой, хлев, амбар, погреб и, конечно, конюшня. Скот уже выгнали на пастбище, несколько работников наводили порядок в хозяйственных помещениях, утренняя суета во дворе постепенно стихала, солнце поднялось выше гор. Оба хозяина, пожилой и совсем юный, вышли за ворота, не спеша пошли вверх по речке, которая пела радостную, чистую, веселую, как и ее вода, песню. Воздух бодрил, пьянил, наполняя души людей ароматом цветения горных трав и кустарников.

– Внук мой, – вкрадчиво обратился дед, – тебе уже десять лет, ты родился и вырос в степи, воспитывался и жил по ее законам, ты правнук Великого Чингисхана, но ты и мой внук, внук черкесского князя Елбаздука. Каков я, ты узнаешь сам, у нас, горцев, говорить о себе не принято, еще не принято у нас воспитывать сыновей в своем доме, мы отдаем наших детей на воспитание своим дворянам-узденям, тогда во время воспитания не проявится слабость и жалость отца по отношению к своему ребенку, ибо в основе нашего воспитания лежит твердость, неукоснительность, жесточайшая дисциплина в познании всех наук. Ты мне не сын, твой отец Тогрул должен был бы сам выбрать тебе воспитателя, но он оставил этот мир, потому я могу предложить себя и стать твоим воспитателем-аталыком, если вы, конечно, не против, мой хан.

Елбаздук про себя имел в виду и то, что никто здесь, в горах, не должен знать, кто такой Узбек, что он его внук, привезли мальчишку на воспитание, вот и все, дело в горах обычное. Узбек долго молчал, не зная, что ответить. Он думал: быть воспитанником деда дело само собой разумеющееся, но еще не осознавал своего высокого положения по рождению, не был знаком с черкесским кодексом чести, где независимость, доблесть и уважение имели самую высокую цену.

– Ну что ж, раз ты молчишь, значит, ты согласен, – нарушил затянувшуюся паузу Елбаздук. – Мне нравится, что ты не ответил сразу, ты умеешь думать, а это говорит о том, что ты не пустой человек. Это хорошо! А коль так, приступим к занятиям прямо сейчас.

По утрам это были обычные физические упражнения, после завтрака уходили в горы, передвигались на конях или пешком в местах, где ходят только звери. Узбек учился отдыхать в неудобном положении, ориентироваться на местности по приметам, по солнцу и звездам, читать следы, определять по воде, есть ли кто выше тебя по ручью, прошел ли кто-то раньше по тропе. Князь с удовлетворением отмечал, что внук крепко сидит в седле, хорошо для своего возраста владеет кривой татарской саблей, прекрасно стреляет из лука, а самое главное, он стремится, хочет стать сильным и ловким, он не просит отдыха, когда устанет, не жалуется, не ест чрезмерно жадно пищу.

«Из Узбека вырастет прекрасный джигит», – радовался в душе Елбаздук, и сердце его пело от счастья.

Вечерами дед и внук подолгу беседовали, аталык обучал воспитанника постулатам черкесского кодекса Уэркъ хабзе.

– Верность – вот основа основ жизни в обществе. Верность семье, верность другу, верность родине и роду своему. Верность и честь! Если в семье есть паршивый пес или жадный шакал, который позорит род, не осознавая этого сам, сделай так, чтобы он понял свой позор и смыл бесчестие кровью, не сделает, убей его без сожаления. Тот, кто бросил господина своего в беде или верного друга в несчастье, тот подлежит гражданской смерти, от него должны отвернуться все, место ему в стае шакалов, питающихся падалью, а если этот пес умрет своей смертью, не ходи его хоронить, такие не достойны чести. Ты уже слышал, мой хан, как говорят у нас: «Жизнь продай – честь купи!», но, естественно, не за золото, честь за деньги не покупается и не продается. – Так говорил дед, и внук впитывал все как губка, иногда задавая вопросы:

– Человек обманул тебя, позже пришел и покаялся. Можно ли его простить?

– Нет однозначного ответа на этот вопрос. Кто этот человек, и какие обстоятельства заставили его пойти на обман? Если его ослепила страсть наживы, он украл в первый раз, но понял, что поступил отвратительно, вернул украденное – прости его и дай ему такую сложную службу, чтобы он кровью смыл позор свой. Но если кто-то испугался за свою жизнь и отступил в бою, обманул твои ожидания, оставил тебя в беде, презирай его, оттолкни от себя, но, отталкивая, не унижай себя криками и оскорблениями, ибо вежливость – это следующий главный постулат нашего этикета.

Вежливость во всем и ко всем, вежливость к вышестоящим и нижестоящим по социальной лестнице, вежливость и уважение к старикам, уважение к женщине. Для джигита позор поднять руку на женщину, но честь, если ты поможешь женщине в каком-то тяжком труде. Ты должен уважать каждого человека, знакомого и незнакомого, но при этом не терять собственного достоинства, своей свободы и уважения к себе, даже перед самыми высокими и сильными мира сего ты должен предстать с честью.

Гончая не лает – дворянин не ругается. Не приведи Господь тебе разговаривать при женщине на повышенных тонах, тем более с мужчиной недостойным, и, если ты увидел, что мужчина поднял руку на женщину, убей его, он недостоин быть мужчиной.

Еще много было бесед у воспитателя и ученика, достойного своего аталыка. Много говорили они не только о чести и достоинстве мужчины, но и о воинском долге, о доблести, о милости победителя. Елбаздук видел, что чистый сердцем и душой внук не склонен к жадности, не любит лесть, он чувствовал, что из Узбека должен получиться хороший правитель, да пошлет ему эту возможность Аллах, великий и всемогущий.

Дни летели. Да что дни, летели годы. Узбек мужал, он созрел как мужчина, краснел при встрече с красивыми девушками, а те отводили взгляд и опускали голову. Черкесские женщины не должны разговаривать с незнакомыми мужчинами. Елбаздук понимал, что держать дальше в неведении внука нельзя, его мучила мысль, как преподнести пятнадцатилетнему парню знания об отношениях мужчины и женщины. Князь рассказал внуку все, что мог рассказать, другого ничего он сделать не мог, законы гор не позволяли.

Елбаздук часто не мог заснуть, его терзала мысль, как дальше воспитывать внука.

«Думай, Елбаздук, думай, на то ты и князь, – терзал себя аталык. – Не только этикет общения с женщиной, внуку пора показать мир, который из-за гор не виден. Хорошо бы совершить хадж в Мекку, но там бывает много разных паломников, вдруг кто-то узнает Узбека. Токта не простит обмана. А почему бы не совершить путешествие в Ширванское государство, в царство, давно принявшее ислам, построившее много прекрасных мечетей, в царство ученых, философов и поэтов, где мальчику можно найти хороших учителей, обучить его персидскому и арабскому языкам. Правда, Ширванское государство сейчас завоевано монголами, но это не Золотая Орда, это царство Хулагидов, потомков Чингисхана по линии его младшего сына Толуя, поэтому, даже если кто-нибудь дознается, что Узбек наследник золотоордынского престола, то можно получить и помощь. Хотя как сказать? Можно обрести и плен… Ехать в путешествие надо, но все должно быть в тайне, внуку необходимо придумать другое имя на время путешествия, да поможет нам Аллах, великий и всемогущий. Да помогут нам наши родные горы, которые умеют молчать».

На следующий день Елбаздук стал обдумывать план путешествия и готовить к нему внука.

* * *

Токта все увереннее восседал на троне, умнел, учился премудростям правителя, хитрости и изворотливости, потому и прислушивался к Ногаю уже в меньшей степени, чем в начале своего царствования. В 1293 году до Токты дошли слухи, будто Великий князь всея Руси Дмитрий Александрович, выпив изрядно крепкого меда, сказал, что хан в Сарае сидит малый, слабый, ненастырный, а вот Ногай силен, его приказы и надо выполнять, с распоряжениями хана не спешить, все равно их бекляри-бек переиначит. Токта было рассвирепел, чуть не затопал ногами, хорошо дед Салджидай-гурген был рядом, осадил внука:

– Неприлично Великому хану сердиться, нехорошо выказывать слабость перед подданными! Хан должен думать, не моргнув глазом, а думать нужно в спокойном состоянии. Займись другим делом или отдохни, а завтра будешь думать. Русские правильно говорят: утро вечера мудренее.

Утром Токта совещался с братьями и дедом. Было решено послать на Русь побольше войск, дабы показать русским князьям, кто есть кто. Заодно и Ногаю надо дать понять, кто хан, а кто бекляри-бек.

– Посмотрим, как этот старый лис прореагирует, когда его выкормыш Дмитрий Александрович по зубам получит, – заключил Салджидай-гурген.

– Оголять Сарай нам нельзя, кочевать поодиночке опасно, нужно держаться вместе, а то наш хитромудрый Ногай-ака выбьет нас поодиночке. Пусть Тудан берет половину наших войск и идет на Русь, другая половина будет с нами, дремать нам нельзя, – мудро высказался Сарай-Буга.

Токта все утвердил, вызвал к себе Андрея Городецкого, младшего брата Дмитрия Александровича, и, посулив ему великокняжеский престол, отправил вместе с Туданом в поход по городам русским.

Владимир, Суздаль, Муром, Юрьев, Переяславль, Коломна, Москва, Можайск, Дмитров, Углич были опустошены. Русь зарыдала, завыла, застонала, будто вновь по ней прошелся хан Батый. Князь Дмитрий отрекся от великокняжеского престола в пользу Андрея, а другие русские князья поняли, кто в доме хозяин.

Ногай никак не прореагировал на этот поход, сделал вид, что не заметил. Но нет! Заметил и очень заметил, а главное, понял, что проиграл. Токта укрепился во власти, увидел, как к хану потянулись сомневающиеся нойоны. Однако шуметь старый хитрец не привык, он сразу начал думать, где и в чем можно отыграть. А думать надо спокойно.

Во второй половине девяностых годов тринадцатого века, видя усиление Токты на троне, к нему перебежало большинство знати, в том числе и из улусов Ногая. Бекляри-бек не мог дальше терпеть такой наглости и потребовал от хана удалить из Сарая Салджидая-гургена и Тамма-Токту, а также вернуть в его улусы сбежавших нойонов. Токта не выполнил этих требований, он просто не ответил на послание Ногая. Хан прекрасно понимал, что постепенно все трехсоттысячное войско бекляри-бека перейдет к законному правителю.

Пока Ногай был в силе, он готовился к войне, однако проблемы, возникшие в улусах Придунавья, связали старика по рукам и ногам.

Токта все глубже и глубже вникал в государственные дела, у него появилось желание отстраивать Сарай, этого же хотела и золотоордынская знать, которая все больше желала жить оседло, постепенно уходила от привычки постоянно кочевать, хотя полностью не отказалась от этого. Нойонам нравились красивые вещи, хорошая отделка домов и мавзолеев, женские украшения тонкой работы, красивая посуда. Дома стали строить просторнее и выше, усадьбы шире, бассейны глубже. Китайские шелковые ткани, арабские книги и письменные принадлежности становились постоянным атрибутом каждого богатого дома. Токта внимательно следил за переменами в монгольском обществе, во внутренней политике старался соответствовать времени.

Но была еще и внешняя политика. Хану не давала покоя мысль о завоевании Азербайджана, который, как он считал, незаконно удерживают Хулагиды. Думал он и о границах на востоке. Чтобы обезопасить их, вел переговоры с великим ханом Тимуром о восстановлении единой империи Чингисидов, добился заключения мира с ильханом Ирана Гейхату.

– Если пойду на Азербайджан, то повелитель Ирана будет уверен, что на него не нападу, воевать на два фронта не буду, ибо Тимур уже уверен в моей преданности, – рассуждал Токта.

Юношеские забавы давно отошли на второй план, потом на третий, все время поглощали государственные дела. Занимаясь ими, хан получал удовольствие, на отдых оставалась только ночь.

У Токты было больше двадцати жен, все красавицы, как на подбор, но любимой женой стала Арибах, высокая, стройная молодая женщина с тонкой талией и тугими бедрами, сияние глаз которой затмевало полную луну, а искры из них сыпались, как звездопад в ясную ночь. Арибах всегда приходила к хану в хорошем настроении, никогда ни о чем не просила своего повелителя, умела слушать и могла услышать, а когда Токта спрашивал ее мнение, она, скромно опуская глаза, всякий раз давала умный совет. У любимой жены была еще одна замечательная способность, она умело могла снять усталость мужа, поднося к его голове ладони. Тот чувствовал тепло в голове, легкое потрескивание в волосах, усталость куда-то уходила, упругая грудь любимой ласкала его губы, хан улетал в поднебесье, страстно наслаждаясь телом царицы любви.

Арибах была старше Токты лет на десять. Это она научила хана премудростям в интимных отношениях и только она могла доставить ему истинное наслаждение. Повелитель всегда держал ее рядом с собой и во дворце, и на кочевках, брал в короткие поездки. Арибах была на середине продуманного ею пути. Пока у нее все получалось, но путь этот был тернист и ревность женщин гарема бывает страшной, потому мать Узбека всегда была начеку.

* * *

Елбаздук встретился с внуком на восходе солнца у реки. Утро было прекрасным. Начиналось лето, открылись горные перевалы, цветение трав пьянило, вода с перезвоном неслась по камням, птицы пели веселые весенние песни. Оба быстро умылись и побежали на горную поляну к источнику. Нарзан был резок, прозрачен и приятен на вкус, казалось, весь организм встрепенулся от сна, глаза стали лучше видеть, мысли побежали ровнее.

Аталык пригласил воспитанника присесть на траву.

– Мой хан, предлагаю начать подготовку к путешествию в Ширванское государство, которое расположилось за нашими Кавказскими горами. Это удивительное царство, ты узнаешь там много интересного, увидишь море, куда впадает родной тебе Итиль. Думаю, что мы познакомимся там с поэтами, звездочетами, учеными, тебе пора познать законы мироздания, изучить языки других народов. Но мы отправимся в Ширванское государство не раньше, чем ты постигнешь еще одну науку из горской программы, науку воровать.

Юный хан с удивлением посмотрел на своего воспитателя.

– Да, я не ошибся, ты должен научиться воровать, – продолжал Елбаздук.

– Не могу понять, зачем князю или хану воровать, он и так может взять все, что есть у вассалов, а то, что они спрячут от господина, возьмут воины.

– А ты подумай! Что есть воровство? Это искусство проникновения в усадьбу, любое ее помещение, да так, чтоб не залаяла собака, чтоб не встревожилась скотина. Это способность взять что-либо, послушать разговор хозяев, подрезать подпруги седел, а еще лучше потихоньку увести лошадей и уйти незамеченным. Это и есть ловкость джигита! Разве это все не пригодится на войне или в походе? Обучают этому не для обогащения. Умыкнув по-тихому овцу или курицу, ты можешь вернуть ее хозяину, если он тебя попросит об этом, а если понесший урон не выследит, не поймет, кто у него украл, значит, он плохой хозяин, не джигит. Обучение воровству – это воспитание ловкости, храбрости и хладнокровия, когда ты нос к носу с врагом, но он тебя не видит, а ты его и видишь и слышишь, и у тебя не дрогнет ни один мускул, чтобы выдать себя. Теперь ты все понял?

Узбек кивнул.

– Я готов приступить к занятиям хоть сейчас, мой аталык.

Физически молодой хан тренировался ежедневно, при любой погоде, он окреп, мышцы стали тверды как камень. Большим мечом играл, будто пушинкой, из самого тугого лука выпускал подряд более тридцати стрел, мог задерживать дыхание надолго. Он, не шевелясь, лежал в засаде по полдня, потом, резко расправив тело, бросался на добычу, как барс. Узбек быстро преуспел и в воровстве. Хоть ночью, хоть днем незаметно пробирался в усадьбы, тихо, как тень, проходил в нужный ему уголок, брал, что наметил, и бесшумно исчезал. Он научился не торопиться, умел, если надо, подолгу стоять на одной ноге и ждать момента.

Через месяц уздени пришли к Елбаздуку с просьбой устроить облаву на вора, которого никто и никогда не видел, но у каждого пропало что-то ценное. Князь молча выслушал своих подданных, усмехнулся в усы и попросил каждого пришедшего назвать, что у него украли.

– Облавы не будет! Я знаю вора, и если вы его хорошо попросите, он вернет вам ваше добро, – заключил Елбаздук, велев позвать внука.

* * *

Закончилась самая короткая ночь года, вставал ясный летний день. Около сотни всадников вдоль реки Мара спускались в долину, ехали молча. В середине каравана не спеша вышагивали тяжело груженные мулы, впереди на породистом скакуне восседал Елбаздук, чуть сзади Узбек в окружении молодых, но уже прошедших испытание в мелких стычках с абреками воинов. Князь еще раз продумывал легенду для внука, называть его своим именем в походе было нельзя – земля слухом полнится. В отряде все давно называли Узбека Антануком, и числился он сыном двоюродного брата Елбаздука, которого у него никогда не было. Цель поездки также была понятна: молодым воинам, княжеским и дворянским детям, которых в отряде было семьдесят человек, необходимо было показать окружающий мир, познакомить с жизнью соседей, открыть путь на Восток. Узбек-Антанук тоже был в задумчивости, представляя себе то, что увидит, услышит, узнает.

К концу третьего дня пути перед ними замаячила пятиглавая гора. Узбека охватили тревожные воспоминания детства, но он быстро отбросил их и с восторгом продолжал любоваться окружающей природой. Здесь воздух насыщался не только ароматами горных растений, к ним подмешивался и аромат степи.

От пятиглавой горы повернули на юго-восток, через земли кабардинцев и балкарцев все ближе и ближе подходя к вершинам Алании. Путь становился все более сложным, приходилось преодолевать множество небольших горных рек и ручьев. Вечерами на привалах вкусно пахло вареной бараниной или шашлыком, в воздухе витали легенды нартского эпоса. Елбаздук и седеющие уздени рассказывали о Сосруко, сыне камня, главном герое легенд, о его матери Сатаней, о боге-кузнеце Тлепше, а молодежь, который раз слушая, как Сосруко ловко обманул великана Иныжа и добыл для замерзающих нартов огонь, узнавала, что такой же герой есть у кабардинцев, только называют они его Сосорук, а у аланов, в земли которых они скоро придут, он зовется Сосланном. Главное, везде он самый сильный, самый смелый, самый выносливый, самый ловкий и умный среди всех богатырей этого легендарного народа, жившего в старину среди Кавказских гор.

– А куда же все-таки исчезли нарты? – спросил кто-то из молодых воинов.

– Бог их наказал, Бог! За безверие извел он род нартов с лица земли, слишком уверовали они в свою силу и ум, перестали верить во Всевышнего, решив, что они и есть боги, – после паузы растолковал Елбаздук. – Как бы кто из вас ни стал силен, как бы кто из вас ни стал умен, познав множество наук и языков, кто бы из вас ни обрел даже самую большую власть над людьми, он не может считать себя Богом, он не может даже на мизинец приблизиться к Богу по силе, могуществу, разуму. Мы, люди, можем родить ребенка, но душу в него может вдохнуть только Бог. А кто из воинов всех времен и народов мог похвалиться, что, убив врага, он поймал его душу? Душой владеет только Бог, великий и всемогущий, а мы его рабы на земле, ползающие черви, иногда поднимающие головы. Запомните это и не возгордитесь никогда и нигде!

Молодежь притихла, плотнее укутываясь в бурки, не пуская к телу холод гор. Звезды на небе были яркие, они подмигивали джигитам, предвещая долгую и бурную жизнь.

«Что там на звездах? Может, там живет наш Бог? А может, он ходит где-то рядом? Но по-любому он все видит и все знает и пусть не оставляет нас в делах наших праведных». – Так думал почти каждый после бесед с мудрыми аксакалами.

Через несколько дней вечером князь оповестил всех, что завтра они прибудут в селение Дзауджикау, там живет его кунак князь Хетэг, и потом долго рассказывал, как дружили их отцы, как его назвали Елбаздуком в честь отца Хетэга, как вместе отцы их ходили с русскими в походы и возвращались с большой добычей.

– Мы поживем в Дзауджикау несколько дней, дадим отдых коням перед тем, как встать на дорогу Небесного ущелья. Хочу предупредить, что хозяин наш христианин, верит в Бога Иисуса Христа, всех прошу уважать его веру! Для намаза я попрошу выделить нам отдельное помещение, но главное помните, чему вас учили старики: выше Бога подниматься нельзя.

На рассвете Елбаздука разбудили дозорные, у них создалось впечатление, что рядом кто-то ходит, кто-то за ними наблюдает. Опытный воин прислушался к тишине гор, осмотрелся по сторонам. Только что рождающийся свет еще полностью не осветил окрестность, но острый глаз князя вдруг уловил движение между огромными валунами с западной стороны – то ли папаха двинулась, то ли угол бурки. Елбаздук молча показал пальцем на это место, и три джигита, легкие, как барсы, перепрыгивая с камня на камень, попытались окружить лазутчика. Однако тот мигом взлетел в седло и скрылся за пригорком.

Елбаздук громко крикнул:

– Ты кто есть? Если друг, выходи, не обнажая меч, если враг, тоже выходи, померимся силой. Я Елбаздук, черкесский князь, следую в Ширванское государство.

Всадник не спеша, внимательно осматриваясь, выехал из-за пригорка.

– Я Ахсар, сын Хетэга, князя Дзауджикау.

– Так иди же ко мне, сынок, я обниму тебя, – обрадовался Елбаздук и сам пошел навстречу сыну кунака с распростертыми руками.

Хетэг встречал гостей по-царски. На Кавказе гость всегда на почетном месте, а кунак – лучший гость. День был погожий, столы накрыли на воздухе у ручья, десятки мужчин и женщин готовили пищу, угощали вкуснейшим осетинским сыром, подавались горячие фыдджыны – пироги с мясом, цыхтджыны – с сыром. Потом вареное мясо молодого жеребенка со сметанным соусом цахдон, шашлык из баранины. Запивалось все это вкуснейшим пивом, которое могут варить только аланы. Как водится в горах, тост следовал за тостом с пожеланиями здоровья и добра.

Елбаздук и Хетэг долго рассказывали друг другу о жизни своей и своих народов, о радостях и горестях, вспоминали родителей, поднимали кубки с брагой за них и других близких, покинувших сей мир.

Для молодежи устроили соревнования по стрельбе из лука, в финал вышли Ахсар и Антанук. После многих перестрелок победил воспитанник Елбаздука – негоже хозяину не уважить гостей. Когда начался турнир по фехтованию, князья строго следили за справедливым судейством, но опять эти двое были на высоте, заметно выделяясь из других молодых воинов. В заключительном бою, длившемся долго, Асхару удалось выбить саблю из рук Антанука. Хетэг был возмущен.

– Ты забыл закон гор, закон гостеприимства! – резко сказал он сыну.

– Не сердись, родной мой, смени гнев на милость. Ты видел, что мой воспитанник тоже хорош. Любой бой – это наука, а за одного битого двух небитых дают.

За день перед продолжением похода утром Елбаздук умывался у ручья и все время чувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Он резко обернулся и увидел в кустарнике пару пронзительных детских глаз.

– А ну-ка выходи, шалунишка.

Из кустов вышла шустрая девчонка с туго сплетенными на голове косами.

– Подойди ко мне, дитя мое.

Девочка, осторожно ступая по круглым скользким камешкам, смело подошла к мужчине и спросила:

– Князь, а почему вы так высоко держите свою голову?

Елбаздук расхохотался.

– Ты видишь эти горы? Красивые они?

Девочка кивнула головой.

– А представь себе, что они опустили свои вершины. Как бы это было?

– Это было бы плохо, потому что с них осыплется снег и закроет все дороги в горах, – улыбнулась девчонка и запрыгала от радости. – Теперь я знаю! Теперь я знаю! Князь – это гора, добрые горы спасают людей.

Девочка быстро побежала вверх к дому. Елбаздук смотрел ей вслед, любуясь прелестным созданием.

За завтраком он спросил кунака:

– Что за шустрая девчонка живет в твоем доме? Это твоя дочь?

Хетэг помолчал, вздохнул и как-то тяжело из груди выдавил:

– Это моя боль, брат!

– Прости, что вызвал у тебя неприятное чувство.

– Это так, но и мне пора облегчить этот груз на душе беседой с другом. Кому как не тебе могу рассказать я о своем горе. Слушай, брат мой. Была у меня дочь Ирэ, красавица, умница и гордячка, вся в отца. В семье росла ласковой девочкой, но всякая девочка становится девушкой, а потом женщиной должна стать, вот и пришла пора моей дочери. Сваты не замедлили прибыть, жених достойный, один из отпрысков ширваншахов династии Кесранидов по имени Байрам. Свадьба была пышной, но жизнь у моей дочери не удалась. Не зря наградил Аллах мужа Ирэ таким именем. Байрам – значит праздник, вот и был праздник у него каждый день. Несмотря на запрет вашего Бога на спиртное для мусульман, Байрам был пьяницей и гулякой. Однажды, когда у него гостил его родной дядя Ариф, этот шакал племянник подарил дяде свою жену и мою дочь Ирэ.

Ариф долго не звал свою новую жену к себе в спальню. Когда захотел ее увидеть, евнухи доложили, что у нее вырос живот. В положенный срок Ирэ родила девочку, которую назвали Тайдулой, что на тюркском языке означает «рожденная в доме дяди». Ариф, естественно, своим ребенком девочку не признал, а вернуть отцу не мог, ибо тот умер в пьяном угаре. Дочь мою определили выполнять грязную работу по дому, но гордость не позволила ей жить такой жизнью, и она решилась на побег. Не знаю, как она добралась с ребенком через наши горы, но когда я увидел ее на пороге своего дома, вид у нее был настолько печален, что не пожалеть Ирэ было нельзя. Что говорить о нашей народной молве, она жалеет только мертвых, да и то не всех, молва способна на все, но при мне сплетни плести боялись, а за глаза говорили и сочиняли многое, «добрые» люди доносили пакости до Ирэ. Горькое горе толкнуло ее броситься со скалы в бурные воды Терека. Нет предела и моему горю, не знаю, чем я прогневил Бога, что он дал такую судьбу дочке моей. У нас, христиан, не принято отпевать и поминать самоубийц, но я поминаю дочь и стараюсь заботиться о внучке, девочка растет красивая и смышленая.

– Это так, – поддержал кунака Елбаздук, – скажи еще раз, как ее зовут, а то старая голова не воспринимает сразу непривычных для уха имен.

– Тайдула. Я не стал менять девочке имя, ты знаешь наше поверье: имя, данное Богом при рождении, самое правильное и менять его нельзя, не то накличешь беду на человека. Я не хочу, чтобы она повторила судьбу своей матери. – Хетэг вздохнул и перекрестился на икону Божией Матери. – Мать наша, Пресвятая Богородица, принеси счастье девочке моей Тайдуле.

К обеду Елбаздук объявил сбор своей свите и повелел быть готовыми к отъезду завтра с раннего утра. Вечером за прощальным застольем кунаки сидели вдвоем.

– На следующий год, если все будет хорошо, буду идти назад, как только откроются перевалы. Заеду в гости отдохнуть после перехода через главный Кавказский хребет.

– Я обижусь, если ты не сделаешь этого. А позволь спросить тебя, кунак, кто этот юноша с раскосыми глазами, о котором ты так печешься и пристально следишь за его успехами и неудачами?

– Это мой воспитанник, я его аталык. Ты же знаешь наши обычаи, мы не воспитываем своих детей сами, но можем воспитывать детей своих соседей, стоящих выше нас по социальной лестнице.

На Кавказе много не говорят, каждый понимает с полуслова и лишних вопросов не задает. Не стал больше спрашивать и Хетэг.

– Судя по задаткам твоего воспитанника и по тому, как он их реализует, юноша этот может пойти далеко, – заключил осетинский князь.

Тепло разлилось по душе Елбаздука.

– Не хочешь ли ты, брат мой, отпустить с нами в поход своего сына Ахсара? Пусть посмотрит мир, наберется ума-разума, людей увидит разных, некоторые науки познает.

– Да… – задумался Хетэг, – спасибо за приглашение. Могу обдумать его?

– Конечно, да, я буду ждать твоего решения сколько нужно.

Ждать решения долго не пришлось, поездка была отложена только на один день. Хетэг снарядил сына, обнял друга и брата, перекрестил всех перед долгой дорогой через горы.

Отряд приближался к Дарьяльскому ущелью. Чем ближе они подходили, тем громче слышался шум воды, это Терек гремел. Кидаясь на стоящие перед ним валуны, пытался сдвинуть их с места, но камни стойко сопротивлялись, разрывая и разбивая воду на бурные мутные потоки и брызги. Шум ревущей воды метался по узкому пространству меж гор, пытаясь улететь, но нависающие скалы возвращали его назад, там он усиливался, кружился, метался, бил по ушам людей и животных, вызывая оторопь, переходящую в страх.

Дорога медленно поднималась в гору, а горы все выше и выше тянулись к небу, теснее обступая реку. Воздух становился холоднее, ущелье мрачнее и мрачнее. Всем казалось, что солнца на небе никогда не было, лишь при внимательном взгляде вверх по синеве неба можно было представить, что где-то там, в поднебесье бродит пропавшее светило. Дальше дорога становилась круче, уводя путников ближе к облакам. Терек оставался внизу, продолжая свою яростную песню, потом вдруг нырнул куда-то в сторону, шум его стал удаляться, а путь закружил вдоль реки Байдарки, бегущей догонять Терек. На самом высоком перевале, когда дорога уже собралась спускаться вниз, путешественники увидели величественную, покрытую снегом гору, на макушке которой пристроились отдыхать два кучерявых облачка, отличавшиеся от снега легкостью и синевой.

Ночевали на перевале. Ночь окутала все вокруг холодом, но у костра под рассказы о великой и таинственной царице Тамаре из рода Багратионов было совсем не зябко. Почти до утра проводник-осетин с удовольствием повествовал о мудрости и щедрости царицы, о том, как она строила храмы и монастыри, одаривая монахов большими деньгами, отвергла своего первого мужа Юрия, сына русского князя Андрея Боголюбского, с которым у них не было детей, и вышла замуж за друга детства осетина Давида Сослана. Храбрец Давид все время воевал и богатую добычу полностью привозил жене, а она рачительно тратила ее на укрепление государственности Грузии. Рассказчик поведал и о любви великого поэта Шота Руставели к царице, которой он посвятил поэму «Витязь в тигровой шкуре». Узбек-Антанук внимательно слушал и понимал, как народ любит царей-созидателей. Прошло около ста лет со дня смерти Тамары, а люди с упоением рассказывают о том, что она построила, приписывая ей все были и небыли. Молодой хан неоднократно убеждался в этом на спуске с гор, ибо в каждом селении слышал новые легенды о мудрой Тамаре, ему показывали башни, мосты, храмы, которые строила великая царица.

Вскоре подошли к древней столице Грузии Мцхете, стоявшей некогда на красивейшем месте при слиянии двух рек Арагви и Куры, где был прекрасный монастырь святой Нины, просветительницы грузин. Все красиво, но от города остались одни развалины да несколько строений, больше напоминающих землянки. Отдохнуть после трудного горного перехода остановились позже в Тбилиси, городке небольшом, светлом и уютном. Принимали гостей по-кавказски, поили вином. Отмывали дорожную пыль в Абанотубани, в том самом месте, где еще в пятом веке охотился Вахтанг Горгасал – сокол его, сбив утку, упал с ней в горячий источник и сварился в нем. Именно в этом месте грузинский царь повелел построить новый город и основал здесь столицу.

Отдыхали неделю, охотились, пополняли запасы пищи и воды, и вновь – поход, но уже менее трудный. Пройдя Рустави, они оказались в Гарбаданской степи. Все селения, встречавшиеся им по дороге, выглядели плачевно после разрушительного похода на эту землю предка Узбека, хана Берке.

«Ну зачем разорять и разрушать города дотла? Доход приносят люди, которые бы жили здесь и сейчас, работали, создавали бы товар, торговали им, облагай их данью и живи всласть. Даже если люди сильно сопротивлялись и их пришлось убить, зачем разрушать жилища и орудия труда? На место уничтоженных придут другие, сразу начнут работать и давать прибыль, – думал Узбек, опустив голову. – Стану ханом, буду разумней!»

Елбаздук тоже пребывал в плохом настроении. Глядя на разрушенные города и чуть теплящуюся в них жизнь, он казнил себя за то, что привез внука сюда, не предполагая, что так изменился некогда цветущий край ученых и поэтов.

– Когда люди голодные, им не до наук, – говорил сам себе князь.

Окончательно был выбит из колеи Елбаздук, когда они достигли Шемахи, во времена оные блиставшей славой и роскошью. Каждый князь на Кавказе и на Руси мечтал получить себе в жены распрекрасную девицу – шемаханскую царицу, каждый правитель считал за честь дружить с ширваншахом. А сейчас из глаз Елбаздука бежали слезы, он, много раз здесь бывавший, не узнавал ничего. Город, разрушенный золотоордынскими воинами тридцать лет назад, был окончательно добит землетрясением. В нем можно было насчитать не более двух сотен бедняков. Состоятельные люди давно покинули Шемаху – кто ушел в горы, кто в другие города.

Ночь в разрушенном городе выдалась бессонной, спать не давали печальные мысли и духота. Уснул расстроенный князь лишь под утро, во сне пришла к нему шустроглазая девчонка Тайдула.

– Что, князь, опустилась вершина твоей горы? – спросила девочка, как взрослая мудрая женщина. – Должно быть, снег запорошил ее. Ты же всегда держал голову высоко. Не разучился еще? Так подними, князь, глаза и иди на восток, к морю, там найдешь то, что ищешь.

Елбаздук вскочил, как ошпаренный, осмотрелся, солнце уже взошло, около походного шатра была утренняя суета, раздавались веселые голоса молодых людей, на душе у князя стало веселее, он умылся и приказал отправляться на восток.

Через трое суток отряд стоял под стенами хорошо укрепленного города Баку. Елбаздук приготовил подарки для стражи и отправил гонцов к ширваншаху Кей Кабусу ибн Ахситану с просьбой принять его. Гонцам было велено передать: «Пусть князь ждет вестей от шаха». Прошло еще три дня. Отряд тихо стоял под стенами крепости, чувствуя, что за ними постоянно наблюдают. К концу четвертого дня ворота города открылись во внеурочный час, в лагерь принесли приглашение ширваншаха: князю и трем его дворянам разрешено прибыть в полдень следующего дня.

Пришел день, когда Узбек впервые вошел во дворец мусульманского владыки. Двери тронного зала распахнулись, черкесы в национальных одеждах, без оружия прошли через вход, украшенный золотой китайской парчой, и ступили на длинную ковровую дорожку персидской работы. Дивные узоры этого, казалось, бесконечного ярко-красного ковра вели к трону, на котором восседал ширваншах Кей Кабус ибн Ахситан. Чуть правее, за украшенной драгоценными камнями спинкой трона стоял визирь Агиль ибн Хусейн. Елбаздук степенно, слегка преклонив голову, шел впереди, за ним Узбек-Антанук и два черкесских дворянина, держа в руках огромные серебряные подносы с подарками. Не доходя нескольких шагов до постамента, на котором располагался трон, князь преклонил колено, спутники его упали на оба колена и низко склонили голову.

– Приветствую тебя, о великий и могущественный шах Ширвана Кей Кабус ибн Ахситан, да продлит Аллах твои годы! Да сотворит Аллах мир и покой в душе твоей! Да пошлет тебе Аллах, великий и милосердный, добрых соседей и сотворит мир в землях твоих! Да пусть будут спокойны твои дни и ночи, пусть плодится и размножается твой народ для блага царства твоего и потомков твоих! Соизволь же, о великий и высокий владыка, принять наши дары.

Тут же черкесские дворяне поставили у ног шаха подносы с кубками, инкрустированными драгоценными камнями, изделиями из серебра и золота и женскими украшениями. Повелитель Ширвана обвел подарки взглядом. Было видно, что они ему понравились, он поднял глаза и разрешил Елбаздуку продолжить свою речь.

Князь, оставаясь коленопреклоненным, начал было говорить, но шах сделал знак, позволяющий гостю встать. Елбаздук, преисполненный вдохновения, продолжил:

– О, великий и умнейший из всех владык мира, да продлит Аллах твои дни! Я, князь черкесской земли Елбаздук, которого Аллах удостоил высокой чести стать аталыком одного из отпрысков большой царской семьи. – Узбек в это время приподнялся на одно колено, но по-прежнему был с низко склоненной головой. – Не гневайся, о повелитель, да хранит тебя Аллах, но дерзну напомнить тебе, что мы, черкесы, часто воспитываем детей великих владык мира, при этом даем клятву не оглашать их имена, пока не закончится воспитание и родители не призовут воспитанников к себе.

Князь подошел к Узбеку.

– Этого отрока зовут Антанук, я научил его всему, что умею сам. Мой воспитанник хорошо овладел луком и саблей, преуспел в искусстве джигитовки, стал вынослив и нетороплив, закалился в небольших боевых стычках. Но я не могу дать ему глубоких знаний об окружающем мире, о его сущности и философии, мудрости мудрецов и последних открытиях ученых. Потому я, твой смиренный слуга, осмелился прибыть в твои владения, ибо слава об ученых и поэтах Ширвана много лет витает над миром. Если ты, о великий шах, снизойдешь до верных рабов твоих и повелишь отыскать для воспитанника моего достойного учителя, способного влить в сосуд души его мудрость знания, возрадуются родители отрока успехам, способности к размышлениям и откровениям для познания божественных тайн бытия, возрадуется и Всевышний Творец, щедро наградив нас милостью своей. Я же со своей сотней неплохих воинов готов служить тебе, где ты укажешь, до тех пор пока воспитанник мой не изопьет сосуд мудрости до дна. Повелишь служить тебе вечно, да будет так.

– Князь, я разрешаю тебе приблизиться ко мне и сесть напротив меня. Я рад такому гостю и сегодня приглашаю тебя и твоего воспитанника разделить со мною полуденную трапезу. О твоей просьбе я подумаю и дам ответ.

Визирь тоже был приглашен шахом трапезничать вместе с гостями. Шустрый, небольшого роста, с бегающими глазками человек за время обеда не произнес ни одного слова, только часто обменивался взглядами со своим повелителем, будто между ними шла немая, но многозначительная беседа. Узбек-Антанук, видя это, мотал себе на ус, он пытался прочитать хоть что-нибудь в их глазах. На вопросы ширваншаха он отвечал настолько четко и учтиво, что тот с первых минут начал проникаться к нему доверием, шаху нравился подвижный ум юноши. Шах, понимая, что он еще не искушен в глубоких мудростях Корана и тайнах Вселенной, старался не задавать сложных вопросов, однако сделал вывод о хороших способностях воспитанника князя.

Когда на дастархан были поставлены в изобилии восточные сладости и южные фрукты, тихо заиграла музыка, перед шахом и его гостями появились шесть красавиц, закружившихся в восточном танце. Они по очереди проплывали мимо Антанука, демонстрируя свои перси, обнаженный живот, шикарные бедра, прикрытые легкими шелковыми шароварами. Девушки обжигали юного хана жгучими, томными, полными страсти и вожделения взглядами.

Юноша, ничего вокруг не замечая, был очарован этим зрелищем, ему хотелось закружиться в танце, коснуться обнаженных частей тела красавиц, потом забыться в каком-то дивном, нежном сне. Узбек-Антанук не мог понять, кто из этих красавиц лучше, они все были обворожительно хороши, манили и манили к себе.

Шах обратил внимание на состояние юного гостя, на его восхищенный взгляд, и все ему стало ясно. Повелитель видел, как воспитатель пытается вернуть ученика в реальный мир, но это ему пока не удавалось. Сообразив, что гостям не до него, сам искоса рассматривал Антанука и размышлял:

«Юнец, скорее всего, монгольских кровей, Чингисид. Но какой ветви династии? Хулагидов, которые правят сейчас на Востоке? А может быть, Джучидов, которые завоевали славян и половину Европы? Да надо ли гадать? Зачем? Если он Хулагид, то надо ему оказывать высокие почести и учителя подобрать самого лучшего. Если он потомок Джучи, первого сына Чингисхана, то тоже надо относиться к нему с великим почтением и способствовать его обучению. Потомки Великого Потрясателя Вселенной постоянно враждуют друг с другом, а стычки часто бывают на землях Ширванского государства. Кто знает, кем станет этот юноша вскоре? Нужно приказать звездочетам спросить у звезд судьбу этого узкоглазого, но на диво стройного и привлекательного царевича, да разузнать, что из него получится».

Шах понимал: просьбы гостей он исполнит с большим рвением, потому что он умный и дальновидный и никогда не позволит нажить себе врага среди сильных мира сего.

Танец закончился, красавицы удалились, Узбек-Антанук пришел в себя и зарделся, как спелая хурма. Шах сделал вид, что ничего не заметил, предложил гостям прекрасный щербет. За дастарханом завязалась спокойная непринужденная беседа, речи журчали, как ручей. Хвала Аллаху, шах и князь придерживались одних взглядов на проблемы войны и мира, оба совершили хадж в Мекку и Медину, оба ценили хорошее оружие, обожали резвых скакунов. Беседа текла, текло и время, неподвластное людям, как неподвластен ветер и недоступно небо, пока мы ходим по этой земле. День уходил, гости собирались откланяться, и хозяин на прощанье объявил, что завтра готов устроить турнир:

– Хочу посмотреть на твоих воинов, дабы определить, какую службу им можно доверить. Состязаться будут с моими лучшими бахадурами[2]. Ты, князь, сам решишь, кого выставишь из своих удальцов. Состязаться будем в охоте, скачках, джигитовке и на саблях.

Прощание было сдержанным. Елбаздук преклонил колено и поблагодарил хана за столь великие почести, оказанные ему и его воспитаннику.

– Для меня честь помочь братьям по вере! Хвала Аллаху, великому и справедливому, что он привел вас в мое царство.

Каждый, возвратясь в свои покои, усердно помолился Всевышнему, возблагодарил его за успешную первую встречу. Елбаздук перед сном отдал распоряжение всем готовиться к завтрашним состязаниям и, удовлетворенный прошедшим днем, быстро уснул.

Ширваншах, засыпая после утех с одной из своих жен, подумал: «А юный хан-то – девственник! Надо ему подготовить достойный подарок».

Узбек тоже уснул, но не мог сказать, что это было – явь или сон. Лишь только юноша прикрыл глаза, как ложе его окружили красавицы, он забылся в их стремительно уносящем в негу танце. Танцовщицы то удалялись, то приближались, ласково касаясь его тела, играя и маня, потом одна из прекрасных девушек нежно обвила руками шею Узбека, губы их слились в страстном поцелуе…

Лишь только первые лучи солнца приласкали утреннюю тишь, Узбек проснулся. Соскочил с лежанки бодрым и счастливым. Играючи выполнял утренние физические упражнения, с удовольствием погружался в холодную воду, мышцы упруго играли на руках и ногах. Потом был утренний горячий чай вприкуску с пышными лепешками и сыром, который они пили вместе с дедом. За завтраком их нашел гонец шаха. Низко кланяясь, он рассказал о правилах состязаний.

– Каждая сторона выставляет по десять воинов. Сегодня состоятся скачки, сабельный турнир, игры джигитов, завтра охота.

Правила всех состязаний для черкесских воинов были понятны. Только игр джигитов, таких, как в Ширване, они не знали, хотя и сложности никакой в этих играх не было: по дистанции на равных расстояниях на землю раскладывалось тридцать бараньих шкурок, всадники выходили одновременно, и побеждал тот, кто подберет больше каракулевых шкур.

Черкесы начали тренировки, и к назначенному времени, когда прохладный ветерок с моря стал уносить жару прочь, десять гостей-удальцов преклонили колени перед шахом. Кей Кабус ибн Ахситан с удовлетворением заметил, что среди соревнующихся был Антанук. Шах улыбнулся, дал знак слугам, которые тут же пригласили князя Елбаздука под навес повелителя.

Первым соревнованием были скачки. Наездники Ширвана еле сдерживали скакунов на старте. Князь сразу заметил двух чистокровных арабских скакунов, явно из конюшни ширваншаха. Наездники на них были легкие как пушинки, они и победили. Лучший из черкесов был четвертым, Асхар пятым, Антанук седьмым, и немудрено, гости не брали с собой в столь утомительный поход через горы лучших скакунов. Шах радовался, как ребенок.

– Я поздравляю тебя, о мой повелитель, да продлит Аллах твои дни, думаю, ширваншах не только большой ценитель породистых коней, но и обладатель нескольких самых лучших скакунов на Востоке, – почтительно произнес гость.

Хозяин довольно улыбнулся. Был объявлен небольшой перерыв, и, как все было готово, начались игры джигитов. Кони понеслись, джигиты, свесившись на полном скаку, пытались ухватить бараньи шкурки, но не всем это удавалось: слишком резвые кони пролетали с такой скоростью, что седоки не успевали поднять добычу. Шах, любивший и знавший эту забаву, обратил внимание, что Антанук на умеренной скорости поднял две шкурки, к третьей приближался наравне с соперником из команды хозяев, как вдруг один черкес перекрыл дорогу воину Ширвана. Антанук тут же подхватил третью добычу, быстро направляя коня к следующей, а там уже двое гостей закрывали путь джигитам повелителя.

«Хитро! – подумал Кей Кабус ибн Ахситан, – хитро и правилами не запрещено. Слаженная работа десятка черкесов!»

Подвели итоги: восемнадцать шкурок подняли гости, двенадцать хозяева. Абсолютным победителем стал Антанук, добывший десять трофеев.

Шах снисходительно улыбнулся:

– Твой воспитанник, князь, не лишен ума, я возьму его метод на вооружение.

– Благодарю за столь высокую оценку, мой повелитель, да продлит Аллах твои годы.

Отдых опять был краток. Черкесские воины встали против ловких и смелых охранников ширваншаха. Критерии победы были просты: необходимо выбить холодное оружие из рук соперника, либо рассечь одежду на нем, или слегка ранить противника, хотя бы до капли крови. Побежденный покидал ристалище, а победитель помогал своим товарищам.

Сталь сабель зазвенела, ноги соперников поднимали пыль, боевые крики летали над сцепившимися, казалось, в смертельной схватке воинами. Уступать никто не хотел. Между сражающимися метались двое судей, опасающихся стать жертвами нечаянного удара. Через некоторое время на поле битвы осталось двое черкесов, четверо воинов шаха. Победа хозяев казалось близкой. Черкесы, а это были Асхар и Антанук, встали спиной друг к другу и, не теряя самообладания, успешно отбивались. Вдруг Ахсар издал боевой клич, мгновенно сделал резкий выпад вперед, и сабля противника, описав круг в воздухе, оказалась в его левой руке. Трофейным оружием он в одно мгновение рассек шаровары другого воина и повернулся к Антануку, который успешно прикрывал его со спины. Тут же оба, как по команде, рассыпались один влево, другой вправо и в прыжке нанесли поражающие удары уставшим воинам Ширвана. Это была победа!

Ни один мускул на лице Кей Кабуса ибн Ахситана не пошевелился. Он молчал, молчал его визирь, охранники вытянулись в струну, на лицах воинов застыл испуг. Шах медленно повернул голову к Елбаздуку.

– Я беру твоих воинов на службу за хорошую плату. Вы вместе с этим ловким молодым человеком, который победил почти всех моих охранников, займетесь их обучением.

– О мой великий и мудрый шах, да будет милостив к тебе наш Всевышний Творец, я сочту за честь выполнить твою волю, так же как и сын моего кунака осетинского князя Хетэга по имени Асхар.

– Я рад тому. Мной отданы распоряжения разыскать путешествующего по Востоку ходжу Самира Озана ибн Хусейна Шекиви. Лучшего учителя для твоего воспитанника не найдет никто, – сказал шах и удалился.

На следующий день, как и условились, состоялась охота, только шах объявил ее несоревновательной.

– Всевышний Аллах быстро открыл мне глаза на способности и возможности твоих людей, – говорил шах Елбаздуку, – посему повелеваю охоту эту сделать свободной, убитую дичь отдать на пропитание твоим людям, потому пусть все они выходят охотиться.

Около двух сотен человек, огромная свора собак выехали в окрестности Баку. За короткое время на арбы было сложено множество газелей и зайцев. Охотники переместились в плавни, поросшие камышом, в заросли пошли собаки и подняли на крыло тучи уток, гусей, лебедей, лучники повеселились от души. Охота близилась к концу, когда на сухую часть лимана, прямо на ширваншаха вылетел огромный, как гора, кабан, из тех, кого на Руси называют вепрем. Шах выстрелил, меткая стрела пробила кабану левый глаз, но не остановила. Началась погоня. Кей Кабус ибн Ахситан впереди, его стража за ним. Вепрь с огромной скоростью летел туда, где не спеша ехал Антанук, и, не вмешиваясь, наблюдал за погоней. Еще одна стрела вонзилась в спину зверя, он вдруг резко развернулся и пошел в атаку на шаха. Повелитель выхватил из ножен длинный меч, готовясь принять кабана справа, но вепрь шустро сместился влево и клыком располосовал передний левый коленный сустав скакуна. Конь от боли поднялся на дыбы, а затем грузно сел на круп, едва не сбросив всадника. Шах сам ловко выпрыгнул из седла и тут же заметил, что зверь опять атакует. Повелитель Ширвана крепко встал на ноги, нисколько не сомневаясь в победе, поигрывал мечом. Охрана пыталась поразить зверя, но еще несколько метких стрел только прибавили ему ярости. Человек и зверь уже смотрели в глаза друг другу, их разделяло несколько метров. В это мгновение острая тяжелая пика пробила шею кабана, сломав позвоночник. Вепрь упал как подкошенный, над ним на коне возвышался Антанук. Жар разлился по телу шаха, на лбу выступила испарина, ноги сделались ватными. Кей Кабус ибн Ахситан только сейчас понял, что могло бы произойти: для раненого зверя нет преград.

Антанук спешился, встал на колени перед шахом.

– О великий повелитель, да продлит Аллах твои дни, можешь казнить меня за мою дерзость, что не дал тебе самому расправиться с этим грязным животным, но я не сдержался при виде этой горы вонючего мяса и шерсти и осмелился умертвить его, как учил нас Пророк Мухаммад, саллялляху алейхи ва саллям.

– Ты поступил правильно, мой юный князь. Ты не был соперником мне в этой борьбе, я объявил охоту несоревновательной. Поднимись с колен, нам пора заканчивать нашу забаву. В моем дворце нас ждет прекрасный ужин, – сказал ширваншах и подумал: «Умен, очень умен этот мальчик! Хорошая порода – она и есть хорошая!»

Ужин действительно был прекрасен – сыры, обилие овощей и ароматных трав, мясо молодого ягненка с соусом из граната таяло во рту, сладкие напитки из фруктов, халва, щербет и танцы! Обворожительные красавицы бередили душу Узбека-Антанука, звали его куда-то в другой мир.

– Вы обратили внимание, князь, как ваш воспитанник пожирает глазами танцовщиц? Не пора ли нам благословить его в мир любви?

– Я давно уже об этом думаю, мой повелитель, – вдохнул Елбаздук.

– Тогда я позабочусь об этом прямо сейчас.

Кей Кабус ибн Ахситан повелел пригласить евнуха своего гарема. Свечи не успели сгореть и наполовину, как ширваншах подозвал Антанука к себе и, улыбаясь, сказал:

– Я приготовил тебе подарок, мой юный князь. Мы вместе с твоим почтенным аталыком решили, что пришла тебе пора окончательно стать мужчиной. Иди с этим человеком, и пусть тебя никто и ничто не смущает. Те комнаты дворца, в которые ты попадешь, будут твоими, твоим будет и все, что там находится.

Сердце Узбека-Антанука, казалось, сейчас остановится, предвкушая что-то очень приятное. Но что? Вслед за евнухом он шел по коридорам и переходам дворца, и путь этот казался очень долгим. Вот наконец служитель гарема распахнул перед ним дверь, хан вошел в полумрак комнаты, благоухающей курящимися благовониями. С лежанки поднялась черноволосая красавица и покорно застыла в поклоне. Сердце юноши заколотилось еще сильнее, казалось, оно вот-вот вырвется из груди. Он застыл на месте, не зная, что делать.

– Лейла, меня зовут Лейла, – тихонько прошептала красавица.

Она была обворожительна. Глаза Узбека-Антанука, привыкшие к полумраку, увидели удивительно правильные черты лица, сияющие приветливые глаза. В черные волосы были вплетены жемчужные нити, высокая грудь манила к себе, тонкая талия и просвечивавшие сквозь прозрачные шаровары стройные ноги сразили хана. Но когда глаза их встретились, комнату озарило сияние, Лейла робко сделала шаг к своему господину, он рванулся навстречу. Да, да! Это была она, красавица из его сна. Антанук припал к ее губам, страстно и неумело, даже грубо обнял первую в своей жизни женщину. Лейла, дождавшись, когда приутихнет первый порыв страсти, ласково сказала на ухо:

– Не торопись, мой повелитель, любовь не любит спешки. Я научу тебя всему, слушай свое и мое сердце, мой господин.

Она аккуратно и нежно начала раздевать Антанука, при этом успевая ласкать его и обнажаться сама. Ловкие руки Лейлы, ее гибкий стан, сладкие губы чуть не лишили молодого хана рассудка. Душа юнца летала где-то в ином мире, когда же наступил миг блаженства, ему показалось, что она достигла рая. Опустошенное и обессиленное тело Антанука оставалось на лежанке, а душа все летала, летала, и полет этот поддерживали нежные руки знающей толк в любви женщины. Вдруг соски коснулись губ его, и все органы хана вновь налились неистовой силой любви.

Наступило утро, солнечное, лучистое. Утро всегда прекрасно не только рассветом, но новыми надеждами, новыми мечтами. Луч бегал по лежанке, освещая крепко спящего Антанука. Лейла, свежая и счастливая, внимательно рассматривала своего нового господина, его крепкое тело, почти круглое лицо, прямые, черные как смоль волосы, широкие скулы.

«Сколько ему лет? – думала наложница. – Шестнадцать, семнадцать не больше. О Аллах, как же он молод! А мне уже двадцать».

Лейле стало немного грустно, она около пяти лет в гареме шаха, но невостребованна, господин в течение последних трех лет не приглашал ее к себе. Что дальше? Повелитель, наверное, забыл о ней. И вот! О Аллах, великий и милосердный! Евнух позвал ее. Евнух сказал, что шах повелел обучить искусству любви молодого гостя, и если Лейла будет стараться, может, он возьмет ее в жены, а может, и нет. Но у Лейлы не было больше сил изнывать в гареме никому не нужной. Она уже слышала о гостях повелителя, говорили, что они приехали на год или больше. Лейла понимала, что ей нужно очень стараться, чтобы понравиться молодому господину, решила всегда проявлять чудеса любовной страсти, как вчера вечером, как ночью, она тоже истосковалась по любовным утехам.

Антанук проснулся, Лейла улыбнулась ему. Его узкие глаза стали почти невидимыми, губы потянулись к ее губам, наложница начала было ласкать господина, но он осторожно отстранил руки женщины:

– Для этого есть ночь, красавица моя, волшебница моя, а день дан нам Всевышним для дел, и я прибыл сюда для них. Жди меня вечером, я позову тебя.

Антанук быстро собрался и так же быстро удалился для утренних процедур.

Ширваншах давно был на ногах, с раннего утра его мучила одна мысль: «Не рано ли я так расстилаюсь перед этим монгольским юнцом? Звездочеты пока еще ничего не сказали. Да, он ловок, силен, для своего возраста умен сверх меры. Но, может быть, он худороден? Нет, не похоже, порода повелителя в нем выпирает наружу. Воспитатель его тоже не промах, такие не берутся воспитывать абы кого».

Шах в размышлениях успокоил сам себя и приступил к утренней трапезе, после которой визирь доложил, что к нему на доклад просятся звездочеты. Кей Кабуса ибн Ахситана вновь охватило легкое волнение.

– Давайте срочно их ко мне, и чтобы никто не прерывал нашей беседы.

Три ученых звездочета вознесли шаху почести и хвалы. Старший из них вышел вперед.

– О великий и всемогущий ширваншах, да продлит Аллах твои дни! Мы для точности и правильности определения судьбы твоего молодого гостя трудились и днем, и ночью порознь, потом собрались вместе и сравнили наши труды. Удивительно, но все три расчета совпадают так, будто выполнены одним человеком. Получился самый точный прогноз из всех прогнозов в моей практике звездочета. Так слушай же его. Юноша, что гостит у тебя, является отпрыском одной из самых величайших правящих династий мира сего, и именно он еще при твоей жизни взойдет на трон одного из самых больших царств. Он будет неплохим воином, но Аллах, великий и всемогущий, готовит ему другое предназначение. Сей юноша, став царем, приведет в мечети нашего Великого Творца весь свой народ, прибавив много правоверных на земле, лишь немного останется в этом государстве неверных. Царь этот построит новые города, и расцветут в них ремесла, торговля и науки, ибо поставит он города на перекрестках торговых путей и разбогатеют люди в них, приумножая богатство своего владыки. Умрет сей царь своей смертью при власти и полном почете, трон его займет один из сыновей.

Ширваншах остался доволен, звездочеты получили богатые подарки.

Шел последний месяц лета, жара уступала место приятному теплу. В это время обилие фруктов и овощей радует глаз и желудок, а умные люди начинают думать о предстоящих холодах, зимних ветрах. Думал об этом и Кей Кабус ибн Ахситан. Он уже твердо решил как можно дольше задержать у себя будущего царя для изучения языков, познания глубин ислама, философии и тайн сотворения мира. Все, что говорили шаху звездочеты, он принимал за истину и твердо уверовал в высокий полет звезды Антанука, а посему обустроить его нужно по-царски. Ширваншах приказал сделать пристройку к своему дворцу, специально для будущего правителя, негоже столь высокому человеку ютиться и мерзнуть зимой в походном шатре. Воины Елбаздука тоже были размещены в теплых помещениях и стали регулярно нести службу на стенах крепости, получая неплохое вознаграждение.

Князь строго следил за тем, чтобы его воспитанник не расслаблялся, по-прежнему регулярными были физические упражнения, занятия персидским и арабским языками с учителями, подобранными лично шахом.

Дни летели, как самые быстрые птицы, доставляя только радость Узбеку-Антануку, его молодое гибкое тело пело, мышцы играли, глаза блестели, мозг четко раскладывал знания по полочкам. По вечерам до глубокой ночи он слушал арабские сказки своей прекрасной Лейлы и утопал в чарах любви.

Наконец настал день, когда Антанук встретился со своим духовным наставником и учителем ходжой Самиром Озаном ибн Хусейном Шекиви. Перед ним стоял скромный, небогато одетый с острым проницательным взглядом человек. Он склонил голову перед своим высоким учеником и приветствовал его. Антанук припал на колено.

– Я бесконечно рад видеть тебя, мой почтенный учитель, да продлит Аллах твои годы!

Совершив молитву, учитель и ученик тут же приступили к учебе, ходжа Самир долго беседовал с юношей, выясняя уровень его познаний во всех сферах, и с удовольствием отметил, что Антанук знает довольно много, но знания его не носят систематического характера и несколько примитивны с точки зрения новых философских взглядов. Учитель решил, что для начала необходимо углубить познание Корана, одновременно приступить к чтению великих поэтов-мыслителей Востока.

– Сколько раз ты успел прочитать Коран за свою столь недолгую жизнь, о мой высокочтимый ученик?

– Не считал, мой учитель, но это было много раз.

– Многократное чтение Корана – это хорошо. Правоверный должен его читать всю свою жизнь, главное, не многократность прочитанного, а проникновение в сущность писания, надо увидеть и услышать то сокровенное, которое пытается донести до нас Аллах через пророка Мухаммада, саллялляху алейхи ва саллям. Великий суфий и поэт Джалаледин Руми, которого двадцать лет назад призвал к себе наш Великий Творец, сказал так:

Ты улавливаешь смысл сказанного?

Антанук кивнул.

– Тогда продолжим. Почему не все люди умеют улавливать то, что написано в нашей Священной книге между строк? Полагаю, большинство людей обременены заботами о собственном земном благе, заботами о женах, о детях, родителях, они думают об этом постоянно, мозг их забит этими мыслями. Коран может быть глубоко воспринят только человеком, свободным от земных тягот. Мусульманин, кем бы он ни был, отправляясь в хадж в Мекку и Медину, думает в основном о том, куда он идет и как он будет разговаривать с Всевышним Аллахом, как будет обходить священную Каабу, как будет молиться в долине Мина. Идущий в хадж мыслит только о Великом Творце, на хадже он гость Всевышнего. Вот тут-то, вникая в суть Корана, поборник ислама может узреть сокровенное.

Так что же нас отвлекает от вдумчивого чтения Корана? Тебе как отпрыску великого царского рода и будущему правителю большого государства скажу: прежде всего власть!

Узбек-Антанук удивленно поднял глаза на учителя.

– Не удивляйся, о будущий повелитель народов, я умею читать то, что написано на лицах людей и их близких, но это не значит, что я рассказываю об этом другим. Я прочитал и предсказание твоей судьбы, составленное звездочетами ширваншаха, оно полностью совпадает с моими представлениями. Я надеюсь, ты помнишь: предопределение судьбы – один из столпов нашего вероубеждения.

Итак, власть! Власть дается человеку по его рождению, она завещается или завоевывается самыми разными, часто грязными, методами. Власть надо уметь удержать, для этого нужно иметь рядом верных соратников, но самому следить за всем происходящим в государстве, в том числе внимательно контролировать поступки своих вассалов и окружения своего. Власть – это забота о развитии государства. Развивать его можно по-разному: либо завоевывать новые земли и народы, либо создавать в государстве новые ремесла, способствовать расцвету науки и торговли, либо то и другое. Власть – это тяжелый, рабский и неблагодарный труд. Угнетаешь народ, он недоволен, сеешь для народа блага, он доволен лишь короткое время, потому как вскоре захочет большего, не дашь, вспыхнет недовольство, дашь – ослабишь государство. Станешь властителем, постоянно будешь искать середину между плохим и хорошим. Власть – это ежедневное напряжение ума, она зависит от взаимодействия и отношений с соседями, друзьями, врагами, не говоря о семейных заботах властителя, в семье которого каждый стремится на него влиять или занять его место. А теперь ответь сам себе на вопрос: может ли человек со столь загруженной головой погрузиться во внимательное изучение Корана? Ты же пока не обременен властью, о мой хан!

Думай о том, что ты услышал сейчас. Мы еще раз вернемся к этому на следующем уроке, но говорить будешь уже ты. А сейчас подошло время молитвы, хочу перед ней дать тебе одно небольшое наставление. Один из мудрых богословов сказал: «Я внимательно прочитал десяток сур Корана, а усвоил только одну, ибо пока я не научился поступать так, как предписывают остальные суры».

Узбек-Антанук все активнее погружался в научные знания, ему нравилось рассуждать. По вечерам, которые становились все длиннее и длиннее, юный хан вел беседы с дедом, иногда с ширваншахом. Пока он не научился побеждать их в дискуссиях, но ему нравились научные споры, сопоставления фактов и событий, нравилось делать выводы и сравнивать их с сурами и аятами Корана. Не забывал Узбек-Антанук о физических нагрузках и воинских упражнениях, но с большим желанием ждал новых уроков.

Ходжа Самир Озан ибн Хусейн Шекиви придерживался правила: кто понял жизнь, тот не торопится. Учитель не спешил истязать ученика ежедневными назойливыми наставлениями, все должно уложиться в голове юноши и вызвать желание познавать дальше. Так и было.

– Что же еще может помешать познанию глубины истин Корана? – спрашивал ходжа.

– Думаю, богатство.

– Очень правильно думаешь, мой хан! Человек всегда печется о богатстве, он всегда пересчитывает овец в стаде, ждет приплода, огорчается, если он плох, радуется, если он хорош, человек заботится о жилище, любит хорошую еду и посуду, потому постоянно думает, где их взять, как приготовить, как подать. Все это поглощает его мысли постоянно. Скажи, если положить протухшее мясо на золотое или серебряное блюдо, станет оно вкуснее? А хорошее мясо будет вкусным и на обыкновенной глиняной посуде. Не так ли?

– Если рассуждать по-вашему, учитель, то хорошую пищу можно есть прямо с земли, как собака, – вступил в дискуссию Узбек-Антанук.

– Если рассуждать по-твоему, то да, – парировал ходжа Самир, – а по-моему, собака – тварь, живущая инстинктами и не умеющая думать, человек же думает. Кому-то роскошь доставляет наслаждение, а дервишу, который не имеет дома, лишней одежды и обуви, который пьет из простого глиняного горшка простую воду, не задумываясь, красиво это или нет, дороже всего общение с Всевышним Творцом через молитвы и глубокое познание Корана. Дервиша этого не отвлекает ничто, мысли его больше с Богом, чем с людьми. А разве пророк Мухаммад, саллялляху алейхи ва саллям, не уединился в пещере на горе Хира, разве он не стал аскетом? И только тогда пророку были ниспосланы откровения Аллаха. Еще более уходят от мирских радостей монахи – последователи Исы, сына Мириам, они закрываются в пещерах, питаются лишь хлебом и водой и читают Евангелие, познавая то, что было ниспослано Богом раньше Корана. Я не предлагаю тебе стать дервишем, но у тебя и нет больших богатств и больших забот. Тебя кормят и поят в чужом доме, это и есть чудное время для постижения высших сокровищ нашей Священной книги.

Мудрый муж не говорит много, его нужно научиться понимать, а для этого необходимо становиться мудрым самому. Великий философ и поэт Востока Омар Хайям, породивший в своей душе массу сомнений, как-то сказал:

Задумайся над этим, о сын достойных родителей!

Узбек-Антанук думал, глядя на звезды: как их много и нет им числа. А что там за ними, что на них, какие они? Это знает только Аллах. Как познать это? Может быть, ответ есть в Коране? Может, суфизм, который борется с высокомерием жителей дворцов, призывая их изжить зависть и скупость, поможет приблизиться к познанию истины и тайн мира? Узбек работал над собой, стал проще в обращении с друзьями и прислугой, отказывался от лишней еды, одевался в легкую, не подчеркивающую статус одежду. Но что можно было изменить в отношениях с Лейлой? Влюбленный хан думал о ней постоянно, она была отрадой его души и сердца, она ничего не требовала, не просила, а он одаривал ее подарками, каждый раз все лучше и краше.

Дни уносились, как лань от охотника, ученик становился мудрее. Юноша начал понимать, как много мыслей у мужчин занимают женщины, а если любовь не разделена второй половиной, она разъедает человеческий мозг, все подчиняет себе, меняет ритм и смысл жизни. О, мудрый Аллах, да благословенно имя твое, ты ниспослал в Коране отдельную суру о женщинах, и правоверные точно знают, как обращаться мужчине со своими женами, да не отвлекут они его от познания истины, а принесут только наслаждение.

Учитель с учеником вели долгие беседы о пользе и опасности дружбы, как и на каком расстоянии нужно держать того или иного друга, что ему можно доверять, а что нет. И опять на помощь в этих беседах приходили Коран и мудрость восточных поэтов. Как можно сказать точнее, чем сказал Руми:

Весна прочно царствовала над Апшероном, уже отцвели абрикосовые деревья, кизил и алыча, озернились плоды на их ветвях, набили бутоны цветов гранатовые деревья, птицы высиживали птенцов, поэты посвящали возлюбленным высокие стихи, а Узбек-Антанук без устали продолжал поглощать знания и преуспевал в этом деле. Ходжа Самир Озан ибн Хусейн Шекиви не мог нарадоваться успехам ученика, постоянно повторяя, что Коран сколько ни читать, сколько ни раскрывать тайные промыслы слов и аятов, увидишь лишь небольшой свет или блеск одного-двух лучей Священной книги. Узбек решил, что будет читать Коран всю свою жизнь и каждый день. Но кроме Священной книги юный хан зачитывался Омаром Хайямом, Саади, Руми, знал наизусть знаменитую поэму Фирдоуси «Шахнаме». Как он наслаждался этими строками:

Постигал Узбек и от Хагани Ширвани премудрости дворцовой жизни:

Учеба была усладой души Узбека.

Все в этом мире имеет начало и конец. Открылись горные перевалы, Елбаздук готовился к отъезду в родные горы. Шах Кей Кабус ибн Ахситан уговаривал гостей, за год ставших ему родными, погостить еще. Но пришла пора отправляться к родному очагу, тем более что до князя дошли вести, будто в Золотой Орде неспокойно. Токта окончательно разорвал отношения с Ногаем и практически объявил бекляри-беку войну.

Узбеку и хотелось и не хотелось ехать, в Ширване его удерживали два человека – учитель ходжа Самир и нежная отрада юной души Лейла, о чем он откровенно признался своему воспитателю и деду. Елбаздук внимательно посмотрел на внука и улыбнулся.

– Ты возмужал, мой хан, ты стал мужчиной, а какому мужчине возбраняется взять с собой женщину, которой он овладел, которую любит, и жениться на ней, а если потом понадобится, жениться на второй и третьей, ты же состоятельный мусульманин. Что касается твоего учителя, с ним я поговорю завтра. Насколько мне известно, он никогда не бывал по ту сторону Кавказа, а ученым это интересно, вот и занятия твои не прервутся.

Через некоторое время в дорогу собирались все. Приближался самый длинный день года – самое удобное время для перехода через горы.

Ширваншах объявил большую охоту. Необходимо было заготовить дичь путникам в дорогу и для прощального пира. Забава удалась на славу, слугам пришлось хорошо потрудиться, множество блюд из дичи украшали шахский стол. Атмосфера грусти царила над пирующими, Кей Кабус ибн Ахситан принял Антанука на год из дипломатических соображений, но за это время успел привязаться к целеустремленному юноше.

«Мне бы такого наследника», – думал шах, не зная, что Узбеку-Антануку приходится бороться за выживание, он в изгнании, карабкается вверх по лестнице успеха, стараясь надежно зацепиться за каждую ступеньку. Ширваншах видел только, как Антанук поглощает знания, а его наследники, живя в довольстве и добре, разленились, полагая, что такая жизнь у них будет всегда.

Кей Кабус ибн Ахситан подготовил отъезжающим гостям подарки. Узбеку-Антануку он вручил саблю дамасской стали, рукоять которой была украшена драгоценными камнями, а по ножнам извивался серебряный узор. Глаза юноши загорелись, такого оружия ему не приходилось видеть никогда, он вытащил клинок, согнул его, тот моментально распрямился, зазвенев как струна.

– Пусть оружие это принесет тебе только победы, да хранит тебя Аллах, великий и всемогущий. Пусть оружие это поднимается на врагов твоих, но никак не на друзей, – искренне сказал ширваншах.

– Да благословенны будут мои воспитатели и учителя, да продлит Аллах их годы. Да приумножится богатство и слава этого гостеприимного дома. Да снизойдет благодать на государство твое, о мудрейший из шахов Востока! Хвала и слава тебе, Кей Кабус ибн Ахситан, хвала и роду твоему, да хранит его Аллах вечно!

Второй подарок хозяин сделал князю Елбаздуку. Двое конюхов ввели под уздцы породистого арабского скакуна рыжей масти с высокой шеей, широкой грудью, на высоких крепких ногах. Огромные глаза жеребца сыпали искрами от предвкушения скачки, он будто бы высматривал из огромного количества людей подходящего седока. Елбаздук подошел, погладил скакуна по шее, похлопал по крупу, тот заржал, принимая сильную и волевую руку хозяина.

Прекраснее подарка быть не может! Такие жеребцы редкость, выбрать такого мог только человек щедрой души и большого сердца. Князь воздал хвалу ширваншаху, и все вокруг радовались их искренней дружбе, но больше других радовался сам шах, он любил и умел делать подарки. Лишь грусть скорого расставания слегка затеняла радость, но за расставанием бывают встречи, и это вселяло надежду.

* * *

Дорога домой всегда короче дороги из дома, а когда дорога тебе уже знакома, она становится еще менее долгой. Заимей в пути хорошего собеседника, можешь пройти дорогу очень быстро. Самир Озан ибн Хусейн Шекиви, почтенный учитель Узбека-Антанука, рассказывал о царице Тамаре, о христианстве.

– Я рассказывал тебе, о старательный мой ученик, о монахах-христианах. Ты видишь монастырь на вершине той горы? Вот там они и живут, туда непросто добраться любому человеку, но они и не хотят видеть много людей, не хотят иметь контакта с миром, не хотят войн и праздников. Цель их жизни – молитва и познание через нее истины и откровений учения Бога.

– Но их Евангелие устарело. Нет более верного учения, чем ислам, нет прямее пути, чем путь мусульманина, нет бога кроме Аллаха, и Мухаммад, саллялляху алейхи ва саллям – пророк его на земле, – высказался ученик.

– С тобой нельзя не согласиться, но как философ я не один раз задумывался, зачем Всевышний Творец послал людям сначала Тору, затем Евангелие и наконец Коран? Ни одна из этих книг не проповедует насилия, а лишь призывает верующих к смиренной праведной жизни, заботе о ближних, говорит о жизни вечной. А не проверяет ли Господь, какое из этих учений его люди воспримут быстрее, поймут лучше, какое учение правильно подготовит их к жизни вечной в раю. Быть может, люди, живущие на севере в суровых условиях холода, лучше воспримут одно учение, а люди, преодолевающие жару и безводие, другое. Может, это и не так. Я пока не нашел ответа на этот вопрос, подумай и ты над ним. Но тем не менее христианка Тамара объединила грузин, навела порядок в этих горах, создала крепкое государство, люди воистину поверили в Бога, стали жить более праведно, а разве это плохо?

– Но с таким же успехом это мог сделать исламский правитель, как сделано в Ширванском государстве.

– Ты полагаешь, что проповедники ислама не ходили по землям грузин? Ты думаешь, тут не проповедовали иудеи? Но народ почему-то принял христианство. Почему? Это известно только Всевышнему Творцу, нам же знать пока не дано. Но уважать мы этот выбор должны, ибо скорее это выбор Бога, не человека. Твой предок Чингисхан твердо придерживался уважительного отношения к любой вере.

В таких беседах и размышлениях с одновременным созерцанием постоянно меняющегося ландшафта подошли к перевалу через Большой Кавказский хребет. На перевале стояла мгла, туман окутал не только вершины окрестных гор, но и непроглядно застилал дорогу.

– Антанук, возьми в карман кусочек тумана.

– Вы шутите, мой почтенный учитель?

– Да нет. Ты все-таки попробуй.

– Я пробовал это делать еще в детстве, но думаю, и к старости у меня это не получится, – рассмеялся Узбек-Антанук.

Дорога пошла вниз. Солнышко постепенно начало проглядывать сквозь лохматые клубы тумана. Они из синих превратились в белые и скоро совсем растаяли.

Спустились еще ниже, и учитель попросил:

– Остановись, мой талантливый ученик, посмотри наверх и увидишь наш туман.

– Так это же просто облако! – воскликнул Узбек-Антанук. – Вон оно сидит на вершине перевала ладно, как в седле.

– Ты прав. Туман – это облако, опустившееся на землю. Понимаешь, зачем я просил положить часть облака в карман?

– Кажется, начинаю догадываться. Большинство людей считают, что Бог живет на облаках.

– Так может жить Бог на облаке?

– Если он невесом, может!

– Тогда как быть с утверждением, что Бог создал людей по образу и подобию своему?

– А как быть с утверждением, что Иса ходил по воде, как по тверди?

– Достойный ответ достойного ученика. Но Иса делал это не каждый день, а только в трудные моменты бытия. Думаю, это стоило ему большого напряжения духовных сил. Можно ли это делать каждую секунду и даже во сне? Сомневаюсь. Значит, у Всевышнего Творца есть какая-то твердь.

– Например, луна, – вставил Антанук.

– Может, и луна, но не солнце, которое горит жарким огнем. Может быть, это и другая твердь, крутящаяся в космосе.

– Крутящаяся? – удивленно поднял глаза юный хан.

– Да-да! Вращающаяся, но об этом разговор отдельный и не в пути.

Дорога все бежала и бежала вниз. Мрак Дарьяльского ущелья постепенно разбавлял свет, Терек по-прежнему пел свою мощную грозную песню, горы расступались, усиливая эхом хор водных потоков.

Хетэг встречал гостей с распростертыми объятиями. Отдыхали, пировали, наслаждались беседами. За год у двух кунаков много накопилось на душе, хотелось обрадовать друг друга, поделиться сомнениями. Слава Всевышнему Творцу, больших потрясений ни у того, ни у другого не было. Елбаздук рассказывал Хетэгу о сыне его Асхаре, умном, сдержанном, бесстрашном в сражениях, рассказал и о том, что ширваншах предлагал Асхару остаться у него на службе, возглавить его личную охрану.

– О великий и могущественный шах, да продлит Аллах твои дни. Я единственный сын своего отца осетинского князя Хетэга, мой долг быть рядом с отцом и в здравии и в немощи его, я не могу дальше оставаться вдали от родителя и родной земли, мысли мои все там, за вершинами гор. Прости меня, о всемогущий, и спасибо тебе за науку жить, которую я получил в твоем государстве и лично от тебя, о мудрейший из мудрейших! – Так отвечал на приглашение Кей Кабус ибн Ахситана твой сын, преклонив колено.

Шах поднял Асхара, обласкал его и сказал:

– Ты предан отцу своему, значит, ты настоящий сын. Ты предан своей земле, значит, ты – велик. Да пошлет тебе Аллах и ваш Иса свое благословение на великие дела в земле осетинской.

Шах наградил Ахсара за верную службу и добавил:

– Я жду тебя всегда – и в горе и в радости, ибо твердо знаю, врагами мы никогда не будем.

По щеке Хетэга текла слеза, душу его захлестнули радость и гордость за сына.

– Я думаю, ты не откажешься выпить по кружке хорошего осетинского пива за здоровье наших детей.

В комнату вошла шустроглазая девочка с подносом, на котором в кружках пенилось пиво, она молча поставила их на стол, рядом блюдо с сыром и хлеб, поклонилась и пошла к двери.

– Тайдула, а почему ты не поздоровалась? Ты не узнала меня?

– Я здоровалась с вами, князь, сегодня утром, но вы меня не заметили.

– Прости, девочка моя. Наверное, утром я был слишком рассеян, плохо спал после обильной еды.

– Я вас прощаю, князь. – Девочка быстро шмыгнула за дверь.

Кунаки рассмеялись.

– Ты знаешь, брат мой, что внучка твоя не один раз снилась мне в Ширване: то подсказала дальнейший путь, то уберегла от ненужного поступка. Есть в ней что-то загадочное, что понять мы своим умом не можем. Чувствую я, ждет Тайдулу большое будущее.

– О чем ты говоришь, мой дорогой друг? Знаешь, что ее ждет? Ждет мрак взрослой жизни. Народную молву не остановишь, в народе моя внучка слывет незаконнорожденной, от неизвестно какого отца. А я верю, что в жилах девочки течет благородная кровь и умна она не по годам. Мои братья по вере русские очень метко говорят: «На чужой роток не накинешь платок».

Девочка растет, скоро зацветет, как бутон прекрасной розы. Кто возьмет ее в жены? Разве что грязный босяк, который ленится у себя под носом вытирать.

Пиво пили, молча, радость в душе Хетэга сменилась на печаль. Паузу прервал Елбаздук:

– Не печалься, брат мой, даже из самых безвыходных ситуаций есть выход. Послушай меня и подумай. Отпусти Тайдулу со мной.

Хетэг поднял глаза, в них было отрицание.

– Не торопись, подумай, – продолжал гость, – ты знаешь, что мы и черкесских княжен отдаем на воспитание в другие семьи, так почему же я не могу взять на воспитание осетинскую княжну. Жена моя еще в силе, да ниспошлет ей Аллах здоровья, вырастит из нее настоящую царицу, а у царицы мужем может быть только царь. Мы еще будем пировать на веселой свадьбе Тайдулы.

Произнося эти слова, Елбаздук не знал, что они пророческие, но чувствовал – девочку ожидает большое будущее. Хетэг молчал, тщательно пережевывая сыр, боль не уходила из души, ломала его, не давала выстроиться мыслям. Усилием воли вытаскивал князь из груди тяжелую гирю и начинал понимать, что кунак предлагает ему лучший выход. Но как он расстанется с любимой внучкой – она ведь не только боль, но и услада души его.

«Однако боль маленькая перерастает в боль большую, – думал Хетэг, – наверное, прав брат мой. Прав! Надо решаться. Я буду тосковать, но девочке будет лучше, не обидит ее кунак, никогда не обидит».

И, словно утверждая его мысли, Елбаздук заключил:

– Молва народная не сможет перевалить через горы, разделяющие нас, она утонет в разнице наших языков и со временем унесется бурными водами Терека.

– Спасибо, мой дорогой! Я счастлив иметь такого брата, как ты. Помни всегда – моя жизнь принадлежит тебе!

Ночь перед новым этапом похода Узбек проводил с Лейлой. Красавица сияла самой яркой звездой среди звезд ночного неба, была неподражаема в любовных ласках, лунный свет радости и неги укутывал хана, страсть стелила мягкую постель.

Ночной сон был коротким, но крепким и полноценным. Узбек проснулся бодрым, Лейла сидела рядом, гладила его лицо и тихо-тихо пела ласковую арабскую песню. Хан обнял ее.

– Нежная, обворожительная моя, сегодня в повозке ты поедешь не одна, с тобой поедет девочка, внучка князя Хетэга.

Лейла удивленно подняла глаза. Она молчала, но ее глаза спрашивали Узбека: ты взял эту девочку в жены?

– Успокойся, не тревожься зря. Дед мой берет девочку к нам в семью на воспитание, у нас так принято. Воспитывать ее будет бабушка. Тайдула еще слишком мала, чтобы стать женой. Будь с ней ласкова, сладкая моя.

Узбек, готовясь к отъезду, чувствовал, что Лейла затаила обиду, хотя внешне ничем это не выдавала.

Прощание у околицы было недолгим, мужчины обнимались, желая друг другу здоровья. Тайдула поцеловала бабушку и рванулась к деду, обняла его за пояс. Долго молчала, прижавшись к нему, глаза ее были полны слез. Хетэг приподнял девочку, поцеловал, готовый заплакать, но мужчины на Кавказе не плачут. Дед быстро снял свой нательный крест и повесил его на шею внучке.

– Может случиться так, девочка моя, что жизнь заставит тебя принять другую религию, прошу, дорогая моя, никогда не снимай этот крестик, что бы ни случилось. Храни тебя Господь!

Хетэг перекрестил Тайдулу, поднял голову, перекрестил всех. Чтоб никто не увидел его слез, вскочил в седло и поскакал к дому.

Тайдула села в повозку, поздоровалась с сидящей там женщиной, та лишь молча кивнула головой и отвернулась. Девчушка повернула голову назад и долго смотрела на удаляющееся родное селение, слезы текли из глаз, она молча глотала их, не произнося ни оха, ни вздоха. Лейла искоса поглядывала на маленькую спутницу. Ей вдруг вспомнилось, как ее, чуть только созревшую девушку, везли в гарем ширваншаха, грусть расставания с родным домом вновь охватила женщину. Лейле стало жаль девочку. Что это было? Жалость или незнакомое доселе материнское чувство, которое чрезмерно овладело нерожавшей женщиной? Она подвинулась к Тайдуле и погладила ее по голове. Какой-то нежный свет засветился над головами незнакомых раньше спутниц, в сердцах разлилось тепло, голова девочки припала на грудь женщины, и дитя утонуло в ласковых объятьях.

Узбек ехал впереди и, покачиваясь в седле, думал: «Как же прав был благословенный учитель ходжа Самир, говоря о том, что женщины мешают познавать истины Корана».

Молодому хану не давал покоя взгляд Лейлы, в котором заключались удивление, тревога, ненависть к девочке, нежелание делить с кем-то мужчину.

«Наказать? Приструнить? Показать свою нелюбовь? Но она не произнесла ни слова. Так на то она и восточная женщина, не произнесла, так все сказала глазами». – Такие мысли одолевали мужчину, занимали мозг полностью, ни о чем другом хан думать не мог.

Кто понял жизнь, тот не торопится, вспомнил мудрое наставление Узбек, притормозил коня с целью пропустить повозку вперед и, скосив взгляд, увидел обнявшихся, словно мать и дитя, Лейлу и Тайдулу. Сердце хана вмиг наполнилось радостью, он пришпорил коня и полетел во главу колоны, медленно, но уверенно идущей к родным черкесским горам.

* * *

Хан Золотой Орды Токта переживал нелегкие времена. Противостояние с бекляри-беком Ногаем достигло высшего предела. Золотая Орда практически раскололась на две половины, военные силы были равны, никто не решался напасть на соперника первым. Токта занимался укреплением своих восточных границ посредством дипломатии, хан поклонился Великому каану Монгольской империи Тимуру, объявив, что Золотая Орда вновь вливается в большую империю, созданную Чингисханом. Тимур, радуясь покорности, вернул Токте провинцию Пиньян, отобранную Хубилаем у Берке еще в середине века, и дополнительно приписал ему области Цзиньчжоу и Юнчжоу, доходы от которых пошли в казну Золотой Орды. По существующему в Монголии обычаю Токта в свою очередь должен был отписать правителям других монгольских улусов богатый город или область. Хорошо все обдумав, он отдал в распоряжение соседей город Судак в Крыму, который Ногай считал своим. Бекляри-бек рассвирепел и направил в Крым своего внука Ак-Тайджи провести карательную операцию, но она захлебнулась из-за сопротивления крымчан. Внук Ногая был убит генуэзцами, которые торговали в Кафе. Представители крымских городов обратились за помощью к Токте, и коварный старик притих, вырабатывая очередной план удара в спину.

В самом конце 1299 года Ногай двинул свои войска на Сарай. Токта, узнав об этом, выступил ему навстречу. Армии сошлись на реке Южный Буг. Увидев убедительное превосходство сил хана, коварный старец решил прибегнуть к хитрости, опять притворился больным, лег на арбу и застонал. Ногай начал посылать Токте письма с просьбой помириться, объясняя, что шел он не воевать, а передать свои войска под командование хана.

Многие люди из армии Ногая не хотели воевать с ханом и начали потихоньку перебегать на его сторону. Один из больших военачальников сообщил о приказе бекляри-бека незаметно форсировать реку, пока он усыпляет бдительность Токты своими посланиями. Хан ночью сам перешел реку, наголову разбил и рассеял войска непокорного и коварного незаконно рожденного Чингисида. Ногай был пленен русским ратником, служившим хану, бекляри-бек потребовал отвести его к Токте, но воин отрубил ему голову и привез ее хану.

– Вот голова Ногая, – сказал ратник хану Токте, бросая к его ногам голову всемогущего сановника.

– А почему ты думаешь, что это Ногай? – поинтересовался повелитель.

– Он сам сказал мне об этом и просил его не убивать, но я решил: хватит этому старику творить нам беды.

– Ты знаешь, что узаконил мой прадед Великий Чингисхан? Простой народ не убивает царей! Судьбу Ногая могли решить только мы, его сородичи. – Токта повернулся к своей охране. – Казнить нарушителя закона на моих глазах.

Дышать Токте стало легче. Все поданные Золотой Орды спешили заверить его в своей преданности, одаривая дорогими подарками. Нельзя сказать, что хан почивал на лаврах, беспокоили повелителя прыткие дети и внуки Ногая. Старший сын покойного бекляри-бека не раз пытался выступить против Токты, но тщетно. Тогда он вторгся в Болгарию, воспользовался междоусобицей в стране, сам уселся на трон в Тырнове, однако не просидел и года, местные бояре схватили его и задушили в тюрьме.

Другой сын Ногая Тури уговорил все-таки когда-то верного хану Сарай-Бугу выступить против брата, но их замысел раскрыл Бурлюк, самый преданный Токте брат, который и умертвил обоих. Постепенно возня улеглась, на улусы Ногая были посажены верные хану Чингисиды, одним из них был юный сын Токты Ильбасар.

Чем спокойнее была обстановка, тем больше оживал Токта. Он начал заниматься внутренним обустройством Орды, обратил, наконец, внимание на русские княжества, которые уже больше семи лет не разорялись и увеличивали доход казны хана. Токта был спокоен, уверен, весел, устраивал пиры и приемы.

Все бы хорошо, живи и радуйся, но начал сниться хану один и тот же сон. Сначала редко, а потом все чаще и чаще приходил к Токте во сне убитый им брат Тогрул, садился напротив и внимательно смотрел повелителю в глаза. Смотрел и молчал, пока тот не просыпался весь покрытый холодным потом. Остаток ночи Токта уже не спал, день ходил, как побитый палками. Когда сон стал мучить хана каждую седьмицу, он собрал звездочетов. Знатоки неба задали Токте вопрос:

– Ты не знаешь, что хочет от тебя убитый тобою брат?

– Нет. А как это узнать?

– Спроси его во сне, а если не ответит, значит, знает кто-то на земле.

Токта очень хотел спросить, но не получалось, не мог он руководить сном, не все подвластно ханам.

В один из вечеров Токта позвал к себе Арибах, чтобы она успокоила его нервы после бессонной прошлой ночи. Жена и ласкала, и лечила голову хана магической силой своих рук, ему становилось легче. Но как только хан вспоминал о человеке, знающем тайну его сна, голова снова становилась ватной.

– Что происходит с тобой, мой повелитель? Чем опечален ты? Да будет с тобой Синее Небо, да поможет оно тебе во всем и развеет все твои сомнения.

Токта рассказал любимой жене все.

– Так кто же из живущих на земле может знать, что хочет от меня мой брат, и где этот знахарь живет? – заключил властитель Золотой Орды.

Арибах задумалась: «Сейчас или никогда! Да, пришла пора, пришла! И звезды хорошо сегодня расположены на небе. Очень хорошо расположены в мою пользу. Решайся, Арибах, давай!»

– Не гневайся, мой господин, но ответ на твой вопрос знаю я. Ты помнишь, что я была женой Тогрула и родила ему сына, которого зовут Узбек.

– Звали Узбек, – с некоторым раздражением поправил ее Токта. – Нет давно Узбека, ты сама его хоронила, я даже помню, где могила твоего сына.

– Есть Узбек, мой повелитель, есть! Он жив и здоров! Тогрул хочет, чтобы ты призвал его к себе, сделал своим соратником и любимым племянником, тогда убитый брат перестанет к тебе приходить.

Токта моментально почувствовал, как голова его стала светлой, в ушах перестало стучать, ноги и руки начали наливаться силой. Хан встал, прошелся по комнате, настроение улучшалось, но он все не верил этому, он думал: «Если все так, то почему бы не сделать, как просит Арибах? Синее Небо мстит мне за расправы над братьями. А может, подождать, не спешить?»

Но в этот момент Токта вживую, не во сне увидел Тогрула, его глаза смотрели пронзительно. Он мгновенно повернулся в сторону Арибах.

– Ну и где же ты прячешь своего сына?

– Это известно только моему брату, твоему верному слуге Айдарбеку. Я знаю только, что Узбек в надежных руках, он здоров, в меру умен и подготовлен как воин, – схитрила Арибах.

Настроение у хана стало удивительно хорошим, он сам не понимал почему. Ему бы разгневаться, разбушеваться, как же иначе реагировать на такие существенные тайны от хозяина?

Ночь с неувядающей красавицей Арибах была великолепна. Токта простил ей все, в конце концов она избавила его от этого навязчивого сна. Им обоим было хорошо.

Утром Токта послал гонца за темником Айдарбеком, кочевавшим между Итилем и Доном с вверенными ему войсками хана. Арибах тем же утром послала подарки своему племяннику Кутлуг-Тимуру. Подарки сопровождала верная служанка, которая передала просьбу тетки встретить дядю Айдарбека при подъезде к Сараю и сказать ему одну фразу: «Теплый ветер открыл дверь». Кутлуг-Тимур, сын сестры Арибах и Айдарбека Мерем, также нес в своих жилах кровь Чингисхана, его бабка по отцу была внучкой Бату-хана.

Приказ тетки-ханши был законом для молодого и перспективного нойона. Ему, еще совсем юному, но не по годам умному и расчетливому парню, очень хотелось быть ближе к трону. Кутлуг-Тимур почувствовал, что здесь есть какая-то тайна и скоро должны произойти важные события. Им овладела гордость, грудь распрямилась, он начал суетиться, но вовремя остановил себя, обдумывая, как и где встретить дядю, да так, чтобы сопровождение его не поняло, зачем племянник выехал навстречу.

На следующий день Кутлуг-Тимур откочевал от Сарая вверх по Ахтубе на один дневной переход и начал готовить дяде пышную встречу. Айдарбек торопился к хану, примеряя в голове разные варианты. Все могло быть, лишь бы не худшее. Темник не хотел заезжать в кочевье племянника. Не по возрасту умный парень сказал:

– Негоже ехать к хану, не отмыв дорожную пыль и с сонными глазами.

Айдарбек сообразил, что есть кое-что поважнее отдыха, и дал команду остановиться на ночлег.

Сон дяди был крепок, ведь перед сном он услышал заветный, давно ожидаемый пароль: «Теплый ветер открыл дверь».

Айдарбек встал перед ханом на колени и вознес хвалу своему повелителю.

– Ну, расскажи своему хану, что ты от него скрываешь?

– Можешь казнить меня, мой властелин, но видит Синее Небо, что только моя горская кровь заставила держать тебя в неведении, где находится сын твоей жены и мой племянник.

– Наш племянник Узбек, прежде всего, мой племянник. Ты возьмешь тысячу воинов и привезешь его ко мне, я посмотрю на него и решу, выпускать из тебя твою поганую горскую кровь или повременить. А может, у тебя еще есть тайны от меня?

– У меня больше нет тайн, о мой хан. Вся моя жизнь посвящена служению тебе и только тебе, мне не жалко отдать ее за своего повелителя.

– Много говоришь, темник. Скажи лучше, где ты скрываешь Узбека?

– Он находится на воспитании у моего отца в горах Черкесии.

– Я не хочу больше видеть тебя, Айдарбек, без моего племянника, уходи и торопись.

Айдарбек выходил из тронного зала, пятясь и отбивая поклоны хану. Душа его радовалась. Он хорошо изучил повелителя, подолгу находясь с ним рядом, и потому понимал, что речь повелителя больше была направлена окружению, находящемуся около трона. Токта никогда бы не посмел огорчить свою любимую Арибах.

* * *

Елбаздуку донесли: тысяча монгольских всадников остановилась на ночлег у пятиглавой горы, по направлению, похоже, идут к нам.

– Усилить посты на перевалах, узнать, кто идет во главе тысячи, – скомандовал князь.

Утром стало ясно, что воинов ведет Айдарбек, и отец выехал навстречу сыну. Темник издалека узнал отца при подъезде к плато Бийчесын – так чинно и важно сидеть на коне может только Елбаздук. Спешились, обменялись приветствиями. Вдвоем пошли по благоухающей траве.

– С чем приехал, сын?

– С хорошей вестью, отец. Хан Токта узнал, что Узбек жив, и требует его к себе.

– Еще неизвестно, хорошая это весть или плохая, – помрачнел Елбаздук.

– Хорошая, отец, хорошая! Твоя дочь Арибах научилась управлять чувствами хана. Токта ждет Узбека с добром, собирается приблизить его к себе.

– Приближение к властителям тоже не всегда добро.

– Но ты же видишь, какое сопровождение выслал Токта Узбеку, для пленника хватило бы и двадцати воинов. С таким почетом к хану прибывают только высшие нойоны Орды.

– Да не об этом я говорю, а о дальнейших ваших и его действиях. В оба смотрите там, в оба и думайте! – наставлял все еще сомневающийся Елбаздук. – Людей своих оставишь здесь, пусть отдохнут, а мы домой.

До усадьбы князя оставалось совсем немного пути, как внезапно узкую дорогу свите перекрыл всадник, ладно сидящий в седле на породистой кобыле. Айдарбек моментально выхватил саблю, рука ехавшего рядом Елбаздука легла на правую руку сына.

– Не торопись, сынок, этому можешь проиграть. Он сильный и умный воин, с ним нужно дружить, тем более что он твой племянник.

Сабля моментально влетела в ножны, два джигита поехали навстречу друг другу и обнялись не спешиваясь, как это часто делают монголы.

– Какой ты стал, мальчик мой! – восхитился Айдарбек.

– Мне уже двадцать один, дядя. Приветствую тебя на родной земле.

– И я рад видеть тебя, мой хан. Знаю, теперь мы будем видеться часто. Я приехал за тобой.

Узбек не стал задавать лишних вопросов, он не был приучен к этому, придет срок, и дядя расскажет все сам, дорога до Сарая неблизкая.

На пороге дома Айдарбека встречала мама, его мама, его родная Аиша, единственная жена Елбаздука, которая родила ему двух дочерей и сына. Мать обняла своего мальчика, он опустился перед ней на колени.

– Прости, мама, что долго не видел тебя, меня не отпускала ханская служба, но вот я с тобой, чувствую запах родного очага, слышу родной голос, и сердце мое разрывается от любви к тебе, мама.

Айдарбек начал раскладывать перед матерью подарки, платки китайского шелка, дорогие серебряные блюда, сосуды, украшения.

– Это подарки от твоих дочерей, любимой в Орде ханши Арибах и Мерем, достойной жены именитого мужа-Чингисида, они велели целовать твои руки, мама.

Аиша так была растрогана вниманием детей, что заплакала от счастья. Служанки хлопотали у большого стола во дворе, ими руководила шустрая девушка со стройным станом и удивительно милым личиком.

– Что за прелестное создание появилось у нас в доме? – спросил Айдарбек Узбека.

– Это Тайдула, воспитанница бабушки, внучка осетинского князя Хетэга, кунака деда.

– Хороша девчонка, ей бы жениха под стать, – улыбнулся дядя.

Узбек промолчал.

Мужчины обедали и ужинали одновременно, день клонился к концу.

– Ты прости, отец, но я должен торопить Узбека. Токта не любит ждать. Завтра утром мы отправимся, – тоном, не терпящим возражений, сказал Айдарбек.

Елбаздук смотрел на сына и радовался. Его мальчик стал настоящим мужем, хорошим воином, именитым человеком. О чем еще может мечтать отец! Одна мысль не давала ему покоя: «Неужели Айдарбек забыл, что Токта убил Тогрула, неужели он простил Токте это коварство? Может быть, его сын перестал быть горцем, забыл, что такое кровная месть? Но он у меня умный и хитрый, тогда сын ждет какого-то момента. Да-да, он ждет момента! Они с Арибах думают посадить на трон Узбека с помощью Токты!»

Елбаздук успокоился. Он родил на свет хороших, толковых детей.

Узбек долго не мог заснуть, одолевали мысли. Он много дней мечтал о моменте, когда резвый конь помчит его в Орду, когда он наконец-то увидит маму, обнимет ее, родную, милую, дорогую, любимую. Пройдет тоска, которая приходила к нему по вечерам, и запах степи наполнит его душу счастьем. Но вот завтра и настанет этот день, а молодой хан чего-то боится, волнуется. Что ждет его в Орде? Не готовит ли Токта ловушку? Повелитель Орды объявил наследником сына своего Ильбасара, зачем ему нужен соперник в наследовании трона? Что-то тут не так! Мысли назойливо кружились в голове. Узбек ворочался с боку на бок, вставал, сидел на лежанке, но сон не приходил.

Как он уснул, Узбек не помнил, только пришли к нему во сне родители, мама и папа, лицо которого уже начало стираться в памяти. Отец, как в детстве, подхватил сына на руки, сильные, крепкие, спокойно и твердо сказал: «Ты вырос большим, умным, ловким, сын мой. Приезжай скорее домой, только никогда не торопись, думай и еще раз думай, тогда все время будешь на коне».

Мама погладила сыночка по голове, сладость и нега разлились по телу Узбека, родной голос звучал тихо и ласково: «Я жду тебя, сынок! У нас все будет хорошо».

В этом же сне приходил к Узбеку и Токта, лица его он не видел, но от повелителя Золотой Орды веяло теплом.

Спал молодой хан мало, проснулся до рассвета, но отдохнувшим и бодрым духом. Вышел во двор, размялся, побежал к речке, туда, где умывались с дедом по утрам. На востоке из-за горы появлялся свет, утренняя прохлада пощипывала тело. Узбек резво спускался к воде, но вдруг на тропинке неожиданно появилась Тайдула, она встала на колени.

– Прости меня, мой повелитель, позволь сказать слово.

– Встань, девочка моя, и говори.

– Я уже не девочка, мой хан! Я готова в любую минуту стать женщиной, но только с тобой. Только ты имеешь право забрать мою девственность. Я люблю тебя, Узбек! Люблю!

Опытный, искушенный в любви мужчина сильной рукой притянул Тайдулу к себе, девушка оказалась в теплых объятьях. Губы их слились в сладком поцелуе, жар сердец подогревал страсть, но Узбек вовремя остановил себя. Не выпуская любимую из объятий, нежно зашептал ей на ухо:

– Я обязательно за тобой приеду, ты будешь моей женой! Наберись терпения и жди. Сколько тебе ждать, я не знаю, но ты жди и не сомневайся. А теперь беги, родная моя.

Тайдула побежала вверх по тропинке, стройная, быстрая, как горная козочка. Полная счастья и надежд, она заскочила на женскую половину сакли и запрыгала от радости.

Лейла давно не спала, часом раньше она хотела поговорить с Тайдулой, но ее не было на лежанке. Долгое ожидание навело женщину на мысль: «Неужели Узбек позвал девчонку к себе?» Ревность овладела Лейлой, она давно уже заметила, какими влюбленными глазами смотрит подрастающая соперница на ее мужа, и тот издалека любуется ей. Кровь закипала в груди Лейлы, но она научилась владеть собой, научилась успокаивать себя. Мать маленькой дочери Узбека начала рассуждать: «Может, все к лучшему, все равно Узбек женится еще не раз, как это и положено истинному мусульманину, а Тайдула моя воспитанница. Так что же ты хочешь? Радуйся, дура! Управлять Тайдулой ты научилась, а если муж уедет и найдет себе в Орде еще кого-нибудь, то вдвоем ревновать будет легче». Пожар в душе Лейлы угас, лишь только тлели угольки не совсем сгоревшей подлой женской ревности.

Когда ревнивица услышала, что в комнаты влетела Тайдула, она притворилась спящей. Девушка, переполненная радостью, сама присела на лежанку к старшей подруге.

– Ты что прыгаешь, как коза? – делая вид, будто она спросонья, спросила Лейла.

– Узбек обещал на мне жениться!

Сердце красавицы прыгнуло в груди и забилось, как птица в силках.

– Он приглашал тебя сегодня на ночь?

– Нет, он сказал, что приедет за мной, тогда и женится.

– За тобой, а за мной и дочерью?

– Ну конечно же и за тобой, и за нашей малышкой.

У Лейлы сразу стало легко на сердце. «Значит, я пока одна жена у Узбека, а время уносит много воды, и чистой и грязной». Тут же Лейле пришла в голову прекрасная мысль: нужно убеждать мужа, чтобы непременно женился на Тайдуле, он в разлуке будет скучать по ней, ждать встречи и стремиться скорее приехать к нам.

Узбек пришел прощаться с женщинами сразу после завтрака. Перед бабушкой он встал на колени, целовал руки. Аиша, привыкшая всю жизнь провожать мужчин, погладила внука по голове, взъерошила волосы.

– Ты сильный мужчина, Узбек. Ты умный мужчина, мой внук. Никогда не забывай о женщинах своих, заботься о них. Будь счастлив! – Встала и пошла заниматься делами, чтобы не показать внуку набежавшие на глаза слезы.

Лейла с грустью целовала Узбека, уже чувствуя тяжесть разлуки. Ей хотелось скорее покинуть горы, которыми тяготилась, она хотела туда, где небо на горизонте сходится с землей, где простор и ветер радуют душу. Лейла успокаивала себя тем, что чем скорее муж уедет, тем раньше вернется. Она просила Узбека ласково попрощаться с Тайдулой:

– Девчонка любит тебя, мой повелитель, тоска ее будет тревожить тебя и доставать везде, где бы ты ни был. Посмотри на нее, мой властелин, она давно готова быть женой твоей.

Хитрые глаза Лейлы ждали ответа, но муж не сказал ничего, лишь улыбнулся, подумав про себя: «Ох и хитры эти красавицы! Ох и хитры!»

А вслух добавил:

– Не скучай обо мне, моя любимая, я постараюсь как можно быстрее встретиться с вами.

Тайдула ждала у входа, хан крепко поцеловал ее.

– Помни все, что я тебе сказал! Жди!

С дедом прощались во дворе. Елбаздук был в парадной одежде, как всегда бодр и подтянут.

– Береги женщин, дедушка. Спасибо тебе за все, мой родной!

– И тебе спасибо, внук! Ты продлил мне жизнь лет на десять, заставил встряхнуться. Помни все, чему учили учителя. В первую очередь помни про славу, которая застилает глаза и уши, славу, которую поют льстецы и хитрецы, подыгрывая себе на медных трубах, теребя нежные струны твоей души. Гони этих музыкантов от себя и чаще советуйся с простыми людьми. Помни, правда – в народе!

Дед с внуком обнялись. Как только Узбек отпустил Елбаздука из объятий, повернулся и скомандовал: «По коням!». Взлетел в седло и, не оглядываясь, поскакал в гору, за ним Айдарбек и его люди, знавшие теперь, кто у них в отряде главный.

* * *

Шел 1302 год. Токта был спокоен. Золотая Орда собрана в единый кулак, внутренние распри среди монголов прекратились. Хан спокойно занимался обустройством и укреплением государства, продолжал чинить дырявый мир с Ираном, помогал войсками правителю Синей Орды хану Баяну, погрязшему в междоусобных войнах с родственниками. У гостеприимного по натуре Токты появилось время для пиров и забав, при этом развлекался он, не отпуская вожжи управления.

Рос и строился Сарай, в котором начали чеканиться единые ордынские монеты, а старые разнообразные постепенно изымались. Токта направил русским князьям ярлыки с приказом «принять добро», прекратить все военные разборки друг с другом, споры разрешать на советах. Хан подтвердил Русской православной церкви все привилегии и подтвердил, что налоги с нее не взимаются.

Спокойствие и благодушие царили в душе повелителя, страшные сны перестали сниться, подрастал сын Ильбасар, которого он объявил наследником.

Узбек переправлялся через Итиль в сопровождении свиты на больших разукрашенных лодиях. Весла пенили воду протоки, соединяющей Ахтубу с Итилем, уже виден был Сарай, вырисовывались минареты, купола православных храмов. Чуть позже стали видны высокие постройки ханского дворца. Город вырос, стал красивее, монголы постепенно приобщались к оседлому образу жизни.

Лодии уткнулись в глинистый берег. Узбек и Айдарбек ловко спрыгнули на землю, поднялись на небольшую кручу, где их встречал Кутлуг-Тимур. Двоюродные братья обнялись, постучали друг друга кулаками по бокам, как они это делали в детстве.