Читать книгу И через все это… - Анатолий Горсков - Страница 2

«Хлеб – наше богатство!» – этот лозунг висел в нашем классе, когда я пришел учиться в школу. Потом, когда начальная школа закончилась, до самого выпускного меня преследовал транспарант, висевший в кабинете нашей классной руководительницы, учителя русского языка и литературы: «Русский язык не нуждается в том, чтобы его изучали из-под палки! В. И. Ленин». Честно могу сказать, я входил в число тех учеников, которые с этим утверждением вождя мировой революции были, мягко говоря, не согласны. Все дело в том, что во втором классе наш год попал на программу по обучению «скорописи». Научить-то нас быстро писать научили, а вот с грамотностью и пунктуацией вышла промашка. Кроме того, не каждому учителю было дано разобрать наши каракули. Доходило до смешного:

– Петров, ты как слово «синий» написал с одной или двумя буквами «Н»?

– Не помню, Марь Иванна…

– Не помнишь – значит, не знаешь! Тебе «два», Петров, за диктант! Разобрать твои каракули невозможно, а что возможно на «три» не тянет.

Вот так мы и учились, сначала нас учили одному, потом пытались быстро переучить по-другому. Когда-то мы были октябрятами-пионерами и верили, что еще год-два – и во всем мире победит коммунизм. Носили светлый образ дедушки Ленина на своей груди, протирали пионерские и октябрятские звездочки, а потом мы узнали, что не так уж прост был этот старикан с хитрым прищуром, пристально глядевший на нас с портрета в библиотеке, учительской, актовом зале, пионерском уголке, а также самом неприятном месте для любого ученика – в кабинете директора школы. Тот, кто носил звездочки на груди, меня поймет, а кто не успел, возможно, откроет для себя что-то новое в этом небольшом лирическом отступлении.

Как я уже говорил выше, «Хлеб – наше богатство!» висел аккурат над классной доской. Конечно, когда я в первый раз вошел в класс с гладиолусами наперевес, остриженный по последней моде, как еще полтора десятка моих соплеменников в темно-синей школьной форме, – я еще мало себе представлял, что же там пишут на плакатах, хотя читать по слогам уже немного умел. Но все равно не мог взять в толк, а почему хлеб – богатство? Хотя, честно говоря, в тот момент меня это мало волновало, главное было, когда запустят в класс не сесть с девчонкой! Это же позор какой! Все ребята друг с другом, а я?.. А я сел на последнюю парту с девчонкой, которую знал еще с детского сада.

Анечка Соломина – моя первая любовь с первого класса и вплоть до конца начальной школы. Когда из построенного микрорайона пришло много новичков и вместо того, чтобы из них составить новый четвертый «В», классы взяли и перемешали между собой. Так я остался в «Б», а Аня попала как раз в «В», на этом наша любовь увяла, у меня появились новые возлюбленные, по которым я тихонько вздыхал в уголке, у нее новые ухажеры. Многие из них выражали свое расположение к ней, повисая на косах или шарахая портфелем по затылку в ожидании, что она схватит свой ранец и погонится за «кавалером» по коридору. Так вот, когда я смирился с долей ущербного оттого, что мне придется сидеть с девчонкой, начался первый урок, по традиции тех лет, это был «Урок мира»…

А надо сказать без ложной скромности, что «Урок мира» – это всегда был мой маленький звездный час. Обычно учительница задавала нам какие-нибудь вопросы по истории нашей родины. А родители, пока я не научился читать, часто читали мне книги о великих полководцах и сражениях. И все эти события оседали в моей голове, поэтому я сразу мог назвать, кто, где и когда воевал. Однажды даже произошла довольно комичная ситуация. Случилось это уже в том классе, где «русский язык изучали не из-под палки». Классная руководительница, рассказывая о столице нашей родины, обмолвилась, что «Москва, спаленная пожаром, – французам отдана» была захвачена всего один раз противным Наполеоном Бонапартом и больше никогда нога вражеского солдата ни до, ни после не топтала землю столицы своим грязным сапогом. Вот тут-то моя рука сама собой предательски потянулась вверх с предпоследней парты среднего ряда.

– Да. Мальчик, извини, не помню, как тебя зовут?..

– Толя Горсков.

– Что, Толя, ты хотел сказать? – умильно, сложив руки на животе, спросила классная.

– Я, – запинаясь пролепетал я, – хотел сказать, что Москва… Я в книжках читал исторических, была захвачена еще Батыем – это хан такой татаро-монгольский – и при Лжедмитрии Первом поляками…

Сказал и как-то подсознательно понял, что теперь я для классной руководительницы «враг номер один». Она покраснела, смутилась и знаком попросила меня сесть. После чего сбивчиво объяснила, что я не так понял написанное в этих исторических книжках. Во-первых, Батый сжег Москву тогда, когда она была так себе, не то деревня, не то городок провинциальный. А вот при Лжедмитрии вообще во всем виноваты попы – это они, «черные душонки», его в Кремль пустили и ворота врагам распахнули: «Заходите, гости дорогие! Чем богаты – тем и рады».

Но на том первом в моей жизни «Уроке мира» классная руководительница, учительница первая моя, после того как представилась, познакомилась с нами, поднимая нас в алфавитном порядке, достала из папки фотографию и стала нам рассказывать про изображенного на ней человека, который был многим из нас знаком по рассказам воспитательниц детского сада, а также родителей. Она стала рассказывать про дедушку Ленина, любившего детей, крестьян, которым он подарил землю, рабочих, которым он подарил заводы, матросов, которым он подарил воду. После чего рассказала о нашей великой и непобедимой родине СССР. Союзе Советских Социалистических Республик. Который по мере возможности борется за мир во всем мире с врагами и империалистами.

Мы, конечно, с трудом себе представляли, как выглядит злобный империалист, но, судя по рисункам в газете «Правда», это был такой прикольный дядька в сюртуке с козлиной бородкой, в цилиндре и с когтями вместо пальцев.

После подробного перечисления всех пятнадцати республик, входивших на тот момент в состав СССР, учительница взяла указку, показала ею на лозунг «Хлеб – наше богатство!» и по слогам прочитала нам, что было написано. Рассказала, что до революции хлеба в стране на всех не хватало, а в гражданскую войну, когда все ушли воевать и не могли пахать землю и выращивать зерно, в стране разразился страшный голод. И наша молодая республика решила покупать хлеб за границей, но злые буржуины согласились продавать хлеб только за золото. Вот как он тогда ценился! Она рассказала нам, как его сеют и собирают, как пекут. О том, что наша страна занимает первое место в мире по сбору пшеницы и поэтому помогает странам голодной Африки. Поэтому хлеб – наше богатство.

И все равно я не мог понять, почему же хлеб – богатство? Ведь бабушка читала мне на ночь сказки «Волшебник изумрудного города», «Иван-царевич и серый волк», «Али-Баба и сорок разбойников» и много других, а там по всему выходило, что богатство – это сундук! На худой конец горшок или мешок. А в нем камни – самоцветы, золото в слитках или монетах, преимущественно пиастрах, кольца, жемчуг… но ни слова про хлеб!

До того момента, когда мне на собственном опыте удалось убедиться, что хлеб – наше богатство, а богатство, как известно, не бывает без крови, оставалось месяца эдак полтора-два. Произошло это за две недели до принятия нас в октябрята. В тот день мы разучивали в актовом зале песню «Орленок! Орленок! Взлети выше солнца, и степи собой освети!», этой песней мы должны были отблагодарить пионеров, которые будут нас принимать в октябрята. За ними, кстати, мы подглядывали, выбегая на переменах на улицу и через окна актового зала. Там двое барабанщиков выстукивали дробь, а две девушки, вскинув руки в пионерском салюте, сопровождали мальчика, выносившего знамя. Мы с нетерпением ждали этого дня. Так вот, после того, как учительница пения устала бороться с нашим нестройным хором, в котором каждый из нас пытался петь громче своего соседа, из-за чего мы в конечном счете срывались на крик, нас отправили в столовую на обед. Столовая состояла из двух смежных залов, в которых стояли длинные столы и вечно царил полумрак. Нас посадили за один стол, и пионеры, дежурившие в тот день в столовой, прижимая к фартукам подносы с хлебом, начали обносить каждого из нас, выдавая по кусочку черного хлеба.

Мне тоже довелось побывать дежурным по столовой, это когда выпадает твоя очередь и ты с еще тремя одноклассниками на целый день снимаешься с уроков и трудишься на благо школы. Моешь полы, посуду, разносишь для младших классов обеды, уворачиваясь с подносом от подножек старшеклассников, убираешь со столов, опять все моешь, трешь, скоблишь, а потом уже получаешь свою пайку. И сидишь, усталый и замученный, поздно вечером в пустой столовой и молча ешь, раздумывая о том, успеешь ты сделать уроки на завтра или придется косить на дежурство?

И вот наша галдящая масса, рассевшись за столом, корчила друг другу рожи, стучала вилками и ложками по столу, ожидая первого блюда. Я сидел у самой стены и в ожидании супа молча жевал кусок хлеба. По соседству со мной расположилась легендарная троица нашего класса, страх наших девочек, головная боль нашей классной и опасное соседство для тихих учеников, к коим относился и я. Три маленьких головореза, задиры и хулигана. Им всегда было весело вместе, многие из нас побывали объектами их шуток, которые нам не показались веселыми. Они не могли спокойно сидеть: бузили, толкались, шумели и пытались задеть девочек, сидевших напротив них. В конце концов показывать языки и обзываться им показалось мало, и кто-то из них, раскрошив свой хлеб, кинул им в девчонку напротив. За ним последовали и остальные, хлеб крошился, комкался и кидался в цель. И вот неожиданно кто-то попал в глаз Наташе Велесовой. Я однажды слышал, как гудит пожарная сирена, но Наташа превзошла ее на порядок. Она закрыла глаза, открыла рот, и столовую огласил рев. Из кухни выскочила классная и подбежала к ней:

– Наташенька, солнышко, что случилось? Тебя кто-то обидел?

– Да!

– Кто он? И что он сделал? – учительница наклонилась над девочкой и, достав носовой платок, пыталась утереть ей слезы.

– Он, он, – захлебываясь рыданиями, произнесла Велесова, – он хлебом в меня кидался и в глаз попал!

– Хлебом? – голос классной окаменел, наша половина стола сразу притихла. – Кто хлебом кидался? – затрясла она Наташу за плечо.

– О… Он! – выдавила, обливаясь слезами, но уже немного успокоившись, Наташа Велесова и показала… на меня.

Я застыл с ложкой, поднесенной ко рту. Мне только что принесли суп. В голове пронеслось: «Я?» А тут и ее подружки хором закричали «Он, он!» и стали тыкать в меня пальцем. Классная рывком обогнула стол и подлетела ко мне. Я инстинктивно вжал голову в плечи.

– Ты, ты, ах ты маленький… гаденыш! – вдруг закричала учительница. – С виду такой тихоня, а хлебом кидаешься, а солдатам там, на войне, есть нечего, а ты, уродец, им тут в людей швыряешь?! – и со всего размаху ткнула мою голову в тарелку с супом, разбив ее.

Это мне потом рассказали. Так как у меня все поплыло перед глазами, а лицо пронзила острая боль, соленый привкус на губах дополнил картину. На брюки полилось что-то горячее. К классной кинулись поварихи и другая учительница младших классов, меня схватили, куда-то повели, раздевая на ходу, помню, что на лицо хлынула холодная воды, я слышал, как знакомый голос то извинялся, то снова называл меня какими-то странными словами, потом меня опять куда-то повели. Голову зачем-то запрокинули назад. Когда я немного пришел в себя, понял, что сижу в трусах и майке в медпункте с засунутой в нос ватой. Рядом на стуле сидела классная и тихо плакала, медсестра в белом халате совала ей под нос какой-то пузырек. Я ничего не понимал. Тут вошла нянечка и принесла мою одежду:

– Погладила, почти высохло, а кровь отстирала. Одевайся давай! – последние слова были обращены ко мне.

Классная руководительница посмотрела на меня с немым укором и молча вышла из медпункта. Я с трудом оделся, нос и лоб болели. Вату мне разрешили достать, я посмотрел в зеркало, на лбу красовалась здоровенная шишка.

– Эх ты! – вдруг произнесла медсестра. – В девочку хлебом швыряешься! Учительницу до слез довел! Тебя родители не учили, что девочек и женщин обижать нельзя?

Я покраснел и промолчал, попытался сделать шаг, меня покачнуло.

– Так, сядь пока посиди! – остановила меня медсестра. – Петровна, сходи к ним скажи, чтоб его кто-нить до дому довел, а то, вишь, его штормит пока.

Нянечка ушла. Через какое-то время дверь с шумом распахнулась, и в кабинет ввалилась троица наших хулиганов, по вине которых я и пребывал в медпункте.

– Здравствуйте, а это мы Толю домой отведем. Мы живем рядом, нас учительница отпустила! – наперебой кричали они.

Тут я заметил у них в руках мою куртку, шапку, рюкзак и мешочек со сменной обувью с вышитой на нем надписью «Толя Горсков 1 «Б». Меня одели, переобули, и мы вышли из медпункта. Но тут нас неожиданно остановила классная руководительница, державшая за руку Наташу Велесову. Я внутренне сжался. Наташа со страхом разглядывала меня и как мне показалась, пыталась спрятаться за учительницу.

– Толя, – неожиданно произнесла классная, – ты должен извиниться перед Наташей! Давай! Мы ждем!

Я молча стоял и смотрел на Наташу сквозь мой распухший нос и не мог понять, почему она сказала неправду? Это же нечестно! Ее обидел не я, а так называемые мои друзья, стоявшие у меня за спиной. Может, она их просто боялась и не хотела связываться? Боялась, что они ее побьют потом где-нибудь? А я ее не трогал и вообще был одним из самых тихих учеников в классе.

– Мы ждем! – голос учительницы вывел меня из задумчивости.

Я посмотрел на Наташу, она опустила глаза.

– Извини… – тихо произнес я.

– Пожалуйста… – поправила классная.

– Пожалуйста, – нехотя повторил я.

– А теперь все вместе повтори, – потребовала учительница и подсказала: – Наташа…

– Наташа, извини меня, пожалуйста, – опустив глаза в пол, сказал я.

– Прощаю! – Наташа улыбнулась и кивнула.

Классная руководительница удовлетворенно хмыкнула и обратилась к стоявшей позади меня троице:

– Ребята, проводите его домой, пожалуйста! Хорошо?

– Да! – закричали они. – Мы же Толины лучшие друзья!

Я вздрогнул от этих слов.

И вот ведь какая ирония! Со временем мы действительно подружились. А вот судьба их сложилась по-разному. Один, с трудом доучившись с нами до девятого класса, ушел в ПТУ, а потом в середине лихих девяностых сгинул где-то в бандитских разборках. А с двумя остальными я вместе учился до самого выпускного и приятельствую до сих пор. Один пошел в милиционеры, дослужился до майорской звезды, потом чего-то не поделил с руководством, ушел со службы, стал адвокатом. А другой после окончания института загремел на два года лейтенантом, к счастью для своей молодой жены чудесным образом избежал отправки на Северный Кавказ и в данный момент является счастливым обладателем сына и дочери, вместе с отцом содержит свой маленький строительный бизнес.

А тогда эта троица провожала меня домой.

– А ты молодец, – сказал будущий бандит, – не выдал нас. Не наябедничал!

– А ты родителям про училку расскажешь? – поинтересовался будущий отец семейства.

Я пожал плечами и потер шишку на лбу.

– Не знаю!

– У нее горе, – неожиданно вступил в разговор будущий страж закона. – Мне мама сказала, когда пришла с родительского собрания, что у нее муж в Афганистане погиб пару недель назад… Подорожник приложи, помогает!

Мы замолчали и, пиная ногами опавшую листву, шли к моему дому. Трое сопровождающих и я с прилепленным слюнями на лоб листом подорожника. Дома я, конечно, ничего не рассказал. Мне было и учительницу жалко, и ябедничать на ребят не хотелось, как-то не по-мужски это. Так меня научил дед. На вопрос «Что случилось?» я сказал, что бегал и упал в коридоре. «Добегаешься когда-нибудь!» – укоризненно покачав головой, сказала мама.

А классной руководительнице вскоре пришлось уйти из школы по собственному желанию. В конце года на педсовете ей что-то не понравилось в словах директора, обращенных к ней. После чего она метнула в его голову кувшин из-под цветов, правда, в отличие от моей головы, директору повезло больше. На ее место пришла молоденькая выпускница педучилища, которая следующие два года начальной школы баловала нас как могла.

Но вернемся к нашей истории, ведь тема «Хлеб – наше богатство!» еще себя не исчерпала. Как я уже говорил, нас должны были принимать в октябрята. Этому предшествовала целая процедура обсуждения кандидатуры. Достоин ли ты носить почетное звание «октябренок» или нет. В тот день после окончания уроков мы остались на своих местах. Учительница вызывала каждого к доске, рассказывала о нем и спрашивала нас: «Достоин он или нет?» Потом кто-нибудь говорил, что мальчик или девочка, стоявшая в тот момент у доски и дрожавшая от страха, достойна будущего звания. После чего классная предлагала нам голосовать. Мы голосовали единогласно – да!

Когда очередь дошла до моей кандидатуры, это было всего за пару дней до торжественного принятия в октябрята и всего через полторы недели после моего купания в супе. История с хлебом была еще свежа, поэтому для меня все началось по новой. Я стоял у доски, и учительница вновь и вновь рассказывала мне, как тяжело крестьянам доставался хлеб, как люди тысячами гибли в блокадном Ленинграде, как Павлик Морозов пожертвовал собой ради того, чтобы люди узнали, что его папа спрятал в подвале мешки с мукой, не желая отдать его голодным детям Поволжья. А я так предательски поступил по отношению к самому дорогому, что есть у нас. С каждым ее словом я становился все ниже ростом, скрючившись и сгорбившись на глазах, слезы предательски потекли по щекам. Меня уже посещали мысли, что, как только меня отпустят, я пойду и утоплюсь в ближайшем пруду, чтобы смыть с себя и моих родителей пятно позора, которое падет на них, когда меня не примут в октябрята. Когда прозвучало «Кто хочет сказать, достоин ли Толя Горсков, чтобы его приняли в октябрята?», неожиданно первой поднялась и сказала, что я все-таки хороший и меня надо принять, Наташа Велесова. Не знаю, что двигало ею в тот момент. Возможно, раскаяние за то, что она навела на меня гнев учительницы. А может, что-то другое. Этого я так и не узнал.

Потом это все как-то забылось. Меня приняли в октябрята, потом в пионеры, я так же, как и все, снял пионерский галстук в начале девяностых и убрал на вечное хранение в один из домашних шкафов. Где он благополучно сгинул. Все поменялось, но одна маленькая деталь осталась с тех давних времен. Мы никогда не отрезаем хлеба больше, чем съедим, подбираем и оправляем в рот крошки, оставшиеся от него, вызывая этим недоумение посторонних. Когда хлеб черствеет или покрывается плесенью, его по мере возможности не выбрасывают, делают из него гренки или используют в приготовлении фарша, а все потому что хлеб…

08–09.2012