Читать книгу Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков - Страница 2

– Скажите, Анастасия Григорьевна, в нашем доме никто не сошёл с ума?

– Ты о чем, Маша?

– Второй день покоя нет. А у меня зачеты, два экзамена… Вместо учебы я слушаю какие-то непонятные музыкальные звуки, стоны… Что случилось?

– Ты про нового жильца спрашиваешь? Это он пустую квартиру библиотекарши занял, вот и обживается. Парень приезжий, Анзором зовут.

– Из Дагестана? Из Чечни?..

– Нет-нет, не иностранец он, наш…

– Как-то странно, Анастасия Григорьевна, один человек приехал, а дом уже на ушах стоит, будто все наше училище в него перебралось.

На разбитом, шатающемся влево-вправо деревянном столе вахтерши, стояла праздничная бутылка шампанского, а рядом коробка конфет. Среди обшарпанных стен конуры, где сидела улыбчивая старушка, за мутными стеклами, увешанными объявлениями, этот подарок смотрелся так же нелепо, как если бы на столе со строгой белоснежной скатертью стояло ведро с веником. У Маши промелькнула мысль: наверняка бутылку Анастасии Григорьевне преподнес новый жилец. Но утреннее настроение у нее еще только налаживалось, к долгой беседе не располагало, и она, лениво помахав старушке рукой, выпалила скороговоркой, направляясь к выходной двери:

– И я сегодня буду пить шампанское. У меня день рождения!

– Ой, надо же, а я, старая, забыла. Ты мне в воскресенье говорила… Поздравляю, Маша! Тебе же теперь восемнадцать лет!?.. Возьми-ка мое шампанское.

– Как можно, бабушка Анастасия?.. Угощайся сама да за меня выпей. Спасибоньки, меня тут уже нет.

Она выпорхнула во двор. В лицо пахнуло весенней свежестью. Вокруг дома раскинулся тихий сквер из высоких и стройных берез. Среди них росла рябина – раскидистое дерево, которое в детстве Маша посадила вместе со своей бабушкой. Сегодня, в день рождения, ей захотелось прикоснуться к нему, упорно и безнадежно тянущемуся ввысь за березами. По дороге из распахнутого окна под ноги Маши вдруг упали, будто кирпичи, две толстые книги. Вздрогнув, она замерла на месте и от испуга прижала руки к груди. Через несколько секунд на лужайку опять одна за другой вылетели книжки с шуршащими на ветру страницами.

– Эй, зачем книги выкидываете?! – сердито крикнула Маша.

Вчера в холодном зале библиотеки, укутавшись в шарф, радуясь возможности держать в руках дорогую сердцу книгу, она читала потрепанные страницы с ритмически точными словами, наполненными той любовью к человеку, коей пронизана вся купринская проза… А сегодня ее очаровательный Куприн валялся на земле, едва проросшей травой. Великий Куприн, а еще Шмелев, Бунин, Короленко, Лермонтов, Есенин, Лесков… Ее глаза едва успевали читать фамилии авторов, названия книг, наваленных кучей под распахнутыми настежь окнами. «Боже мой, каким образом здесь собралось столько чудных книг?» – подумала она. Потом вспомнила: вахтерша сказала, что в их доме жила библиотекарь. «Вот беда, мы ведь и не знали друг друга, не общались, а я могла запросто брать эти книги у нее». Машу охватила неожиданная обида за себя. Нет теперь этой возможности: спускаться на нижний этаж, заходить к человеку, у которого были собраны литературные труды многих писателей, чьи имена заставляют сердце учащенно биться.

Только вот у одного человека сердце бьется от счастья держать в руках интересную книгу, а у другого оно торжествует от удачи избавиться от нее.

В открытом окне второго этажа мелькнула фигура парня в цветной рубашке. Маша не успела его разглядеть. И когда к валяющимся на улице классикам приземлились несколько томиков стихов Тютчева, ее суровый голос заставил новосела выглянуть.

– Перестаньте швыряться. Вам не стыдно?..

– Почему стыдно?

– Это же книги.

– Они никому не нужны.

На подоконнике завис крепко сложенный парень с круглым темным лицом и пытливыми глазами. Его слова звучали вежливо, а взгляд бегал по фигуре Маши. Та оробела. Чуть сама не стала осматривать себя. Розовое платье кокетливо обтягивало ее талию, грудь, бедра. Оно всегда на ней в праздники – легкое, воздушное, придает уверенности, подчеркивает молодость.

Под усами парня разлилась улыбка. Только речь по-прежнему звучала укоризненно.

– Знаете, книги я предлагал соседям – возьмите, не берут. Позвонил в библиотеку. Тоже отказались… Знаете, девушка, они сказали, книги старые, таких у них полно.

– На улицу их выкидывать нельзя.

– Тут всего много. Они, как и мебель старушки, мешают. Ремонт нужен.

– Я бы на вашем месте оставила их себе.

– Зачем они мне? Пользы от них нет. А квартира пусть будет просторной.

– Тогда я одну книжку с вашего согласия возьму.

В ее тонких руках зашелестели страницы. Напряженные губы прочли вслух:

– Куприн. «Гранатовый браслет». Читали?

– А вы книжки читаете?

– Да.

– Время не жалко. Приходите вечером к нам, у меня друзья приедут, дискотека будет, танцы, вино, музыка. Меня Анзор зовут. А как, девушка, ваше имя?

– Я не знакомлюсь на улице… Извините, мне пора.

Маша испугалась предложения незнакомца, презрительно поджала губы и стремительно направилась вдоль зеленого сквера на остановку.

– Заходите, – кричал ей в спину Анзор. – Мы же теперь в одном доме живем.

Ей не хотелось ни отвечать, ни затевать новый разговор. Сваленные в кучу на земле бесценные книги занимали все ее воображение. Теперь они пропадут. Вчера был дождь, будет он и сегодня, и коллекция умершей библиотекарши размокнет, погибнет. Люди не взяли книжки домой. Их трудно понять… Она бы каждую забрала, только испугалась, вдруг этот наглый парень с масляными глазами будет приставать потом каждый день.

На остановке Машу с волнением ожидал, прогуливаясь взад-вперед мимо людей, высматривающих нужный автобус, однокурсник Денис Каштанов. Огромная шевелюра кудрявых волос не могла скрыть синяк под глазом. В его руке яркими огоньками пылали несколько гвоздик. Таких цветов на таких длинных ножках Маша еще не видела. Потому обрадовалась и букету, и вниманию Дениса, который не скрывал своего желания превратить дружбу во время учебы в театральном училище в более серьезные отношения. Она вознаградила его поцелуем в щеку. И, широко открыв озорные глаза, спросила:

– Синяк еще не сошел?

– Боюсь, что не пройдет и дня, как у меня под другим глазом засветится еще одна гвоздика.

– А ты не дерись, не лезь, куда не просят.

– Ладно. Поздравляю тебя с днем рождения. Надеюсь, в этот день ты не дашь мне повода заступаться за тебя.

– Последний раз ты не защищал меня, а просил мальчишек в автобусе уступить мне место. А я стояла спокойненько, ни о чем тебя не просила…

Так оно и было. Занятия тогда в училище затянулись, измотали ребят. Ну, Денис и попросил здоровенных бугаев уступить даме место. Сказал вежливо. Только слово за слово и незаметно перебранка перешла в мордобой. Пострадал джентльмен. За год знакомства с ним Маша помнит не одну драку, затеянную в ее присутствии. И всегда Денис оказывался пострадавшим, то с побитым лицом, то с пораненной рукой. Отсутствие физической силы, возможности дать наглецам по заслугам тяготило ее, но бесстрашие, с которым он обрушивался на обидчиков, наоборот, вызывало доверие и порой даже восхищение. Вряд ли какая девушка останется равнодушной, увидев перед собой рыцаря… Денис нравился. Располагал к себе и его уступчивый характер. Но поцеловать себя Маша ему ни разу не позволила. Держала на дистанции.

– Денис, ты хороший парень, – призналась однажды она ему. – Но мне нужен другой человек, свой в доску…

– Сильный?

– Нет-нет, ты не про то говоришь. Женщине нужен защитник. Конечно же. Но ей, но мне нужен человек, который интереснее меня, содержательнее… Не ровня, как мы с тобой. А выше меня во всем… Чтобы я за ним шла в огонь и воду. Ты догадываешься о чем я?

– Тебе нужен альпинист. Давай, я стану им.

– Альпинист? – грустно переспросила она однокурсника и тотчас замолкла, поняв, что тот посчитал ее взбалмошной и наивной.

Больше он не лез с поцелуями. И тот разговор не имел продолжения. Просто Денис решил надоедать тихо, неназойливо, красиво. Быть всегда рядом. Выжидать. При случае заступиться, получить по физиономии, но за честь дамы. И пусть его соперники всегда наглее, сильнее. Пусть она жалеет его, часто видит с расквашенным носом… Других-то не жалеет. И в конце-то концов сегодня на день рождения никто из однокурсников не идет к ней домой, а он приглашен. Выходит, не все потеряно.

Весеннее солнце сопровождало разговорчивых студентов всю дорогу до училища. Заглядывало не только в автобусные окна, но и в просторную аудиторию, где шли занятия, и друзья Маши ожидали скорейшего их окончания.

Гвоздики одиноко лежали на столе самой очаровательной однокурсницы. Денис молча поглядывал на них и сиял изнутри, ведь никто не догадался на день совершеннолетия преподнести ей букет цветов.

А Маша радовалась тому, что Денис в этот день не отходил от нее. И дружный поход в кафе, и шумная веселая дискотека, и медленный танец в обнимку, все прошло так, как и положено, по счастливому сценарию, к взаимному удовольствию всех. Даже отец останется довольным. Он дал деньги на кафе и сказал строго: «Погуляйте так, чтобы обиженных не было, и, главное, чтобы у тебя затем хватило сил посидеть с нами за домашним столом и понять, что без нас праздник не праздник». Отец больше мамы любил семейные застолья. Для него любое незначительное событие служило поводом собрать родных, близких, друзей и, когда все собирались, он брал власть над коллективом, заводил всех на глубокомысленные беседы, а потом гости так увлеченно и искренне пели, порой под гитару, но чаще без нее, что не хотелось расходиться.

Любовь к отцу у Маши была чрезмерной. С ним она ходила по тайге, сидела у костра, с ним совершала вылазки по музеям и выставкам. Отец хоть и работал геологом, но в душе всегда оставался художником. Ему везде и всюду было интересно жить. И этот интерес к жизни он пробудил в своих детях.

Он жаждал вырастить сына-помощника. Передать тому стремление открывать тайны природы. С мамой, Ольгой Владимировной, они встретилась в экспедиции, где та стряпала наваристую уху из тайменя, там, в сибирском поселке, она родила двух дочерей. Третьим должен был появиться на свет Михаил. Будучи беременной, мама постоянно слышала радостные возгласы отца: «Нашему роду нужен Михаил-Архангел».

Рожать довелось в Москве. Отца повысили по работе… Но вместо Михаила он получил в наследники Машу. Ей и достались уроки опытного геолога. Отцу пришлось мотаться по срочным экспедициям. Конечно, он не сдался. Мальчик родился. Четвертый по счету. Назвали Максимом в честь друга, такого же непоседы-геолога, отважного и честного, принявшего пулю в сердце от браконьера.

Максим увлекся компьютерами. Тайга его не манила. Горы не звали. И вообще он не любил странствовать, откровенничать у костра… Отец переживал. И Маша чувствовала это. Ей больше всего хотелось заменить собой Максима.

Вот и сегодня – она рвалась в семью, желая обнять отца и вспомнить вместе с ним, с его друзьями, как над тайгой, под свинцовыми облаками они провожали вдаль возникшую из небытия ровную вереницу ослепительно белых птиц, как одна из них, с крыльями, отмеченными по бокам черной полоской, отозвалась на свист отца и села рядом на лесную лужайку. Она знала: ему нужна беседа о походах, о рыбалке, о редких камнях…

На вечерней улице студенты долго ловили такси.

– Боже, как хорошо, что у меня сегодня день рождения, – призналась Маша, взяв под руки подвыпившего Дениса. – Мы с тобой летим на крыльях домой, а там нас ждет мой драгоценный папанька. Он тебе понравится. Ты даже не можешь себе представить, какой у меня отец?! Голова!.. Силища. Талант.

– Мне кажется, Маша, ты, выпила шампанского больше, чем я, – ушел от разговора ухажер.

Дом с березами под окнами еще не спал. Во многих квартирах горел усталый свет. Такси остановилось у детской площадки. Дверца открылась, вступившие на землю ноги Маши неожиданно подкосились… Девушка чуть не упала.

– Мог бы и руку подать, – сказала она отстраненно.

Денис взял ее под локоть, и они дружно шагнули к подъезду.

На вечернем небе заметно менялись краски, они то горели ясным огнистым цветом, то бледнели, затухали и вновь усердно вспыхивали. Сквозь густую березовую чащу пробивался загадочный свет. Они остановились. Денис увидел рядом лицо Маши, ее большие глаза блуждали по небу. В них таилась очаровательная детская робость. Губы ее дрогнули… В такие секунды срываются первые поцелуи. Ему хотелось прильнуть к ней, но решительность оставила его.

Движению по освещенной фонарями дорожке неожиданно преградила путь какая-то груда брошенной мебели.

Первым на глаза попался нестандартный комод. Заваленный на бок, он выказывал прохожим красоту своих четырех низких ножек в виде львиных лап. За ним лежали побитые стулья, столы, кресла, диван. Давно потерял своё былое величие подзеркальный столик, осколки зеркала помутнели от влажности. Маша отошла в сторону, чтобы не поранить ноги. Сзади на нее глядел громадный шкаф. Видимо, книжный. Внутри, на крепких полках, застряли тоненькие желтоватые брошюрки.

– Знаешь, Денис, такие толстые шкафы Гоголь иронически называл «старыми знакомыми».

Сгорбленная фигура студента быстро передвигалась от кушетки, к дивану, от дивана к столу с выбитыми ножками.

– Выкинуть такой антиквариат?! – ворчал шепотом он, качал головой и продолжал, прищуривая глаз, высматривать старую мебель. – Какой болван выкинул это богатство?!

– При чем тут богатство? – возразила она. – Тут лежит история. В нашем доме, оказывается, жила интересная старушка, работала библиотекарем. А я и не знала. Вот стыдоба-то. Вся эта старомодная мебель – из ее квартиры. Эта мебель – ее жизнь. И новый квартирант, пустышка такая, все выбросил. Выкинул ее жизнь, историю, как ненужный хлам. Он утром и книги вышвыривал из окна… Кажется, вон и они в куче лежат.

Под окнами, действительно, громоздилась пирамида из бумаги. Некоторые стопки лежали ровно, книжка на книжке. Видимо, новосел удосужился выйти на улицу и навести небольшой порядок.

Денис громко открыл дверцу шкафа, достал пыльную брошюрку. Полистал, пробежался глазами по тексту… Неожиданно замер на понравившемся стишке. Прочел его неубедительно, вяло:

Хорошо, что нет Царя.

Хорошо, что нет России.

Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,

Только звезды ледяные,

Только миллионы лет.

Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать.

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

– Кто автор? – спросила Маша, скрывая взволнованность, закусив осторожно нижнюю губу.

– На обложке написано: Георгий Иванов.

– Самиздат.

– Откуда такая уверенность?

– Брошюрка потрепана от времени. Автор – эмигрант, покинул страну после революции. Жил в Париже, а тосковал по России. А, согласись, какие по форме безукоризненные стихи! Про содержание я уж не говорю.

– А ты бы могла жить за границей?

– Я что, дурочка?

– Сейчас многие тикают из страны.

– Если бежать, то не обязательно за бугор, по мне так лучше деревни убежища нет. И тишина, и романтика, и с голодухи не помрешь.

Стопки беспризорных книг манили к себе. Маша не удержалась, подошла. В окнах второго этажа, где утром торчала голова нахального парня, царила темнота. Стыдно притрагиваться к чужому имуществу. По рукам пробежал неприятный холодок. Чувство сильной обиды и стыда охватило душу. Мысленно она еще раз отругала новосела за утренний разбойный поступок. Именно разбойнику свойственно жечь и уничтожать книги. Она присела на корточки у одной стопки. Знакомые фамилии – Лесков, Мельников-Печерский, Тургенев, Есенин, Тютчев, Толстой, Достоевский, Шмелев… Перечисление великих имен придало ей уверенности, и она неожиданно для самой себя начала накладывать на левую руку тяжелые, увесистые тома.

– Давай перенесем все эти книги в подъезд, – предложила Маша, и, не дожидаясь отклика подошла к двери. Быстро открыла ее и скомандовала вахтерше:

– Анастасия Григорьевна, мы с вашего разрешения затащим сюда книжки, в уголок сложим.

– Заносите!.. Раз уж заносишь, – заворчала старушка, выйдя из своей застекленной конуры и косо, с предубеждением осмотрела Дениса. – Только потом куда их девать?!

– Разберут добрые люди.

– Добрые? Откуда они возьмутся, когда кругом зло, и все ненавидят всех. Новый жилец Анзор сказал, что оттащит их к мусорным бачкам, на вывоз…

– Для таких книжек нет места на мусорной свалке. Подержите лучше, Анастасия Григорьевна, дверь.

Безропотный Денис спешил всю тяжелую работу выполнить сам. Даже прибежавшая от мусорных баков крупная косматая собака не остановила его. Он лишь буркнул что-то непонятное в ее адрес, посмотрел на ее спину серо-бурого цвета, характерного для кавказской овчарки, и осторожно отодвинул Машу в сторону, заслонив собой.

В подъезде пахло половыми тряпками.

За углом бабушкиной конуры росла гора книг. Руки у Маши уставали, немели, приходилось делать паузы и стоять, глядя сквозь обнаженные прямые сучья деревьев на неподвижное небо. Когда к ее ногам приближалась собака, она инстинктивно прижималась к Денису. Это трогало сердце уставшего парня.

Помощь пришла неожиданно. Около детской площадки остановилась легковая машина. Из нее к ребятам подошла пара взрослых людей. Маша узнала папиного друга Алексея Константиновича с женой.

– Машенька, привет, родная! – забасил прокуренный голос давнего таежника. – Тебе восемнадцать, и я рад за тебя. Наши поздравления.

Он попытался вручить ей коробку, перевязанную алой лентой, но увидел, что ребята заняты делом, сразу сориентировался и тоже стал переносить книги.

Жена таежника тетя Зоя стояла в стороне. Ее лицо выражало недовольство, в первую очередь, оттого, что время тянулось мучительно долго. В ней жил скверный характер. К тому же она не любила детей. И это чувство ей никогда не удавалось скрыть… Между тем у самого Алексея Константиновича, обожающего многодетную семью друга, часто вырывалась грустно-ироничная фраза: «Жаль, демографии я ничем не помог». Еще тетя Зоя страдала черной завистью. Стоило у кого-либо из друзей в доме появиться новому телевизору или иному предмету быта, как она становилась мрачнее тучи, разговаривала через губу, сыпала обидные реплики. Друзьям это было известно. Они все ей прощали. Среди них прижилось правило: «Мы дружим не с Зоей, а с Алексеем Константиновичем, а раз тот любит завистливого человека, то и мы его любим».

Зоя была моложе супруга – невысокого роста, худощавая, выглядела она изящно, несмотря на широкое лицо, прямой нос и маленькие глазки, в которых проглядывало выражение какого-то непонятного равнодушия.

Собака прижалась к ногам таежника. Ее умоляющие глаза просили еды.

– Придется делиться…

Алексей Константинович достал из внутреннего кармана плитку шоколада. С силой разломил ее пополам, одну половинку кинул в открытую пасть, другую вернул на место. Пес слопал сладости и снова вытаращил грустные голодные глазищи на благодетеля. Тот замахал руками.

– Нет, дружище, горький шоколад мне тоже очень нужен, я, видишь ли ты, борюсь с ожирением, потому торты на днях рождения не ем.

Молодежь рассмеялась.

– Алексей Константинович, папа знает твои слабости, – призналась Маша, придавая голосу как можно больше сердечной теплоты. – Специально покупает горькие конфеты.

– Свои слаще…

Можно было и дальше шутить, но дело сделали, книги закончились.

Веселая компания ввалилась в лифт и полетела наверх, туда, где всех ждал праздничный стол.

В прихожей, при открытой двери, гостей встречал улыбчивый, довольный хозяин семьи Николай Степанович Мазаев. Как всегда, на его широких плечах плотно разместился темный свитер, смуглая кожа на подвижном, с ранними морщинами, лице была тщательно выбрита, глаза лучились добротой.

– Проходите, проходите, – зазывно гремел его голос. – Не стойте в дверях. Народ давно собрался.

Заметив рядом с дочерью, которая перекладывала из руки в руку пышные гвоздики, еще более волнующегося, растерянного парня, он порывался о чем-то его спросить. Но Маша опередила:

– Папа, это Денис, однокурсник… Не переживай за его синяк, он, как настоящий друг, пострадал за меня.

– Я тоже пострадавший, – подал голос Алексей Константинович. – Маша заставила меня таскать книги, а мне бы следовало утащить валяющийся рядом сундучок с просечными узорами, окованный полосками фигурно высеченного железа. Вы тут, Степаныч, такой мебелью раскидываетесь, аж оторопь берет.

– Подожди с сундуком, – распрямившись, сказал хозяин. – Позволь с хорошим человеком познакомиться. Про тебя, Денис, дочка нам говорила, слов не жалела, хвалила.

– Интересно, какие мои добродетели она отметила? – спросил студент, преодолевая робость, осторожно поглаживая синяк.

– Неравнодушный – так я говорила, – вонзив пристальный взор в Дениса, заявила Маша. – Про то, что ты образец скромности и образец настоящего мужчины, не говорила.

– Буду неравнодушным, – смущенно сказал студент, стесняясь уже не только своих слов, но и своего суматошно заколотившегося сердца. – Чехов не зря, наверное, писал, что равнодушие – паралич души.

– Тогда я напрасно проявил равнодушие, проходя мимо сундука, – бесхитростно засмеялся Алексей Константинович, уходя в зал и отворачиваясь от гневного взгляда хозяина дома. А взгляд этот, как и показанный исподтишка кулак, означал одно: не до мебели сейчас, ухажера дочки надо к себе расположить. Старый друг понял, потому без обиды ушел обниматься с хозяйкой и гостями квартиры.

– Мебель вытащил на улицу какой-то новый жилец, – в твердом голосе Николая Степановича появились нотки оправдания. – Конечно, он мог бы ее продать, там есть бесценные вещи, но ума не хватает. Завтра утром народ наверняка всё растащит.

– А я бы чужую мебель в свою квартиру не брал, – признался студент, с трудом напялив тряпичные тапки. – Чужая она и останется чужой.

– Мысль правильная. Как говорит наш дед в деревне, от добра добра не ищут. Идем к столу, Денис.

Зал уже гудел будто улей. Собранные за общим столом гости, не менее пятнадцати человек, весело общались, дарили имениннице подарки. Денис был представлен старожилам компании и усажен рядом с Машей.

Нежный запах весенних цветов заполнял комнату. Крупный букет белых роз привлекал к себе внимание не столько тем, что стоял в центре массивного стола с разнообразной снедью, сколько свежестью, его колючие стебли еще не истрепались, а на листьях дрожали, будто утренние росинки, капельки воды.

Наклонившись над букетом, Маша вдохнула приятный запах. Тонкие черты ее лица оживились, прямой красивый нос стал как будто чуточку острее. Она излучала молодость и чистоту, и ее душа не могла сдержать восторженных чувств. Денис бросал на сокурсницу незаметные взгляды, любовался, строил догадки, что творится в ее сердце. В какую-то секунду он попытался заговорить с ней, но тотчас его губы сжались, сдерживая нетерпение. Молчал и отец, думая о чем-то своем…

Маша рассыпала гостям благодарности.

– У меня столько цветов! Спасибо всем…

Застолье без раскачки пошло в должном направлении. Бокалы звенели, вилки мелькали… И хоть никто в компании не выбирал тамаду, гости согласились, что им является хозяин семьи, который с первых минут умело всем и всеми управлял.

В любой компании Николай Степанович придерживался одного строгого закона: изжить скуку любой ценой. Когда одни предпочитают скуку заливать водкой, другие просмотром футбольного матча по телевизору, третьи глушить пустые разговоры шумной дискотекой, Николай Степанович заряжал аудиторию на четвертый вариант. Беспроигрышный. Ненавязчивый. Зачастую устраивающий всех. В его понимании значимость застолья и конечные плоды его зависят от общения. И тут не обязательно быть любвеобильным тамадой, подвигающим всех к искрометным тостам, или властелином, наделяющим каждого гостя определенной ролью. Нет, конечно. Он все делал просто: поддерживал тот уровень общения, который раскрывал каждого человека с интересной стороны, подталкивал его рассказать о том, о чем никто не ведал. Такой процесс объединял, обогащал, принуждал творчески думать. А пошлость?! Она пресекалась на взлете.

Новому человеку, попавшему в компанию, где власть над застольем каждый добровольно отдавал Николаю Степановичу, только первое время было непривычно. Однако, послушав одних, побеседовав с другими, он незаметно для себя принимал правила игры, старался показать себя с лучшей стороны.

Маша гордилась отцом… Беспрестанно вставала из-за стола, когда тот предоставлял слово гостям, и те засыпали ее поздравлениями. Старшие сестренки Лиза и Галя звонкими голосами исполнили ей песню под гитару. Слова в ней были набором добродетелей, присущих самой трудолюбивой, самой заботливой, самой умной и самой обаятельной девушке в мире, и ею, конечно же, являлась она, раскрасневшаяся именинница. На гитаре играл Виктор, муж беременной Гали. Крепкотелый, в белой рубашке, он поражал голубизной своих глаз. Маша, прижавшись к плечу отца, смотрела, как длинные пальцы гитариста аккуратно перебирают струны. Стоявшая рядом мать обняла дочь. Звуки гитары так растрогали именинницу, что, когда музыка умолкла, Маша принялась восторженно целовать то отца, то мать.

К своим взрослым сестрам Маша относилась тепло. Галя в семье была вторым ребенком, а Лиза старшей. Обе всегда помогали матери, у которой было больное сердце, нянчили младшенькую, когда отец уезжал в свои частые экспедиции. Последнее время сестры общались реже, и не так бурно, сердечно, открыто, как это происходило в юности. У Лизы оказался неудачным брак, в своей замкнутости она все меньше находила времени и желания на общение с кем-либо. Предательство её мучило и томило. Закрывшись в комнате, она подолгу плакала и успокаивалась только при появлении отца или матери. Юркая и вечно говорливая сестренка Галя наоборот всегда звонила, забегала, но никогда не оставалась подолгу с Машей – ее ждал ревнивый муж. К тому же те оба работали журналистами на радио, и постоянно выезжали в командировки.

В этот день рождения отцу удалось собрать вокруг Маши всю семью, и небольшую, но очень доброжелательную команду друзей. Они пели, шутили, травили анекдоты, брызгали шампанским, бренчали по очереди на гитаре. И когда кто-нибудь начинал глубокомысленно вспоминать истории, связанные с жизнью Маши, в комнате воцарялась тишина.

Забавнее других оказался рассказ Алексея Константиновича. Попытка Зои, толкающей его в бок кулаком, сократить воспоминания о таежных происшествиях, либо умолчать детали, задевающие именинницу, закончилась провалом. Гости хохотали от души, лишь рассказчик изображал суровость на лице, и вместо смеха только глубокие вздохи вырывались из его груди.

– Повадились зверьки-бурундуки из нашей палатки еду таскать. Вечером Маша спрятала печенье в рюкзак. Утром проснулась… Долго слушала песни птиц (они на восходе солнца лучше всего поют), затем засунула руку в рюкзак, а там лишь крошки. Дулась Маша долго, ворчала, подозрительно смотрела на отца, на меня… Думала, кого отругать. Невдомек было, что в ее рюкзаке полосатый зверек похозяйничал. На следующую ночь спрятала булку с изюмом. Утром – вновь пропажа. И так всю неделю. Маша со мной сквозь зубы разговаривала. А я видел, как пара простодушных бурундуков обворовывает рюкзак: один залезает внутрь, а другой помогает вытаскивать добычу. И я решил проучить и простачка-зверька, и обидчивую Машу. Подкараулил воришку, когда тот проник в рюкзак, сразу закрыл его, обвязал веревкой и оставил до утра. Просыпаюсь. Смотрю, Маша развязывает рюкзак. Недовольная, настороженная… И вдруг на нее, прямо на грудь с диким свистом выпрыгивает какая-то бестия желто-охристого цвета. Крик был на всю тайгу. Маша ничком бросилась на траву и заплакала…. Я ее искренне пожалел.

– Совсем не так, – замахала руками Маша, – Никаких слез… Да, я испугалась, меня ужас охватил. На вас же бурундуки не бросались.

– Решила Маша проучить бурундуков, – продолжил Алексей Константинович в том же напряженном тоне, с серьезным лицом, пряча глаза от жалобного взгляда именинницы. – Она не раз ходила со мной и с моим псом-лайкой Верным на охоту. Подметила, что удача при выслеживании зверья во многом зависит от собаки. Учует Верный белку, куницу или бурундука, обнюхает воздух и к дереву. Подбежит, осмотрится и начинает лаять. Знак мне подает, там, мол, наверху, в кроне, добыча. Я подхожу, высматриваю белку и бац-ц, бац… Она готова. Однажды Маша подходит ко мне с Игорьком, нашим парнем, начинающим геологом. Тот повыше меня ростом, сухощавый. Оба настойчиво просят отпустить с ними на охоту моего Верного. Я догадался: Маша затаила обиду на бурундуков, посмевших запятнать ее репутацию, и потому подговорила Игоря устроить им бучу. Я, конечно, отпустил лайку с ними. К вечеру охотнички вернулись злыми. Они долго не могли понять, почему я поглаживал, похваливал собаку и смеялся над неудачниками. Маша пожаловалась. Собака, оказывается, часто подводила их к дереву, лаяла около него, но впустую, на нем никаких бурундуков не пряталось. И так каждый подход к дереву оборачивался пустым лаем. Не знали охотники, что лайка у меня умная и служит только хозяину.

Маша выслушала рассказ с детским дружелюбием. Все эти истории выглядели гораздо драматичнее, чем в его словах. Они иногда возвращались к ней из далекого прошлого и напоминали, как она, милое, юное создание, непристроенное в городе в летние каникулы, лазала с мужиками по тайге, облагораживала экспедицию работяг своим присутствием, а они постоянно подшучивали над ней. Но благодаря урокам дяди Алексея закалялся ее характер.

Мама после подобных экспедиций не узнавала дочь. Она взрослела на глазах. Не по годам появившаяся серьезность, сдержанность, рассудительность вызывали восторг не только у нее. Соседи говорили: «Вундеркинд!»

Сегодня мама тоже не удержалась и высказала пожелание:

– Мужики хитрые пошли, мечтают каждую девушку превратить в Жанну д'Арк. А мы, Машенька, должны просто уметь себя держать, быть красивыми и женственными.

– Правильно, – согласился Денис. – Девушке героизм не идет. Она должна быть простой и понятной.

– Вам так удобнее, – съязвила старшая сестра Лиза. – Легче на шею сесть, командовать, житейские проблемы на хрупкие плечи переложить.

– Главное, чтобы женщина была не умнее мужчины, – многозначительно заключил Алексей Константинович. И только он попытался расшифровать сказанное, как вновь получил от жены легкий толчок кулаком в бок.

Маша заметила, как нервничает Зоя, осаживает мужа. И тот нехотя смолкает, меняется, глушит в себе позывы внутреннего геройства. Ей стало обидно за добродушного охотника-учителя, хотелось защитить его от несправедливых нападок.

– Героизм женщин появляется там, где нет героических мужчин, – командирским голосом произнес экспромтом с лету выдуманный афоризм Николай Степанович. – И кто поведет под венец женщину, если она будет отважнее мужчины, и ее вечно будет тянуть на подвиги?!

Серьезные разговоры нарастали… Вызревало время для гитары. И отец почти намеревался взять ее.

Вдруг на улице послышался шум машин, громкий хохот людей.

Николай Степанович отодвинул длинную штору с широкого, вразмах, окна, и, зависнув над горшком с кактусами, выглянул во двор. На плечи ему навалилась Маша. Тускло освещенная детская площадка была заполнена большой группой суетливых парней, вылезших из машин с горящими фарами. Под окнами стоял старый «Мерседес». К его хозяину, одетому в мятые джинсы и серый джемпер, резко вытаскивающему из багажника сетки с продуктами, подтягивались другие молодые ребята. О чем ночная компания так азартно горлопанила, Николай Степанович расслышать не мог. Разобрался лишь в одном – кого парни признавали за старшего. Это был новый жилец их старого дома. Он видел его, кажется, утром, узнал по походке в развалку, черным усам, оттопыренным ушам.

– Дискотека у них сейчас будет, – утвердительно заявила Маша.

– Какая такая дискотека? – переспросил отец.

– Танцы. Караоке. Я когда на учебу уезжала, этот вон Анзор, с сумками, меня приглашал.

– Куда приглашал? Зачем?

– К себе, на танцы.

– Дочка, ты что говоришь?! Какие танцы на дому? Это же несерьезно. И откуда ты знаешь, что его Анзором зовут?

– Он сам сказал.

– Да, хорошо, что мы выше этажом живем, – укоризненно заметил отец, пренебрежительно улыбнулся и задернул штору. – Пойдем-ка, дочка, лучше к столу, нам дискотеки на квартире не нужны.

В центре зала, засунув руки в карманы, застенчиво стоял Алексей Константинович. Кивнув на улицу, переспросил старого друга:

– Молодежь веселится?

Николай Степанович неохотно кивнул головой. Его больше раздосадовала не шумливая толпа во дворе, а разговор с дочкой. Откуда в ней такая легкомысленность? Парень откуда-то с луны свалился, и она уже знает его, думает, идти ли к нему на дискотеку. Порыв злости быстро улетучился, в комнате раздался зычный голос Ольги Владимировны:

– Готов любимый пирог моей именинницы доченьки – пирог с грибами.

– А грибы-то откуда? – раздался голос из-за стола. – На улице весна, не лето.

– Дед прислал из деревни, – ответила хозяйка. – Попробуйте, таких боровичков вы нигде не отведаете. Лесом пахнут… Вкуснятина, обалдеть!

По румяному толстому пирогу пробежался нож. Опять зазвенели тарелки, ножи, вилки. Женщины зацокали языками, похваливая хозяйку. У мужской части застолья вернулся интерес к водке. Пропустив по стопке, они наперебой заговорили о молодежи. Из уст каждого звучало осуждение. И работать не хотят, и развлекаться не умеют.

Маша уединилась на диване с Денисом, показывала ему альбом с фотографиями.

– Это мы на Камчатке, а это плывем по речке Ангаре, тут мы с папой устанавливаем палатку…

– А кто это на тебе верхом едет? – засмеялся Денис, тыча пальцем в снимок.

– Галка, сестра… Рядом ее муж Виктор. Они только закончили университет, устроились корреспондентами на радио, и вот приехали к геологам брать материал… Мы тогда поспорили, что им не искупаться в холодной речке. А они такие смелые оказались с Витей, бросились с разбега в воду, проплыли от берега к берегу. Я, как проигравшая сторона, вот и катаю на закукорках сестру. Виктор, естественно, заснял весь мой позор, пленку не пожалел. Хохма, правда?!

Пока Маша с интересом показывала альбом своему однокурснику, в квартиру с нижнего этажа проник незнакомый, неприятный гул. Она поняла, что новоявленный сосед врубил на полную громкость музыку. Вчера подобный концерт мешал ей учить лекции. Сегодня он посягал на ее маленький юбилей. Маша продолжала с Денисом внимательно рассматривать фотографии. Но чем дольше звучала музыка, тем больше она ее задевала, смущала, а через пару минут начала раздражать.

В какой-то миг гости переглянулись, забурчали. Чужая музыка прорывалась сквозь этаж, будто он выстроен был не из бетона, а из бумаги.

– Никогда не думала, что у нас такая звукопроницаемость, – глубоко запавшие глаза старшей сестры Лизы уставились на Машу.

– Я же тебе говорила, вчера точно такой же дурдом был, у меня голова ходуном ходила, – отозвалась Маша. – Ты поздно пришла, потому и не застала грохота.

– Надо постучать им, пусть прекратят…

– Они еще громче врубят музыку. Как вчера было: я им стучу, а они в ответ еще сильнее шумят.

– Куда уж сильнее.

У Алексея Константиновича нервы тоже оказались не слишком крепкими. Глубокие глаза его забегали по сторонам, губы сжались. Прекратить неожиданно проникшее в квартиру безобразие он решил с помощью стула. Ударив всеми четырьмя деревянными ножками по полу, он затем прислушался, затаил дыхание: а не услышан ли его сигнал противной стороной, не убавили ли соседи музыку? Но барабаны продолжали греметь.

Беседы гостей затихли. Пространство квартиры окутала глухая немота. Вилки и ножи остались без дела, опустились на тарелки. Алексей Константинович вспомнил, как во время армейской службы он сидел в аварийной подводной лодке и обостренно вслушивался в звуки за бортом. Сейчас он так же пытался разобраться в звучании, проникающем снизу. Барабаны лихо переигрывали друг друга. Назвать это музыкой язык ни у кого не поворачивался.

– Рокеры резвятся.

– Может, спустимся, попросим угомониться, – предложил Виктор.

– Ты что? На драку нарываешься? – цыкнула на него жена Галина.

– Сразу уж и драка, – заворчал Виктор. – Не одни же они в доме живут, пусть потише себя ведут.

– Мне они не мешают. Пошумят, угомонятся.

– Нет уж, гулянка у них затяжная, – встряла в разговор Маша. – Я вчера до утра заснуть не могла.

– И у меня сердце долго ныло, – поддержала дочь мать.

– Вот видите, это – уроды, и незачем к ним идти, – холодно и спокойно сказала Галина. – Давайте сами музыку включим.

– Глупо, – огрызнулся Виктор. – Мы же не заглушим их музыку. Дядя Алексей, давай спустимся к ним. Как мы дальше будем сидеть, вон какой гром идет.

– А откуда приехал этот парень, Маша? – спросил, растягивая слова и поднимаясь из-за стола, Алексей Константинович. – Мне показалось, что с Кавказа?

– Вахтерша сказала – откуда-то оттуда.

– И что ты ему и его абрекам скажешь? – зло выпалила Галина своему мужу. – Забыл, как позавчера в новостях рассказывали про изнасилованную и задушенную кавказцами девушку? Забыл? Да им никто не указ…

– Выходит, мы должны сидеть при балагане? Они испортят Маше день рождения.

– Не испортят, вы не обращайте на них внимания, вот и все, – махнула рукой Ольга Владимировна, отрезала кусок пирога и начала есть.

– А мне уже начинают портить настроение, – не унимался взъерошенный Виктор.

– Ладно, Виктор, подождем еще десять минут, если не успокоятся, то вместе сходим, – поддержал позицию смельчака Николай Степанович.

Мужики потянулись к бутылке, решили отвлечься, поговорить… И тут в дверь тупо и гулко кто-то постучал. Следом продолжительно и нагло задребезжал звонок.

Ольга Владимировна зашуршала тапками, направилась открывать дверь. Хозяин отложил вилку, приподнялся из-за стола и побрел следом.

В коридоре стоял знакомый усатый парень с влажными глазами. Именно о нем только что шел разговор. В одной руку у него торчала бутылка пива.

– Извините, – вежливо раскланялся Анзор. – Добрый вечер. А можно позвать Машу?! Она ведь здесь живет, мне на вахте сказали…

– На вахте вам, молодой человек, многое могут сказать, – неприветливо заворчала Ольга Владимировна, и, не дожидаясь ответного слова, повысила голос, дабы приструнить наглеца. – Тем более, для вас здесь никакая Маша не проживает.

– Меня Анзором зовут. Я хотел только лишь познакомиться.

Дверь распахнулась шире. В нее просунулся Николай Степанович.

– Кто же вас, Анзор, научил таким непутевым образом знакомиться с девушками?! – выпалил он сходу строго и резко. – Идите домой, и сделайте, пожалуйста, потише музыку. Вы нам мешаете отдыхать.

– У вас тоже музыка играет.

– Вы правы: у нас играет…. А вот у вас она орет, как сирена. Сейчас вы соседей всех поднимете…

– Ладно, я понял… Музыку выключим, убавим. Извините.

Хозяйка захлопнула дверь перед носом наглого парня.

– Во-о молодежь пошла, – вздохнул тяжело Николай Степанович. – Пришел, позвал и девушка, как кролик на удава, должна идти к нему в пасть.

– Плохой из него ухажер, – махнула на дверь рукой Ольга Владимировна. – Еще раз покажется, я ему все желание отобью…

Гости, безусловно, слышали разговор в дверях. Чтобы разрядить обстановку, хозяин усадил жену за столом и многообещающе заявил:

– А помнишь, Оля, как в первый же день нашего знакомства я сходу отбил тебя у многочисленных ухажеров!? Ни одного шанса им не оставил.

– Сочинитель, – улыбнулась жена. – Ты ни у кого не отбивал меня, еще и ухаживать не начинал, а вот тебя тогда побили очень крепко, ребро сломали.

– Интересно, интересно, – подстрекающе заявила Маша, подвигаясь на стуле к отцу.

Николай Степанович взял гитару, поморщился при очередном грохоте, примчавшемся от соседей, и, неторопливо перебирая струны, начал рассказ. При этом не выпускал из поля зрения лицо жены – длинное, с широким лбом и большими умными глазами. Изредка он ловил ее взгляд на себе. Она была все та же – сосредоточенная, по-детски беспомощная, её тонкая шея трогательно выглядывала из-под отвернутого воротника строгого платья.

– Конечно, все происходило иначе. Помнится, в нашем отряде появился новичок. Смуглолицый блондин – Борис Андриенко. Моторист из соседнего поселка. Общительный. Красавец. Девки искали с ним дружбы. А он беспробудно пил. И его имя постоянно ассоциировалось с непрекращающимися ни на день скандалами.

– Он рос без отца и матери, недополучил домашнего тепла, – добавила Ольга Владимировна.

– Одна лишь Оля, наша молчаливая повариха, сочетание простосердечия, ума и твердости, день за днем отказывала Борису в ухаживании. Тот не сдавался. Одевался с особым шиком: на затылке шляпа, брюки у щиколоток нелепо сужены, темно-малиновый шарфик на шее… Пацаны из поселка побаивались его. Он был агрессивен, мог ударить без предупреждения. Ему всегда надо было привлечь к себе внимание. Однажды Оля прилюдно отпихнула Бориса и побежала из столовой на улицу. Малиновый шарфик за ней. Орет, матерится, угрожает… Оля спряталась за спину проходившего мимо Эдика Савельева. Самоуязвленный Борис сбил его с ног, ударил ногой в лицо. Ребята вместо того чтобы остановить избиение, стояли, как вкопанные. На их глазах бешеный моторист наносил нешуточные увечья их товарищу, а они продолжали молчать. Я подбежал к корчившемуся от боли Эдику, отбил его, оттащил в сторону… И тут получил несколько ударов поленом по боку. Очнулся в допотопном фельдшерском пункте…

– Ребята тебя и отнесли к врачу.

– Да какой она врач?! Хрупкая девчонка, отроду восемнадцать лет… Укол, и тот не могла вколоть. Ты мне их и делала.

– На нем я не могла живого места найти. А этот урод принес в суд положительные характеристики, с него взяли подписку о невыезде. Смотрю как-то, а он гоголем вышагивает по улице… Ну, я ему по роже и съездила.

– Ей выписали тогда административный штраф. Смеялся весь отряд… Ну, а у нас любовь началась. Оля забрала меня к себе домой. У фельдшера лежать было нельзя, да и лечить, ухаживать за мной было некому. Вначале она покорила меня борщами и котлетами, затем ее мама завоевала мое сердце, проявив удивительную чуткость. Я не раз слышал, как соседка приставала к ней с глупой остротой и пошлыми намеками… Потом язвительно шептала, что я много ем, а у Оли денег не хватает даже на себя. А однажды она заглянула ко мне, окинула тяжелым взглядом и пробормотала, что мое присутствие в доме Оли опасно для ее репутации, что, мол, весь поселок шепчется, спрашивает, не спим ли мы тут вместе? Не успел я разгневаться, послать старушку подальше, как зашел начальник отряда. И опять началась та же песня про нравственное падение. Осада оказалась плотной, и я попросил начальника отправить меня вертолетом в райцентр, в больницу. Только я улетел, как Оля следом за мной пожаловала. В райцентре мы и поженились после выписки…

– Через месяц расписались, не сразу, – добавила Ольга Владимировна.

– Выходит, у нас мама отца нашла, влюбила в себя, а не наоборот?! – ревностно съязвила Галя.

– Загадка кроется в ином, – подала голос старшая сестра Лиза, замкнутая, отличившаяся за вечер тем, что не проронила почти ни одного слова, и постоянно накручивающая на указательный палец локон густых волос. – Любовь достигает вершин там, где есть жертвы. Не устроил бы Борис драку, не пожалела бы мама отца, и любовь могла пролететь мимо.

– Я другой смысл уловила в рассказе.

– Значит, ты по-другому слушала.

– Развели философию на пустом месте, – весело прикрикнула мать. – Чем меньше человек тратит слов на любовь, тем она и глубже. Может, даже крепче.

Гитара смолкла. Но тишина в зале не наступила, хотя гости молчали и пытливо наблюдали за беседой матери и дочек. Соседи продолжали надоедать громкой музыкой. Она неслась, кажется, из всех щелей и окон.

Маша нервно походила по комнате, остановилась у свежевыстиранных штор, дернула их влево-вправо… На подоконниках приветливо глядели на нее колючие кактусы, а рядом с ними цвел горький перец, заманчиво покачивались уже красные перчики. На стенах с обоями солнечного цвета в самодельных рамках висели фотографии родителей отца и матери. Глядя на них, Маша поймала себя на мысли, что думать о чем-то хорошем, семейном, мешает сейчас глупая, шумливая музыка Анзора. Мысль эта становилась все навязчивее, всё более тяготила её.

– Может, мы все-таки этих музыковедов побеспокоим, папа?! – спросила она с глубоким вздохом. – Надоели хуже горькой редьки.

Николай Степанович догадался, что не только дочка, но и гости с огромным нетерпением ждали окончания балагана соседей. И только он поднялся со стула, чтобы направиться к двери, как неожиданно музыка стихла. Она, может, и звучала там где-то внизу, но звуки ее уже не поднимались наверх и никому не досаждали. На холодном, подавленном лице Николая Степановича появились признаки уверенности. Наступило небольшое торжество непонятной победы. Женщины тихо ликовали. А Маша закружилась с Денисом в вальсе. Ее легкое платье долго мелькало по комнате, задевая беседующих и пьющих гостей.

Чужая музыка надоедает быстро. Человек еще не успел прислушаться к ее звукам, но душа уже их отторгает. А когда наступает понимание, что это подделка либо имитация, а может и вовсе бездарный, пошлый набор шумовых эффектов, то нервы сдают… С каждой секундой растет опасность: человек стремится протестовать, избавиться от глумления над его чувствами.

В доме Мазаевых побывала непрошеная музыка, пощекотала нервы, потревожила чистое сердце Маши, однако, к счастью, вовремя оставила всех в покое.

– Зря, выходит, мы так плохо думали про Анзора, – шепнул Николай Степанович дочери, с радостью прижимаясь к ней. – Сказал и выключил. Молодец.

– Просто догадался, что для него будет лучше, если он перестанет нарушать общественный порядок, – подчеркнула сухо Маша.

Не говоря ни слова, отец повернулся к Денису и обнял его за плечи. Взгляд, брошенный на него, еще раз выдал его состояние. Он был рад возможности продолжить застолье.

– Сейчас Олечка подаст нам гуся с яблоками, – звенел его твердый голос.

– Опять деревня помогла?

– Жди, деревня поможет, она сама в помощи нуждается. Дед, как всегда, выручил.

– Получается так: не имей сто друзей, а имей деда в деревне.

– Слушай, Константиныч, а не махнуть ли нам с тобой на рыбалку летом? Дед звонил, в пруду караси хвостами лилии сбивают.

– Можно и съездить. Давненько ухи не пробовали. Попробуем Зою уговорить?!

– Я уже уговоренная на Корфу, – фыркнула жена старого таежника. – Летим на море, на греческие острова греться.

С твердой решимостью усадить Машу с Денисом за стол Николай Степанович попытался, обхватив обоих руками, приподнять их над полом и подтащить к стульям, но сил не хватило.

– Тяжеловаты…

– Папа, возьми вместо дяди Алексея меня – в деревню, – неожиданно громко попросила Маша. – И маму давай вытащим на природу. Лизу возьмем, ей все равно делать нечего. Здесь такая тоска. Хочу в деревню! В деревню хочу!

Незаметно наступило время, когда гости начали поглядывать на часы. Первыми засобирались домой молодожены Галя с Виктором.

– Мы сейчас выйдем на улицу, а ты, папа, посмотри в окно, как бы не вышли, не пристали к нам ваши новые соседи.

Эти слова отец услышал после того, как дочь громко расцеловала на прощание мать, стоящую в дверях.

– Да им что, делать нечего?! – нахмурил брови Николай Степанович.

– Помаши нам рукой в окно… Ладно?

– Хорошо.

– Мы сейчас следом пойдем, – вдогонку уходящим молодоженам сказал Алексей Константинович. – Нас дома ждет собака.

Через пять минут над железной дверью подал голос звонок. Надоесть хозяевам он не успел, так как Ольга Владимировна подумала, что это вернулась дочь, забыв какую-нибудь вещь. Такое недоразумение часто за ней водилось. Но за дверью стоял, смеясь в усы, добродушный Анзор, а чуть подальше от него другой парень, в неопрятной, расстегнутой до пупа рубахе.

– Ваши гости разъезжаются, я могу их отвезти, скажите только куда, – наглое предложение прозвучало так неожиданно и быстро, что хозяйка опешила.

– Мы такси не вызывали.

– Зачем такси?!.. У нас вечеринка закончилась, я вижу и у вас все домой собрались. Так я и мои друзья свободны… Нам наверняка по дороге. Денег не возьмем. Поможем по-соседски.

– Боже упаси, – зашумела хозяйка.

– Спасибо, парни, – вмешался в разговор Николай Степанович. – У нас все ходячие, самостоятельные, сами, без проблем, домой доберутся. Все, спасибо.

– Ну, я хотел, как лучше…

Хозяин захлопнул дверь. Повернулся к гостям. Удивленными глазами посмотрел на старого друга. Разговорчивый Константиныч ухмыльнулся, пожал плечами. Маша пожевала губами, собираясь выпалить что-то суровое, но передумала, взяла за руку Дениса и потащила его пить чай с брусничным вареньем, которое, конечно же, варил в далекой костромской деревне самолично дед Матвей, по фамилии Мазаев, по прозвищу дед Мазай.